Текст книги "Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии"
Автор книги: Моника Блэк
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
1. СМЕРТЬ В БЕРЛИНЕ НА РУБЕЖЕ 1920 – 1930-Х ГОДОВ
В1923 г. австрийско-еврейский романист и фельетонист Джозеф Рот выразил весьма мрачный взгляд на общественное положение берлинских «безымянных мертвецов». В своеобразном некрологе, им посвященном, он описал витрину в здании городского полицейского управления, где ровными рядами были вывешены фотографии неустановленных жертв убийств – «жестокие экспонаты для жестокого города». Вывешивая фотографии, полиция надеялась, что кто-нибудь опознает изображенных на них людей. Опознавали мало кого. «Каждый день, каждый час сотни и сотни людей проходят по коридору, – писал Рот, – и никто не останавливается, чтобы взглянуть на [изображения] мертвых. <…> Тысячи умирают и остаются неопознаны в этом мегаполисе. У них нет ни родителей, ни друзей; они жили одни, а умерев, были забыты»3636
Roth J. Berliner Saisonbericht: Unbekannte Reportages und journalistische Arbeiten, 1920 – 1939. Cologne: Kiepenheuer & Witsch, 1984.
[Закрыть]. Безжалостное равнодушие города к анонимной смерти огорчало Рота. Но для него, как и для многих его современников, это равнодушие было лишь неотъемлемой частью великого левиафана современности, «большого города» – die Großstadt. Берлинские «люди асфальта», как их часто называли сторонники культурного консерватизма, были известны не столько жалостью, сколько практичным рационализмом и неуважением к общепринятым ценностям3737
Выразительные описания непочтительности и антигероичности Берлина см. в: Jelavich P. Vaudeville, Cabaret, and Revue in Berlin // Berlin: Culture and Metropolis / Eds. C.W. Haxthausen, H. Suhr. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990; Gay P. Freud, Jews, and Other Germans: Masters and Victims in Modernist Culture. N.Y.: Oxford, 1978.
[Закрыть]. «Что думаю о смерти? – говорил один берлинский рабочий. – Что мы живы! О воскрешении, о вечной жизни? Слабый скажет: “Да”. Глядящий вглубь: “Загадка”. Сильный: “Продолжай жить!”»3838
Piechowski P. Proletarischer Glaube: Die religiöse Gedankenwelt der organisierten deutschen Arbeiterschaft nach sozialistischen und kommunistischen Selbstzeugnissen. Berlin: Furche Verlag, 1928. S. 200.
[Закрыть] Учитывая подобные взгляды, неудивительно, что гроб на местном сленге называли «носомялкой» (Nasenquetscher).
Но в 1925 г. Рот увидел город и его отношение к мертвым с другой стороны, описав реакцию горожан на смерть первого короля Веймарской республики Фридриха Эберта. Тело Эберта торжественно лежало в его официальной резиденции – ее стены задрапированы в черный креп, золотые кресла, купающиеся в сиянии свечей, ожидали посетителей. В книгу с тканевым переплетом они вписали свои имена: «Франц Крюлевейт, хозяин гостиницы; Фрида Бекман, администратор гостиницы; Арнольд Крюг, ветеран войны; Роберт Вайтиг, плотник». Снаружи огромные толпы обычных берлинских жителей собрались на Вильгельмштрассе, одни – отдать дань уважения, другие – из простого любопытства. А когда через несколько дней тело Эберта понесли на Потсдамскую станцию, чтобы перевезти в его родной дом в Гейдельберге для погребения, и кучера на катафалке, и члены правительства, и зрители, и даже лошади были облачены в черное. Рисунок 1.1 дает представление о тысячах собравшихся на станции, где гроб какое-то время стоял на катафалке. Казалось, ничто не нарушало в тот день совершенного спокойствия большого города: даже улицы были покрыты сосновыми ветками, чтобы заглушить звук проезжающего кортежа. Так, писал Рот,
республиканский Берлин простился с покойным президентом Германского рейха. Этот город, такой бессердечный в своей суете, такой холодный в своей нескрываемой утилитарности и так часто балансирующий на грани китча <…> сегодня этот город имел страдающее, даже трагическое выражение лица. На каждой улице, которую миновал кортеж, стояла тишина. Тишина двигала приглушенные огни канделябров, и как будто она же была единственной силой, которая двигала людей – как если бы не они шли сами, а тишина медленно их подталкивала3939
Так описаны похороны Эберта в кн.: Roth J. What I Saw: Reports from Berlin, 1920 – 1933. N.Y.: W.W. Norton & Co., 2003. P. 199 – 204.
[Закрыть].
