Текст книги "Золотой человек"
Автор книги: Мор Йокаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Человек, приближавшийся к дому со стороны берега, был молод, одет в широкую куртку и узкие, облегающие ноги панталоны, с красным платком на шее и в малиновой турецкой феске на голове.
Человек этот был красив. Если бы он позировал художнику, то невольно бы подумалось: вылитый герой. Но в жизни он производил впечатление доносчика, шпиона по призванию. Правильные черты лица, большие черные глаза, густые, вьющиеся волосы, красивый рот… И в то же время – морщины вокруг глаз, опущенные углы губ, капельки пота на лбу и беспокойно бегающий взгляд выдавали в нем раба собственных страстей, завзятого корыстолюбца.
Альмира яростно лаяла на приближающегося к дому человека. Он шел развязной походкой, с подчеркнутой молодцеватостью выбрасывая вперед правую ногу и размахивая руками, без сомнения уверенный в том, что хозяева сдержат собаку. Ноэми пыталась утихомирить пса, но тот не желал ее слушаться. Тогда она схватила ньюфаундленда за уши и оттянула назад; пес заскулил, жалуясь на незаслуженно причиненную боль, но продолжал лаять. В конце концов Ноэми пришлось поставить ногу на голову пса и прижать ее к земле. Альмира сдалась, ворча, легла на землю и позволила Ноэми спокойно держать ногу на своей большой черной голове, будто девичья ножка была таким тяжеленным грузом, что она, Альмира, не в силах была ее сбросить.
Пришелец, насвистывая, шел к дому.
– Эта проклятая псина жива? – еще издали спросил он. – До сих пор ее не прикончили? Я вижу, мне самому придется это сделать. Глупый волкодав!
Подойдя к Ноэми, молодой человек фамильярно улыбнулся и протянул руку к ее лицу, видимо, намереваясь ущипнуть девушку за подбородок. Ноэми быстро отвернулась.
– Ну, как дела, моя маленькая невесточка? По-прежнему такая же дикарка? Здорово же ты подросла с тех пор, как мы не виделись!
Ноэми смотрела на него, откинув голову и состроив преуродливую рожицу. Потом, сдвинув брови, сморщив лоб и отвратительно искривив губы, она холодно взглянула поверх его головы, и даже цвет ее лица изменился до неузнаваемости. Мягкий румянец на ее щеках пропал, лицо стало какого-то землисто-сероватого оттенка. Ноэми обладала способностью, если это было нужно, делаться на редкость некрасивой.
– Как ты похорошела за это время! – как ни в чем не бывало продолжал пришелец.
Вместо ответа девушка приказала собаке:
– Лежи, Альмира!
Пришелец уверенно, как у себя в доме, шагнул к террасе, поцеловал сначала руку хозяйке, дружески поприветствовал Тимара и галантно поклонился Эфтиму и Тимее, ни на минуту не умолкая при этом.
– Добрый вечер, милая хозяюшка! Ваш покорный слуга, господин шкипер! Приветствую вас, дамы и господа! Я – Тодор Кристиан, рыцарь и капитан, будущий зять этой почтенной госпожи. Наши отцы были неразлучными друзьями и еще при своей земной жизни благословили нас, то бишь Ноэми и меня. Я имею обыкновение ежегодно посещать свою милую избранницу в ее чудесной летней резиденции, дабы убедиться самолично в том, как выросла моя суженая. Весьма и весьма рад вас видеть здесь. С вами, господин Тимар, – так, кажется, вас величают? – я уже имел честь однажды встретиться. Чудится мне, что и другого господина…
– Он понимает только по-гречески! – перебил его Тимар и решительно засунул руки в карманы брюк, чтобы отбить у пришельца охоту обменяться с ним рукопожатием в знак радостной встречи. То, что незнакомец знал его, не удивило Тимара: со шкипером торгового судна не так уж трудно встретиться на Дунае.
Но Тодор Кристиан сделал вид, что не заметил жеста Тимара, и быстро перешел к практической стороне дела:
– О! Меня здесь как будто ждали! Превосходный ужин и четвертый прибор пуст. Поросячье жаркое! Каюсь, это моя слабость. Благодарю, благодарю, моя милая мамочка, достопочтенные дамы и господа. Я счастлив разделить с вами ужин! Весьма тронут, спасибо, спасибо!
