Текст книги "Свидание у карусели"

Автор книги: Морис Периссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– А вы все караулите прекрасную таинственную незнакомку?

– Мне сказали, что вы едете в Монпелье? – вместо ответа спросил Жардэ.

– Да. Мне дают машину со стройки, не в катафалке же плестись.

– Когда рассчитываете вернуться?

– Как можно скорее. Видимо, завтра. Комиссар, помедлив, сказал:

– Я хотел бы встретиться с вами за пределами моего кабинета. И не о расследовании поговорить, а о Бертране. Никак не могу составить себе представление о нем, понять, каким он был в действительности.

Помолчав, он дружелюбно добавил:

– Вы ведь любили его, не так ли? – И направился к инспектору Бакконье, ходившему взад-вперед по двору больницы. Они дождались, пока выйдут собравшиеся и отъедет катафалк, и только тогда покинули двор.

По улице привычно для этой летней поры неслись потоком машины, туристские фургончики и мотоциклы.

Еще до того, как тронулась процессия, Венсан узнал в бюро ритуальных услуг, что похороны состоятся не завтра, как первоначально предполагалось, а в этот же день, в 15 часов. Это даже обрадовало его. Можно выехать сразу же после похорон и вернуться в Йер к ночи. Дела на стройке не ждут!

Несколько часов до Монпелье он проехал с тем же странным ощущением, что и в больнице, – будто вместо него действует автомат без рефлексов, без мыслей и чувств. Перед самым носом маячил фиолетовый катафалк с дурацким длинным ящиком, куда поместили то, что осталось от его друга. Венсан ехал сзади и проклинал палящее солнце.

Дядя Бертрана позаботился о том, чтобы попышнее обставить похороны: при вносе гроба и во время службы в церкви играл орган, бросалось в глаза изобилие гладиолусов и роз. Вот только слова и жесты остались такими же обыденными. Народу собралось больше, чем предполагал Венсан: друзья Виктора Абади, бывшего директора местного лицея, решили быть рядом с ним в тяжелую минуту.

В маленькой машине, за рулем которой сидела чопорная седовласая дама, худой старик в черном костюме при виде Венсана дал волю чувствам – теплыми, сухими руками он долго сжимал руки инженера, и Венсана снова охватило чувство безысходной тоски, которое он упорно отгонял с того самого момента, как у излучины Верпо увидел неподвижного Бертрана с проломленным затылком. Судорожным движением Венсан проглотил подкативший к горлу комок – ему еще предстояло нести гроб и опускать его в могилу.

На кладбище он дождался, пока каменщик заделает щели вокруг надгробной плиты из светлого мрамора, и только тогда тронулся в обратный путь по автодороге, которую по радио называли «веселой дорогой летних каникул». Добраться до Йера удалось довольно быстро, и Венсан решил заглянуть на стройку, где всегда дежурил сторож. Тот и на сей раз был на месте – читал детективный роман при включенном транзисторе, откуда раздавалась плавная музыка.

– А, это вы, господин Лардье, а мы вас ждали только завтра. Я так и ответил по телефону только что…

– Кто-то меня спрашивал? Назвал себя?

– Нет. Сказали, что это не срочно и что перезвонят.

– Других новостей нет?

– Нет. А вернее, есть. Послезавтра приезжает новый инженер. Из Парижа. Поди, возьмутся теперь парижан к нам засылать.

