Текст книги "Песнь о братьях"

Автор книги: Моисей Тейф

Моисей Тейф
Песнь о братьях
Стихи

Чудесная сила
(Слово о поэзии Моисея Тейфа)

Литературоведы отводят Моисею Тейфу (1904–1966) место замыкающего в ряду основоположников советской еврейской поэзии.

Мне представляется, что в творчестве Тейфа органически слились черты, свойственные всем поколениям советских поэтов, пишущих на языке идиш.

Первое стихотворение «Когда, наконец, придет Красная Армия?» (в русском переводе – «1919 год») написано М. Тейфом в начале июля 1920 года. В нем рассказывается о том, как минский оборвыш ждет, чтобы в город вошла Красная Армия и прогнала польских панов:

 
Я, на страх врагам, сам достал наган,
Дайте, дайте мне винтовку, я не мальчуган!
 
 
Город наш в дыму. Город наш в огне.
Как стекло в плавильной печи, небо в вышине.
 
 
Мальчик, словно птенчик, не залатан френчик,
На посту у трибунала Янкелэ Рубенчик.
 
 
Сытые семейки, прячьтесь под скамейки!
На улицу, на улицу, хлопцы из ячейки!
 
 
Скоро, скоро ночь пройдет, скоро рассветет,
Я поеду вместе с вами на коне в поход.
 
 
Поскачу я с вами, напишу я маме:
«Твой сынишка полюбил ураган да пламя!»
 

(Перевод И. Френкеля)

Мальчишка провозглашает с детской непосредственностью: «Мамы в добрый час породили нас, комсомольцы минской роты, слушайте приказ!»

В советскую еврейскую поэзию Тейф как бы ворвался, когда с ватагой громкоголосой, веселой ребятни несся вслед за первым красноармейским разведчиком.

 
Уж как первый разведчик спрыгнул с седла —
Гул в толпе, как по лесу ветер.
И люди воскликнули: «Жизнь пришла!»
И обрадовались, как дети.
 
 
Сказал я матери:
– Я подрос,
Я пойду воевать под знамена.
А мать ответила:
– Молокосос,
Иди собирай патроны…
 

(Перевод Р. Сефа)

«Иди собирай патроны!» – таков был наказ матери. А время требовало, чтобы мальчишки, подносчики патронов, сами и стреляли во врага. Это было время, рождавшее двадцатилетних полководцев, чьи старики родители не поверили бы, если бы им сказали, что их дети будут вершить судьбы мира. В те времена начинающие писатели делали решающие для литературы открытия, которые легли в основу новой творческой эры. И было естественно, что юный Тейф поднялся вместе со «стариками», двадцатипятилетними, на баррикаду и его поэтический голос зазвучал с не меньшей силой, чем их испытанные голоса: «Мы из тех ребят, что не ждут наград, жарко любят, твердо верят, честью дорожат». И – «друзья, нам беспечными быть не годится. Сумеем мы хлеба куском поделиться, и вскинуть, как прежде, винтовку на плечи, и вражеским полчищам выйти навстречу».

Именно таким был тогда общий мотив появившейся на свет вместе с революцией советской еврейской литературы. Такие строки – новые по существу – можно было в начале двадцатых годов встретить у многих поэтов Советской России, и все же у Тейфа уже тогда появилась неожиданная, новая для еврейской поэзии тема: лирический герой является фабричным рабочим, в чьих руках власть, и поэтому в его песне слышится не страдание, а сила: «Парни плечистые, парни здоровые, – песни поем мы, звонкие, новые!»

Моисей Тейф работал на минской фабрике обоев. В еврейскую поэзию пришел, таким образом, прямо от станка фабричный рабочий, вышедший из самой гущи городской бедноты.

Одно из первых произведений начинающего поэта посвящено великому Ленину. Оно написано в связи с пятидесятитрехлетием со дня рождения Владимира Ильича – 22 апреля 1923 года. В стихотворении ощущается плодотворное влияние русской советской поэзии того времени, и особенно сильно влияние Маяковского: «Загуди металлом звонким, разбуди умы! Мы свобода, мы – спасенье, Ленин – это мы!»

