Текст книги "Тисту - мальчик с зелеными пальцами"

Автор книги: Морис Дрюон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава двенадцатая, в которой мы узнаем, что к названию Пушкострель добавляется новое знаменательное слово

Быть может, вы думаете, что взрослые заподозрили Тисту и пришли К простому и логичному выводу: «Всюду, где накануне побывал Тисту, сразу же вырастают таинственные цветы. Следовательно, это – дело его рук. Давайте-ка последим за ним».

Но вы думаете так лишь оттого, что знаете: у Тисту были зеленые пальцы. Как я уже вам говорил, взрослые не в силах обойтись без общепризнанных взглядов и почти никогда не могут себе представить, что может существовать в мире еще нечто неизведанное, незнакомое им.

Время от времени появляется на свет какой-нибудь человек и нежданно-негаданно приоткрывает занавес над неизвестным. Тогда ему смеются прямо в лицо, а случается, даже бросают в тюрьму, ибо человек этот нарушает излюбленный порядок господина Трубадисса.

Ну, а потом, когда люди убеждаются, что он был прав… что ж, после его смерти ему ставят памятник. И уж теперь его величают гением.

В том году в Пушкостреле не было ни единого, пусть даже завалящего гения, дабы он мог объяснить необъяснимое. И муниципальный совет оказался в полной растерянности.

Муниципальный совет немного похож на городскую дворничиху. Ему надлежит следить за чистотой тротуаров, указывать площадки, где могут играть дети, места, где должны побираться нищие, и знать, где нужно размещать на ночь автобусы. Никакого беспорядка, главное, никакого бес порядка!

Но, увы, в Пушкостреле воцарился беспорядок. Невозможно было предвидеть, где и когда возникнет новый сквер или сад. Цветы карабкались по стенам тюрьмы, обвивали трущобы, росли внутри больницы! Если бы муниципальный совет смог примириться с такими фантазиями, город перестал бы быть городом. Ну представьте себе: однажды утром кафедральный собор вдруг бы решил переместиться в другой квартал, а автобусы изменили бы свои маршруты и укатили бы в чистое поле, на свежий воздух, или пожелали бы бултыхнуться прямо в реку, чтоб немного освежиться..

– Нет, нет и еще раз нет! – вопили муниципальные советники, собравшиеся на экстренное заседание.

Дошло до того, что они стали требовать вырвать начисто все цветы в городе.

Но здесь вмешался отец Тисту. Муниципальный совет весьма и весьма прислушивался к его мнению. И он еще раз показал себя человеком решительным и энергичным.

– Господа, – воззвал он к совету, – вы напрасно себе портите нервы. К току же всегда опасно набрасываться с криком на то, чего не понимаешь. Никто из нас не знает истинной причины, почему в нашем городе неожиданно расцветают цветы. Уничтожить цветы? Но вы же сами прекрасно понимаете, что завтра они вырастут снова. Кроме того, надо при знать, что эти цветы скорее всего идут нам на пользу, а не во вред. В самом деле: из тюрьмы не убежал ни один заключенный; бедняцкие кварталы благоденствуют; все дети в больнице выздоровели. К чему же так распаляться гневом? Давайте-ка включим цветы в нашу игру и пойдемте лучше навстречу событиям, чем плестись в хвосте.

– Да, да и еще раз да! – восторженно рявкнули советники. – Но с какого конца приняться нам за дело?

И тогда отец продолжил свою речь:

– Я предлагаю вам смелое решение. Надо изменить название нашего города и именовать его отныне Пушкострель-Цветущий. Прекрасное название! Кому придет в голову удивляться, что здесь всюду растут цветы? И если завтра, допустим, колокольня церкви превратится в букет лилий, мы сделаем вид, будто мы давным-давно предусмотрели подобное украшение в своем плане благоустройства города.

– Ура! Ура! Ура! – завопили советники, награждая отца Тисту горячими аплодисментами.

На следующий день – ведь действовать надо было незамедлительно! – муниципальные советники в полном составе торжественно шествовали к вокзалу, а вслед за ними шагали: местный хор, кучка сирот под присмотром двух священников в белых воскресных одеждах, делегация стариков, представлявших, так сказать, саму мудрость, доктор Максмудр – жрец науки, судья – страж закона, двое учителей из коллежа – деятели от литературы и один отпускник в мундире – краса и гордость армии.