Прежде чем поехать домой, Венсан зашел в бар перекусить, захотелось съесть кусок копченой рыбы и фруктов. Он не завтракал, не обедал и поэтому внезапно почувствовал голод. Терпеливо дождавшись своей очереди, чудом нашел свободное место, а когда вышел на улицу, еще не было двух часов. Он оставил машину под навесом на стройке и пешком вернулся домой. С закрытыми ставнями дом казался необитаемым. Изо всех сил Венсан старался прогнать чувство горечи, не думать о Бертране. Поймают ли когда-нибудь его убийцу? Усталость буквально пронзила его. Не было сил ни раздеться, ни принять душ, хотя с самого утра день выдался жаркий. Пришлось заставить себя сделать и то и другое, и, уже растянувшись на кровати и начав было проваливаться в сон, Венсан услышал легкий треск снаружи: похоже, кто-то пытался открыть ставни в комнате Бертрана. Он вскочил, проскользнул в коридор и стал выжидать. Дом старой постройки оборудован был ставнями, запирающимися на крючок. Поддеть его и отпереть ставни снаружи никакого труда не составляло. И действительно, крючки стукнули о стену, а потом скрипнули открываемые ставни. Оружия у Венсана не было, и он растерянно спрашивал себя, что делать? Совершенно явственно он различал шаги в комнате, из-под двери выбился луч света – вор шарил фонариком по комнате. Несколько раз щелкнули замки чемоданов Бертрана – их, видимо, попросту взломали. Венсан лихорадочно размышлял: неизвестный полагает, что в доме никого нет, и не торопится. Удастся ли справиться с ним без оружия? Он решил, что единственный разумный шаг – это выйти на улицу и засечь номер машины незнакомца, если тот, конечно, приехал на машине… Но для этого надо было выйти в коридор, спуститься вниз по деревянной лестнице, каждая ступенька которой гулко отзывалась в пустоте. В тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, дверь резко распахнулась перед самым его носом. Свет фонаря ослепил его, какой-то человек, выругавшись, бросился к окну. Венсан инстинктивно рванулся вслед, но человек уже исчез в кустах.

Стараясь сохранять бесстрастный вид, комиссар Жардэ внимательно рассматривал женщину, сидевшую напротив. Он с удовлетворением отметил ее замешательство – руки машинально теребили «молнию» пестрой холщовой сумки на коленях, жемчужные капли пота на подбородке слегка подпортили макияж цвета загара, глаза прятались за дымчатыми в белой оправе очками-иллюминаторами. С трудом верилось, что перед ним сидела мать Жюльена Комбрэ. Жардэ оценил тот факт, что она не изображала чрезмерной скорби. Ничто не подавляло его больше, чем громкие сцены отчаяния, которым, пусть и вполне искренне, зачастую подвергали его матери или жены.

Маленькая, пышная, в облегающем белом платье, перетянутом блестящим поясом с золоченой пряжкой, коротко стриженные и выкрашенные плохой краской волосы. Сколько ей лет? Далеко за пятьдесят? Комиссару ничего не стоило бы спросить об этом, но ему всегда хотелось прежде самому составить впечатление о собеседниках, и он с потаенным смакованием отмечал, что первое суждение часто оказывалось верным. Эта дамочка, подумал он, выложит все и даже сама того не заметит. Уже через минуту он признал, что ошибся по всем параметрам, отчего еще больше вошел в азарт.

Из кучи бумаг, громоздившейся на столе, Жардэ вытащил папку, положил ее перед собой, развязал тесемки, но открывать не стал. Как всегда, неуклюже он собрался пробормотать общепринятые, такие фальшивые в подобных случаях слова соболезнования, но собеседница, все больше нервничая, если судить по рукам, теребившим «молнию», опередила его:

– Я приехала всего полчаса назад. Скажите мне, господин комиссар, что же произошло. И, прежде всего, как вы узнали мой адрес?

– Это не я, мадам, а уголовная полиция в Марселе.

– В Марселе? Но я ведь живу в пригороде, в Кассисе! От такой наивности Жардэ стало смешно.

– Согласитесь, это не так уж далеко от Марселя. Мы обратились туда с просьбой о розыске.

– То есть как?

– Это долю объяснять.

– За десять лет я не помню, сколько раз меняла адрес, не смогу даже перечислить.

– Значит, полиция знает свое дело.

Шум вентилятора, месившего теплый воздух в комнате, стал вдвойне заметнее в тишине, воцарившейся на несколько минут. Капелек пота на подбородке у женщины прибавилось, и комиссара подмывало протянуть ей салфетку и попросить вытереть лицо, все больше приобретавшее клоунские черты. Но женщина спокойно произнесла:

– Стало быть, Жюльен умер.

Опережая вполне возможный взрыв плача, Жардэ спросил:

– Когда вы его видели в последний раз?

– Когда я его видела… Пожалуй, прошло уже несколько лет. Он был еще мальчишкой, а думал лишь об одном – о совершеннолетии. То есть о своей свободе. И как только ее обрел, он меня бросил. Вот и все. Совсем просто.

