Текст книги "Песнь о братьях"

Автор книги: Моисей Тейф

Забытые картины
Пер. Ю. Мориц

 
Как детям, сладко спится палачам.
Ко всем приходит сон в плаще белесом.
И лишь тюрьма в ознобе по ночам,
Как юноша, больной туберкулезом.
 
 
О, крепко минский губернатор спит
Под мерный гул осенних длинных ливней!
А в скверике простуженно сипит
Слепой голодный белорусский лирник.
 
 
В замерзшем сквере лужицы мелки,
Отсвечивают тускло и лилово,
И в каждой отражаются белки
Недвижных глаз поющего слепого.
 
 
Еще я мальчик. Я еще дрожу,
Когда брожу кварталом нееврейским,
Я в белорусе сходство нахожу
С тем Авраамом, пастухом библейским,
 
 
Что был в холстину грубую одет.
Поет Старик, бредет он спотыкаясь.
Спит губернатор. Пьянствует кадет.
И туча в небе – как бездомный аист.
 
 
Осенних ливней грязь и кутерьма.
Как ровно в спальне губернатор дышит!
Готовится этап. Не спит тюрьма.
И будущий чекист листовку пишет.
 

 
Серебряный гривенник – нищего брошка,
Слеза моей мамы, застывшая льдом.
Душистого масла столовая ложка
Нужна до зарезу.
Как беден мой дом!
– Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу,
А он из-под талеса смотрит сердито
На маму мою, как судья на бандита:
– Душистого масла ей нужен бочонок!
А каждое лето рожает девчонок!
Смотрите! Готово полдюжины девок,
А где я возьму на приданое денег? —
…Шесть маленьких скрипок
За тряпками дышат,
Шесть маленьких скрипок
Сопят и не слышат:
– Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу… —
И каждое утро:
– Дай гривенник! —
Шепот…
– Дай гривенник! —
Жалобы,
Слезы
И топот…
– Дай гривенник!
Гром!
Рукопашная!
Плач!
– Дай гривенник! —
Дети услышат!
Палач! —
Тогда разбиваются чашки и миски.
О девочки, уши закройте скорей!
Влетают проклятья бобруйских и минских
Евреев, несчастных, как этот еврей.
Осиной трепещет оконная рама…
…О нежная, смертная, тихая мама,
В твоем изголовье свеча оплыла.
«Лилит?»
Где ты, нищая лилия, где ты?
Ах, падают в августе с неба монеты…
Бессонница здорово мне помогла,
И я поднимаю летящие звезды,
И вдруг узнаю по мерцанью внутри
Застывшие, синие мамины слезы.
И каждая – гривенник.
Видишь?
Смотри!
 

 
Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.
 
 
Эта сказка – мрачная,
В ней целковый катится,
Не дождется младшая
Свадебного платьица.
 
 
Здесь не попадаются
Принцы благородные.
Эта сказка – мрачная,
В ней живут голодные.
 
 
В ней сидят Марылечки,
В ней сидят Рахилечки,
По утрам они едят
Черный хлеб да килечки.
 
 
Толстомордая мадам
Не дает покоя,
Отпирает господам:
И ведет в покои.
 
 
Эй погромче, музыкант,
Худенький парнишка!
К нам желает фабрикант —
Белая манишка.
 
 
Знаменитый будет гость,
Не село – столица!
У него целковых горсть —
Надо веселиться!
 
 
Эта быль развеяна,
Как струя табачная…
Памяти доверена
Только небыль мрачная
Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.
 

1958–1960

Песенка
Пер. Ю. Мориц

 
Обыкновенный переулок
Вблизи Смоленского метро.
За кошкой гонится собака,
Звенит ведро, скрипит перо.
 
 
Но если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.
 
 
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему твой голос так звенит?
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему ты тянешь как магнит?
 
 
В году кровавом и далеком,
Нацелясь в небосвод виска,
Дворянский сын и юнкер царский
В бою убил большевика.
И если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.
 
 
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Что в тебе такого, не пойму.
Вижу заурядные
Окна и парадные,
А пою и плачу – почему?
 
