Текст книги "Золотой человек"
Автор книги: Мор Йокаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Это было воплощение кротости и благодарности.
Но г-жа Зофия только и ждала, чтобы Тимея вышла из комнаты, и не успевала за девушкой закрыться дверь, как она тут же давала волю своему языку и высказывала дочери все, что она думает о Тимее, да так, чтобы ее услышали гости – капитан Качука и Тимар:
– Ей-богу, правильней было бы сделать ее простой служанкой. Ты ведь знаешь, какое несчастье ее постигло. Те деньги, которые Тимар… то бишь господин Леветинци, спас для нее, мы отдали в рост под проценты одному помещику, а тот возьми и разорись, объявил себя банкротом, вот денежки-то и уплыли… Теперь Тимея ничегошеньки не имеет за душой, разве то платье, что на ней…
«Ах вот как! Значит, они вконец обобрали бедняжку!» – подумал про себя Тимар и почувствовал большое облегчение, словно студент, сдавший экстерном экзамены сразу за два курса.
– Меня бесит в ней то, что она абсолютно ни к чему не чувствительна, – сказала Аталия. – Ругают ли ее, высмеивают ли – она даже не покраснеет.
– Это присуще грекам! – заметил Тимар.
– О нет! – презрительно скривила губы Аталия. – В этом есть что-то ненормальное. А что касается белизны ее щек, то белизна эта искусственная. Любая воспитанница нашего пансиона при желании могла бы иметь такой цвет кожи, стоит только поесть немного мелу и сырых кофейных зерен.
Аталия отвечала Тимару, но взгляд ее был устремлен на Качуку.
Капитан же, словно забыв обо всем на свете, уставился в настенное зеркало, пытаясь не пропустить в нем отражение Тимеи, когда она снова войдет в зал. Аталия заметила это.
Не укрылся этот взгляд и от Тимара.
Тимея вошла, неся на подносе кофейные чашечки, все ее внимание было направлено на то, чтобы не уронить их. Но когда г-жа Зофия неожиданно резко крикнула ей: «Смотри не урони!» – поднос дрогнул в ее руках и посуда посыпалась на пол. К счастью, чашки упали на мягкий ковер и ни одна из них не разбилась, хотя они и разлетелись в разные стороны.
Госпожа Зофия готова была зашипеть, как злобный дракон, но Аталия приложила палец к губам: «Сейчас ты, мама, сама во всем виновата! Зачем тебе нужно было кричать на нее? Тимея останется здесь, а ужин пусть принесет прислуга!»
Разобидевшись, хозяйка дома демонстративно поднялась, вышла на кухню и вскоре сама принесла ужин.
В ту минуту, когда Тимея уронила поднос, господин капитан с ловкостью офицера подбежал к ней и, быстро собрав всю посуду, снова поставил ее на поднос, который растерявшаяся девушка продолжала держать дрожащими руками.
Тимея бросила на него благодарный взгляд из-под черных бровей, и этот взгляд тоже не ускользнул от внимания Аталии и Тимара.
– А почему бы вам, господин капитан, в самом деле не сыграть невинную шутку? – шепнула Аталия на ухо своему суженому. – Вскружите голову этому ребенку. Поухаживайте за ней. Это немножко развеселит нас. Тимея, ты сегодня останешься ужинать с нами. Садись сюда, рядом с господином капитаном.
Что это было: злая шутка, ехидство, ревность или коварство? Скоро мы это узнаем.
С робостью и плохо скрываемой радостью села Тимея за стол, напротив неотразимо прекрасной Аталии, которая, подговорив своего жениха поухаживать за Тимеей, приняла позу принцессы, подающей милостыню сироте. Пусть сирота хоть один день порадуется, принцессе от этого не убудет.
Капитан предложил Тимее сахарницу. Но серебряные щипцы не слушались ее рук.
– Да не стесняйтесь вы, возьмите сахар своими прелестными пальчиками, – подбодрил ее офицер.
Тимея еще больше смутилась и по ошибке бросила сахар вместо чашки с кофе в стоящий рядом стакан с водою.
Ведь никто в жизни ей еще не говорил, что у нее прелестные руки! Между тем вполне возможно, что капитан сказал это не просто из чистой галантности, а ради искреннего желания помочь ей выйти из щекотливого положения, – ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы к сахару прикоснулись такие пальчики.
