Текст книги "Тисту - мальчик с зелеными пальцами"

Автор книги: Морис Дрюон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава шестнадцатая, в которой ошеломляющие новости следуют одна за другой

Всем хорошо известно, что сообщения о войнах газеты печатают толь ко крупными буквами. Буквы эти хранятся в специальном ящике. Как раз перед таким ящиком задумчиво склонился главный редактор популярной ежедневной газеты «Молния Пушкостреля».

Редактор нервно кружил по комнате, тяжко вздыхал, вытирал пот со лба, что всегда служило у него верным признаком волнения и растерянности. Человек этот был ужасно расстроен.

Он то хватался за ящик с большими буквами, которые предназначены для сообщений о великих победах, то тут же отодвигал его в сторону. Потом решал остановиться на буквах среднего размера, которыми пользуются тогда, когда войны идут вяло, не спеша, а также в случаях затяжных военных кампаний или неожиданных отступлений. Но и эти буквы не удовлетворяли его, а посему оставались преспокойно лежать в ящике.

В какую-то минуту он вроде бы решился на самые маленькие буквочки, служившие обычно для таких объявлений, которые повергают весь мир в глубокое уныние, например: «Сахара больше не будет», или: «Новый налог на сладости». Но и эти малюсенькие буквочки тоже не подходили к такому случаю. И редактор «Молнии Пушкостреля» все сильнее, все тяжелее вздыхал. Что и говорить, человек этот был ужасно расстроен.

Он должен был преподнести жителям Пушкостреля, преданным его читателям, такую сногсшибательную и такую чреватую последствиями новость, что он даже и не знал, как выпутаться из этого положения. Дело было в том, что война между заходитами и уходитами не состоялась. Попробуйте-ка поведать публике, что война может прекратиться и что не будет ни победителей, ни побежденных, ни международной конференции! Словом, ничего не будет!

Эх! С какой бы радостью бедняга редактор опубликовал во всю первую страницу сенсационный заголовок, вроде такого: «Молниеносное продвижение заходитов», или: «Стремительное наступление армии уходитов».

И, однако, об этом не могло быть и речи. Специальные корреспонденты, направленные в район розового пятна, все в один голос утверждали: война так и не состоялась и срыв ее ставит под сомнение качество оружия, изготовляемого заводом Пушкостреля, а заодно техническую осведомленность отца Тисту и всего руководящего персонала завода.

В общем, это было настоящим бедствием.

Постараемся же и мы вместе с редактором газеты распутать всю цепь столь трагических событий.

Вьющиеся, ползучие, стелющиеся растения пустили корни в ящиках с оружием. Как же им удалось туда проникнуть? Откуда они взялись? Этого никто не мог объяснить.

Плющ, черный виноград, вьюнки, птичий горец и европейская повилика оплели все эти пулеметы, автоматы, револьверы плотным надежным клубком, а черная белена вдобавок законопатила его со всех сторон своим липким клеем.

Так что ни заходиты, ни уходиты не смогли распаковать эти ящики. В своих сообщениях корреспонденты обращали особое внимание на исключительно подлую активность громадных диковинных лопухов, снабженных маленькими красными репьями с острыми колючками. Эти огромные лопухи цеплялись за штыки. А что можно сделать с винтовками, которые увиты цветами, со штыками, которые не колют, со всеми этими красивыми растениями, которые начисто лишают оружие всякой эффективности? Ничего. Все это оружие пришлось выбросить на свалку.

Не было также никакой возможности использовать великолепные грузовики, заботливо раскрашенные желтыми и серыми полосами. Колючая ежевика, шиповник и всевозможные разновидности жгучей крапивы в изобилии покрывали сиденья машин, вызывая тем самым у шоферов жесточайшую крапивную лихорадку. Шоферы эти оказались единственными жертвами войны. Санитары в белых косынках были обречены на бездействие и занимались только тем, что прикладывали горячие компрессы к телу солдат, которые из-за нестерпимого зуда даже не могли сидеть.

Произошел здесь и трагикомический случай, виновником которого оказался щелкун. Да, да, именно этот скромный полевой цветок вызвал панику среди солдат. А объясняется это очень просто: при малейшем прикосновении семенная коробочка щелкуна тут же звонко лопалась.