 
Исчезнет старый переулок,
Построят новые дома,
И будет лето петь у окон
И льдом названивать зима.
И я, поэт, чудак веселый,
Останусь с песенкой вдвоем.
А если вам она по вкусу,
Мы вместе, может быть, споем.
 
 
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Голубые окна, фонари.
Что в тебе такого,
Шломин переулок.
Что сияет песенка внутри?
 

1960

Шесть миллионов[9]9
  В годы Второй мировой войны гитлеровцы на временно оккупированных территориях уничтожили десятки миллионов мирных жителей разных национальностей, в том числе шесть миллионов евреев.


[Закрыть]
Пер. Ю. Мориц

 
Эй! Вставайте из ям, это песня моя
Обращается к вам в глубину небытья.
Эта песня жива, —
Потому что права.
Я пришел
Мое имя Железный!
 
 
Весь я ваш – плоть от плоти, как песня моя.
Эта песня красна, как язык соловья.
В крематорий ее —
А она за свое.
Я пою.
Мое имя – Железный!
 
 
Я – не просто бродячий веселый певец.
Я – возмездье за шесть миллионов сердец.
Догадайся, палач,
Кто я – меч или плач?
Я живу.
Мое имя – Железный!
 
 
Это я? Это шесть миллионов поют.
Это кости шести миллионов дают
Розоватый побег,
Из него – человек,
Это я!
Мое имя – Железный!
 

1960

Вокзал
Пер. Ю. Мориц

 
Для вас – как есть:
Табачный дух,
Перрон, вагон, который тесен,
Гудки, терзающие слух,
Носильщики, платки старух.
А для меня – шкатулка песен.
 
 
Для вас – обыкновенный рейс,
А для меня – кровавый рельс
Ручьем струится в поле чистом,
Где мальчик мой сожжен фашистом.
 
 
Его шубенка – на горе
Из тысяч маленьких пальтишек.
Он канул в небо в январе
С ватагой в тысячу мальчишек.
 
 
Для вас как есть:
Табачный дух,
Перрон, вокзал, который тесен,
Гудки, терзающие слух,
Носильщики, платки старух.
А для меня – шкатулка песен.
Приоткрывается, и вдруг
Я слышу детский голос пепла.
 

1960

Анна Франк[10]10
  Погибшая в гитлеровском концлагере Анна Франк (1929–1945) – одна из миллионов жертв фашизма. Ее всемирно известный «Дневник» – человеческий документ огромной обличительной силы.


[Закрыть]
Пер. Ю. Мориц

 
О, темя снежное – гора,
Куда крыла не мчат орланов!
На ней печальней баккара
Поет дитя из Нидерландов.
 
 
Ни человек, ни зверь, ни танк
Не тронут этого предела.
Там королевство Анны Франк,
Где может петь душа вне тела.
 
 
Светильник огненный держа,
Как держат сложенные крылья,
Танцует на снегу душа,
Обрызганная снежной пылью.
 
 
Сияет бездна впереди.
– Ты кто? Дитя? Бессмертье? Птица?
Мне страшно, ангел! Отойди!
Так можно вдребезги разбиться.
 
 
Но деревянным башмаком
Она выстукивает гулко
Напев, который так знаком,
Как сон, как запах переулка:
   Ой, хануке, хануке —
   Праздник веселый…
 
 
Аж дрожь идет по городам,
И кровь из глаз роняют зори,
И море вторглось в Амстердам,
Рассудок потеряв от горя.
 
 
…А та – на темени горы.
В ее руке светильник дышит.
Не умерла. Глаза добры.
А нас бессонница колышет.
 

1960

Возле булочной на улице Горького
Пер. Ю. Мориц

 
Город пахнет свежестью
Ветреной и нежной.
Я иду по Горького
К площади Манежной.
 
 
Кихэлэх и зэмэлэх
Я увидел в булочной
И стою растерянный
В суматохе уличной.
 
 
      Все,
      Все,
      Все,
Все дети любят сладости,
Ради звонкой радости
В мирный вечер будничный
Кихэлэх и зэмэлэх
Покупайте в булочной!
 
 
Подбегает девочка,
Спрашивает тихо:
– Что такое зэмэлэх?
Что такое кихэлэх?
 