– И с тех пор вестей от него вы не получали?

– Нет.

– Размолвка, видимо, была крупной?

– Как посмотреть. Во всем виновата эта алжирская война, господин комиссар, мальчику такое довелось увидеть – трупы на улицах, преследования, муки людей, взрывающиеся дома – как вы хотите после этого, чтобы он вел себя нормально? После смерти моего мужа-коммерсанта, оптовая торговля вином в Оране, я держала винную лавочку. О, большим состоянием это не назовешь, но хватало на жизнь и на пристойное воспитание мальчика. А потом произошли все эти ужасы, которые называют «кровавым днем всех святых» в Оресе и в Большой Кабилии, и все прочее. До тех пор я неплохо ладила с алжирцами и осталась бы там, где родилась, но, согласитесь, какой смысл было продолжать торговать вином в мусульманской стране, когда все другие черноногие бежали. И я тоже решила уехать. Продала, а практически отдала лавочку одному арабу, который давно к ней присматривался, и вскоре оказалась в Марселе с несколькими чемоданами и самой малостью денег. Ассоциация помощи беженцам выделила мне жилье, и я стала зарабатывать на жизнь горничной. Жюльена отдала в школу, но у него уже начался трудный возраст. Он стал скрытным… Короче, в семнадцать лет он решил, что все знает, и нанялся рабочим на стройку. Тогда много строили! Это продолжалось недолго, потом его уволили, потому что он все время скандалил с мастером. Дома я его видела все реже и реже. Хотя он и бросил работу, деньги у него водились. В общем, я спину гнула по чужим домам, а он таскался незнамо где. Ах, господин комиссар, бог покарал меня сегодня, за то, что я тогда закрывала на все глаза. Но вы-то понимаете меня? Одинокая женщина, столько забот, жизнь дорожает без конца. Проявила малодушие. Меня где-то устраивало, что денег сын не просит.

Зазвонил телефон, и инспектор Бакконье, усердно отбивавший на машинке показания мадам Комбрэ, стараясь уплотнить чересчур длинные фразы, снял трубку. Послушав, он многозначительно взглянул на Жардэ. Тот встал и перешел в соседнюю комнату.

– А, это вы, Лардье? Вернулись? Что? Кто-то рылся в вещах Абади? Сейчас приехать не могу. Я перезвоню.

Прежде чем вернуться на свое место, комиссар вышел в коридор к питьевому автомату, подождал, пока сработает, и большими глотками выпил стакан теплой кока-колы.

– Опять барахлит чертово устройство! – проворчал он.

Он вдруг с удивлением подумал о поведении мадам Комбрэ, до этого казавшемся ему естественным. Она подробно распространялась о своих размолвках с сыном в пору его юношества и совсем не коснулась его гибели, как если бы это преступление и вообще все, что произошло с Жюльеном после их разлуки, совсем не интересовало ее.

Комиссар не хотел перебивать собеседницу, хотя и находил все рассказанное ею малополезным – опыт подсказывал, что какая-нибудь одна необычная деталь, не связанная на первый взгляд с жестокой реальностью, может пролить свет на происшедшее. Дать ниточку, которую хватают на лету и тянут, тянут…

Он распорядился, чтобы инспектор Люка сменил Бакконье, которому он передал свой разговор с Лардье:

– Явно охотятся за документами. В этом деле, где бы ни убивали, везде потом обшаривают квартиру. Поезжайте посмотреть и доложите. Лардье был достаточно близок с Абади, чтобы сказать, что пропало из вещей.

Он вернулся в кабинет. Нервной рукой мадам Комбрэ все так же теребила сумку. Было заметно, что она вытирала лицо, но неудачно: под глазами остались темные подтеки краски. В другой ситуации такая карнавальная маска вызвала бы улыбку. Жардэ подождал, пока Люка усядется за машинку и пробежит то, что успел настрочить Бакконье. Потом продолжил:

– Итак, ваш сын, которому вскоре должно было исполниться двадцать лет, не просит у вас денег и живет, на ваш взгляд, непонятно как. Правильно?