Все моторы машин были сплошь забиты этим щелкуном. Он прорастал даже в карбюраторах бронемашин, даже в баках мотоциклов! При первом же повороте стартера, при первом же нажатии на педаль над землей прокатились, загремели, перекликаясь друг с другом, глухие взрывы. Впрочем, взрывы эти никому не причинили никакого вреда, но зато сильно поколебали моральный дух войск.

Ну, а что же танки? Башни у них заклинились. Кусты шиповника вперемежку с акацией и любим-травой облюбовали себе местечко около машин, окружив их непроходимой стеной из всевозможных побегов, гроздьев, стеблей и веток с колючими шипами. Сами понимаете, что и танки здесь были совершенно беспомощны.

Не было ни одной – ну просто ни единой машины, которая бы не из бежала таинственного нашествия! Растения появлялись всюду, причем растения цепкие, упрямые, словно наделенные могучей собственной волей.

В противогазах вовсю разросся чихательный табак. Корреспондент «Молпии Пушкстреля» утверждал, что если приблизишься хотя бы на метр к этим противогазам, то непременно примешься чихать раз пятьдесят подряд, не меньше.

Зловонные травы уютно расположились внутри микрофонов, и господа офицеры вынуждены были отказаться от их применения, ибо в этих аппаратах росли чеснок и душистая ромашка.

Молчаливые, парализованные, беспомощные армии стояли друг против друга.

Плохие новости разносятся быстро. Отец Тисту знал уже обо всем случившемся и был, конечно, в отчаянии. Все его оружие цвело буйным цветом, словно акация весной.

Он ежеминутно названивал по телефону главному редактору «Молнии», который читал ему удручающие телеграммы… у отца оставалась только одна-единственная надежда – надежда на пушки, знаменитые пушки Пушкостреля.

– Военные действия между двумя обалдевшими армиями могут еще начаться, коли обе они снабжены хорошими пушками, – то и дело твердил отец.

Ждали де вечера. Последняя телеграмма развеяла все иллюзии. Пушки Пушкостреля стреляли, конечно. Но стреляли они… цветами! Целый ливень наперстянки, колокольчиков и васильков обрушился на позиции заходитов, ну а те, естественно, не замедлили с ответом, и на уходитов хлынул поток лютиков, маргариток и гвоздик. Букетик фиалок угодил прямо в каску одного генерала и даже сбил ее.

Что ж, чужую землю розами не завоюешь, и никогда еще битв из-за серьезных вещей, где сражались бы розами, не было.

Между заходитами и уходитами было заключено временное перемирие.

Обе армии отошли к своим границам, а пустыня, похожая на розовую карамельку, была предоставлена небу, одиночеству и свободе.

Глава семнадцатая, в которой Тисту мужественно признается в содеянном,

Бывает такая тишина, от которой просыпаешься. В то утро Тисту соскочил с кровати именно потому, что могучий гудок молчал. Он подбежал к окну. Завод Пушкостреля замер в неподвижности; девять труб больше не дымили. Тисту помчался в сад. Сидя на тачке, Седоус читал газету, что случал ось с ним редко.

– А, это ты! – воскликнул он. – Если уж говорить о хорошей работе, могу тебе сказать: сработано на совесть. Сроду бы не поверил, что ты добьешься такого отменного результата!

Старый садовник весь так и сиял, так и лучился радостью. Он поцеловал Тисту – иначе говоря, окунул его голову в свои пушистые усы.

Потом с легкой грустью человека, выполнившего свой долг, он добавил:

– Мне больше тебя учить нечему. Теперь ты всё знаешь не хуже меня, да и работаешь куда быстрее.

Неожиданная похвала из уст такого мастера, как Седоус, невольно согрела сердце Тисту.

Неподалеку от конюшен Тисту встретил Гимнаста.

– Все идет прекрасно! – шепнул Тисту прямо в мягкое бежевое ухо пони. – С помощью цветов я остановил войну.

Пони, казалось, вовсе не удивился.

– Между прочим, – заметил он, – охапка свежего клевера мне бы не повредила. Я предпочитаю на завтрак именно клевер и иногда отыскиваю его на лугу. При случае вспомни об этом.