Вся эта внушительная колонна людей направлялась к вокзалу. Там под приветственные клики огромной толпы они водрузили над зданием новую вывеску, на которой горели золотом следующие буквы: Пушкострель-Цветущий.

Это был поистине великий день.

Глава тринадцатая, в которой говориться, как пытались развлечь Тисту

Мать Тисту была озабочена еще сильнее, чем муниципальные советники, но совсем по иным причинам. Ее Тисту страшно переменился.

Система обучения, изобретенная отцом, сделала его удивительно серьезным; он мог молчать целыми часами.

– Ну о чем ты только думаешь, Тисту? – как-то раз спросила его мать.

Тисту ответил:

– Я думаю о том, что мир мог бы быть лучше, чем он есть.

Мать прикинулась рассерженной.

– В твоем возрасте, Тисту, не забивают себе голову всякой ерундой. Лучше пойди поиграй с Гимнастом.

– А Гимнаст думает так же, как и я, – заметил Тисту.

На сей раз мать рассердилась не на шутку.

– Боже мой! Ну уж дальше идти некуда! – воскликнула она. – Оказывается, у теперешних детей такие же взгляды, что и у пони!

И она рассказала об этом отцу, который рассудил, что Тисту необходимо развлечься.

– Пони – это очень мило, но не нужно, чтоб Тисту постоянно видел одних и тех же животных. Сходите-ка с ним лучше в зоопарк.

Но в зоопарке Тисту ожидала одна малоприятная неожиданность. Раньше он представлял зоопарк в виде некоего сказочного места, где звери по собственной своей воле выступают перед восхищенными зрителями. Он думал, что зоопарк – это некий рай для животных, где удав занимается физкультурой, обвив для этого ногу жирафа, где кенгуру укладывает маленького медвежонка в свою сумку, чтобы прогуляться с ним по воздуху… Он думал, что жирафы, буйволы, носороги, тапиры, птицы-лиры, попугаи и обезьяны резвятся среди диковинных деревьев и трав – недаром же так их рисуют в книжках с картинками!

А вместо этого он увидал в зоопарке одни только клетки, в которых грустно дремали над пустыми мисками облезлые львы; тигры заперты были вместе с тиграми, а обезьяны с обезьянами… Он решил было под бодрить пантеру, кружившую между решеток, и хотел протянуть ей пи рожок, но сторож помешал ему.

– Запрещено, молодой человек! Не подходите близко к клетке. И учтите, это же дикие звери! – свирепо обрушился на Тисту сторож.

– А откуда они приехали? – спросил Тисту.

– «Откуда, откуда»… Из далеких стран. Из Африки, из Азии… Почем я знаю!

– У них хоть спросили, согласны ли они сюда ехать?

Сторож пожал плечами и ушел, брюзжа себе под нос, что нечего, мол, над ним насмехаться.

Но Тисту совсем не насмехался, он размышлял. Сначала он сказал себе, что этому сторожу нечего здесь делать, потому что он не любит своих питомцев. Он думал и о том, что на шкурах зверей должны были уцелеть хоть несколько семян из их страны, и семена эти, не удержавшись на зверях, лежат-полеживают где-то рядом…

Никто из сторожей зоопарка и не собирался мешать маленькому мальчику копаться руками в земле перед каждой клеткой. Просто сторожа считали, что этот маленький мальчик любит возиться в пыли.

Вот почему спустя несколько дней в клетке со львами вытянулся громадный баобаб, обезьяны прыгали с лианы на лиану, кувшинки расправляли листья в бассейне, где обитал крокодил. У медведя появилась своя ель, у кенгуру – своя саванна, цапли и розовые фламинго разгуливали среди тростника, а птицы всевозможных расцветок распевали свои песни посреди зарослей гигантского жасмина. Зоопарк Пушкостреля превратился в лучший зоопарк в мире, и муниципальные советники поспешили уведомить об этом туристические агентства.

– Значит, ты берешься теперь уже за тропические растения? Отлично, мой мальчик, прекрасные успехи, – похвалил Тисту Седоус, увидев его впервые после посещения им зоопарка.

– Это все, что я мог сделать для этих бедных диких зверей, которые так сильно тоскуют вдали от родины, ответил Тисту.

На этой неделе дикие звери не растерзали ни одного сто рожа.

Глава четырнадцатая, в которой Тисту расспрашивает о войне

Когда взрослые слишком громко разговаривают, то, как правило, маленькие мальчики их совсем не слушают.