И хотя никто из сотрапезников и не думал приглашать нового гостя к столу, он еще раз поблагодарил всех вместе и каждого в отдельности и спокойно приступил к жареному поросенку. Эфтиму он настойчиво предложил последовать его примеру и, узнав, что на земле есть христианин, который не любит свинину, несказанно удивился.
Тут Тимар поднялся из-за стола.
– Мои пассажиры очень устали с дороги, – сказал он хозяйке дома. – Они нуждаются скорее в отдыхе, чем в еде. Не будете ли вы любезны поскорей приготовить для них постель?
– Сию же минуту! – ответила хозяйка. – Ноэми, помоги барышне раздеться.
Ноэми встала и последовала за матерью и двумя гостями в заднюю маленькую комнату. Тимар тоже отошел от стола. Теперь новый гость с волчьей жадностью поедал в одиночестве все, что было на столе. Быстро двигая челюстями, он продолжал разговаривать с Тимаром, не заботясь о том, слушает ли тот его или нет. Изредка гость бросал через плечо обсосанные кости Альмире.
– Да, тяжелый, дьявольски тяжелый путь пришлось вам проделать, сударь. Погодка – не дай бог! И как только вам удалось пробиться через Демирские ворота? А Тахталинский перевал? Лови, Альмира, и заткни свою глотку! Вы помните, сударь, как мы с вами однажды познакомились в Галаце? На, это тоже тебе, черная зверюга!
Тут он обернулся и только теперь заметил, что ни Тимара, ни Альмиры поблизости нет. Все бежали от него! Тимар залез на чердак и устраивал себе царское ложе из свежепахнущего сена, Альмира спряталась в расщелину между валунами.
Незваному гостю ничего не оставалось делать, как снова приняться за трапезу. Он выпил все, что было в, кувшине, затем слил до последней капли остатки вина из стаканов и, оторвав тонкую полоску от плетеного стула, на котором сидел, принялся ковырять в зубах с таким видом, будто он один в полной мере заслужил сегодняшний ужин.
На остров уже спустился вечер. Утомленных всем пережитым путешественников быстро сморил сон.
Тимар тоже блаженно растянулся на своем ароматном ложе и с удовольствием подумал о том, что вот наконец и он сможет как следует выспаться.
Но не тут-то было! Тяжелый, полный напряжения день давал о себе знать. В утомленном мозгу, как причудливые видения, сменялись картины пережитого: фигуры преследователей, грозные скалы, водопады и пороги, разрушенные крепости, незнакомые женщины, черные псы, белые кошки – все переплелось и смешалось в одну кучу. В его ушах все еще свистел ветер, протяжно сигналил корабельный рог, щелкали кнуты погонщиков, раздавался собачий лай, звенели золотые монеты, кто-то хохотал, шептался, кричал…
Тимар тщетно смежал веки. Чем больше он силился уснуть, тем больше преследовали его видения и звуки.
Вдруг он явственно различил голоса в комнате под чердаком.
Он узнал их. Разговаривали хозяйка дома и нежданный пришелец.
Чердачное перекрытие было тонким, и каждое слово снизу доносилось до слуха Тимара так отчетливо, будто ему шептали на ухо. Разговаривали в комнате тихими, сдавленными голосами. Гость, правда, иногда переходил на высокие ноты.
– Ну-ка говори, матушка Тереза, начистоту – есть в доме деньги? – спрашивал он.
– Ты же знаешь, что нет. Тебе прекрасно известно, что я торгую только в обмен и денег не беру.
– Ну и глупо делаешь. Меня это не устраивает. Впрочем, я просто не верю.
– Чистую правду тебе говорю! Я вымениваю то, что мне нужно по хозяйству. А деньги, зачем они?
– Мне бы их отдавала. Уж я-то нашел бы им применение. Так нет же, обо мне ты не думаешь. Может быть, ты намерена дать за Ноэми приданое из сушеных слив? Плохая ты мать. Не заботишься о счастье дочери. И мне не желаешь помочь сделать карьеру, хотя, между прочим, от моей карьеры зависит и твое будущее. Вот сейчас, к примеру – я получил назначение на службу в посольство, а добраться до места не могу – нет денег на путевые расходы. Меня, видишь ли, обчистили, кошелек украли. И вот из-за такого пустяка я рискую потерять хорошую службу.