Она заколебалась с ответом:

– Правильно. И потом наступило его совершеннолетие. Ах, господин комиссар, я все помню, словно это было вчера. «Мать, – сказал он мне, словно у него язык отсох бы сказать «мама», – мать, я сегодня стал взрослым. Ты должна отдать то, что мне причитается от отца». У меня сердце остановилось. Заметьте, он всего-то ничего попросил, но это потрясло меня, потому что до сих пор, когда я заговаривала об этом, он отвечал: «Разве я у тебя что-нибудь прошу? Нет? Тогда, в чем дело?» А потом вдруг, раз! И на тебе… Короче, эти деньги, о, сущая ерунда, были вложены. Злость меня тогда взяла, и слов я не пожалела. Пошла к нотариусу, тот оформил бумаги, и я все отдала сыну, даже свою долю, а я на нее полное право имела. Но так меня задело… Все отдала, вам говорю, сама не знала, что делаю, как сумасшедшая! Как если бы он побил меня или в лицо плюнул. А после, ни слова не говоря, собрала его вещи, сложила в чемодан и сказала: «Теперь все кончено, уезжай. Не желаю тебя больше видеть. Получил денежки своего папаши и мои в придачу. Это гораздо больше, чем у меня и у отца было в твоем возрасте, мы, когда поженились, ничего не имели. Будь здоров и попутного ветра!»

– Как он среагировал?

– Никак, господин комиссар, бровью не повел! Она стукнула ногтями по зубам и продолжала:

– Сделал небрежный вид, пересчитал ассигнации, дважды, чтобы поважничать, сунул в карман и булавкой заколол. Потом ушел. Это меня просто скосило. Села и сидела, не помню сколько, не двигаясь, как тупое животное.

– Сколько было денег?

– Миллион.[7]7
  10 тысяч новых франков.


[Закрыть] Старыми, конечно. Думаю, что на эти деньги он и купил себе подержанную машину.

– Как вы узнали об этом, если давно не получали от пего вестей?

– От одного из его приятелей. Время от времени, но все реже, я встречала сына в нашем квартале. А в один прекрасный день – все, исчез. Скоро уж лет десять, не меньше… время для меня теперь, сами понимаете…

– А вы? Как вам жилось?

– Я продолжала убирать в квартирах. Но иллюзии кончились. Раньше никто не делал мне замечаний по работе, все говорили: «Мария, вы – золото!» Теперь же некоторые хозяйки говорят, что я ленива, и я понимаю, что это означает. И потом, все эти современные машины – для мойки посуды, для стирки, пылесосы – я их боюсь. С ними только время теряешь, сказать по правде! Убираться у чужих не бог весть какое увлекательное занятие. Я знаю, что старею, и скоро люди откажутся от моих услуг. А после…

В первый раз за всю беседу в ее облике прорезалось что-то человеческое, и она показалась Жардэ способной на искренность, как ни странно только в тот момент, когда она сама себя стала жалеть. Ему хотелось утешить ее, и в то же время не подобало соглашаться на плохую игру при заведомо ложном раскладе.

– Насколько известно, правительство старалось возместить потери коммерсантам, разоренным в Алжире? – сочувственно спросил он.

– Если бы я уехала, бросив свою торговлю, то да, думаю, это стало бы возможным. Но я продала свою лавку. Почти за так, ей-богу, но продала. Одни говорят, что, по идее, мне ничего не полагается, другие – что у меня есть право кое на что.

Жардэ подумал, что ему не пристало выступать в роли юрисконсульта, но он пообещал себе дать ей адрес учреждения, которое занимается такого рода проблемами. Иллюзий он не строил, но кто знает…

Любитель эффектных ходов, комиссар вдруг распахнул серую папку, которую машинально тискал в руках уже несколько минут, и стал листать ее. Из подшитого к делу конверта он вытащил тонкую сберкнижку красного цвета.

– Вот здесь вам будет чем скрасить трудные дни. Мы нашли это в вещах вашего сына.

– Сберкнижка, у него?

– Да. Откройте.

Она заколебалась, как будто опасалась ловушки.