– Ты слышишь меня, Тисту?

И Тисту усердно кивал головой, будто внимательно слушает, а на самом-то деле не обращал ни малейшего внимания на слова матери.

Но как только взрослые принимаются шептаться и поверять друг другу разные тайны, у маленьких мальчиков тут же ушки на макушке: они так и жаждут узнать доподлинно, что там от них скрывают. В этом отношении все мальчики одинаковы, и Тисту не составлял исключения.

Вот уже несколько дней, как по городу ползли упорные слухи. Казалось, будто в воздухе носится какая-то тайна. Вот эта тайна докатилась, наконец, и до ковров Сверкающего дома.

Отец и мать то и дело вздыхали, просматривая газеты. Слуга Каролус и кухарка Амели о чем-то шептались, суетясь вокруг стиральной машины. Даже сам господин Трубадисс и тот вроде бы потерял свой трубный голос.

Тисту налету подхватывал все эти непонятные, полные темного смысла слова.

– Напряженное положение… – произносил отец строгим тоном.

– Кризис… – вздыхала в ответ мать.

– Обострение, обострение… – добавлял господин Трубадисс.

Тисту решил, что речь идет о какой-то болезни, и, озабоченный, выставив вперед пальцы, отправился на поиски неведомого больного.

Однако, пробежав по всему саду, он убедился, что ошибся: садовник Седоус чувствовал себя превосходно, чистокровки резвились на лужайке, а пони Гимнаст являл собой все признаки великолепного здоровья.

Но на следующий день у всех на устах было уже другое слово.

– Война неизбежна… – твердил отец.

– Война… Ах, бедные люди! – вторила ему мать, огорченно покачивая головой.

– Война… Непременно! Еще бы! – тут же отзывался господин Трубадисс. – Остается знать только одно: кто победит?

– Война… Экая жалость! Эти проклятые войны никогда не кончатся! – охала кухарка Амели, чуть не плача.

– Война… война… Вэчно эти войны, – поддакивал ей слуга Каролус, у которого был… ах да, вы уже об этом знаете… легкий иностранный акцент.

Война в представлении Тисту казалась какой-то малопристойной вещью, раз уж говорили о ней только шепотом, как говорят о чем-то постыдном… Как-то раз господин Трубадисс уже упоминал о войне, показывая Тисту памятник в честь павших героев-пушкострельцев. Но так как господин Трубадисс говорил очень уж громко, то Тисту не слишком хорошо понял его объяснения.

Страх не был уделом Тисту. Этот мальчик был не из робкого десятка, больше того, его можно было считать слишком неблагоразумным. Вы же сами видели, как лихо он скатывался по перилам. А когда прибегал на реку купаться, его приходилось останавливать, чтоб он не бросался десять раз подряд с вышки для прыжков в воду. Бывало, разбежится и хоп! – уже летит в воздухе, раскинув в стороны руки, словно парящий орел. Он выше всех залезал на верхушки высоких деревьев и срывал там вишни, до которых никто не мог дотянуться. У него никогда не кружилась голова. Нет, Тисту не знал, что такое страх.

Но сама мысль о том, что готовится война, не имела ничего общего ни с храбростью, ни со страхом: просто мысль эта не давала ему покоя только и всего.

Поэтому ему страшно хотелось все разузнать. Действительно ли война так ужасна, как ему представлялось? И для начала он отправился, разумеется, к Седоусу, чтоб с ним посоветоваться.

– Я вам не помешаю, господин Седоус? – обратился он к садовнику, подрезавшему кусты.

Старик отложил в сторону садовые ножницы.

– Нисколько, нисколько, мой мальчик.

– Скажите, господин Седоус, что вы думаете о войне?

Садовник, казалось, удивился.

– Я против войны, – поглаживая усы, ответил он.

– А почему вы против войны?

– Хм… Потому что… потому что даже пустячная война может уничтожить огромнейший сад.

– Как это – уничтожить? Что вы хотите этим сказать?

– Только одно. Уничтожить – значит сгубить его, растоптать, превратить его в пыль.

– Правда? И вы сами видели, господин Седоус, сады… уничтоженные войной? – впился глазами Тисту в садовника.