Несомненно, Рот был тронут благоговейным откликом многих берлинцев на смерть германского президента; кажется, он полагал, что те самые люди, которые невозмутимо проходили мимо фотографий безымянных убитых, вовсе не могли испытывать скорбь. Это весьма поучительно. Как обнаружил Рот, гипотезы о холодности и обособленности берлинцев часто оказывались под вопросом из-за их реакции на смерть. Берлин начала 1930-х гг. представлял собой очень сложное явление, и не только потому, что в нем сформировались абсолютно экспериментальные изобразительная и литературная сцены, которыми он заслуженно знаменит, и не из-за радикальных политических споров, в которые он все глубже погружался. Уникальность характера города связана, помимо прочего, с тем, как он реагировал на смерть своих граждан, многие из которых недавно приехали из городов и деревень со всей страны, – сочетая вполне современные подходы с сугубо «традиционными» практиками. Как эти подходы и практики выражались в разнообразных деталях обычая и сенсибильности, в пространствах, местах и ритуалах смерти – вот что я описываю на следующих страницах.
Практически каждый аспект нижеследующего рассказа так или иначе пронизан наследием Первой мировой войны. Непреходящие последствия того грандиозного конфликта, результатом которого стала смерть более чем двух миллионов немцев, слились в единый большой фактор влияния на то, каким образом воспринимали и трактовали смерть в Веймарский период. Это влияние, впрочем, нельзя определить просто и непосредственно, поскольку оно выражалось множеством неуловимых способов. И все же искусствоведы показали, что некоторые из тех же самых тенденций, которые способствовали созданию в искусстве движения Neue Sachlichkeit [нем. «новая вещественность»], также повлияли на иконографию и визуальную культуру кладбищ в Веймарской республике. На обычных гражданских кладбищах надгробия уменьшались и постепенно становились все более единообразными, отчасти в подражание большим военным кладбищам, ставшим символом смерти в Великой войне. Моторизованный катафалк – в начале своего широкого распространения, в 1920-х гг., нарочито и богато украшенная новинка – к 1930-м превратился в скромное и лишенное украшений транспортное средство4040
См.: Koch G. – M. Bestattungswagen im Wandel der Zeit: Von der Kutsche zum Fahrzeug der 80er Jahre. Berlin: Edition Diesel Quenn, 1987. S. 59.
[Закрыть]. После Первой мировой войны кремация стала считаться более приемлемой практикой.
Рис. 1.1. Гроб президента Фридриха Эберта, стоящий на катафалке на Потсдамской площади, 1925 г. По словам Джозефа Рота, толпы на улице выглядели так, будто «не они шли сами, а тишина медленно их подталкивала». – Bildarchiv Preußischer Kulturbesitz/Art Resource, NY.
Каждое из этих изменений было своеобразным ответом на массовую гибель, ужасы которой имели следствием призывы к новой социальной этике и общинному духу и стремление порвать с эгоизмом прошлого из уважения к исключительной жертве павших. После того как столько молодых людей потеряли жизнь за нацию, так и не удостоившись подобающего погребения, нарядные похороны стали представляться некоторым особенно непристойными. Казалось, война и ее ужасная цена сформировали в горожанах новую духовность, желание соединиться с чем-то – или кем-то – не из этого мира, возможно с кем-то, кто пропал на войне. Кете Кольвиц, потерявшая сына Петера в первые месяцы Первой мировой и так ярко писавшая о своей потребности найти его следы среди живых, служит на последующих страницах одним из лучших примеров этой тенденции. Но прежде чем я смогу показать многочисленные проявления влияния войны на берлинскую похоронную культуру, необходимо описать эту культуру, начав с некоторых базовых фактов о смертности в городе на рубеже 1920 – 1930-х гг.
ТРАДИЦИЯ И ТРАНСФОРМАЦИЯ
Население Берлина в 1930 г. насчитывало около четырех миллионов человек, что делало его третьим по величине мегаполисом в мире – после Лондона и Нью-Йорка. В таком крупном городе масштабы смерти были тоже велики и ставили вопросы, незнакомые людям, жившим в более ранние исторические моменты. Конечно, благодаря достижениям в сферах медицинской помощи, питания, санитарии и обеспечения жильем смертность по городу в целом действительно резко понизилась со времен основания Германской империи в 1871 г. – тогда годовой уровень смертности в Берлине составлял почти 40 на 1000 человек. К началу Великой войны в 1914 г. она упала до 14,6/1000. В 1918 г. случился страшный скачок, когда в результате эпидемии гриппа, затронувшей большую часть планеты, смертность поднялась до 20,5/1000. В ноябре и декабре 1918 г. грипп привел к высочайшему уровню смертности среди гражданского населения за весь период войны4141
См.: Bessel R. Germany after the First World War. Oxford: Clarendon Press, 1993. P. 224.
[Закрыть]. Однако к 1930 г. смертность понизилась до нового минимума – 11,2/10004242
См.: Statistisches Jahrbuch der Stadt Berlin, 8. Jhg. (1932). S. 14. Подробную статистику смертности в Берлине за период с 1861 по 1930 гг. см. на с. 13.
[Закрыть]. На практике это означало, что между 1925 и 1930 гг. умирало около 50 тысяч жителей Берлина ежегодно4343
Ibid. S. 21.
[Закрыть]. Еще 1800 младенцев, или 0,4/1000, ежегодно рождались мертвыми, хотя их смерти не входили в общую статистику смертности4444
Ibid. S. 14.
[Закрыть].