– Не бойтесь, книжка настоящая и счет доподлинный. А так как у вашего сына, судя по всему, нет других наследников… Я ведь даже не спросил, были ли у него двоюродные братья или сестры?

– Нет. У моего брата не было детей. А у мужа только сестра и та умерла незамужней.

– Значит, я прав – вы единственная наследница вашего сына.

– И… И сколько же на книжке?

– Пять миллионов. Старыми, как вы говорите.

Она замерла, не в силах осознать то, что ей сообщил комиссар.

– Пять миллионов![8]8
  50 тысяч новых франков.


[Закрыть] Это неслыханно! Где он мог взять такие деньги?

Комиссар задал себе этот же вопрос, когда обнаружил красную сберкнижку, но абсолютно не в состоянии был на него ответить. Пять миллионов, меньше чем за год, в два приема. Первый взнос в июле прошлого года, второй, три миллиона, – в июле текущего. Сберкасса в Йере. Эти деньги ничего общего, конечно, не имевшие с его зарплатой, были внесены в Йере. В Йере, видимо, он их и получил. В Йере его и убили или… Жардэ быстро размышлял. Шантаж? Эта гипотеза казалась самой правдоподобной. А что, если убийца искал именно эту сберкнижку, перерыв весь фургон Жюльена? Зря старался – книжка была в другом месте. Но зачем было ею овладевать? Чтобы замести какой-то след? Слабенький след, который никуда не ведет? Но ведь только Жюльен мог получить по книжке деньги. По меньшей мере при жизни. Как бы опасаясь того, что и произошло, Жюльен спрятал книжку в конверт и отдал на хранение Сенешалю. «Подержите у себя, – попросил он, – это ценность». Г-н Сенешаль вложил конверт в страховую книжку Жюльена, где комиссар ее и обнаружил. Другая странность – кроме вклада в два плюс три миллиона франков, Жюльен больше ничего не клал и не брал с книжки. Как если бы это был предел.

– Пять миллионов, – завороженно повторила мадам Комбрэ. – И я смогу их получить?

– Сравнительно быстро, я полагаю. Вам надо будет связаться с нотариусом. Так как вы единственная наследница, а у Жюльена пет ни законных, ни внебрачных детей, это не составит проблемы. Если только речь не идет об украденных деньгах. Но я не думаю, что в этом случае вага сын стал бы класть деньги на сберкнижку.

Она засуетилась на стуле, провела платком по лицу уже без тени кокетства, как будто обрела человеческие черты, платок стал из белого кирпично-красным. Сглотнула слюну и сказала:

– Эти деньги… Сдается мне, что они не честно заработаны… Слишком много. И так сразу.

– Может быть, он выиграл на скачках, – сказал комиссар, стараясь не выдать иронию.

Очнувшись и словно цепляясь за эту благопристойную подсказку, мадам Комбрэ спросила с надеждой:

– На скачках? И правда, это как в лото, можно выиграть бешеные деньги, как уверяет реклама. В таком случае в Йере ему повезло, здесь ему дважды привалила крупная сумма!

Наивность или верх стяжательства? Комиссара так и подмывало добавить, что в Йере же удача изменила Жюльену – здесь его и убили.

Жардэ выложил вторую карту:

– Вам знакомы эти лица?

Он протянул ей фотографии двух девочек, которые, по его расчетам, должны были подтолкнуть расследование, если бы кто-то их опознал.

Мадам Комбрэ взяла фотографии, взглянула на вытянутой руке и положила на стол.

– Разрешите?

Вытащив из сумки обычные, самые заурядные очки, она снова взяла фотографии и молча стала рассматривать. Комиссар внимательно следил за ее реакцией. Выражение ее лица изменилось, но она быстро взяла себя в руки. В момент, когда Жардэ сказал себе, что она наконец нашла ответ на его вопрос, он понял, что она ничего не скажет и что его маленькое представление закончится ничем.

– Нет, – сказала она наконец. Затем, окончательно взяв себя в руки:

– А фото не первой свежести!

– С чего вы взяли?

– Посмотрите, как причесаны и одеты девочки, жалко, фото не очень разборчиво. Вряд ли сегодня какая-то девочка согласится носить подобные воротнички!

– А что с воротничками?

Она недоуменно взглянула на него.