– Я не верю, чтобы тебе предложили службу, которую можно потерять, – спокойно ответила женщина. – А вот то, что ты находишься на службе, которую нельзя потерять, – в этом я уверена. Что у тебя нет денег – верю, но что у тебя их кто-то украл – не верю.
– Ну и черт с тобой, не верь! Я тоже не больно-то верю, что у тебя нет денег. Контрабандисты здесь бывают часто, платят, они щедро, так что у тебя наверняка водятся деньжата.
– Перестань кричать! Контрабандисты на остров и вправду наведываются, да только они боятся близко подойти к жилью. А уж если когда и заглянут, так чтобы соль на фрукты выменять. Может, тебе соль нужна?
– Брось издеваться! Ну, а эти богачи, которые сегодня здесь ночуют?
– Я у них денег в кармане не считала.
– А ты попроси у них денег. Потребуй! Полно святой притворяться! Одним словом, достань мне деньги хоть из-под земли. Пора кончать этот глупейший товарообмен, здесь тебе не австралийские берега. Хочешь, чтобы я от тебя отстал, добудь мне золота. А то ведь мне стоит пикнуть там, где надо, и тебе каюк…
– Тише ты, несчастный!
– Ну, вот наконец ты заговорила: «Тише, тише!» Я могу и совсем замолчать. Будь человеком, Тереза: дай деньжат.
– Ну что пристал? Говорят тебе, нет у меня ни гроша. И не нужны они мне. Будь проклято все, что с ними связано. Можешь перерыть все в этом доме, если что найдешь – твое.
Мужчина, как видно, не преминул воспользоваться этим приглашением, ибо вскоре послышался его возглас:
– Ага! А это что? Золотой браслет!
– Да. Ноэми получила его сегодня в подарок от этой барышни, что у нас в гостях. Бери, коли хочешь.
– И возьму, с худой овцы хоть шерсти клок, авось дадут за него десять золотых. Не горюй, Ноэми, когда ты станешь моей женой, я подарю тебе целых два браслета по тридцать золотых каждый. С сапфиром. Нет, с изумрудом. Что тебе больше нравится: сапфир или изумруд?
И он засмеялся собственной остроте при полном молчании женщин.
– Ну а теперь, драгоценная матушка Тереза, постели-ка постель своему будущему любимому зятюшке, своему дорогому миленькому Тодору, да пожелай, чтобы он увидел во сне свою возлюбленную Ноэми.
– Здесь мне тебя негде сегодня положить. Во второй комнате и на чердаке спят гости. А с нами в одной спальне нельзя. Ноэми уже не ребенок. Ступай на веранду, там стоит топчан, на нем и ляжешь.
– Ах, боже мой, жестокая, черствая Тереза! Как? Своего единственного, дорогого зятюшку ты гонишь спать на жестком топчане? Ай-яй-яй!
– Ноэми, отдай ему подушку. Вот, возьми и мое одеяло. Спокойной ночи.
– Но ведь там эта проклятая собака, этот чертов волкодав!..
– Не бойся, я посажу его на цепь. Бедное животное! Его привязывают только тогда, когда ты сюда являешься.
Тереза с большим трудом выманила Альмиру из ее убежища. Пес заранее знал, что его ожидает, и отчаянно сопротивлялся тяжелой цепи. Но привычка к повиновению взяла верх, и он в конце концов дал себя привязать, однако с этой минуты еще больше возненавидел виновника своей неволи.
Когда Тереза ушла в комнату и Тодор остался на веранде один на один с черным ньюфаундлендом, тот принялся яростно лаять и рваться на цепи. Пес метался по маленькой площадке в какой-то бешеной пляске, напрягая все силы, чтобы разорвать тугой ошейник или тяжелую цепь, а когда это ему не удалось, он принялся расшатывать старую бузину, к стволу которой был привязан.
Тодор дразнил его и, казалось, получал истинное удовольствие, издеваясь над грозным псом, который теперь не мог до него дотянуться и дать волю своему гневу.