То, что он услышал от старика, казалось просто невероятным. Но садовник и не собирался шутить, он опустил голову, нахмурил свои седые, косматые брови, пригладил пальцами усы и ответил:

– Да, дружок, я это видел. Я видел, как погиб за какие-то две минуты цветущий сад. Я видел, как разлетелись на тысячи осколков стеклянные оранжереи. И в сад этот угодило столько бомб, что пришлось навсегда отказаться от мысли возродить его. Даже сама земля там была мертва.

У Тисту перехватило горло.

– И чей же был этот сад? – шепотом выдохнул он.

– Мой, – ответил старый садовник, отвернулся – к чему мальчугану видеть его горе? – и снова взял в руки ножницы.

На какое-то мгновение Тисту замолк – значит, размышлял. Он по пробовал представить себя в таком же мертвом саду, каким был некогда сад Седоуса… Попробовал представить себе разбитые вдребезги оранжереи и землю… землю, непригодную для цветов. На глазах у него навернулись слезы.

– Ну ладно… Побегу расскажу об этом! – выпалил он. – Пусть все знают, как было! Я расскажу Амели, расскажу слуге Каролусу…

– Эх, Тисту, Каролуса надо пожалеть еще больше, чем меня. Он, бедняга, потерял свою родину.

– Свою родину? Он потерял ее на войне? Разве так бывает?

– И все-таки бывает. Его родина была стерта с лица земли. Никогда в жизни он ее не найдет. Вот почему он здесь.

«Правильно я думал, что война – ужасная вещь, потому что на вой не можно так же просто потерять свою родину, как теряют носовой платок», – заключил Тисту.

– Но бывает и похуже, – продолжал Седоус. – Вот ты упоминал об Амели, нашей кухарке. Так вот, Амели потеряла на войне своего сына… Другие же теряют руку, ногу, а бывает, и голову. На войне все что-нибудь теряют.

Так Тисту пришел к глубокому убеждению, что война – величайший и гнуснейший беспорядок, какой только можно встретить в мире, потому что на войне каждый теряет именно то, что дороже для него всего на свете.

«Как поступить? Как задержать войну? – все твердил и твердил про себя Тисту. – Вот господин Трубадисс наверняка против войны – недаром он так ненавидит беспорядок. Решено: завтра я поговорю с ним об этом».

Глава пятнадцатая, в которой рассказывается сразу о трех вещах: о том, как Тисту изучает географию, как посещает завод и как нежданно-негаданно два народа – заходиты и уходиты – собираются идти друг па друга войной

Господин Трубадисс восседал за своим письменным столом. Он снова обрел свой трубный голос и теперь кричал сразу в три телефона. Господин Трубадисс, как вы понимаете, был страшно занят.

– Вот всегда так бывает, когда где-нибудь в мире начинается война, – прогудел он Тисту. – Мы В Пушкостреле трудимся, как говорится, вдвойне.

Он был прав. Тисту и сам заметил это еще утром: заводской гудок пропел протяжнее, чем обычно, да и рабочих пришло гораздо больше. Девять труб так дымили, что голубое небо превратилось в черное.

– Хорошо… я приду к вам в другое время, когда вы будете посвободнее, – сказал Тисту.

– А что вас интересует?

– Я просто хотел узнать, где началась война.

Господин Трубадисс встал, подвел Тисту к громадному глобусу, крутанул его и ткнул пальцем в самую его середину.

– Видите эту пустыню? Вот как раз в этом месте.

Да, Тисту видел под пальцем господина Трубадисса какое-то розоватое пятно, похожее на карамельку.

– Почему же война началась именно здесь, господин Трубадисс?

– Это не трудно понять.

Когда господин Трубадисс уверял, что какую-нибудь вещь не трудно понять, Тисту тут же охватывали сомнения, ибо, как правило, все это было очень трудно. Но на сей раз Тисту решил не отступаться и внимательно слушать.

– Да, да… не трудно понять, – повторил господин Трубадисс. – Пустыня эта никому не принадлежит…

«Никому…» – повторил про себя Тисту.

– Но справа находится страна, где живут заходиты, а слева другая страна, где живут уходиты.

«За-хо-ди-ты… У-хо-ди-ты…» – снова повторил Тисту про себя; нынче он действительно был крайне внимателен.

– И вот спустя некоторое время заходиты заявили, что им необходима эта пустыня, но тогда уходиты ответили, что им тоже она необходима. Заходи ты укрепились на своих позициях, а уходиты – на своих. Потом заходиты послали телеграмму уходитам, в которой предложили тем убраться прочь. Однако и уходи ты не остались в долгу и по радио объявили, что запрещают заходитам здесь оставаться. Теперь обе армии на марше и, когда они встретятся, начнут сражаться.