По закону каждая смерть в городе должна была заверяться врачом и затем записываться в отделе ЗАГС того района, где проживал покойный. Благодаря этому городские власти могли сохранять и публиковать подробные отчеты о смертности. Например, известно, что самыми частыми причинами смерти в 1930 г. были рак, сердечные заболевания и инсульт4545
Ibid. S. 23 – 25.
[Закрыть]. Известно также, что частота смертей не была одинаковой во всех двадцати городских округах. Как Берлин делился на благополучный запад и пролетарский восток, так и годовая смертность стратифицировалась, по крайней мере на поверхностный взгляд, вдоль экономических границ: в бедном рабочем Фридрихсхайне она была выше (12,4/1000), чем в состоятельном Целендорфе (9,5/1000). Однако такие параметры, как экономика и социальное окружение, не обязательно позволяли прямо прогнозировать уровень смертности. Районами с самой высокой и самой низкой смертностью были Панков и Темпельхоф соответственно. Оба все еще оставались по своему характеру, по крайней мере отчасти, сельскими, однако смертность в Панкове (16/1000) была вдвое выше, чем в Темпельхофе (8,1/1000), – прежде всего потому, что в первом располагался ряд больниц и домов престарелых4646
Ibid. S. 14.
[Закрыть].
Способы, посредством которых умерших провожали в последний путь, отчасти проясняют, что именно сделало Берлин столь сложным явлением и что так сильно отличало его даже от других больших городов Германии. Многие берлинцы в 1930 г. не были, строго говоря, «местными»: люди прибывали из Бранденбурга и Саксонии, из Силезии, Померании и Позена, из Рейнской области, с юга. Как заметил однажды редактор и критик Вилли Хаас: «Немногие из знакомых мне берлинцев были настоящими берлинцами»4747
См.: Gay P. Weimar Culture: The Outsider as Insider. N.Y.: Harper, 1968. P. 129.
[Закрыть]. Недавно прибывшие в мегаполис, вероятно, принесли с собой и определенные обычаи смерти, восходящие к различным региональным традициям. Еще большее разнообразие в похоронные практики вносило разнообразие религиозное: большинство жителей Берлина были официальными членами религиозной общины – городская статистика 1930 г. описывала как религиозно «независимых» лишь семь процентов жителей. Три жителя из четырех были протестантами, один из десяти был католиком, четыре процента населения составляли евреи. Наряду с главными религиозными общинами существовали дополнительные два процента горожан, которые придерживались «иных» религий или «мировоззрений»4848
Statistisches Jahrbuch der Stadt Berlin (1932). S. 9, 157.
[Закрыть]: атеисты, баптисты, адвентисты Седьмого дня или Свидетели Иеговы. На то, как людей хоронили и насколько внушительными или простыми были их надгробия, мог влиять социальный статус. Определенную роль играла и политическая принадлежность: собственные внецерковные обряды смерти выработали антиклерикальные социалисты, а коммунисты и нацисты проводили иногда театрализованные агитпропагандистские похороны своих наиболее превозносимых покойников. Таким образом, говорить о культуре смерти в Берлине – значит говорить о разнообразии, сложности, а довольно часто и о противоречии.
Когда приходила смерть, тело к погребению могла подготавливать Leichenfrau – женщина, чья работа состояла в организации похорон: от приобретения свечей до поиска могильщиков4949
См.: Leichenfrau // Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens, Band 5 / Hg. H. Bächtold-Stäubli. Berlin: W. de Gruyter, 1927. S. 1068. Хорошее современное описание деятельности Leichenfrau можно найти в рассказе Людвига Тома «Похороны», см.: Nachbarsleute: Sämtliche Kleinstadtgeschichten. Munich: Langen-Müller Verlag, 1938. S. 122 – 128.
[Закрыть]. Покойников обмывали, при необходимости брили, одевали – обычно в их праздничные или свадебные костюмы, иногда в униформу – и клали в гроб5050
См.: Atlas der deutschen Volkskunde. Neue Folge. Band I / Hg. M. Zender. Marburg: N.G. Elwert Verlag, 1959 – 1964. S. 354. См. также: Schade H. Das letzte Hemd: Sterbekleider aus Papier // Volkskunst. 1985. № 8:4. S. 36.
[Закрыть]. В Берлине мертвых не бальзамировали, как было принято в США почти на всем протяжении XX в. По крайней мере в более ранние времена церковь нанимала Leichenfrauen, они носили характерную одежду, обозначавшую их статус. Однако об их работе в Берлине XX в. известно немногое: там не осталось бумажного следа, который можно было бы отследить в архивах. Отсутствие документов, возможно, означает, что Leichenfrauen не были официально уполномочены берлинским муниципалитетом осуществлять эту деятельность, как, согласно источникам, относящимся к периоду после Второй мировой войны, это происходило в городах вроде Дрездена5151
См.: Bundesarchiv Berlin (далее – BA) DO 1/8703. An das Ministerium des Innern (далее – MdI) des Landes Sachsen, betr.: kostenlose Totenbestattung. 24 окт. 1950 г. В Дрездене вместо «Leichenfrauen» говорили «Heimbürginnen».