 
Объясняю девочке
Этих слов значенье
Кихэлэх и зэмэлэх —
Вкусное печенье,
 
 
И любил когда-то
Есть печенье это
Мальчик мой, сожженный
В гитлеровском гетто.
 
 
      Все,
      Все,
      Все,
Все дети любят сладости,
Ради звонкой радости
В мирный вечер будничный
Кихэлэх и зэмэлэх
Покупайте в булочной.
 
 
Я стою, и слышится
Сына голос тихий:
– Ты сегодня купишь мне
Зэмэлэх и кихэлэх…
 
 
Где же ты, мой мальчик,
Сладкоежка, где ты?
Полыхают маки
Там, где было гетто.
 
 
Полыхают маки
На горючих землях…
Покупайте детям
Кихэлэх и зэмэлэх!
 
 
      Все,
      Все,
      Все,
Все дети любят сладости
Ради звонкой радости
В мирный вечер будничный
Кихэлэх и зэмэлэх
Покупайте в булочной.
 

1960

Леночка
Пер. Ю. Мориц

 
Тут прибегала пионерка Лена,
Вся смуглая, как полотно Гогена,
С громадными глазами – до висков.
И, как луна над голубым селеньем,
Она склонялась с детским изумленьем
Над ворохом моих черновиков.
Мое перо как следует плясало
И голубые буковки писало,
Отображая мыслей поворот.
О, это было очень странно, право, —
Ведь я пишу не слева и направо,
Ведь я пишу совсем наоборот.
И девочка – глаза как две пироги —
Стояла долго на моем пороге
И думала, что я сошел с ума.
Ведь там, где у меня стаяла точка,
У них в диктантах начиналась строчка —
И так велит грамматика сама!
А перышко отчаянно плясало
И голубым по белому писало,
Отображая мыслей поворот.
Как мог ребенку объяснить я в целом,
Что у меня на этом свете белом
Уж все давным-давно наоборот…
 

1960

Утренняя гимнастика
Пер. Ю. Мориц

 
Когда тревожно спится по ночам,
Не удлиняйте очередь к врачам,
Хотя бы раз послушайте поэта —
Пора к поэзии прислушаться, пора!
Перепишите и навек запомните:
Прыжок с кровати в семь утра!
Долой рубаку! Бег по комнате!
Вначале, медленно и глубоко дыша, —
Реальность обнимается с фантастикой.
     Раз-два!
     Раз-два!
Внимание! Душа
Больного занимается гимнастикой.
Сырое полотенце – на пле-чо!
Вам холодно? Вам станет горячо!
     Раз-два!
     Раз-два!
Побольше оплеух!
Они прекрасно поднимают дух.
От оплеух сырого полотенца
Мы розовеем, как лицо младенца.
И главное нисколько не обидно.
     Сильней!
     Сильнее!
Бодрости не видно!
     Раз-два!
     Раз-два!
Дышите как обычно —
Непринужденно, глубоко, ритмично!
     Раз-два!
     Раз-два!
     Внимание!
     Отлично!
Планета розовеет, как младенец…
     Раз-два!
     Раз-два!
…от мокрых полотенец.
Зато вы крепко спите по ночам.
Не удлиняйте очередь к врачам!
 

1960

В гостях
Пер. Ю. Мориц

1

 
Там, где колыбель мою вначале
Переулки древние качали,
Там, на пепле, выросли березы.
Вылезли кусты, просохли слезы.
 
 
– Где вы, переулочки-свирели?
– Мы во время той войны сгорели.
– Где соседи? Я приехал в гости.
– Заходите! В ямах наши кости.
 
 
И деревья скрипку вытирают,
Реквием по юности играют.
 

2

 
На рассвете мы встаем и слышим:
Молотки стучат по новым крышам.
В сумерках гитара веселится:
Повезло кому-то поселиться
В новом доме – дарят полотенца.
Женщина утешила младенца,
Завязала, сказку рассказала,
Он еще придет сюда с вокзала,
Он еще приедет в этот город
Через тридцать лет и через сорок.
 Он, как я, кого-то не разбудит…
Целовать кору деревьев будет
Над землей, где он качался в зыбке,
Пела мать, отец играл на скрипке.
 