Слова Гимнаста поразили Тисту. Нет, не потому, что пони разговаривал. Кому-кому, а Тисту-то давным-давно были это известно. Его поразило другое: пони знал, что у него зеленые пальцы!

«К счастью, Гимнаст никогда и ни с кем не разговаривает, кроме меня», – утешился Тисту и задумчиво побрел к дому. Да, этот пони, этот Гимнаст наверняка давно знал о его скрытом таланте.

В Сверкающем доме все шло кувырком. Ну взять хотя бы стекла – они блестели меньше обычного. Кухарка Амели не распевала, стоя над плитами, свою любимую песенку: «Нинон, Нинон, во что ты превратила свою жизнь…» Слуга Каролус не начищал перила.

Мать вышла из своей комнаты в восемь часов утра – так она делала только в те дни, когда уезжала в город. Она пила – вернее, не пила кофе с молоком: чашечка с кофе действительно стояла на столике, но она не притрагивалась к ней. Когда Тисту прошел мимо, она не обратила на него никакого внимания.

Отец даже не пошел на завод, а находился в большой гостиной вместе с господином Трубадиссом. Оба они как-то бестолково расхаживали по комнате, то вдруг чуть ли не сталкиваясь лбами, то расходясь в разные стороны. Разговор их напоминал настоящую бурю.

– Разорен! Опозорен! Завод стоит! Полное затишье! – истошно выкрикивал отец.

А господин Трубадисс откликался, будто громогласное эхо, катящееся в облаках:

– Заговор… Вредительство… Покушение из-за угла…

– Ах, мои пушки, мои знаменитые пушки… – снова принимался стонать отец.

Стоя у порога приоткрытой двери, Тисту не осмелился их прервать. «Вот они какие, эти взрослые! – удивлялся про себя Тисту. – Господин Трубадисс уверял меня, будто все против войны, но это, мол, неизбежное зло, с которым ничего не поделаешь. Ладно, я сумел предотвратить войну… Взрослым бы радоваться да радоваться! А они что? Они сердятся…»

Метавшийся по комнате отец нечаянно толкнул в плечо господина Трубадиеса и рявкнул вне себя:

– Ах! Если бы попался мне в руки тот негодяй, который посадил цветы в жерлах моих пушек! Я бы ему показал!..

– Ах! Если бы он только попался и мне!.. – тут же отозвался господин Трубадисс.

– А вдруг в этом никто не повинен?.. Кто знает? Может, это воздействие сверхъестественных сил…

– Необходимо провести строжайшее расследование… Государственная измена!

Тисту – и вы об этом знаете – не был трусом. Он открыл дверь, вошел в гостиную и остановился под большой хрустальной люстрой, как раз на середине цветастого ковра. Напротив него висел портрет дедушки. Собравшись с духом. Тисту выпалил:

– Это я посадил цветы в жерлах пушек!

Выпалил и закрыл глаза в ожидании здоровенной пощечины. Но на сей раз пощечины почему-то не последовало, и тогда он открыл глаза.

Отец стоял в одном углу гостиной, господин Трубадисс – в другом.

Они смотрели прямо на Тисту, но вроде бы и не видели его. Больше того, казалось, будто они вообще ничего не слышали и ничего не поняли.

«Они мне не верят», – подумал Тисту и, чтобы окончательно убедить их, перечислил все свои подвиги, словно разгадывая шараду:

– Это я посадил вьюнки в трущобах! И в тюрьме тоже! И голубой ковер из цветов для больной девочки! И баобаб в клетке со львами! Все это сделал я, я!..

Отец и господин Трубадисс по-прежнему стояли как окаменевшие. Мысль о том, что творцом всех этих цветущих диковинок был Тисту, просто не укладывалась в их сознании. У них был вид людей, которые вот-вот вам скажут:

«Перестань болтать глупости и не мешай взрослым!»

«Они думают, будто я хвастаюсь, – решил Тисту, – Надо до казать им, что все это – правда».

И Тисту подошел к портрету дедушки. К нарисованной там пушке, на которую опирался высокочтимый основатель завода Пушкостреля, Тисту приложил два пальца и так по держал их несколько секунд.