Подойдя к собаке совсем близко, но так, что цепь не позволяла ей дотянуться до него, Тодор встал на четвереньки и принялся строить Альмире гримасы: показывал ей нос, высовывал язык, плевался и передразнивал ее.
– Гав-гав! Вау-у… Ты, конечно, хотел бы укусить меня, не так ли? Гав, гав!.. Вот мой нос, ну-ка – откуси! Что? Не можешь? Ах ты отвратительная дохлятина! Гав, гав… Ну, оборви цепь, оборви! Иди сюда, померяемся силами. Хватай меня за палец, на, вот он, перед твоим носом, на, возьми!
В приступе безудержной ярости Альмира вдруг оцепенела. Она перестала лаять и, казалось, образумилась. Задрав голову, она уставилась на стоявшего перед ней на четвереньках диковинного зверя, как бы с целью разглядеть его и обнюхать, а затем повернулась к нему задом и, следуя исконной собачьей привычке, с такой силой стала отбрасывать задними лапами песок, что залепила глаза, рот и уши этому животному в человечьем облике. Тодор с руганью отпрянул от собаки, проклиная ее за этот «достойный человека маневр». А пес спокойно направился в свою конуру и больше не выходил оттуда и не лаял, лишь тихонько скулил и лязгал зубами.
Тимар все слышал. Сон не шел к нему. Дверцу чердака он оставил открытой, чтобы в нее проникал свет. Стояла лунная ночь, и когда собака утихомирилась, кругом воцарилась мертвая тишина. Это была удивительная, необыкновенная, меланхолично-мечтательная тишина, только одинокие ночные голоса нет-нет да нарушали ее.
Сюда не доносился ни скрип арбы, ни шум мельничных крыльев. Это была тишина болот, островов и мелей. Лишь изредка к небу несся протяжный крик выпи – обитателя болот. Замирающим аккордом звучал в воздухе шум крыльев летучих мышей. И утихающий ветер играл на арфе, пробегая по ветвям и стволам тополей. Бекас вскрикивал в камышах, подражая плачу ребенка, жук-рогач с жужжанием шлепался о белую стену дома. Деревья тонули во мраке; в лесной чаще словно кружились в танце с факелами волшебные феи – то светлячки блуждали по гнилым пням. А сад был залит до краев серебряным лунным светом, и вокруг пышных бутонов розоватой мальвы роились серебристокрылые ночные бабочки.
Дивный уголок! Человек, проведший здесь хотя бы одну бессонную ночь, способен навсегда полюбить его и оставить здесь свою душу. Божественное уединение! Только бы не нарушил звук человеческой речи этой гармонии ночных голосов.
Увы, так оно и случилось…
Там, внизу, в двух маленьких комнатушках, люди тоже не спят, словно какой-то злой дух гонит от всех сон и покой. То и дело слышатся в ночной тиши тяжелые вздохи…
«Ах, боже мой, боже!» – вздыхает кто-то в одной комнате. «О аллах», – вторят ему из другой.
Нет, решительно нельзя заснуть!
В чем же дело? Почему людям не спится?
Размышляя об этом, Тимар вдруг поймал себя на мысли, которая заставила его вскочить с мягкого ложа. Схватив разостланный на сене плащ, он накинул его на плечи и спустился по приставленной к чердаку лестнице на землю.
Вероятно, не одному ему пришла в голову ужасная догадка.
Когда Тимар, стоя на углу дома, шепотом позвал: «Альмира!» – из дверей комнаты словно эхо отозвался другой голос, тоже окликнувший собаку.
То была Тереза.
– Что, не спится вам? – спросила она.
– А вы зачем зовете Альмиру? – вопросом на вопрос ответил Тимар.
– Не могу заснуть.
– Признаюсь, я вдруг подумал, не отравил ли пса этот… этот человек… Как-то уж слишком неожиданно собака замолчала.
– Я тоже об этом подумала. Альмира!
Пес вышел из убежища, помахивая хвостом.
– Слава богу – все в порядке, – проговорила Тереза. – Этот человек уже ушел: вон, топчан даже не разобран. Иди, Альмира, я отвяжу тебя.