[Закрыть]. Тем не менее, как сказал мне коллега, выросший в Восточном Берлине после Второй мировой, Leichenfrauen продолжали работать там по крайней мере до 1950-х гг. В Мюнстере и других городах Вестфалии Gemeindeschwester, как их называли в этой части Германии, все еще работали в 1930-х и 1940-х гг.5252
См.: Hänel D. Bestatter im 20. Jahrhundert: Zur kulturellen Bedeutung eines tabuisierten Berufs. Münster: Waxmann, 2003. S. 39.
[Закрыть] Также и у немецких евреев, следующих религиозным предписаниям, женщины-добровольцы (tahara) ритуально очищали тела умерших перед погребением5353
См.: Jüdisches Jahrbuch für Groß-Berlin auf das Jahr 1926. Berlin-Grunewald: Scherbel & Co. Verlag, 1926. S. 80.
[Закрыть]. В этом и в других случаях женщины были, в соответствии с социальной конвенцией, теснее связаны с мертвыми и заботой о них, чем мужчины.
Так или иначе, но к 1930-м гг. положение женщин как главных ухаживающих за мертвыми стало заметно меняться: наряду с Leichenfrauen начали функционировать многочисленные профессиональные или, во всяком случае, полупрофессиональные похоронные институты. Владельцы частных похоронных бюро в Берлине существовали как независимые торговцы с начала XIX в.5454
См.: Habenstein R.W., Lamers W.M. Funeral Customs the World Over. Milwaukee, WI: Bulfin Printers, 1963. P. 414.
[Закрыть]. Источники начала 1940-х гг. говорят о том, что долгое время в Берлине наблюдался избыток похоронных дел мастеров, так как «никакого специального обучения или другой личной квалификации» для того, чтобы стать владельцем похоронного бюро, не требовалось. Если в Ганновере с населением всего лишь полмиллиона человек насчитывалось пятьдесят похоронных бюро, а в Дрездене с населением 640 тысяч – пять, то в Берлине их было целых двести5555
См.: BA NS 18/477. S. 19 – 20. 11 дек. 1940 г.
[Закрыть]. Крупнейшая похоронная институция, компания Юлиуса Гриенейсена, бесперебойно работала в городе с 1830 г. Она не только имела несколько филиалов в Берлине, но даже производила гробы, саваны, наволочки и похоронные блузы на собственной фабрике5656
Исторические сведения о «Фирме Гриенейсена» см. в: Plank J. West Berlin Branch Operates Fifteen Branches // American Funeral Director. Дек. 1959 г. S. 39.
[Закрыть]. Дополнительные потребности Берлина в похоронных атрибутах удовлетворяли различные поставщики надгробий и гробов наряду с «траурными лавками». Изображение подобной лавки см. на Рис. 1.2.
Современные этнографические данные говорят о том, что характер некоторых похоронных обычаев жителей Берлина поначалу можно было связать с более ранней эпохой. Например, цвет гробов, как говорилось, отражал семейный и супружеский статус. Один фольклорист отмечал, что детские гробы красили в белый цвет, гробы не вступивших в брак – в коричневый, а замужних или женатых – в черный5757
См.: Beitl R. Deutsches Volkstum der Gegenwart. Berlin: Wegweiser Verlag, 1933. S. 41.
[Закрыть]. Другой утверждал, что гробы всех умерших, не состоявших в браке, были белыми5858
См.: Klapper J. Volkstum der Großstadt // Handbuch der deutschen Volkskunde, Band 1 / Hg. W. Peßler. Potsdam: Akademischer Verlagsgesellschaft Athenion, <дата не указана>. S. 110 – 111.
[Закрыть]. Иногда гробы снабжали нарядными бумажными, имитирующими чистые металлы – золото, серебро или бронзу – украшениями в форме головок ангелов, лилий, роз, крестов или слов «покойся с миром!» («ruhe sanft!»), «пусть земля будет пухом» («leicht sei Dir die Erde»). Гробы ветеранов войны иногда украшали Железным Крестом из бумаги или изображениями известных военных мемориалов. Эти украшения были своеобразными пережитками куда более замысловатой барочной похоронной культуры прошлого столетия и служили для того, чтобы придать простым и недорогим гробам «достойный» и богатый вид5959
См.: Pieske C., Vanja K. et al. Das ABC des Luxuspapiers: Herstellung, Verarbeitung und Gebrauch, 1860 bis 1930, Band 9, Schriften des Museums für Deutsche Volkskunde Berlin (1983). S. 214 – 215.
[Закрыть]. Информанты, принявшие участие в крупном проекте «Атлас германского фольклора» (это была попытка представить в картографической форме распределение специфических народных практик в немецкоязычной Европе), сообщали, что в Берлине и вокруг него использовавшиеся во время подготовки тела к захоронению предметы (например, расческа) иногда использовались в «целебных целях»6060
Atlas der deutschen Volkskunde, Neue Folge, Band I. S. 280.