– А что же находится на этой розовой карамельке?.. Простите, я хо тел сказать – в этой пустыне. Сады? – заинтересовался Тисту.

– Да какие же там могут быть сады, черт побери! Это же пус-ты-ня… Там ничего нет. Одни камни.

– Значит, все эти люди будут сражаться из-за камней?

– Ох, боже мой! Конечно, нет… Они хотят владеть тем, что находится внизу.

– Внизу? Под пустыней?.. А что там находится?

– Нефть.

– Зачем же она им нужна, эта самая нефть?

– Они хотят, чтобы она досталась им, и никому другому. Им позарез нужна нефть, потому что на войне без нее никак не обойтись.

Тисту хорошо знал, что объяснения господина Трубадисса всегда заканчиваются мудреной головоломкой.

Чтобы лучше поразмыслить, он закрыл глаза.

«Если я правильно понимаю, то заходи ты и уходиты вот-вот ввяжутся в войну из-за какой-то там нефти, потому что нефть нужна для войны».

Он открыл глаза и, глядя на господина Трубадисса, заявил:

– Все это глупо!

Уши господина Трубадисса стали пунцовыми.

– Тисту! Вы желаете получить кол?!

– Совсем нет, – ответил Тисту, – но мне так хочется, чтобы заходиты и уходи ты не сражались.

Подобное доказательство его добросердечия смирило до поры до времени гнев господина Трубадисса.

– Ну разумеется, разумеется… – пожал он плечами. – Никто и ни когда не хочет войны. И все-таки люди всегда воюют…

«Что же мне предпринять? – мучительно раздумывал Тисту. – Может, приложить свои пальцы к этому розовому пятну?..»

– А эта пустыня находится далеко? – Спросил он.

– На полпути между нами и другой стороной земли.

– Тогда война не дойдет до Пушкостреля.

– Хм… и это не исключено. Мы всегда знаем, где начинается война, но никогда не знаем, где она кончится. Например, заходи ты вполне могут обратиться за помощью к одной из великих держав, ну, а уходиты попросят помощи у другой. Вот и получится, что две великие державы начнут воевать друг против друга. Все это называется расширением театра военных действий.

Голова у Тисту шла кругом.

«Да… вообще-то война похожа на какой-то зловредный репей, который растет здесь, на глобусе… Как бы его заглушить? Какими растениями?»

– Теперь, Тисту, вы пойдете вместе со мной на завод, – объявил господин Трубадисс, – и увидите его в самый разгар работы. Это принесет вам большую пользу.

Он выкрикнул несколько приказов сразу по трем своим телефонам и спустился вниз вместе с Тисту.

На заводе Тисту сначала оглушил несмолкаемый грохот. Изо всех сил стучали мощные молоты, как миллионы заводных волчков жужжали машины. Чтобы тебя услышали, приходилось кричать во все горло, даже если… и обладаешь громоподобным голосом господина Трубадисса.

Потом снопы искр, летевшие отовсюду, ослепили Тисту. Расплавленная сталь лилась широкими огненными потоками прямо вниз, на землю. В воздухе стояла удушающая жара, и люди, работавшие на этом огромном заводе, казались маленькими-премаленькими и черными-пречерными.

После литейного цеха Тисту побывал еще в шлифовальном, токарном, монтажном, винтовочном, пулеметном, танковом и автомобильном цехах, ибо завод его отца изготовлял как оружие, так и военное снаряжение словом, все, что служило войне.

На следующий день доставляли со склада и упаковывали готовое оружие, причем делали это так бережно, будто укладывали хрупкий фарфор.

В довершение всего господин Трубадисс показал Тисту две громадные, длинные, как башни кафедрального собора, пушки, до того блестевшие, что можно было подумать, будто их нарочно смазали маслом.

Подвешенные на цепях пушки медленно плыли по воздуху; потом их с превеликими предосторожностями опустили на прицепы грузовиков. Причем на такие прицепы, что концы их разглядеть было невозможно.

– Посмотрите на эти пушки, Тисту! – захлебываясь от восторга, прокричал господин Трубадисс. – Они-то и составляют богатство Пушкостреля. Подобные пушки могут разрушить одним выстрелом целых четыре дома, таких же больших, как ваш.