1961

Большой аттракцион
Пер. Ю. Мориц

 
Печально и светло играли в цирке скрипки,
И пела флейта, словно человек.
Напев далекий, праздничный и зыбкий
Лучом ручьистым падал на песок
Оранжевой, утоптанной арены.
Был дух зверья и аромат листвы.
И нервничали молодые львы.
А женщина осанки королевской
Серебряный стянула поясок
На платье из небесной пены.
Дюймовочка, цветочный человечек,
Ласкала львов, как молодых овечек:
– Пора, мои хорошие, пора!
Спокойной ночи, ласковые, спите… —
И, алые упрятав языки,
Ложатся львы на теплые пески.
Им снится платье из небесной пены
И пение немерзнущей реки.
А посреди оранжевой арены
Ликует женщина.
Спросонок львы храпят.
Она легко садится на хребет
Любого льва. Качается, как птица,
На океанских волнах.
Тишина…
Над куполом звезда оглушена.
И мама, незабвенный ангел детства,
Торопит в небе маленький паром,
Чтоб крикнуть мне:
– Запомни это средство!
Добром и лаской, лаской и добром!
 

1961

Любите поэтов
Пер. Ю. Мориц

* * *

 
Любите поэтов!
Любите поэтов!
Без нежности нет
Гениальных куплетов.
Это знают их жены,
О, бедные жены
Братьев поэтов!
Любите создателей
Драм и элегий!
Нет, я не прошу
Никаких привилегий,
И льгот не прошу,
И в состав редколлегий
Вводить не прошу.
О, соблазнов не надо!
Храните преемников
Дантова ада
Не только за то,
Что профессия эта
Опасна для жизни.
Любите поэта,
Покуда здоров
И нуждается в ласке,
Как ваше потомство
Нуждается в сказке.
Поэты уходят
В надгробья до срока.
Не только посмертно
Любите пророка!
Любите младого!
Любите седого!
О, клоун-старик —
Это вовсе не ново.
Старик умирает
В нетопленой спальне,
А скоро ли будет
Поэт гениальней
Того старика,
Чудака, нелюдима?
Любите ушедших!
Любите пришедших!
Смешно, но поэзия
Необходима.
 

* * *

 
Короткий стих! Короткий стих!
Кристалловидная порода!
Да здравствует твой дерзкий стиль,
Твой вкус изысканный, природа.
Чтоб позвоночник – хрящ к хрящу,
Чтоб к зубу зуб – как жемчуг в нити.
Чтобы слова, что я ищу, —
Как плиты в древней пирамиде.
Стихи мои – мой гордый флот,
Мои победы и крушенья,
Моей любви душистый плод
И дня и ночи искушенье!
С какой я радостью грублю
Тем бурям, что играют нами,
И мачты лишние рублю
Чтоб возноситься над волнами.
 

* * *

 
И поседеют облака
Волос, спадающих на брови,
Пока устами старика
Всю правду вымолвишь о Слове.
 
 
И сможешь говорить о нем
Доступным языком толковым:
Игра опасная с огнем —
Игра опасная со Словом.
 
 
Остерегайся суеты,
Она не признак беспокойства.
Слова прозрачны и чисты,
И это – главное их свойство.
 
 
Они совсем не темный лес,
Где ветви мрачные нависли.
Неправда!
Слово – чистый вес
Отдельной, неподдельной мысли.
 
 
Чтоб никогда не пожалеть
О Слове, сказанном когда-то,
Послушай, будь стыдлив, как медь
Валторны, горна и набата.
 
 
Крестьянин пробует зерно.
И ты – крестьянин. Пробуй тоже
Слова. Для этого дано
Нам сердце, что на зуб похоже.
 
 
И если слезы жгут – пора!
Готово Слово.
Да, поверьте,
С огнем – опасная игра,
Со Словом – смерть или бессмертье.
 