[Закрыть]. Согласно современным исследователям народной медицины, считалось, что целебная сила таких предметов возрастала в случае насильственной смерти, особенно в результате казни или самоубийства6161
См.: Jungbauer G. Deutsche Volksmedizin: Ein Grundriß. Berlin: Walter de Gruyter, 1934. S. 153 – 154.
[Закрыть].
Рис. 1.2. Магазин гробов рядом с фруктово-овощным киоском, Берлин, 1915 г. Гробовщики предлагали разные услуги, такие как изготовление кабинетов и мебели. Этот – Франц Вегнер – предлагал решить «все вопросы, относящиеся к похоронам», включая перевозку тела «безотносительно к болезни». Похоронные компании в Берлине и сегодня имеют такие витрины, хотя их реклама значительно менее заметна. – Bildarchiv Preußischer Kulturbesitz/Art Resource, NY.
Такие житейские подробности позволяют увидеть, как «современный» и «досовременный» миры – миры профессионального мастера похоронных дел и Leichenfrau, современной медицины и народного поверья – соединялись в передовой столице Германии. Вместе с тем, как указывали фольклористы, некоторые старые обычаи замещались новыми. Старая религиозная традиция класть в руки покойника сборник церковных гимнов или крест в 1920-х и 1930-х гг. постепенно вытеснялась принесением на похороны цветов: этот не столь давний обычай фольклористы приписывали «современной, секуляризованной чувствительности [sensibility]». «Современные образы жизни» также назывались в качестве источника новой практики помещения в могилу мирских предметов, таких как трости или даже карты для игры в скат6262
См.: Atlas der deutschen Volkskunde, Neue Folge, Band I. S. 288, 290, 322.
[Закрыть]. Еще один фольклорист видел «переход к городским обычаям» в замене Leichenbitter (человека, который некогда отвечал за оповещение родственников и друзей о похоронах от имени понесших утрату) газетным некрологом или объявлением о смерти, доставленным по почте. Современные фольклористы, склонные пренебрегать обычаями, которые они считали культурно «неаутентичными», характеризовали эту практику как «безэмоциональную и обезличенную», но все же признавали, что «даже [она] развилась в обычай, как демонстрирует [связанная с нею] терминология, а также различия в ее региональном исполнении»6363
Beitl R. Deutsches Volkstum der Gegenwart. S. 39 – 40.
[Закрыть].
Перед погребением тела иногда оставляли дома, где могли быть проведены поминки6464
См.: Fehrle E. Deutsche Feste und Volksbräuche. 3rd edn. Leipzig: Verlag von B.G. Teubner, 1927. S. 99. Свидетельство о сохранении этого обычая в Берлине см. в: Evangelisches Zentralarchiv, Berlin (далее – EZA) 2/4702. Evangelische-Lutheranische Landeskirchenamt, «Vertraulich». 28 сент. 1949 г.
[Закрыть]. Как часто отмечали фольклористы, в немецкоязычной Европе существовала широко распространенная тенденция открывать сразу после наступления смерти окно, чтобы позволить душе покинуть дом. Картины, а также зеркала и другие блестящие поверхности иногда прятали под покрывалом. По легенде, по крайней мере, это делалось для того, чтобы не появилось отражение покойника и он не смог принудить «другого члена семьи <…> последовать за ним в мир иной»6565
Beitl R. Deutsches Volkstum der Gegenwart. S. 32.
[Закрыть].
Если в немецких деревнях и небольших городках покойника от дома до кладбища по-прежнему сопровождала долгая процессия, то растянувшиеся пространства Берлина часто делали это невозможным. Поэтому трупы отвозились на кладбище в конной повозке или на моторизованном катафалке в день похорон, обычно около полудня. А уже там профессиональные носильщики гробов, одетые в черные сюртуки, высокие шелковые головные уборы и белые перчатки, подносили гроб к могиле (см. Рис. 1.3). Группа скорбящих, также одетая в черное (или хотя бы, в случае мужчин, с черными нарукавными повязками), собиралась в день похорон в церкви при кладбище. Протестантские похороны начинались с музыки – фисгармонии, органа или хора. Пастор читал стихи Библии. Затем произносилась надгробная речь, или Trauerrede; иногда речи было две: одна от священника, другая от друга семьи. Пастор заканчивал молитвой и благословением. Под звуки органа гроб несли к могиле, следом за ним шли пастор и члены семьи. У могилы проповедник обычно бросал на гроб три горсти земли, читал из Писания и завершал церемонию молитвой «Отче наш» и еще одним благословением. Иногда после похорон родственники и друзья собирались за трапезой или за кофе с пирогом6666
См.: Atlas der deutschen Volkskunde, Neue Folge, Band I. S. 413, 437.
[Закрыть].
Католические ритуалы смерти в некоторых отношениях отличались от протестантских. Центральное место в них занимало совершение священником таинства последнего помазания перед самой смертью: тело смазывали миром, чтобы очистить умершего от грехов и подготовить его к загробной жизни. Поскольку христианская община имела ключевое значение для судьбы души в следующей жизни, во время похорон произносились разные интерцессионарные молитвы – протестанты же отменили эту практику еще в лютеровские времена. Гроб переносили в церковь, помещали на похоронные дроги перед алтарем, окружали свечами. Там служили похоронную мессу, орошали дроги святой водой, читали молитвы. Когда подходили к могиле, священник освящал ее и осенял крестным знамением6767
См.: Rowell G. The Liturgy of Christian Burial: An Introductory Survey of the Historical Development of Christian Burial Rites. L.: Alcuin Club, 1977. P. 71 – 72.