Но слова эти глубоко запечатлелись в сердце девушки, и она нет-нет да и поглядывала теперь украдкой на свои белоснежные руки: действительно ли они так белы, в самом ли деле они так прелестны?
Аталия едва сдерживала смех. Она получала огромное удовольствие, подтрунивая над этим ребенком.
– Тимея, угости господина капитана печеньем!
Девушка подняла хрустальную сухарницу и протянула ее Качуке.
– Ну, ну, выбери что-нибудь сама для него.
По случайному совпадению Тимея выбрала для капитана печенье в форме сердца; она, без сомнения, даже не знала, что эта штука называется сердцем, и тем более не имела представления о смысле, который обычно вкладывается в это понятие.
– О, это для меня, пожалуй, многовато! – пошутил капитан. – Я могу взять это только при условии, что поделюсь с вами.
С этими словами он разломил печенье на две половинки и передал Тимее половину «сердца».
Девушка положила печенье на свою тарелку, но есть его не стала. Нет, нет, она не съест его ни за что на свете! Уголком глаза Тимея то и дело поглядывала на этот кусочек и, не ожидая, пока г-жа Зофия или кто-либо из служанок сменит тарелки, сама принялась убирать со стола и вышла из комнаты, унося посуду. Половинку песочного сердца она наверняка возьмет с собой! Вот будет весело, если она положит его к себе под подушку!
Нет в мире ничего проще, как вскружить голову пятнадцатилетней девушке. Она верит всем и всему и больше всего верит первому галантному кавалеру, который уверяет, что у нее прелестные белые руки!
Господин Качука принадлежал к числу тех мужчин, которые не позволяют себе роскошь пройти мимо хорошенькой девушки, не сказав ей комплимента. В то же время он не прочь был поволочиться и за дамами. Да что там «дамы»? Он не пропустит и горничную, которая провожает его со свечой по лестнице. Честолюбие его требовало, чтобы каждое девичье сердце билось сильнее при виде его синего мундира. И тем не менее Аталия могла быть уверена, что она для капитана сияет ярче других звезд, что она – избранница его сердца. Это, однако, вовсе не мешало ему позабавиться с Тимеей. Правда, она пока еще слишком наивна, совсем дитя, но по всему видно, что вскоре станет настоящей красавицей. К тому же Тимея – сирота, турчанка, да еще и некрещеная, – одним словом, дикарка, так что ей ничего не стоит без зазрения совести наговорить каких угодно сладких комплиментов.
Итак, г-н Качука не упускал случая, чтобы вскружить голову Тимее, доставляя тем самым явное удовольствие своей невесте.
Однажды, перед тем как лечь спать, Аталия сказала Тимее:
– Знаешь, Тимея, господин капитан просил твоей руки. Ты пошла бы за него замуж?
Девушка испуганно взглянула на Аталию, бросилась в постель и с головой закрылась одеялом, чтобы никто не мог увидеть ее лица.
Аталии было приятно, что слова ее произвели на Тимею такое сильное впечатление. Тимея не могла сомкнуть глаз и долго еще беспокойно ворочалась в постели; Аталия слышала ее тяжелые вздохи.
Шутка как будто бы удалась.
На следующее утро Тимея была необычно задумчива, серьезна и молчалива, она словно забыла о своих девических проказах, меланхолическое настроение овладело ею.
Ворожба, как видно, начала оказывать свое действие.
Аталия посвятила всех домочадцев в свою затею: пусть все отныне обращаются с Тимеей как с невестой, которой предстоит вскоре обручиться с г-ном Качукой. Не только хозяйка дома, но и прислуга приняли участие в этой игре.
Казалось бы, что в том дурного? Вполне благопристойная шутка, и продиктована она благими, истинно христианскими намерениями.
Как бы мимоходом Аталия однажды сказала Тимее!
– Вот видишь, капитан прислал тебе обручальное кольцо. Ах, как жаль, что ты не можешь надеть его на свой палец – ведь для этого нужно быть христианкой, а ты иноверка. Тебе придется сначала переменить веру. Ты согласна креститься?
Тимея приложила руки к груди и опустила голову.
– Значит, сперва меня должны окрестить?
– Да, но все это не так просто. Сначала тебе надо выучить Библию, катехизис, вызубрить псалмы и молитвы. Ты должна будешь ходить к нашему священнику, который тебя посвятит во все таинства. Согласна?
Тимея снова кивнула.