1962

Пастух
Пер. Ю. Мориц

 
Нет, не просто кнут и дудка. Человечек
С детства учится в горах пасти овечек:
Впереди бегут молочные ягнята,
Щиплют сверху – травка снизу твердовата.
Тем, которые взрослее и тучнее,
Остается середина – посочнее.
Круторогим – слаще меда и варенья
Настоящие хрустящие коренья.
Пастухи, как все поэты, – самоучки.
Шерстяные на лугах пасутся тучки,
Охраняет их стада, их сонный шепот
Не седая борода, а горький опыт.
Сами знаете, задолго до набега
Волчий дух стоит у нашего ночлега.
Ты – король, с тобой свирель и шест пастуший.
Не ловчи, раздуй костер, собак не слушай.
Громко лают трусоватые барбосы,
Те, которым снятся жирные отбросы.
Накорми своих овец, умой в потоке.
Пастухи выходят изредка в пророки.
 

1962

Шая-файфер
(По мотивам еврейского фольклора)
Пер. Ю. Мориц

* * *

 
Привет! Я – Шая-файфер,
По прозвищу Свистун.
Злодея богатея
Узнаю за версту,
 
 
И жулика, и сводню,
Святошу и ханжу,
Веселый Шайке-файфер,
Я свистом обложу.
 
 
Соленое словечко
Ношу под языком
И песенку, с которой
Любой бедняк знаком:
 
 
Ой, чири-бири-бири!
Ой, чири-бири-бом!
 
 
Конечно, я бродяга,
Безбожник – это да!
И мне мясная лавка
Не светит никогда.
 
 
Но где еще, скажите,
Вы видели, друзья,
Еврея-голодранца
Веселого, как я?
 
 
Ах, что бы ни случилось,
Несчастье ли, погром,
Меня согреет песня
Веселая, как ром:
 
 
Ой, чири-бири-бири!
Ой, чири-бири-бом!
 

 
– Тихая-нежная,
Хватит ругаться?
Будешь ругаться —
Начнешь заикаться.
 
 
Я выменял кнут,
Я извозчиком стану.
К черту сухарь,
Перешли на сметану!
 
 
– Слушай, безбожник,
Босяк, дармоед,
Кнут – чепуха,
Если лошади нет!
 
 
– Тихая-нежная,
Все обойдется.
Главное – кнут,
А лошадка найдется.
 

 
– Ну ладно! – ответил богач, —
Мне нужен мудрец и ловкач,
Мне нужен покорный,
Мне нужен проворный,
Послушный и быстрый как мяч.
 
 
Мне нужен отличный слуга,
Чтоб я переплюнул врага.
Так стань моим слухом
И стань моим нюхом —
И Шая ответил: – Ага!
 
 
– Но главное, помни, бедняк,
Ты должен прислуживать так,
Чтоб с полуслова
Все было готово. —
И Шая ответил: – Так-так!
 
 
Несутся недели,
А Шая при деле,
И все это выглядит так:
Шая – тут,
Шая – там,
Шая худ,
Как шайтан.
Он не ест и не спит,
Он как шкварка шипит,
Понимает с полуслова,
Раз и два – и все готово.
 
 
Ночью вопли богача: —
– Я умираю! Шая! Врача! —
Шая влетел в башмаки на ходу:
– Ша! Успокойтесь! Сейчас приведу! —
И не успела захлопнуться дверь,
Шая вернулся лохматый, как зверь.
Он улыбнулся от уха до уха:
– Видите? Я же летаю как муха,
Понимаю с полуслова,
Раз и два – и все готово:
 
 
Врач идет.
Катафалк ждет.
Могила вырыта,
Гроб готов.
Куплен венок
Из живых цветов.
 

 
И шум,
И гам,
И беготня.
И дым идет,
И нет огня.
И крик,
И стон,
И – боже мой!
– Ты что, глухой?
Ты что, немой? —
Еврей еврею говорит. —
Где горит?
Что горит?
– Успокойся, не горит!
У богача рожает дочка.
– Ах, ребе, гвалт! – кричит отец.
Спасите дочку наконец! —
Ребе вышел:
– Евреи, тише!
Неужели горит?
Что она говорит?
– Она говорит: «Мон дьё!»
– Не понимаю. Переведи.
– Она говорит: «Боже мой!»
– Пока по-французски?
Идите домой!
Все еще впереди.
 