[Закрыть]. В честь католических покойников в Берлине обычно проводили мессу на следующий день после погребения6868
Такой вывод я делаю из исследования некрологов в берлинской католической газете «Germania» за 1930 г.
[Закрыть].
У берлинских евреев центральным элементом похорон было участие группы плакальщиков – chevra kadisha6969
См.: Jüdisches Fest, Jüdischer Brauch / Hg. F. Thieberger. Frankfurt am Main: Jüdischer Verlag Athenäum, 2000. S. 435 (репринт оригинального издания 1937 г.).
[Закрыть]. Кладбищенская комиссия еврейской общины не только нанимала десятки мужчин и женщин (от канцелярских служащих до носильщиков гробов, бригад рабочих, шоферов, могильщиков и сторожей) и ухаживала за главным еврейским кладбищем в Вайсензее, но также контролировала проведение похорон, предоставляла похоронную одежду и гробы, доставляла тело в церковь и при необходимости помогала обеспечить на похоронах миньян – кворум из десяти мужчин, необходимый для начала еврейской службы7070
См.: Jüdisches Jahrbuch 1926. S. 80, 198, 201.
[Закрыть]. Как и берлинских христиан, евреев хоронили только в деревянных гробах, а не в металлических или каменных. Раввин Макс Симонсон, принявший участие в составлении антологии еврейских обычаев в 1930-х гг., отмечал, что эта практика ускоряла процесс возвращения тела в прах: но все же «сохранялось поверье, что частица кости останется нетронутой, чтобы в конце времен послужить созданию нового тела»7171
Jüdisches Fest, Jüdischer Brauch. S. 435.
[Закрыть]. Захоронение в гробу, отмечал Симонсон, контрастировало с практикой, принятой в современном Иерусалиме, где, в большем соответствии с древней еврейской традицией, «труп непременно хоронится в день смерти, а к могиле несется без гроба, лишь завернутый в ткань»7272
Ibid. S. 437.
[Закрыть].
Рис. 1.3. Носильщики (Leichenträger) несут гроб на кладбище, ок. 1930 г. Обратите внимание на цилиндры, белые перчатки и сюртуки. – Die Deutsche Volkskunde, II. Band / Hg. A. Spamer. Leipzig: Herbert Stubenrauch Verlagsbuchhandlung, 1935.
В день похорон процессия часто останавливалась, чтобы прочесть молитвы по пути к могиле; дойдя до места, гроб опускали в землю, и присутствующие кидали в могилу три лопаты земли. За окончательное заполнение могилы отвечали члены chevra kadisha. Затем участники похорон покидали кладбище, омыв руки для избавления от грязи. Вновь собравшись вместе, читали псалом, чаще всего шестнадцатый. Затем дети умершего читали каддиш – заупокойную молитву; после этого принимали пищу, и с этого момента начиналась траурная неделя, или шива7373
См.: Ibid. S. 444.
[Закрыть]. Из-за запрета на труд шива могла стать тяжелым испытанием для бедных еврейских семей в Берлине. Поэтому для них была создана специальная система распределения пожертвований. Члены chevra kadisha посылали в траурный дом две коробки. В одной – открытой – лежали деньги для нужд семьи на неделю. Члены семьи или брали эти деньги, или перекладывали их (полностью или частично) во вторую коробку, которую затем посылали – тоже в открытом виде – в следующий дом; первая коробка в это время была закрыта. Таким образом, никто не знал, кто сколько взял денег и кто сколько получил7474
См.: Ibid. S. 441 – 443.
[Закрыть]. За шивой следовал умеренный формальный период скорби, длившийся тридцать дней. Лишь через год скорби, в годовщину смерти или похорон можно было поставить надгробие7575
См.: Ibid. S. 444.
[Закрыть].
ПРОСТРАНСТВА СМЕРТИ
Чаще всего берлинцев, будь они евреи, католики или протестанты, хоронили, хотя многих – примерно одну треть – кремировали. В обоих случаях останки мертвых захоранивали на кладбищах; прах помещали в урны и не развеивали, а погребали. На рубеже 1920 – 1930-х гг. в Берлине насчитывалось 254 кладбища; 84 были муниципальной собственностью, другие принадлежали религиозным общинам7676
См.: Berlin und seine Bauten, Teil X, Band A: Anlagen und Bauten für die Versorgung, Bestattungswesen / Hgg. K.K. Weber, P. Güttler, D. Ahmadi. Berlin: Verlag Wilhelm Ernst & Sohn, 1981. S. 10.