– Кружевные воротнички ручной вязки! Лет десять назад это еще сгодилось бы. Но теперь!

Потом обеспокоенно:

– А почему вы мне их показываете?

– Их нашли в вещах вашего сына.

– Можно еще посмотрю?

Он снова протянул фотографии.

– Нет, эти лица мне решительно ничего не говорят. Перевернув фотографии, она продолжала:

– Это не любительские карточки, а профессионалы обычно ставят штамп со своим именем и адресом. На этих – ничего. Но не думаю, что ошибаюсь, эти фото сделаны в Алжире, в Мостаганеме, у Шарли. Представьте себе, у него мы снимали всех наших. Погодите, у меня с собой должна быть карточка Жюльена, маленького.

Она порылась в сумке, вытащила чехол из потертой черной кожи и протянула комиссару фотографию довольно милого ребенка с прилежными кудряшками. Ошибки быть не могло – та же бумага, та же зернистость, такое же освещение и та же манера запечатлевать пустые взгляды. У Жардэ не было ощущения, что он добыл капитальное свидетельство. Он решил осторожно развить сюжет на следующей встрече, потому что теперь чувствовал, как мать Жюльена становится все более настороженной. Он забрал фотографии и положил назад в папку.

– Вот так, – произнес он, – вы уже распорядились насчет похорон сына?

Она взглянула на него ошарашенно, пораженная очевидностью, которую не осознала до конца:

– Совсем потеряла голову. Извините меня. Конечно же, я должна заняться этим. Полагаю, тело уже в морге? Я могу его увидеть?

Жардэ показалось, что она спрашивает в надежде, что ей откажут. Нет, уж ей придется играть роль матери до конца, хотя таковой она себя совсем мало ощущает.

– Вы можете его увидеть. Держите меня в курсе ваших дел и сообщите о времени похорон. Где вы хотели бы его похоронить?

Внезапно, без видимых прелюдий, мадам Комбрэ разразилась рыданиями. Слезы оставляли светлые дорожки на ее лице, смывая остатки косметики. И на этом лице вдруг проступило такое отчаяние, что Жардэ стало жаль ее.

– Я попрошу, чтобы кто-то из служащих помог вам с формальностями.

Ее заискивающий взгляд поразил его. «Поистине, – сказал он себе, – люди весьма странные животные».

Венсану было ужасно неловко входить в комнату Бертрана. Вещи друга, собранные уже в два больших чемодана, подчеркивали нежилой, безликий вид этого помещения, где лишь останавливаются ненадолго. Тем не менее даже ему, сердившемуся, если его называли сентиментальным, не верилось, что Бертран навсегда покинул эти стены. Он прямо-таки маячил в глазах на фоне постеров с изображениями любимых джазистов, перед своим проигрывателем, всегда готовым к действию.

Присутствие комиссара Жардэ не комкало воспоминаний о Бертране. Беспорядок, в котором ночной визитер оставил два чемодана, как бы подчеркивал присутствие хозяина комнаты.

– Я ничего не касался, как вы просили, – сказал Венсан. – Вор ничего не успел взять, у него было мало времени.

– То есть?

– Пять-шесть минут… Знаете, когда ты на грани, минуты кажутся смертельно длинными.

– Зачем, по-вашему, порывшись в чемодане, он открыл дверь, за которой прятались вы?

– Откуда мне знать?

– Могли бы вы обрисовать мне нападавшего?

– Термин не совсем точен, потому что он меня не тронул. Но, в общем-то, мог. Есть все основания думать, что он считал дом пустым. В принципе я должен был вернуться из Монпелье только на следующий день.

– Свидетельство того, что человек был в курсе ваших передвижений.

– Вы не отказались от поисков на стройке, комиссар, если я верно понимаю?

– Мы не отказались от любых поисков.

– Боюсь, там вы идете по ложному следу. Вернемся к вашему вопросу: я ничего не видел, потому что меня ослепили фонарем. Насколько могу судить, человек был мощный, массивный. Именно массивный. В некоем роде гигант, вы понимаете, что я хочу сказать.

– Как раз не понимаю…

– Некто больше и шире в плечах, чем средний человек.