Ньюфаундленд лег в ногах хозяйки и спокойно позволил снять с себя кожаный ошейник. Потом он мягко положил передние лапы на плечи хозяйки и благодарно лизнул ее в лицо. Повернувшись к Тимару, он поднял свою мохнатую лапу и с достоинством протянул ее шкиперу, понимая, что тот ему друг. Затем пес встряхнул головой, лег на спину, дважды перекувырнулся и спокойно разлегся на мягком песке.
То, что пес больше не лаял, было верным признаком того, что ненавистного ему человека уже нет на острове.
Тереза подошла к Тимару.
– Вы знаете Тодора?
– Да, я однажды встретился с ним в Галаце. Он явился на мое судно и вел себя так, что я никак не мог понять, кто передо мной: контрабандист или наемный шпион? В конце концов я прогнал его с судна. Вот и все наше знакомство.
– Почему же вам пришло в голову, что этот человек может отравить Альмиру?
– Скажу вам откровенно. Я невольно был свидетелем вашего с ним разговора там, внизу, – на чердаке слышно каждое слово, произнесенное в доме.
– Значит, вы слышали и его угрозу? Если, мол, я не дам ему денег, он донесет на нас, и тогда мы пропали.
– Да, слышал.
– Боже мой, что вы теперь о нас подумаете? В ваших глазах мы, наверное, преступники, бежавшие от страшной кары на этот пустынный остров? Или темные люди, занятые каким-нибудь тайным промыслом? А может, вы полагаете, что мы – семья разбойников, скрывающаяся от преследований грозных властей? Скажите честно, что вы думаете о нас?
– Ни о чем таком я не думаю, сударыня! Просто не хочу ломать над этим голову. Вы гостеприимно предоставили мне ночлег, и я за это очень вам благодарен. Ветер утих, завтра я отправлюсь дальше и навсегда позабуду то, что видел и слышал на этом острове.
– Нет, я не хочу, чтобы вы уезжали отсюда с таким чувством. Вы должны узнать всю правду. Не знаю почему, но я с первого взгляда почувствовала к вам доверие. Меня мучило бы сознание того, что вы уехали, подозревая нас в чем-то или даже презирая. Вот почему мне не спалось, да и вам тоже. Ночь такая тихая… я не могу удержаться, чтобы не поведать вам тайны моей горестной жизни. А вы уж рассудите сами. Я расскажу вам всю правду, только правду. И когда вы узнаете историю этого острова и нашей хижины, тогда вы не скажете то, что сейчас сказали: «Завтра я уеду и навсегда позабуду эту ночь», Нет, вы будете наведываться сюда из года в год, каждый раз, когда долг службы приведет вас в наши края. Вы не сможете проплыть мимо острова, не захотев отдохнуть с дороги под нашей тихой кровлей. Присядем же, и выслушайте историю этой хижины.
История жителей острова
Двенадцать лет тому назад мы жили в Панчове, где мой муж служил чиновником в городской управе. Его звали Белловари, Он был молод, красив, умен, добр, и мы очень любили друг друга. Мне было двадцать два, ему тридцать. У нас родилась дочь, которую окрестили Ноэми. Мы жили не богато, но зажиточно. Муж имел спокойную службу, хороший дом, чудесный фруктовый сад, землю. Я была уже без родителей, когда он взял меня в жены, и принесла в его дом все свое состояние. Жили мы тихо, в достатке.
Был у мужа закадычный друг – Максим Кристиан, отец того самого человека, который только что был здесь. Тодору тогда исполнилось тринадцать лет; это был подвижный, веселый, красивый мальчик, с острым, живым умом, Когда Ноэми еще носили на руках, мой муж и Кристиан дали друг другу слово поженить детей. И я так радовалась, когда мальчик брал руку моей малютки и спрашивал ее: «Ты пойдешь за меня замуж?» – а девочка весело смеялась.
Кристиан был купцом. Но не настоящим коммерсантом, знающим все тонкости своей профессии, а так, мелким маклером, который ведет дело вслепую: повезет – хорошо, не повезет – вылетит в трубу.
Ему всегда везло, и он полагал, что нет легче и проще ремесла, чем торговать. Весной он ездил по деревням смотреть, как поднимаются посевы, и в зависимости от этого заключал сделки с оптовыми торговцами на будущий урожай пшеницы.