Моисей Тейф имеет еще ряд заслуг, кроме названных, перед еврейской советской поэзией. В творчестве еврейских поэтов немалое место занимала сатира. У Тейфа она была едва ли не самой яркой. Возможно, исключение надо сделать лишь для Переца Маркиша, который несколькими годами позже, чем Тейф в своих стихах-памфлетах, создал образы отрицательных героев в поэмах «Не тужить» и «Смерть кулака». Тейф также известен как рыцарь баллады, приложивший огромные усилия для сохранения этого начавшего исчезать в еврейской поэзии жанра, – он обогатил его новыми ритмами, энергией нашего времени. Тейф был одним из наиболее верных носителей традиций Маяковского в еврейской поэзии, придавший живое звучание на языке идиш политическому памфлету, стихотворному плакату и фельетону. Читатель, воспринимающий поэзию не как забаву, а как проявление высоких жизненных импульсов, понимает, как важно было сохранить и развивать в еврейской поэзии эти виды поэтического творчества. И, наконец, Тейф, в одном ряду со своими старшими товарищами создавал новую, советскую концепцию истинно национального и интернационального – не архаичного и националистического – в еврейской поэзии.

Стихотворения «Бессмертные имена», «Беларусь», «Дружба», «Чудесная сила», «Отцовская азбука», поэма «Песнь о братьях» – подтверждение того, как плодотворны были усилия Тейфа и в этом направлении.

Тейф-бытописатель создал в еврейской поэзии образы людей из народа, уроженцев белорусского Полесья, крепких, как дубы, бородачей в болотных сапожищах. Он словно взялся растолковать читателям, как в глухомани,

 
В округе ржавых топей,
Где множество озер,
Давно заросших,
Сквозь ветви видят небо
Да слышат только крики
Диких уток, —
Как в этих дебрях
Люди объявились…
 

(Перевод И. Гуревича)

Будучи представителем нового класса, рабочий поэт провозглашает совершенно новые эстетические нормы и понятия. «Шагает коллектив!» – восклицает он в одной из поэм.

Страна строилась. Властно звала к себе поэтов тема труда. И, охваченный всепоглощающим чувством любви к новому, исполненный революционной романтики, в самой гуще буден находился и Моисей Тейф.

Поэт высказывает мысль, в общем-то не новую, но в конкретной социальной обстановке явившуюся выражением заметного сдвига в общественной психологии: «Ждет каждого смерть, но вечно жив коллектив». Он славит чувство ответственности перед всемирно-историческими событиями: «Давайте увидим в каждом дне величие эпохи». В стихах Тейфа возникает образ ярко пылающей мартеновской печи. Здесь, в горячем цехе сталеплавильного завода, все время идет борьба не только за то, чтобы выплавить больше стали, – здесь выковывается и новое социальное понимание рабочей солидарности.

Еврейский поэт послеоктябрьской эпохи, Тейф уже не знал черты оседлости, в его стихах звучат слова о невиданных дотоле просторах: «Моя страна – простор рассветный, широкий деревенский пляс».

Можно ли, однако, утверждать, что у Тейфа были готовы ответы на все вопросы и творчество его окрашивалось в одни лишь светлые тона? Думать так было бы заблуждением. В первые десятилетия советской эпохи шла ожесточенная борьба не только на том плацдарме, где противниками выступали классы и социальные слои, не только в таких широкоохватных областях, как идеология и быт, но и в таинственных глубинах души человека. Тем не менее, если рассматривать творчество поэта в общем, можно сказать, что шел он вместе с временем, вместе с национальной средой, которая быстро и решительно преобразовывала свою жизнь на социалистической основе.

Творческим итогом работы М. Тейфа в литературе в период от завершения гражданской войны до начала Великой Отечественной явился сборник под названием «Стихи и поэмы». Это была первая книга поэта. Она включала много произведений, к моменту выхода сборника давно уже шагнувших с газетной полосы и журнальной страницы в массы читателей.

В основной фонд советской еврейской поэзии вошли к тому времени поэма «Виолончель» – о богатстве внутреннего мира советского человека начала 30-х годов, а также такие, например, стихотворения, как «Мои сестры», «Полесье», «Беларусь».