– Вы посмотрели, недостает ли чего в чемоданах?

– Инспектор Бакконье просил дождаться вас. На первый взгляд все на месте. Пойди узнай! Я, в общем-то, инвентаризации вещей Бертрана не делал. Хотите, посмотрим вместе?

Привыкший ничего не отдавать на волю случая Жардэ просил криминалистов снять отпечатки пальцев, оставленные ночным посетителем на оконной раме, ставнях, на ручках и замках чемоданов – поэтому почти повсюду был виден налет серебристой пудры.

Венсан методично вытаскивал содержимое чемодана – туфли, транзистор и прочие предметы, которые человек неизбежно накапливает вокруг себя в местах обитания, даже там, где не задерживается подолгу. Жардэ внимательно изучил содержимое бумажника Бертрана при первом обыске, поэтому лишь бросил на него беглый взгляд. Так же лишь для порядка, он пролистал книги, почти целиком заполнившие второй чемодан: фотографий в них не было.

– Ничего, – сказал он, – или гость нашел то, что искал, или этого здесь не оказалось. Нет ли каких-нибудь вещей, которые вы не уложили в чемодан?

– Нет, – ответил Венсан после секундной заминки. – Пардон, есть! Вам покажется это глупым, дядя Бертрана по телефону попросил меня привезти для похорон самый красивый костюм племянника. Я знаю, что во многих семьях еще придают большое значение убранству гроба. И поэтому привез в морг темно-синий костюм Бертрана, почти ненадеванный…

– А что вы сделали с одеждой, которая была на убитом?

– В морге мне не хотели ее отдавать. Надо было предъявить доверенность.

– Ох уж эти административные выверты! Поехали со мной!

Через четверть часа автомобиль комиссара с обычным номером вполз во двор морга. Жардэ показал свою карточку, подписал накладную и забрал пластиковый пакет у сонного служащего: прежде чем получить мешок, пришлось вытерпеть монотонное составление описи. Венсан смотрел на Жардэ и не узнавал его: возбужденный, как зверь, почуявший наживу, комиссар казался помолодевшим и, как ни странно, более человечным.

– Идем в мой кабинет, хорошо? Это в двух шагах!

В сопровождении Венсана он поднялся, прыгая через ступеньки, и вывалил содержимое мешка на стол.

– Если ваш гость искал эту одежду, – приговаривал он, – значит, он рассчитывал что-то найти. Карманы, обыскать карманы!

Маленькую, сложенную вчетверо бумажку обнаружил Венсан. В куртке из белой ткани. Не разворачивая, он протянул находку комиссару.

– «Аллея В, в глубине, налево, участок 38». Это почерк вашего друга?

– Да, – подтвердил Венсан, пытаясь разобрать грубо начерченный план с короткими пояснениями. – Художник из него – никакой!

– Какого черта ваш друг мог искать на кладбище?

Для порядка он обшарил другие карманы одежды Бертрана, но ничего там не нашел, кроме мелочи, нескольких мятых франков, носового платка и расчески.

– Едем на кладбище, – решил Жардэ. В машине Венсан сказал:

– Я тоже гадаю: что Бертран мог делать на кладбище? Мы работаем здесь всего три месяца, никого не знаем в городе и сомнительно, чтобы кто-то назначил ему любовное свидание на кладбище. И притом в восемь утра – ведь он умер между половиной восьмого и восьмью утра. Когда же еще он мог сюда наведаться?

– Чистое предположение, господин инженер. Опыт учит, что надо все проверять до самых мелочей, даже если они кажутся абсурдными или маловажными.

Местное кладбище, вытянутое в форме ножа, белело на солнце светлыми плитами могил. Двум посетителям не пришлось прибегать к услугам сторожа, чтобы найти аллею В и номера захоронений, выгравированных на каменных и мраморных надгробиях. Кроме того, что аллея В находилась сразу у входа, а не в глубине, нумерация ее заканчивалась на цифре 27.

– Я так и думал, – сказал Венсан. – Мы ошиблись кладбищем. А нет ли кладбища в Кро?

– Есть. При выезде из города в сторону Соллиеса.

– Которое примыкает к шоссейке?