Холст слегка затрещал, и все увидели, как из жерла пушки потянулся робкий стебелек ландыша. Потом стебелек превратился в маленький листочек, появился другой листочек, и вскоре над ними закачались белые бусинки.

– Вот и все! – воскликнул Тисту. – У меня зеленые пальцы.

Он ожидал, что господин Трубадисс побагровеет, а отец побледнеет. Однако все вышло наоборот.

Отец, побагровев, рухнул в кресло, а господин Трубадисс, бледный, как картошка, грохнулся на ковер.

По этому двойному признаку Тисту узнал наконец, что выращивать цветы в жерлах пушек не рекомендуется, ибо это угрожает жизни взрослых.

Он вышел из гостиной, так и не заполучив пощечины, а это лишний раз доказывает, что мужество всегда вознаграждается.

Глава восемнадцатая, в которой кое-кто из взрослых отказывается наконец от готовых взглядов

Отец Тисту, как вы сами могли в этом убедиться, быстро находил вы ход из любых положений. Тем не менее ему понадобилась целая неделя, чтобы хорошенько поразмыслить над случившимся и сделать из этого необходимые выводы.

Собрав вокруг себя своих лучших инженеров, он то и дело устраивал совещания, в которых непременно участвовал господин Трубадисс. Но бывало и так, что отец один запирался в своем кабинете и, сжав до боли голову руками, проводил там долгие часы. На листе бумаги он набрасывал какие-то заметки и тут же рвал его.

Хочешь не хочешь, а в итоге вырисовывалась вот какая картина: у Тисту – зеленые пальцы, он не раз пускал их в ход и, воспользовавшись этим, остановил завод Пушкостреля.

А поэтому не приходилось удивляться, что всякие там военные министры и главнокомандующие, всегда закупавшие оружие в Пушкостреле, сразу же отменили все заказы и отреклись от бывших своих благодетелей.

– Садовники нам не требуются! – заявили они.

Вполне возможно, что некоторым, лишенным всякого воображения, людям приходила в голову спасительная мысль: бросить Тисту в тюрьму, раз он нарушает общественный порядок, оповестить всех через газеты, что дерзкий нарушитель отныне не страшен, обменять покупателям испорченные цветами пушки на новые и отправить официальное письмо всем генералам о том, что завод Пушкостреля возобновляет свою работу.

Но вот господин Трубадисс… да, да, именно он, господин Трубадисс, воспротивился подобному решению.

– От такого удара не легко оправиться, – бесстрастно заявил он. Тень подозрения долго еще будет витать над нашими изделиями. И потом… вы предлагаете бросить в тюрьму Тисту. Но это же ни к чему не приведет! Недолго думая он вырастит там дубы, корни их разрушат стены, и он преспокойно убежит. Бессмысленно противиться силам природы.

До чего же сильно переменился господин Трубадисс! С того самого дня, когда он грохнулся на ковер в гостиной, уши его стали самого обыкновенного цвета, да и говорил он теперь спокойно, без крика. И потом… почему бы об этом не сказать?… Господин Трубадисс жестоко страдал при одной только мысли, что вдруг увидит Тисту в наряде каторжника, медленно шагающего по кругу во дворе тюрьмы, пусть даже тюрьмы, увитой цветами. Ведь не секрет, что тюрьма – это такое место, которое не волнует нас, если там сидят незнакомые нам люди. Их-то и упрятывают туда преспокойно. Но когда речь идет о маленьком мальчике, которого любишь, – это, знаете ли, совсем другое дело. И представьте себе, какая неожиданность! Несмотря на все замечания, колы, пощечину, господин Трубадисс, едва заговорили о тюрьме, тут же почувствовал, как сильно привязался к Тисту, как любит его и теперь не сможет прожить без него ни единого дня. Вот видите, как случается иногда со взрослыми, которые очень уж громко кричат.

Кстати, и отец всячески противился заключению Тисту в тюрьму. Я вам уже говорил, что отец его был человеком добрым. Н-да… Он был добрым и в то же время торговал пушками. На первый взгляд это кажется несовместимым. Он обожал собственного сына и в то же время изготовлял оружие, чтобы обречь на сиротство многих и многих других детей. Но, как ни странно, такие вещи случаются чаще, чем мы думаем.