В годы Великой Отечественной войны мастерство Моисея Тейфа продолжало крепнуть. Будучи фронтовым артиллерийским старшиной, поэт жил неотлучно от солдат, вволю наслышался их рассказов, песен, шуток и прибауток. Он знал окопный быт, был свидетелем героизма молодых, полных жизни людей во имя победы. Типичный герой его лирики военных лет – солдат-фронтовик, настоящий труженик войны, сам непосредственно прошедший сквозь огонь и воду утрат и побед.

Опыт подсказывал Тейфу, что теме войны, преисполненной глубокого драматизма, больше всего соответствует жанр баллады. Ведь мотивы верности и самопожертвования, тоски по близким, преодоления препятствий, как и картины природы и боев, составляют тот сюжетный круг, который испокон веков характерен для возвышенного стихотворного повествования. Тейф создает большой цикл превосходных баллад и коротких поэм. В его книге «Избранное» (Москва, 1958) мы находим такие из них, как «Внук музыканта», «Старшина», «Чудо-яблочко». Советские люди, герои этих произведений, сражаясь, умели возвести простые будни боя до высот революционной романтики. В балладе «Внук музыканта» Тейф мастерски строит сюжет посредством диалога:

 
– Слушай, сержант,
Ты музыкант?
– Да, генерал!
– На чем ты играл?
Ты кларнетист?
– Нет, генерал!
– Ты тромбонист?
– Нет, генерал!
– И не флейтист?
– Нет, генерал!
– На чем ты играешь, солдат?
– Мой инструмент – автомат!
– А до войны?
– Был скрипачом.
– Так собери музыкантов скорей.
Завтра мы наступленье начнем.
Мало мне музыки батарей.
 

(Перевод С. Гудзенко)

О роли музыки в творчестве Тейфа следовало бы написать подробнее. Будущий исследователь, наверно, заметит, что речь здесь должна идти не только о музыке как элементе фабулы. У Тейфа, как и у других еврейских поэтов, живших и творивших на земле Белоруссии (у Кульбака, Харика), строка поется, стихотворный образ выполнен в одинаковой степени словом и звуком.

Мы вспоминаем, что в поэмах Тейфа 30-х годов («Романтическая ночь», «Виолончель»), как в волшебных сказках, не переставала звучать музыка; музыка сопровождает нас и при чтении его произведений последующих десятилетий.

Незадолго до кончины М. Тейф создает цикл «Любите поэтов», в котором предельно ясно выражены его взгляды на поэтическое мастерство, на личность поэта. Опытный мастер воздает хвалу короткому стиху: «Короткий стих! Короткий стих! Кристалловидная порода…» И о поэтическом слове:

 
…И если слезы жгут – пора!
Готово Слово.
Да, поверьте,
С огнем – опасная игра,
Со Словом – смерть или бессмертье.
 

(Перевод Ю. Мориц)

60-е годы, последние годы жизни, были, можно сказать, его «болдинской осенью». Один за другим рождались такие шедевры, как «Возле булочной на улице Горького», «Переулок Гитки-Тайбы», «Анна Франк», цикл «Пою тебя, Эстерл», поэма «Песнь о братьях»…

Поэма «Песнь о братьях», давшая название этой книге, – произведение яркой антивоенной, антифашистской направленности – воспевает подлинный гуманизм, немыслимый без готовности к самопожертвованию во имя человечного и прекрасного. «Песнь о братьях» не только одно из лучших произведений Тейфа, оно очень характерно для него, как для поэта лирического. На высокой трагической ноте завершается повествование о городе, в судьбе которого вдруг обозначился роковой поворот: жизни всех в нем живущих могут оборваться в одно мгновение от взрыва снарядов военной поры, лишь сегодня, через много лет после войны обнаруженных. Город спасен, но те, кто его спас, при этом погибли. Потрясенные люди несут тела погибших. В последних строках поэмы смысл того, что хотел сказать поэт: «человек человеку – брат» написано на траурных лентах.

Быть может, это прозвучит преувеличением, но Тейф в этой поэме, находясь, как мне кажется, в русле блоковской традиции, по-своему трансформирует как бы освящающий революцию образ Христа из поэмы Александра Блока «Двенадцать»: образы из библейской мифологии – старик, волк, овца и ребенок – у Тейфа как бы предвестники грядущего мира между людьми, между народами. Их присутствие среди несущих тела погибших во имя спасения жизни призвано подчеркнуть, что подвиг, совершенный героями поэмы, священен.