Был у него постоянный заказчик, богатый купец Атанас Бразович из Комарома. Обычно весной Бразович давал в кредит большую сумму денег под поставляемое осенью зерно, и Кристиан был обязан по условленной цене загрузить пшеницей его судно. Этот промысел приносил Кристиану немалый доход. Но я уже тогда часто думала, что это не честная торговля, а сплошной риск. Как можно заранее брать деньги за то, чего вообще еще нет в природе? Бразович ссужал Кристиана большими суммами, и так как у того не было никакой недвижимости, кроме своего дома, то кредитор требовал поручительства. Мой муж с готовностью шел на это: он был состоятельным человеком да к тому же закадычным другом Кристиана. Легко жилось этому Кристиану! В то время как мой муж, бедняга, целыми днями корпел над письменным столом, тот посиживал себе в кофейне с трубкой во рту и точил лясы с такими, как он, дельцами. Но вот наступил страшный тысяча восемьсот шестнадцатый год, гнев божий обрушился на нашу землю. Весной по всей стране прекрасно поднялись посевы. Урожай обещал быть отличным, цены на пшеницу – низкими. В Банате купец считал себя счастливым, если ему удавалось заключить контракт на поставку пшеницы по четыре форинта за меру. Потом пришло дождливое лето, лило ливнем шестнадцать недель кряду, изо дня в день. Вся пшеница погнила на корню. В крае, который считался новым Ханааном, наступил голод. Осенью мера пшеницы стоила двадцать форинтов, да и за эту цену ее было не достать: земледельцы все начисто скупали на семенное зерно.
– Я помню тот год, – вставил Тимар. – Я тогда только начинал плавать по Дунаю.
– В том году и случилось, что Максим Кристиан не сумел выполнить контракта с Бразовичем. Он был обязан вернуть кредитору баснословную сумму. И вот, взяв сколько мог взаймы у своих доверчивых друзей, Кристиан, никому ни слова не сказавши, ночью убежал из Панчовы, бросив единственного сына на произвол судьбы.
Ему это ничем не грозило – ведь все его имущество было обращено в деньги.
Ну скажите, зачем существуют на свете деньги, если их обращают во зло? Зачем давать деньги человеку, который ничем не дорожит на свете, кроме них?
Все долги и обязательства Кристиана свалились на плечи его друзей и поручителей. Среди них оказался и мой муж.
И тогда в дело вступил Атанас Бразович. Он потребовал от поручителей Кристиана выполнения договора. А как же иначе? Они ведь за него в ответе: он ссужал Кристиана деньгами, а мы за него поручились.
Мы могли бы погасить задолженность, продав половину имущества. Но Бразович был беспощаден. Он потребовал выполнения всех договорных обязательств. А в договоре не было сказано, сколько денег ссудил он Кристиану, в нем говорилось лишь о той сумме, которую Бразович должен был с него получить в переводе на зерно. Ростовщик предъявил иск в пятикратном размере. И закон оказался на его стороне. Мы просили, мы молили его удовольствоваться меньшей прибылью, – ведь речь шла только об этом, о меньшем барыше. Но он был непреклонен. Бразович жаждал выжать все соки из попавших в ловушку легковерных поручителей.
Что стоит, в таком случае, религия, вера, кому нужны заповеди христиан и иудеев, если они не удерживают людей от злых поступков?!
Дело дошло до суда. Нашу землю, наш дом и все, что в нем было, опечатали, забрали, пустили с молотка.
Что это за законы, что это за общество, если оно допускает, чтобы людей пустили по миру за долги, которых они никогда не делали?
Как можно разорять человека за грехи мошенников, которые вовремя улизнули, посмеиваясь в душе?
Мы сделали все, чтобы спастись от окончательного разорения. Муж ездил в Буду и в Вену добиваться аудиенции. Коварный обманщик, бежавший с деньгами, укрылся, как мы узнали, совсем рядом, через границу, на турецкой земле. Мы просили задержать его и доставить в суд: пусть он сам расплачивается с тем, кто предъявил ему иск. И везде нам отвечали, что это, мол, не в нашей власти.