[Закрыть]. Собственно религиозные похороны едва ли были явлением прошлого: в 1930 г. целая половина городских покойников была похоронена на кладбищах, принадлежащих религиозным общинам7777
См.: Statistisches Jahrbuch der Stadt Berlin (1932). S. 176. Таблица 287: «Bestattungen auf den städtischen Friedhöfen».
[Закрыть]. В нашу сравнительно более экуменическую эпоху важно отметить ту серьезность, с которой могли относиться к конфессиональным разграничениям при погребении. Протестантско-церковный справочник 1929 г. сообщал пасторам, что они могут отказать в христианских похоронных обрядах тем, кто решил воспитывать детей как католиков, и что они могут хоронить тех, кому католическая церковь не разрешила воспитывать детей как протестантов7878
См.: Priebe H. Kirchliches Handbuch für die evangelische Gemeinde. Berlin: Verlag von Martin Warneck, 1929. S. 223 – 224.
[Закрыть]. Схожим образом, хотя христианских жен евреев разрешалось хоронить на еврейском кладбище в Вайсензее, специальный участок этого кладбища, устроенный в 1920-х гг., был отведен исключительно под захоронение евреев, что один автор охарактеризовал как «особенно строгий элемент в рамках сообщества»7979
Jüdisches Jahrbuch 1926. S. 82.
[Закрыть].
Некоторые протестантские священники также сохраняли определенный легализм там, где дело касалось похорон «исключительных» персон. Тем, кто до конца жизни совершал неблаговидные поступки (пьянство, блуд, преступления), могли отказать в церковных похоронах. Однако, отмечал пастор Герман Прибе, «практика всегда не так строга, как теория», и в подобных случаях церковное погребение – простое и тихое – чаще всего разрешалось в утешение семьи8080
Priebe H. Kirchliches Handbuch… S. 223.
[Закрыть]. То же касалось самоубийц: они получали церковное захоронение, но это были stille Begräbnis – буквально «тихие похороны», то есть в «публичных почестях», таких как звон в колокола и пение, им отказывали. Это делалось «не как суждение против мертвого», но для того, «чтобы не оставить сомнения у публики в том, что самоубийство не соответствует Божьей воле»8181
Ibid. S. 223.
[Закрыть]. Конечно, не все берлинские священники считали такие меры правильными или необходимыми. Размышляя в 1927 г. о собственном восточноэльбском воспитании, один из них замечал, что «главная неправильная установка церкви <…> [касалась того, чтобы] не сопровождать некрещеных детей в могилу и хоронить их на непочетном участке кладбища рядом с самоубийцами и преступниками. Была, кроме того, церковная установка по отношению к самоубийцам и произнесению хвалебных речей возле (социал-демократических) покойников и их семей»8282
Piechowski P. Proletarischer Glaube. S. 101.
[Закрыть].
Трудно сказать, насколько серьезно воспринимали берлинцы эти религиозные ограничения. Но известно, что они придавали существенное значение выбору «достойного» места для упокоения умерших близких. Хорошей иллюстрацией служит история учреждения «социалистического кладбища» Фридрихсфельде. Хотя неконфессиональное погребение христиан существовало в какой-то форме начиная с Реформации, светские места для захоронения появились лишь в 1881 г., когда в населенном рабочими восточном районе города было открыто обширное муниципальное кладбище Фридрихсфельде. На рубеже веков берлинские чиновники стремились наложить новый порядок на городскую среду (путем контроля над санитарией; строительства каналов; создания сетей общественного транспорта и водопроводных сооружений; разработки проектов по жилищному строительству, общественных рынков и скотобоен; посадки деревьев и цветов на площадях и вдоль улиц), и таким же образом они стали заниматься размещением мертвых, что прежде целиком было делом церкви, находилось в ее власти. Ориентируясь на английские сады и американские сельские кладбища, Фридрихсфельде сделали паркообразным и пасторальным; на кладбище устроили тропинки, чтобы посетители могли гулять среди могил под пышным пологом деревьев8383
Об английских, американских и немецких парковых кладбищах соответственно см.: Strange J. – M. Death, Grief, and Poverty in Britain, 1870 – 1914. Cambridge: Cambridge University Press, 2005; Laderman G. The Sacred Remains: American Attitudes toward Death, 1799 – 1883. New Haven, CT: Yale University Press, 1996; Leisner B. Ästhetisierung und Repräsentation. Die neuen Parkfriedhöfe des ausgehenden 19. Jahrhunderts // Die Geschichte der Friedhöfe von den Gräberstraßen der Römerzeit bis zur anonymen Bestattung / Hg. R. Sörries. Braunschweig: Thalacker Medien, 2003.
[Закрыть]. Но, несмотря на все обаяние кладбища, происхождение его было неблагоприятным. Первоначально оно имело репутацию бедняцкого, там тихо предавали земле не только городских нищих, но также самоубийц и тех, кого никто не хватился (и кто иногда заканчивал жизнь в качестве анатомических объектов в медицинских институтах). Бесславие преследовало Фридрихсфельде; «уважаемые» люди его избегали.