 
И шум.
И гам,
И беготня,
И дым идет,
И нет огня.
И крик,
И стон,
И – боже мой!
– Ты что, глухой?
Ты что, немой? —
Еврей еврею говорит. —
Где горит?
Что горит?
– Успокойся, не горит!
У богача рожает дочка.
– Ах, ребе, гвалт! – кричит отец. —
Ну, пожалейте наконец! —
Ребе вышел:
– Евреи, тише!
Неужели горит?
Что она говорит?
– Она говорит: «Боже мой!»
На каком языке?
На иностранном?
– Нет, на еврейском.
– Еще рано.
Отец, успокойтесь, идите домой.
 
 
И шум,
И гам,
И беготня,
И дым идет,
И нет огня.
И крик,
И стон
И – боже мой!
– Ты что, глухой?
Ты что, немой? —
Еврей еврею говорит. —
Где горит?
Что горит?
– Успокойся, не горит!
У богача рожает дочка,
– Ах, ребе, гвалт! – кричит отец. —
Мы умираем, наконец! —
Ребе вышел:
– Евреи, тише!
Неужели горит?
Что она говорит?
– Она говорит: «Ой, мама!»
Она не говорит уже: «Боже мой!»
– Вот как! Скорее идите домой!
Она родила. Интересно, кого?
– Ребе, муж умирает, спасите его!
Дайте лекарство – получите царство.
– Глупая женщина, ты обалдела?
Эти лекарства – последнее дело.
Сколько из них ядовитых и вредных!
Слушайся Шаю, скорее, скорей
Мужа вези в переулок для бедных:
Еще ни в одном переулке для бедных
Евреев не умер богатый еврей!
 

 
– Шая – посоветуй!
Тонет становой.
Он вопит, как резаный,
Вертит головой.
 
 
– Брось ему веревку.
– Не берет, балда.
Шая, посоветуй!
Все-таки вода…
 
 
Он орет: «Евреи!»
Плачет как святой.
– Глупые, скорее
Киньте золотой!
 
 
Он за этой штукой
Понесется щукой.
 

 
– Шая, ау! Почему ты на крыше?
– Я на работе, наверное, слышал:
 
 
Вьется дорога, а я наблюдаю,
Мессию на ослике я ожидаю.
 
 
Въедет мессия на белом осле —
Будет порядок и рай на земле!
 
 
– Да? И кагал эту службу назначил?
– Да! А чего б я на крыше маячил?
– Сносную плату назначил кагал?
– Хватит не сдохнуть, но я не нахал.
 
 
– Шая, так лучше иди к богачу.
– Вечную службу терять не хочу!
 

 
– Безбожник, лентяй, дармоед!
Тебя развенчал твой сосед.
А ну отвечай, почему ты
Молился не больше минуты?
 
 
– О боже, послушай, кому ты поверил?
Он столько людей обсчитал и обмерил.
Стал шахером-махером, стал богачом.
Ему таки было молиться о чем!
 
 
Смешно, но бедняк и богач не равны.
Имел ли я, кроме козы и жены,
Жены и козы, и козы и жены,
Хотя бы одни выходные штаны?
 
 
Нам нечего было ни есть, ни носить
И не о чем было тебя попросить.
«Жена и коза» и… «коза и жена» —
Еще бы! Молитва не очень длинна.
 

1964

Переулок Гитки-Тайбы
Пер. Ю. Мориц

 
В переулке Гитки-Тайбы
Спят подъезды, спят подвалы…
В переулке Гитки-Тайбы
Я стучу в свой бубен алый:
 
 
– Эй, вставайте,
Заводилы,
Хохмачи
И книгочеи,
Смельчаки
И музыканты,
Остряки
И грамотеи!
 
 
Этот мир увидеть хочет
Пчел, которые хлопочут,
Капли меда собирая
Не в зеленой гуще рая,
Не в долинах соловьиных,
А в безвестном, очень тесном
Переулке Гитки-Тайбы.
Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснется хоть один…
Все молчат, как на погосте.
 
 
Бью в свой бубен кулаками.
Он, как пламя с языками,
Обжигает кулаки.
– Где же ваши остряки,
Переулок Гитки-Тайбы?
 
 
Эй, вставайте,
Заводилы,
Хохмачи
И книгочеи,
Мудрецы
И музыканты,
Чудаки
И грамотеи!
 