– Нам посчастливилось вдвойне, – сказал он жене. – Мы делали лучшие в мире пушки, и у нас изумительный ребенок, наш Тисту. Но теперь, кажется, одно исключает другое. Или – или!

Мать Тисту была красивой, мягкой и славной женщиной. Словом, чудесным созданием. Она всегда с интересом и даже с восхищением выслушивала рассуждения своего мужа. Со времени плачевных событий, связанных с войной заходитов, она смутно чувствовала себя в чем-то виноватой, но в чем именно, этого она не знала. Впрочем, любая мать считает себя чуточку виновной, если ее ребенок вечно досаждает взрослым и тем самым отравляет им жизнь.

– Но что же делать, что делать, друг мой? – вздохнула она.

– Больше всего меня тревожит судьба Тисту и судьба завода, – снова заговорил отец. – Раньше мы хорошо представляли будущее нашего сына. Мы думали, что он – мой наследник, как в свое время и я был наследником своего отца. Перед ним открывалась проторенная дорога, он был бы богат и всеми уважаем…

– Ну конечно, иначе и не могло бы быть, – поддакнула мать.

– Н-да… Весьма удобные, заранее готовые взгляды… А сейчас? Сейчас нам нужно поступить как-то иначе. У этого малыша нет ни малейшей склонности продолжить дело родного отца. Это же очевидно!

– Если я не ошибаюсь, его призвание – садоводство.

Тут-то отец и вспомнил слова, некогда изреченные господином Трубадиссом: «Бессмысленно противиться силам природы…»

«Вполне понятно, противиться этим силам нельзя, – подумал отец, – но… можно воспользоваться ими».

Он встал, прошелся по комнате и, одернув жилетку, веско произнес:

– Дорогая, вот мое окончательное решение.

– Я уверена, что оно превосходно, – отозвалась жена с заблестевшими глазами, ибо в эту минуту в лице ее супруга было что-то героическое, волнующее. Даже шевелюра его и та сверкала бриллиантином куда ярче, чем обычно.

– Мы превратим завод пушек, – изрек он, – в завод цветов!

Крупные дельцы обладают особым даром – умением вовремя сделать неожиданный ход, внезапно возродить разрушенное катастрофой производство.

И машина завертелась… Успех был ошеломляющим!

Знаменитая битва, где вместо снарядов стреляли лютиками и фиалка ми, вызвала во всем мире настоящую сенсацию, журналисты извели целое море чернил. Так что общественное мнение было уже подготовлено. Все предшествующие события, таинственное возникновение цветов и деревьев, даже само переименование города в Пушкострель-Цветущий – все это всячески способствовало развитию нового, задуманного отцом пред приятия.

Господин Трубадисс, которому поручили заниматься рекламой, распорядился вывесить над близлежащими дорогами огромные плакаты, которые гласили:

САЖАЙТЕ ЦВЕТЫ, КОТОРЫЕ РАСПУСКАЮТСЯ В ОДНУ НОЧЬ!

или:

ЦВЕТЫ ПУШКОСТРЕЛЯ РАСТУТ ДАЖЕ НА СТАЛЬНЫХ ПЛИТАХ!

Но самым лучшим из всех этих плакатов был, конечно, такой:

СКАЖЕМ «НЕТ» ВОЙНЕ, НО СКАЖЕМ ЭТО ЦВЕТАМИ!

Покупателей было хоть отбавляй, и Сверкающий дом снова обрел утраченное было величие.

Глава девятнадцатая, в которой Тисту делает последние свое открытие

Разные истории и рассказы никогда не кончаются там, где этого ожидаешь. Вы, наверно, думали, что повествование наше тоже подошло к концу, и были, конечно, уверены, что знаете теперь Тисту как свои пять пальцев. Но вы глубоко заблуждаетесь, ибо человека никогда толком не узнаешь. Недаром наши самые лучшие друзья частенько преподносят нам сногсшибательные сюрпризы.

Вполне понятно, что Тисту уже не скрывал ото всех своей тайны. Напротив, об этом так много и так упорно говорили, что Тис ту стал знаменитостью не только в Пушкостреле, но и во всем мире.