Но в 1900 г. в знак солидарности с нищими и нуждающимися Вильгельм Либкнехт, один из основателей СДПГ и отец Карла Либкнехта, выбрал это место в качестве своего последнего приюта. Впоследствии оно станет известным как «социалистическое кладбище», пункт сбора «красного Берлина», где были погребены многие сильные мира сего от германского социализма. Среди них – убитые герои революции 1918 г., fils [франц. сыновья] Либкнехта и Роза Люксебург, которой в 1926 г. был посвящен центральный мемориал в исполнении Людвига Миса ванн дер Роэ. К этому времени, по наблюдению городского инспектора Эрнста Бришкова, «жители Берлина из всех слоев вне зависимости от социального статуса и конфессии» желали быть похоронены на Фридрихсфельде8484
См.: Brißkow E. Die Zukunft der Berliner Gemeindefriedhöfe // Probleme der neuen Stadt Berlin / Hgg. H. Brennert, E. Stein. Berlin-Friedenau: Deutscher Kommunal-Verlag, 1926. S. 300.
[Закрыть].
Со временем в разных частях города были построены и другие кладбища в парковом стиле – как светские, так и церковные, – ставшие популярными местами похорон. Однако традиционалисты, для которых единственно приемлемым было лишь старомодное деревенское кладбище, по-прежнему усматривали в них иностранную, по-видимому недостаточно немецкую, «статью импорта». Кладбища в парковом стиле, с их «прудами с лебедями и утками, мостами, берегами для сидения, удобными тропинками <…> и верандами с прекрасными видами», говорил теолог Людвиг Баур накануне Великой войны, могут заставить позабыть о том, «что вокруг, за кустами, рассеяны могилы». Для Баура такие кладбища были «трусливым уклонением от мысли о смерти»8585
Цит. по: Berlin und seine Bauten. S. 24 – 25.
[Закрыть]. Современник – единомышленник Баура отмечал, что кладбище не должно быть ни «местом ужаса», ни «садом развлечений»8686
Цит. по: Lehnert U. Den Toten eine Stimme: Der Parkfriedhof Lichterfelde. Berlin: Edition Hentrich, 1996. S. 18.
[Закрыть].
Подобные опасения имели параллели в более ранние исторические моменты. В прошлом реформаторы часто обращали внимание на роющих кладбищенскую землю собак и свиней и на крестьян, работающих среди могил, как на случаи нечестивого поведения на кладбище. Приверженцы культурного консерватизма в Веймарской республике по-своему пытались защитить достоинство мест погребения от ищущих удовольствия посетителей, которые превращали эти места в обычные парки: они заставляли кладбищенских смотрителей вводить правила, ограничивающие неблагопристойное поведение. Нянечкам, которые присматривали за играющими детьми, запрещали появляться в парке кладбища в Лихтерфельде, поскольку они «шумели и кричали», ели и пили «в не соответствующей достоинству места манере» и курили8787
Ibid. S. 22.
[Закрыть]. Берлинские кладбища – парки, но священные.
Многие жители Берлина, какими бы ни были их личные взгляды на сравнительные достоинства того или другого кладбища, решая, где похоронить умерших близких, прежде всего обращали внимание на его местоположение. Близость семейных могил к дому позволяла горожанам участвовать в одном из ключевых городских ритуалов скорби – уходе за могилой. Градостроители всегда осознавали, что новые кладбища должны располагаться в пределах досягаемости на общественном транспорте: берлинцы избегали хоронить близких там, куда трудно добраться, – ведь были места для похорон ближе к дому, пусть они и стоили дороже8888
См.: Brißkow E. Die Zukunft der Berliner Gemeindefriedhöfe. S. 302.
[Закрыть]. Рисунок 1.4 показывает, что, в отличие от американских могил того же времени, в Берлине могилы сооружались в виде холмов, зачастую искусно озелененных, заключенных в кольцо из камней, окаймленных кованой оградой или бетонной стенкой.
Как правило, берлинцы посещали семейные могилы несколько раз в год, чтобы посадить или полить цветы, выполоть сорняки. Эти ритуалы исполнялись в один из праздников, некоторые из них были конфессиональными. Берлинские протестанты обычно отмечали Totensonntag [нем. Поминальное воскресенье] – День мертвых, приходившийся на воскресенье перед первым воскресным днем рождественского поста в ноябре. Как и в День поминовения всех усопших у католиков, в Поминальное воскресенье вспоминали умерших, молились за них, посещали церковные службы, совершали паломничество на кладбища8989
См.: Lexikon für Theologie und Kirche, X. Band. Freiburg: Verlag Herder, 2001. S. 130 – 131.
[Закрыть]. Иногда берлинцы приходили на могилы в годовщину рождения или смерти покойного, а в 1920-х гг. как среди протестантов, так и среди католиков распространилась практика ставить на могилу рождественскую елку, украшать ее, зажигать на ней свечи9090
См.: Derwein H. Geschichte des christlichen Friedhofs in Deutschland. Frankfurt am M.: Franzmathes Verlag, 1931. S. 127.
[Закрыть]. Но даже в этом случае уход за могилой оставался не столько христианским обычаем, сколько немецким, поскольку и берлинские евреи тоже тщательно ухаживали за родными могилами.