Так что же это за власть, кому нужны императоры, министры, великие мира сего, если они не способны защитить от несправедливостей своих обездоленных подданных?
Не выдержав страшного удара судьбы, в один миг сделавшего нас нищими, мой муж однажды ночью застрелился.
Он не захотел быть свидетелем нищеты семьи, не захотел видеть слезы жены, слушать голодный плач ребенка, он предпочел смерть такой жизни.
И он скрылся от нас. Скрылся от нас… в могилу!..
Что это за мужчина, который в трудную годину, в беде, не нашел ничего лучшего, как бросить жену и ребенка на произвол судьбы и пустить себе пулю в лоб!
Но на этом наши бедствия еще не кончились. Я была нищей, бездомной, а меня хотели сделать еще и безбожницей. Тщетно умоляла священника я, вдова самоубийцы, чтобы мне разрешили похоронить несчастного супруга по всем обрядам. Священник был строг, он свято соблюдал предписания церкви и потому не разрешил предать прах мужа земле по христианскому обычаю. Мне суждено было увидеть собственными глазами, как городские живодеры бросили на телегу тело человека, на которого я молилась, отвезли его за кладбище и закопали там в яме, не оставив сверху ни холмика.
Зачем нужны служители церкви, если они допускают такое кощунство вместо утешения?
Кому нужен этот мир?
Ничего другого мне не оставалось, как покончить разом с собой и с ребенком. Привязала я младенца платком к груди и вышла на берег Дуная.
Одна я была, совсем одна на белом свете.
Иду вдоль берега, высматриваю, где поглубже.
И вдруг кто-то потянул меня сзади за платье и дернул, раз, другой.
Оглянулась я: кто это? И вижу – собака, Вот эта самая собака.
Последний мой друг на земле, единственное живое существо, оставшееся мне верным.
Случилось это неподалеку от нашего летнего домика с садом. Дом этот тоже был запечатан, и мне разрешалось пользоваться лишь садовой кухней.
Села я тогда на дунайском берегу и задумалась. Кто я? Если я человек, женщина, мать, так неужели же я хуже зверя? Да разве кто-нибудь видел, чтобы собака топила своих щенят, а сама бросалась следом за ними в омут? Нет, не убью я себя, не умерщвлю своего ребенка, а останусь жить и во что бы то ни стало воспитаю свою девочку! Как жить буду? Как волки и кочующие цыгане, у которых нет ни кола ни двора. Буду просить милостыню у матери-земли, у холодного родника, у леса… Но у людей – ни за что на свете!
Мой бедный муж в свое время часто рассказывал мне о маленьком островке, который полвека назад создал Дунай в прибрежных камышах, невдалеке от нашего обжитого острова. Осенью он отправлялся туда охотиться и много раз упоминал о скалистой пещере, где он прятался от ненастья. Он говорил, что этот остров ничей, что Дунай создал его для себя, что ни одна власть, ни одно правительство не знает о нем и ни одно государство пока что не имеет на него права. Никто не пашет, никто не сеет на той земле. Поля, деревья, луга – все ничье.
«А если ничье, почему бы мне не поселиться там? – подумала я. – Выпрошу у бога право там жить. Выпрошу у Дуная. Разве они откажут мне в этом? Посею там хлеб. Где взять семян? Там видно будет. Чем обработать землю? Ничего, нужда научит».
У меня оставалась лодка. Судебные власти не нашли ее, иначе бы забрали. Уселись мы в лодку втроем: я, Ноэми и Альмира. Опустила я весла на воду и стала грести к острову. Раньше никогда не гребла, но чему не научит нужда?
Как вступила я на эту землю, необыкновенное чувство охватило меня. Словно с плеч моих свалилось все пережитое в том, покинутом мире. Какая-то особая, умиротворяющая тишина встретила меня здесь. Обойдя рощу, леваду, луг, я уже знала, что буду здесь делать. В роще жужжали пчелы, в перелеске цвели земляные орехи, на водной глади раскинулся водяной каштан, на берегу грелись под солнцем черепахи, стволы деревьев облепили улитки, в кустах на болоте зрела ягода. Господи, вот твой щедро накрытый стол! Деревья были осыпаны дикими плодами. Это иволги занесли сюда семена из культурных садов, и из них выросли дички, родившие жесткие и кислые яблоки. В зарослях малины дозревали алые поздние ягоды. Да, теперь я уже знала, что буду делать на этом острове! Я превращу его в райский уголок. Да, да, сама. Я докажу, на что способны женские руки. И буду жить здесь, как в раю.