С тех пор она ежедневно стала ходить в церковь с молитвенником и псалтырем в руках, словно школьница. А поздно вечером, когда весь дом уже спал, она уходила в пустую прихожую и там полночи напролет учила вслух историю о десяти египетских казнях, назидательные легенды о Самсоне и Давиде, об Иосифе и жене Пентефрия. Учение давалось ей с трудом, ведь она впервые бралась за книгу. Самое сложное было запомнить непонятные, схоластические рассуждения катехизиса. Но она готова была на все ради возможности стать крещеной.
– Смотрите, – частенько говаривала Аталия Тимару, – если бы не я, Тимея ни за что бы не обратилась в нашу веру и не сумела бы подготовиться к крещению. А теперь смотрите, как она старается выучить все необходимое.
Итак, девушке вскружили голову, ее обманули, убедив, что она якобы уже невеста, да еще и сочли этот поступок весьма благородным и достойным всяческих похвал. Тимар видел, как играли бедной девушкой, но принужден был молчать. Что мог он сказать ей? Разве она поняла бы его?
Дело усугублялось еще и тем обстоятельством, что Тимар часто бывал в этом доме и, сам того не желая, как бы содействовал этой игре. Ведь Тимея слышала от всех вокруг, в том числе и от самого г-на Атанаса, что богач Леветинци посещает дом Бразовичей ради Аталии, и находила это вполне естественным: богатый барин всегда женится на богачке. К тому же они отлично подходили друг другу. А в таком случае почему бы бедному венгерскому офицеру не жениться на бедной дочери беглеца из Турции? Это тоже казалось ей вполне естественным.
Одним словом, Тимея занималась днем и ночью. Она уже прошла катехизис, кончала читать Библию, и тогда для нее была придумана новая шутка. Ей объявили, что день свадьбы уже назначен и к этому дню должно быть приготовлено множество свадебных нарядов. А так как пошивка белья, кружев и всяких украшений дело хлопотное, то и свадьба откладывается до той поры, когда все будет готово. Кроме того, невеста должна собственноручно вышить подвенечное платье, а это дело нешуточное. У турков тоже существует такой обычай, и он не показался Тимее странным. Она прекрасно умела вышивать шелком, золотом и серебром – девочек-турчанок усердно учат этому искусству.
Итак, ей дали подвенечное платье Аталии, с тем чтобы она украсила его великолепным шитьем, которому обучалась на родине. Само собой разумеется, Тимее сказали, что платье будет принадлежать ей.
Тимея разрисовала шлейф и подол платья прелестным арабским узором и усердно взялась за вышивание. Под ее маленькими пальцами возникала чудесная вышивка. Она вставала спозаранку и трудилась до позднего вечера. Тимея продолжала сидеть над узором и когда появлялись гости; даже беседуя, не отрывала она глаз от шитья; во всем мире ее теперь интересовал лишь один-единственный человек. Бедняжка, в этом было ее счастье, ибо она не замечала, как смеются над нею за ее спиной. Бессердечные люди кивали на нее и переглядывались, давясь от смеха, шепотом и жестами объясняя не посвященным в эту игру гостям, что турчанка усердно трудится, мечтая о собственной свадьбе. Ну и несмышленыш, совсем дурочка!
Тимар невольно был свидетелем всего этого.
О, сколько раз покидал он дом Бразовичей с таким тяжелым, переполненным горечью сердцем, что, сойдя с лестницы, готов был броситься с кулаками на эти мраморные колонны и, подобно Самсону, сокрушившему филистимлян, разметать это осиное гнездо.
Когда, когда уже он сможет отомстить им!
День, которого Тимея ждала с таким трепетным нетерпением, действительно был днем помолвки господина Качуки, только не с ней, а с Аталией.
Однако день этот все оттягивался из-за каких-то странных обстоятельств. Обстоятельства эти зависели не от небесного знамения и не от самих влюбленных (обе стороны любили друг друга ровно столько, сколько необходимо для свадьбы), нет, помолвке мешало состояние денежных дел г-на Бразовича.
Когда Качука просил у Бразовича руки его дочери, он чистосердечно объяснил ему свое положение. Он, мол, бедный офицер с жалованьем, которого едва хватает на него самого, чтобы вести образ жизни, достойный его чина и звания. Содержать на эти деньги жену, да к тому же привыкшую к комфорту и роскоши, он просто не в состоянии. А потому офицер без обиняков заявил будущему тестю, что он может жениться лишь в том случае, если г-н Бразович даст такое приданое, которое вполне покроет расходы на содержание дома. Никаких возражений против этого у купца, разумеется, не было, да и не могло быть. Он обещал жениху выдать в день свадьбы сто тысяч форинтов наличными в качестве приданого, которыми новобрачные могут распоряжаться по собственному усмотрению.