 
Этот мир увидеть хочет
Тех, кто голову морочит
Алфавитом, грамотейством
В материнском лоне тесном,
И потом грызет науки,
Не от лени, не от скуки
Напрягая ум голодный.
 
 
Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснется хоть один…
Все молчат, как на погосте.
 
 
В небе скрипнуло окошко,
Чья-то узкая ладошка
Машет издали. Жива!
– О любимая, сперва
Говори, когда проснутся
В переулке Гитки-Тайбы?
 
 
– Тише, милый… Помни, где ты.
Мы давно сгорели в гетто.
Хохмачи
И музыканты,
Смельчаки
И книгочеи,
Мудрецы
И заводилы,
Чудаки
И грамотеи
Пеплом огненным кочуют,
Двадцать лет как не ночуют
В переулке Гитки-Тайбы.
 

1964

«Седой поэт плывет в ночной метели…»
Пер. Ю. Мориц

 
Седой поэт плывет в ночной метели,
Его пугает белизна постели —
Она снегов и облаков белее.
Она белей седин на юбилее.
Подушка – лгунья, в ней живет колдунья,
Она поет и плачет в новолунье,
И не в груди, а в горле сердце бьется.
Ночной пловец молчит и курит. Вьется
Метель и дым. Чтоб вам не снилось, дети,
Все то, что было с ним на этом свете!
Он – в переулке, это рядом с вами.
Он снег с пальто счищает рукавами.
Скорее! Вы узнаете мгновенно,
Как в скрипку превращается полено.
 

1964

Поэмы

Виолончель
Пер. Ю. Гордиенко

1

 
Едва я смежу ресницы,
Когда на дворе апрель,
Мне снова, как в детстве, снится
Золотая виолончель.
Боясь потревожить спящих,
Не зажигая огня,
На голос ее щемящий
Иду. Он зовет меня.
Спускаюсь маленьким гномом
По деке в резную щель.
Таинственным, незнакомым,
Чудесным, поющим домом
Становится виолончель.
Там с дирижерского места,
Постучав по доске,
Невидимому оркестру
Приказываю, как маэстро
С палочкою в руке…
Да, это было со мною.
Как это было? – постой…
Не тронулся сединою,
Мать умерла весною.
Остался я сиротой.
Но с материнской любовью
В тиши весенних ночей
Мне пела у изголовья
Золотая виолончель.
Ночь. Я лежу в кровати.
Час тихий такой,
Как будто законопатил
Все щели в доме покой.
 

2

 
В пути потеплел Гольфштрем ли,
До срока ли рассвело
На полюсе? Чу, – на землю
Хлынуло вдруг тепло.
Солнце пробило тучи,
И с крыш, торопя капель,
Голосом всех созвучий
Заговорил апрель.
Теперь Гулливером стать бы,
Теперь, в предместьях Москвы,
Рукою с неба достать бы
Лоскут его синевы;
В ладонях разгладив ласково
Над паром вод и земель,
Носить приколотым к лацкану,
Как знамя твое, апрель.
Вернуться зарей вечерней,
Тронуть смычком струну
Чуткой виолончели,
Научившей любить весну.
 

3

 
Этим весенним вечером
Виолончель горячо,
Чуть озорно и доверчиво
Прилегла на мое плечо.
Мотив, услышанный где-то,
Под легким смычком возник —
Сам я придумал это?
Или маэстро Григ?
Журчанье воды по гребле.
Плывущие облака.
Таинственный вздох на стебле
Раскрывшегося цветка.
Раздор воробьиный в садике
И песни, с отвагой всей
Скачущие, как всадники,
С приветом к домам друзей.
Главный всадник в дороге
Сбился, загнав коня.
Не постучит на пороге
Ласковой недотроги,
Долго ждавшей меня.
…Осекся струны певучей
И замер щемящий звук:
Без адреса только случай
Сведет, да и то не вдруг.
 

4

 
Иду. Хрустит под подошвами
Бульвара свежий песок.
Нежный голос из прошлого
Вдруг ударил в висок.
Как выстрел, ошеломил он,
Неужели – она?
Время не изменило
Облик простой и милый…
Оклик. И тишина.
Вся она в солнце, в бликах…
Стою, не веря глазам.
Фантазия это Грига
Или придумал сам?
 