Разыскала я и скалу, в которой самой природой были сотворены гроты, пригодные для жилья. В самом большом из них лежала примятая охапка сена. Когда-то еено служило ложем для моего покойного супруга. Оно перешло ко мне по праву, по вдовьему праву. Устроившись на нем, я накормила дочку грудью; она заснула. Тогда я уложила ее на сене и, прикрыв шалью, сказала Альмире: «Останься здесь и сторожи Ноэми, пока я вернусь». И снова переправилась на лодке на большой остров, чтобы заглянуть в свой старый сад. Веранда нашего летнего домика была покрыта большим холщовым навесом. Я сняла навес – он будет служить нам крышей, а зимой, быть может, пойдет на одежду – и увязала в него то, что оказалось под рукой – посуду, кухонную утварь, садовый инвентарь. Узел получился такой большой, что я с трудом взвалила его себе на спину. Когда-то я подъезжала к дому мужа в коляске на четверке лошадей, теперь же покидала его с тюком на плечах. А ведь расточительной я никогда не была и хозяйство вела очень экономно. Хотя все в узле принадлежало мне, я чувствовала себя почти воровкой. В самом деле, что стоит людям и это расценить как воровство? Все смешалось тогда в моей голове – правда и ложь, понятия о том, что можно и чего нельзя. Я бежала из собственного дома без оглядки. Пробираясь через сад, я срезала с каждого фруктового дерева по ветке, и с фигового дерева, и с ягодников тоже, собрала все ветки в платок и поцеловала на прощание развесистую плакучую иву, под которой столько раз мне снились счастливые сны. Все кончено. Никогда больше я не вернусь сюда.
Больше всего в тот момент беспокоило меня, что на острове в расщелинах водились ядовитые змеи. Я испытывала перед ними безотчетный страх и очень боялась за Ноэми. Кроме того, я понятия не имела, чем буду кормить Альмиру. Сама-то я как-нибудь пропитаюсь – зиму диким медом, каштанами, черепашьими яйцами и ягодами, а Ноэми смогу прокормить грудью, но как быть с Альмирой? Ведь верный пес просто подохнет с голоду. А без собаки мне не прожить. Я просто умру от страха.
Добралась я с узлом до своего нового жилища и первое, что увидела перед входом, – судорожно извивающийся змеиный хвост и чуть поодаль – откушенную голову. Змеиное туловище съела Альмира. Умный пес лежал в ногах у спящего ребенка, махал хвостом и облизывался, словно говоря: «А я уже пообедал». С тех пор Альмира постоянно охотилась на змей. Они стали ее повседневной пищей. Зимой она раскапывала их норы. Мой друг – так звала я собаку – сам нашел для себя пищу на этом заброшенном острове и освободил меня от постоянного страха перед змеями.
О сударь, трудно передать чувство, которое я испытала в первую ночь на этом острове. У меня не было ничего и никого на свете, кроме бога, ребенка и пса. Я не смею назвать это чувство болью, скорее оно было похоже на блаженство. Мы все трое забрались под тяжелую холстину и проснулись с первым щебетанием птиц.
А потом начался труд. Труд первобытных людей. Да, нужда научила меня всему.
Перед рассветом я шла собирать луговую манну, ее колосками я питалась. Жены бедняков хорошо знают растущие на болотах метелки манника, которые они собирают в подол. Ах, эта манна! Поистине манна небесная, божий дар беднякам!
Сударь, два года питалась я этой пищей и каждый день, преклонив колена, благодарила всевышнего, позаботившегося о пропитании своих пичуг.
Плоды диких яблонь и груш, мед лесных пчел, земляные орехи, яйца черепах и диких уток, улитки, сушенные на зиму грибы – вот что было нашей обычной пищей. Слава тебе, господи, за щедрость, с какой накрываешь ты свой стол беднякам!