Давая это обещание, г-н Бразович имел полную возможность выполнить его. Но с тех пор утекло много воды, поперек дороги Бразовича встал Тимар. Неисповедимыми путями и средствами он так расшатал дело Бразовича, посеял такую смуту во всех спекулятивных махинациях, в которых тот был замешан, так перепутал все его карты, сбил рыночную цену на зерно, обскакал своего конкурента, захлопнув перед самым носом купца двери влиятельных домов, прежде оказывавших ему протекцию, что г-н Бразович ныне никак не мог сдержать перед женихом своего слова.
Прав был Качука, сказавши как-то Тимару, что, судя по всему, Бразович сам не знает теперь, на каком свете он живет, велико ли его состояние или нет, разорено ли его предприятие и идет ко дну или еще держится на поверхности. Так все смешалось в делах купца Бразовича, старые спекуляции с новыми, выгодные с убыточными, ожидаемые барыши с непогашенными долгами, сомнительные тяжбы с кабальными договорами, что никто, и меньше всего он сам, не знал теперь, кто он сейчас: Крез или Ирос?
Во всяком случае, тот, кто имел право взыскать с него сто тысяч форинтов, поступил бы предусмотрительно, предъявив свою претензию сегодня и не откладывая этого на завтра.
Господин Качука принадлежал к разряду подобных благоразумных людей.
Господин Бразович, в свою очередь, попытался было предпринять ряд атак на офицера, выдвинув якобы заманчивое предложение: зачем, собственно, иметь сто тысяч форинтов на руках, жена, мол, их все равно растранжирит. Кроме того, проценты со ста тысяч составят в год лишь шесть тысяч, а если весь капитал останется в руках тестя, то ежегодно он будет выплачивать своему зятю восемь тысяч прожиточных. Не лучше ли, если капитал останется у Атанаса Бразовича? Или, может быть, вместо денег дать молодой чете одно из своих имений, которое ежегодно приносит семь тысяч форинтов дохода? Но военный инженер не сдавался. Он сразу изготовился к бою и пригрозил, что расстроит все дело, если не получит перед свадьбой обещанного приданого в сто тысяч форинтов чистоганом.
Вот почему Бразович все это время находился в большом затруднении, и если кто-то еще, помимо Тимара, грустно взирал на подвенечное платье, которое Тимея расшивала арабским узором, так это наверняка был сам Бразович.
Вот тут-то он снова вспомнил Тимара! Спасительная идея родилась в уме Бразовича. Конечно, он ненавидел Тимара и готов был утопить его в ложке воды. Но все-таки – что, если попытаться выдать дочь за него? Не привязана же она, в конце концов, к этому Качуке? Раз капитан не хочет жениться, пусть отправляется рыть окопы. Главное, чтобы Аталия вышла замуж, а за кого – не суть важно.
К тому же переменить сейчас жениха очень выгодно. Хотя Тимар и негодяй, заслуживающий всяческого презрения, разбойник, достойный виселицы, все выглядело бы иначе, согласись он только жениться на Аталии, Он сразу стал бы благороднейшим человеком. Прекратились бы враждебные происки, соперничество, он стал бы неплохим компаньоном в его, Бразовича, деле, Вот было бы здорово!
А что в этом невероятного? Тимар зачастил в его дом, и эти посещения вряд ли объясняются его симпатией к прислуге. Вот только слишком уж он стыдлив и застенчив. Не смеет признаться, что по уши влюблен в дочь своего бывшего хозяина. Кроме того, он побаивается, наверное, офицера, который, того и гляди, изрубит его на куски. Надо как-то помочь этому робкому человеку.
Однажды вечером г-н Атанас влил в свой черный кофе двойную порцию анисового ликера для придания себе храбрости, приказал отнести свою чашку в кабинет и отправился туда сам, наказав дамам немедленно прислать к нему Тимара, как только тот явится.
Уединившись в своем кабинете, он закурил турецкий чубук, яростно пуская вокруг себя клубы дыма, которые вскоре окутали всю комнату и грузную фигуру самого хозяина, возбужденно шагавшего из угла в угол. Его налитые кровью глаза выпучились, как у каракатицы, поджидающей на морском дне свою очередную добычу, чтобы выпить из нее кровь.