– Оно самое. Поехали? В машине Венсан сказал:

– Мои рассуждения, возможно, абсурдны, но столько абсурда во. всем этом кошмаре! Вопрос: усадьбы, расположенные в долине Верно, относятся к коммуне Йера или Кро?

– Южные к Йеру, северные – к Кро.

– Предположим, что усадьба, куда Бертран провожал девушку, входит в Кро…

– Ну и что?

– При ее странностях девушка вполне могла назначить свидание на кладбище в Кро…

– Маловероятно. Но ваш друг Бертран мог получить сведения, приведшие его на это кладбище. Остается узнать, что это за сведения. И действительно ли речь идет о кладбище в Кро. Надеюсь, нам не придется посещать все кладбища в округе.

– До чего красива эта долина, – вместо ответа произнес Венсан.

Он не решился задать один-единственный мучивший его сейчас вопрос: попадут ли, как он надеялся, в поле зрения полиции те, кто затаился во всех этих бастидах,[9]9
  Характерный для юга Франции тип дома.


[Закрыть] усадьбах, виллах, скрытых густыми грядами деревьев и связанных с шоссе лишь узкими длинными аллеями из пальм и каштанов? В его голове вертелась одна и та же мысль: если верить Бертрану, то где-то именно здесь, возле одной из аллей, в ночь 13 июля, в грозу, он высадил девушку… Словно угадав его мысли, комиссар сказал:

– Вы представляете, сколько известных, знаменитых людей живет в этой долине? Здесь вот много лет подряд жил генерал, который был адъютантом крупного военачальника.

– И поэтому, – агрессивно бросил Венсан, – полиция должна надевать перчатки, когда приходится вести расследование здесь?

– Скажем точнее: должна работать умело, негромко и терпеливо.

Он не счел нужным сообщать Венсану о том, что его службы уже начали составлять списки всех домов в долине, от которых к шоссе ведет аллея, равно как списки их обитателей. После этого, и только после этого, он начнет расследование на месте. Со всеми подобающими предосторожностями. Но до этого еще…

Кладбище в Кро оказалось практически пустынным, когда они через некоторое время прибыли туда. Жардэ перечитал записку Бертрана с корявым планом и без труда нашел аллею В в глубине и могилу № 38. Независимо от того, что кладбище на сей раз оказалось искомым, комиссара не покидало чувство, что часть того, что они искали, находится здесь, даже если в головоломке не хватало кусков.

Прежде чем вытащить блокнот, Жардэ внимательно осмотрел мраморный склеп – очень красивый, шелковистый на ощупь мрамор. На кресте золотыми буквами выведены пять имен под одной фамилией, пять неизвестных ему имен. Свежие цветы – гладиолусы и розы, возлежавшие на белом мраморном надгробии, стойко сопротивлялись нараставшей тяжелой и липкой жаре.

– Ну вот, – сказал Венсан. – Нашли ниточку, потянули, а она привела в никуда.

– Откуда вы знаете?

Продолжая пристально рассматривать склеп, Жардэ заметил на поверхности темноватое пятно и показал Венсану:

– Смотрите, здесь было то, что многие семьи оставляют на могилах, – вазы, подставки, мраморные книги с надписью «Моей любимой дочке», часто с фотографиями на эмали. След совсем свежий: большой прямоугольник сантиметров пятьдесят в длину и двадцать в ширину. Но это еще ни о чем не говорит: здесь просто лежал кусок мрамора, а теперь его нет, вот и все.

В конце аллеи появилась старушка, толкающая перед собой тележку с лейкой и тяпкой. Типичная жительница Прованса, обгоревшая на солнце, в широкой цветной юбке и треугольной косынке, завязанной узлом на груди. Поравнявшись с мужчинами, она остановилась и с любопытством посмотрела на них.

– Припекает, а? Небось к вечеру опять жди грозы. А вы не сродственники им приходитесь – Данселям?

– Нет.

– Оно и не диво, меж нами будет сказано.

– Это почему?

– Потому как не знают Данселей в округе. Родом-то они, видно, из здешних мест, коль на последний покой сюда пожаловали, под южное солнышко. И впрямь красиво наше кладбище, а? А скажите-ка, не вы ли портрет малышки сорвали?