Эта новость, казалось, не вызвала у Тисту той же гордости, что и у его наставника.

«Значит, если из этой пушки выстрелят один раз, то четыре Тисту остаются без дома, четыре Каролуса – без перил, четыре Амели – без кухни… – подумал Тисту. – Стало быть, эти машины нужны для того, чтоб люди потеряли свой сад, свою родину, свою ногу, руку или кого-нибудь из родных… Да, это уж точно!»

А вокруг всё стучали и стучали молоты, изрыгали огненное пламя доменные печи.

– Господин Трубадисс, вы за кого? – вдруг спросил Тисту, стараясь перекричать несмолкаемый грохот.

– Как это за кого?

– Я говорю: за кого вы в этой войне?

– Ах вон оно что! Разумеется, за заходитов.

– А мой папа?

– Тоже за них.

– Почему?

– Потому что они наши давнишние и верные друзья.

«Наверно, если на твоих друзей напали, то надо помогать им защищаться», – подумал Тисту и решил уточнить:

– Значит, эти пушки отправляются к заходитам?

– Вон те, что направо, мы отправляем только им, – протрубил господин Трубадисс. – Другие же предназначены для уходитов.

– Как это для уходитов? – недоуменно и возмущенно выпалил Тисту.

– Ну да, для уходитов… Они тоже хорошие покупатели.

Таким образом выходило, что пушки Пушкостреля будут стрелять против других пушек Пушкостреля и тем самым уничтожат цветущий сад с двух противоположных сторон!

– Это уж, голубчик, называется коммерцией, – снисходительно добавил господин Трубадисс.

– Знаете… я нахожу ее, эту вашу коммерцию, отвратительной!

– Что вы говорите? – повысил голос господин Трубадисс, потому что в грохоте молотов он не расслышал возмущенной фразы Тисту.

– Я говорю, что эта ваша коммерция отвратительна, потому что…

Здоровенная оплеуха прервала его речь. Столкновение между заходитами и уходитами перенеслось вдруг из далекой неведомой пустыни прямо на щеку Тисту.

«Так вот что такое война! Просишь толком объяснить, потом говоришь, что сам об этом думаешь, и – раз – получаешь оплеуху! А если бы в твоих штанах – по моей милости – выросла крапива, чтобы ты на это сказал? – подумал Тисту, глядя на господина Трубадисса сквозь слезы. – Вот бы здорово получилось! Крапива в штанах или, еще по хлеще, чертополох…»

Он уже прижал к ладоням пальцы… и тогда-то у него родилась в го лове великолепная мысль.

Ознакомление с заводом – вы и сами прекрасно понимаете – на этом закончилось. Тисту получил двойной кол, а господин Трубадисс тотчас же уведомил отца обо всем случившемся. Отец невероятно огорчился. Его сын, его Тисту, который должен был в один прекрасный день стать его наследником и хозяином Пушкостреля, проявил, увы, слишком мало задатков для того, чтобы в будущем руководить столь великолепным заводом.

– Мне нужно серьезнейшим образом поговорить с ним, – отчеканил отец. – Где он?

– Как обычно, убежал к садовнику, – ответил господин Трубадисс.

– Хорошо, позже мы еще вернемся к этому, а сейчас заканчивайте упаковку.

Спрос на оружие был так велик, что завод работал круглые сутки. Всю ночь горели над девятью трубами громадные огненно-красные, языкатые короны.

В тот же вечер отец Тисту, даже не успевший вовремя пообедать и наблюдая теперь за работой цехов с высокой стеклянной башенки, был несказанно удивлен. Его Тисту вернулся на завод и медленно проходил мимо ящиков с винтовками, залезал в кабины грузовиков, наклонялся над моторами, пробирался между огромными пушками.

«Молодчина, Тисту! – подумал отец. – Мальчишка всячески старается исправить свой двойной кол. Что ж, неплохо! Не все еще потеряно».

Тисту И вправду никогда не был так серьезен, так озабочен. Волосы у него взъерошились. Из кармана он то и дело вынимал какие-то маленькие листочки бумаги.

«Можно подумать, будто он делает какие-то заметки, – удивился отец. – Только бы не прищемил себе пальцы, прикасаясь к пулеметам. Ну и ну! Молодчина, малыш! Быстро он признаёт свои ошибки».

Но отца Тисту уже поджидали другие неожиданности.