 
…Город босого детства,
Тяжесть отчей руки.
Дом. Базар по-соседству.
Мостик. Сад у реки.
Влюбленных тесные пары,
И с вечера до зари:
«Кирпичики» под гитару
И «Шахта номер три».
 
 
Двадцатого бомбардировка.
Поляки. Взбивая пыль,
Бегу к возлюбленной, ловкий
Как Гарри Пиль.
Увы, не вышло по-моему, —
Меня не могла понять
И обдала помоями
Ее сварливая мать.
Потом – любовь идеальная
(Как это было давно!),
У словно-провинциальная
С мороженым и кино.
Куда-то уехал вскоре я,
И все решили: шальной!
 
 
…Студентка консерватории
Идет по Москве со мной;
Гибкая и прямая,
Прыгает через ручей,
Бережно прижимая
Зачехленную виолончель.
– Слышала от знакомых,
Передавали мне,
Что ты живешь не в хоромах, —
Один, от всех в стороне.
В Минске твои сестрицы
Хором твердили, в лад:
Годы! Пора жениться.
Когда он остепенится?
Жаловались – талант!
 

5

 
Вечер. Под фонарями
Шумит поток москвичей.
Все еще между нами
Зачехленная виолончель.
На Сухаревке, у башни
Ждем пятнадцать минут.
– Мейшка, возьми багаж мой.
Проводишь. Одной мне страшно —
Еще в трамвае помнут. —
Тесен трамвай вечерний.
Двое – сядем, пройдем.
Если с виолончелью,
Это уже – втроем!
И тут раздумывать нечего —
Не упустить момент.
…Ласково и доверчиво
Ко мне приник инструмент.
В вагоне битком набито —
Усталый, хмурый народ.
Ругань, мелочи быта,
Площадной анекдот.
Сказал я, глядя в их лица,
Лучшую из речей:
– Друзья! Прошу потесниться,
Со мною – виолончель.
Тетушка, сдай в сторонку,
Постой, браток, не спеши,
В этом чехле – звонкие
Струны твоей души… —
Наступаю на чью-то ногу.
Но вправо-влево сдают.
Трамвай попритих. Дорогу
Инструменту дают;
Исцарапанными о камень,
Закопченными у печей
Мозолистыми руками
Оберегают виолончель.
Усталость и злость забыты,
Мелочью слов бренча,
Тяжелый мешок быта
Сваливается с плеча.
 

6

 
Романтическое кочевье.
С любимою в поздний час.
Троих – с виолончелью —
Трамвай баюкает нас.
Сидят и стоят у окон
В звенящем, в бегущем, в нем —
С Запада и с Востока
Люди разных племен.
Каждый приветствует каждого —
Раскланиваться успевай.
…Ученики Микеланджело
В пути встречают трамвай.
В знамен шелестящем зареве
Вчерашние новички —
Наследники Страдивари
Взвивают смычки.
Полотнища шелка взвихрены.
Идут – тесна колея —
Растрелли и Воронихина
Подмастерья и сыновья.
Цехи, плеяды, школы —
Все, кто провидел, знал
Варшавянку и карманьолу,
«Интернационал».
Красок великолепье,
Звуков прибой морской.
Владимир Ленин в кепи,
С поднятою рукой.
На площади Всех Наций
Светло приветствует он
Величайшую из демонстраций
Уходящих в даль времен;
Колонны, вперед идущие.
Песни и гром речей,
И надо всем – поющая
Расчехленная виолончель…
 

7

 
Я спал. Меня разбудила
Нежно чья-то рука.
Голос ласковый, милый
Донесся издалека.
Отзвук ли это, эхо ли
Неповторимого сна:
– Милый, проснись. Приехали. —
Утро. Весна.
 
 
Рассвет свой костер затеплил.
Плывут, клубясь, облака.
Доносится вздох на стебле
Раскрывшегося цветка.
Предместьем идем, дворами
Просыпающихся москвичей,
Она и я, между нами —
Виолончель.
 

1932