Добыча не замедлила явиться.
Узнав от г-жи Зофии, что г-н Атанас желает с ним говорить, Тимар направился к нему в кабинет.
Каракатица выплыла к нему навстречу из облаков табачного дыма и, уставившись на вошедшего выпученными глазами, с остервенением набросилась на свою жертву, не дав ей опомниться и оглушив ее такими словами:
– Послушайте, сударь, что значат ваши частые посещения моего дома? Какие виды вы имеете на мою дочь?
Да, это был наилучший способ вынудить к признанию и объяснению робкого и трусливого человека. От прямого вопроса трус всегда приходит в замешательство: вот тут-то его и надо ловить. Не успеет он очухаться, как на нем уже узы, да еще какие – святые узы жениховства!
Вот и попробуй ответить на этот вопрос.
Как только г-н Бразович открыл свою глотку, Тимар понял, что тот хватил лишку и поэтому так осмелел.
– Милостивый государь, – спокойно ответил он, – смею вас заверить, что у меня нет никаких видов на вашу дочь. Хотя бы потому, что дочь ваша уже невеста и жених ее приходится мне большим другом. Вы хотите знать, зачем я бываю в вашем доме? Извольте, сейчас объясню. Не спроси вы меня об этом, я бы промолчал, но поскольку вас это заинтересовало, я отвечу. Я прихожу к вам лишь потому, что обещал вашему покойному другу и родственнику на его смертном одре заботиться о его несчастной дочери, оставшейся круглой сиротой. И я наблюдаю, как обращаются в вашем доме с сиротою. Обращаются с ней постыдно, господин Бразович, подло и гнусно! Это я заявляю вам в глаза в вашем же доме! Вы присвоили и пустили на ветер все состояние сироты! Да, да, именно присвоили! Иначе это назвать нельзя. Все ваше семейство неслыханнейшим образом издевается над бедным и наивным ребенком, пытаясь отравить ей душу на всю жизнь. Да покарает вас бог за все это зло! Сегодня мы видимся в этом доме в последний раз. Но не дай вам бог, милостивый государь, дожить до того часа, когда я снова сюда вернусь!
Тимар круто повернулся на каблуках и вышел, сильно хлопнув дверью. А хищный спрут снова погрузился в сизую табачную волну и, опрокинув в свое ненасытное чрево третий стакан анисовой, подумал, что ему, собственно говоря, следовало бы что-то ответить. Но что?
Между тем Тимар вернулся в гостиную.
В гостиной, кроме Тимеи, никого не было. Аталия с женихом находились в это время в смежной комнате.
Взглянув на возбужденного Тимара, Тимея заметила в нем большую перемену. Обычно спокойное и кроткое лицо его дышало гордостью и вдохновением и казалось очень красивым. Ведь известно, что благородные чувства облагораживают черты.
Тимар решительно подошел к Тимее, которая, склонясь над подвенечным платьем, продолжала вышивать на нем узоры золотых роз с серебряными лепестками.
– Тимея, – взволнованно сказал он, – я прощаюсь с вами. Будьте счастливы, как можно дольше оставайтесь ребенком. Но если однажды настанет час, когда вы почувствуете себя несчастной, то вспомните о том, что на свете есть человек, который ради вас…
Он не в силах был продолжать. Голос его осекся, сердце подкатило к горлу.
Тимея докончила прерванную им фразу:
– …трижды…
Тимар сжал руку Тимеи и дрожащим голосом прошептал:
– Готов на все… всегда!
Он поклонился и выбежал из зала, даже не простившись с сидевшими в смежной комнате. Да и как он мог сказать им: «Оставайтесь с богом», – когда в эту минуту желал только одного, чтобы дом этот был проклят всевышним.
Тимея выронила шитье из рук и, устремив глаза в одну точку, со вздохом прошептала:
– Трижды…
Золотая нить выскользнула из иглы.
Тимар стремительно спустился по лестнице и, проходя мимо мраморных колонн, поддерживавших своды вестибюля, с яростью ударил по одной из них кулаком.
Почувствовали ли здешние обитатели там, наверху, этот яростный удар? Дошло ли до них, что кровля дома вот-вот обрушится на их головы и что пора подумать о молитве? Вряд ли! Хозяева дома продолжали подтрунивать над наивной девушкой-сиротой, которая печально склонилась над подвенечным платьем.