Завод работал во всю мощь. Девять труб были увиты сверху донизу сочной зеленью и яркими цветами. Цехи благоухали редкостными запахами.

Там изготовляли невиданные доселе ковры из роз для украшения квартир и обои из цветов, пришедшие на смену бумажным обоям и драпировкам из ткани. Выращенную цветочную рассаду отправляли из Пушкостреля целыми вагонами. Отец Тисту получил даже необычный заказ на украшение небоскребов, ибо живущие там люди нередко, как утверждали злые языки, страдали каким-то странным необъяснимым нервным расстройством, которое приводило к самым плачевным результатам: они выбрасывались обычно из окна на сто тридцатом этаже. Обитая столь высоко от земли, они поневоле чувствовали себя отвратительно, и посему многие из них полагали, что цветы помогут им избавиться от подобного помрачения рассудка.

Седоус стал главным советником по цветам и растениям. Тисту же продолжал совершенствовать свое искусство. Теперь он придумывал новые сорта цветов. Ему удалось сотворить голубую розу, каждый лепесток которой напоминал крохотный осколок иссиня-голубого неба; он вывел два новых вида подсолнуха: подсолнух цвета восходящей зари и подсолнух цвета пурпурно-медного заката.

После работы он обычно отправлялся в сад поиграть со своей давней знакомой – с выздоровевшей маленькой девочкой. Гимнаст же ел теперь лишь белый клевер.

– Значит, сейчас ты всем доволен? – как-то раз спросил пони у Тисту.

– Еще бы! Очень доволен.

– И ты не скучаешь?

– Ни капельки.

– Может, тебе не хочется расставаться с нами? Ты и впрямь останешься здесь?

– Ну конечно. Почему это ты задаешь мне такой странный вопрос?

– Да так уж…

– Что ты хочешь этим сказать? Неужто мои приключения еще не закончились?

– Поживем – увидим… – уклончиво ответил ему пони и принялся пощипывать свой белый клевер.

Через несколько дней после этого странного разговора весь Сверкающий дом облетела неожиданная весть, которая повергла в глубокую печаль всех домочадцев: старый садовник Седоус заснул и больше не проснулся.

– Седоус решил уснуть вечным сном, – объяснила Тисту мать.

– А могу я пойти взглянуть, как он спит?

– О нет, нет… Больше ты его не увидишь. Он отправился в долгое, долгое путешествие, из которого уже никогда не вернется.

Тисту ничего толком не понял из этого объяснения. «С закрытыми глазами никогда не путешествуют… – подумал Тисту. – И потом… если уж он собирался спать, то мог бы пожелать мне доброй ночи… А если он надумал куда-то там ехать, опять же мог бы со мной попрощаться. Все это совсем непонятно, от меня что-то скрывают».

Он побежал на кухню и стал расспрашивать кухарку Амели.

– Теперь бедняга Седоус уже на небесах… Он куда счастливее нас, – изрекла Амели.

«Если он и вправду счастлив, то почему же его называют беднягой? А если он бедняга, то как же он может быть счастливым?» – недоумевал Тисту.

Слуга Каролус придерживался совсем другого мнения. Из его слов вы ходило, что Седоус покоится в земле, на кладбище.

Словом, все это было неясно и крайне противоречиво. Где же он на небе или в земле? В этом надо было разобраться. Не мог же быть Садовник В разных местах в одно и то же время!

Тисту отправился к Гимнасту.

– Я знаю, где садовник, – сказал пони. – Седоус умер.

Гимнаст всегда говорил правду, одну только правду, – это был один из его жизненных принципов.

– Умер?! – воскликнул Тисту. – Но сейчас же нет войны!

– Чтобы умереть, вовсе не нужна война, – ответил пони. – Ведь война это как бы своеобразное добавление к смерти… А Седоус умер потому, что был очень стар. Именно так и кончается всякая жизнь.

Тисту показалось, будто солнце вдруг померкло, лужайка превратилась в черную-пречерную пустыню, а воздух стал таким отвратительным, что и не продохнешь. Как раз в этом-то и проявляется горькое чувство тревожного беспокойства, знакомое, как полагают взрослые, только им од ним. Однако маленьким мальчикам и маленьким девочкам в возрасте Тисту тоже известно это чувство, которое именуется горем. Тисту обвил руками шею пони и, уткнувшись в его гриву, долго и безутешно рыдал.

– Поплачь, Тисту, поплачь, – приговаривал Гимнаст. – Без этого не обойдешься. Вот взрослые, например, стараются не плакать. Что ж, они ошибаются, потому что слезы у них застывают где-то в груди и тогда сердце их становится грубым и черствым.

Но Тисту был странным ребенком: он не пожелал смириться перед горем, втайне надеясь на свои чудодейственные пальцы.

Он вытер мокрые от слез глаза и немного успокоился. «В земле или на небе?» – повторил он про себя.

И Тисту решил отправиться сначала куда поближе. На следующий день после завтрака он вышел из сада и побежал на кладбище, находившееся на пологом склоне холма. Красивое, зеленое кладбище отнюдь не навевало грустных мыслей.

«Похоже, будто днем здесь горят ночные огни», – подумал он, глядя на прекрасные черные кипарисы.

Вдалеке он заметил садовника, стоявшего к нему спиной. Тот расчищал аллею. На какой-то миг у Тисту мелькнула безумная надежда… А вдруг?. Но вот садовник обернулся. Нет, это был самый обыкновенный кладбищенский садовник, ничем не похожий на того, которого Тисту искал.

– Извините, сударь, не знаете ли вы, где можно найти господина Седоуса? – спросил у него Тисту.

– Третья аллея направо, – буркнул садовник, не прерывая своей работы.

«Значит, как раз здесь…» – решил Тисту.

Он двинулся вперед, прошел между могилами и остановился перед последним, совсем свежим холмиком. На каменной плите начертано было следующее четверостишие, придуманное местным учителем:

 
Под плитою каменной Седоус сокрыт.
Добрыми деяниями был он знаменит,
Потому что вырастил сад он для людей.
Поклонись могиле этой и слезу пролей.
 

И Тисту принялся за работу. «Пожалуй, Седоус не будет возражать против такого прекрасного пиона. Ему непременно захочется поболтать с ним», – решил Тисту. Он ткнул пальцем прямо в землю и немного подождал. Пион высунулся из земли, распрямился, расцвел, склонил над надписью свою тяжелую, словно кочан капусты, головку. Но каменная плита на могиле даже и не шевельнулась.

«Может, попробовать запахи?.. – подумал Тисту. – Ведь густые усы ничуть не мешали ему улавливать все окружающие запахи…» И недолго думая Тисту тут же вырастил гиацинты, гвоздики, лилии, мимозы и туберозы… За каких-то несколько минут могила Седоуса превратилась в восхитительный цветник. Но… но могила так и оставалась только могилой.

«А что, если вырастить какой-нибудь новый, неизвестный ему цветок?.. – все никак не успокаивался Тисту. – Ведь если даже очень устанешь, то все равно проснешься от жгучего любопытства…»

Но смерть потешается над загадками. Это она их сама задает.

Целый час Тисту всячески терзал свое богатое воображение, создавая никогда не виданные на земле цветы. Так он выдумал цветок-бабочку с двумя пестиками в форме антенн и с двумя лепестками, похожими на распростертые крылья, которые трепетно вздрагивали при малейшем дуновении ветерка. Однако все было напрасно.

Когда он, грязный, с перепачканными землей руками, ушел с кладбища, низко опустив голову, позади него осталась самая удивительная могила, которую когда-либо здесь видели. И все-таки, несмотря на все его ухищрения, Седоус так и не отозвался.

Тисту миновал лужайку и подошел к Гимнасту.

– Знаешь, Гимнаст…

– Знаю, Тисту, знаю, – вздохнул пони. – Ты открыл для себя непреходящую истину: смерть – это единственное зло, которое не одолеешь цветами. – И поскольку пони всегда был склонен к нравоучениям, он добавил: – Вот почему мне чудно глядеть на людей, которые только и стараются, как бы получше насолить друг другу.

А Тисту, запрокинув голову в небо, все смотрел на облака и размышлял…