Тейф – поэт романтического склада. Как писала «Литературная газета», «его довоенные лирические поэмы и баллады и недавние произведения „Песнь о братьях“ и „Чудо-яблочко“ проникнуты… романтизмом. Но романтизм Тейфа неразрывно связан с реальной советской действительностью. Тейф испытал и отразил в своем творчестве и величие и суровость эпохи».

Литературное наследие Моисея Тейфа освоено далеко не полностью. Немало его стихов еще ждут своего переводчика.

Тейф любил говорить, что блажен тот поэт, который оставил после себя хотя бы одну-единственную строку, которую запомнят потомки. Думая о вкладе еврейской поэзии в многонациональную советскую поэзию, я нахожу в этом вкладе немало строчек Моисея Тейфа.

Арон Вергелис

Стихотворения и баллады

1919 год
Пер. И. Френкель

 
Мамы в добрый час породили нас,
Не в палатах, а в болотах наша жизнь зажглась…
 
 
Мы из тех ребят, что не ждут наград,
Жарко любят, твердо верят, честью дорожат.
 
 
Броневик – сюда, броневик – туда,
Враг подходит, но восходит красная звезда.
 
 
Я, на страх врагам, сам достал наган,
Дайте, дайте мне винтовку, я не мальчуган!
 
 
Город наш в дыму. Город наш в огне.
Как стекло в плавильной печи, небо в вышине.
 
 
Мальчик словно птенчик, не залатан френчик,
На посту у трибунала Янкелэ Рубенчик.
 
 
Сытые семейки, прячьтесь под скамейки!
На улицу, на улицу, хлопцы из ячейки!
 
 
Скоро, скоро ночь пройдет, скоро рассветет,
Я поеду вместе с вами на коне в поход.
 
 
Поскачу я с вами, напишу я маме:
«Твой сынишка полюбил ураган да пламя!»
 
 
Мамы в добрый час породили нас,
Комсомольцы минской роты, слушайте приказ!
 

1920

11 июля 1920 года[1]1
  День освобождения Минска от белополяков.


[Закрыть]
Пер. Р. Сеф

 
Уж как первый разведчик показался вдали.
Стало на улице людно.
Уж как первый разведчик ворвался в пыли,
К нему протолкнуться трудно.
 
 
Уж как первый разведчик спрыгнул с седла —
Гул в толпе, как по лесу ветер.
И люди воскликнули: жизнь пришла!
И обрадовались, как дети.
 
 
Сказал я матери:
– Я подрос,
Я пойду воевать под знамена.
А мать ответила:
– Молокосос,
Иди собирай патроны…
 

11 июля 1920 г.

Ленин – это мы
Пер. Р. Сеф

Владимир Ильич болен…

Из газет

 
Звонче,
Колокол
Свободы!
Через толщу тьмы
Мы идем борцам на смену,
Ленин – это мы.
 
 
Пусть услышат
Все, кто с нами,
Кто душой прямы:
Мы спасаем
Мир от горя,
Ленин – это мы!
 
 
Загуди
Металлом звонким,
Разбуди умы!
Мы – свобода,
Мы – спасенье,
Ленин – это мы!
 

Апрель 1923 г.

Бессмертные имена
Пер. Н. Леонтьев

 
Бессмертные люди,
Бессмертные годы,
Сыны грозовой непогоды.
 
 
Куда ни пойду
И куда ни поеду —
Ведут имена их по верному следу.
 
 
В их сильных руках
И теперь знамя вьется,
От Волги до Темзы их песня несется.
 
 
Нет, мы не забудем
В минуты печали,
За что отвечали, что нам завещали.
 
 
Друзья, нам беспечными
Быть не годится:
Сумеем мы хлеба куском поделиться,
 
 
И вскинуть, как прежде,
Винтовку на плечи,
И вражеским полчищам выйти навстречу.
 
 
Суровая юность
Моя огневая!
Тебе эту песню свою запеваю!
 

1925

Беларусь
Пер. Р. Сеф

 
Колокольцы под дугою пляшут.
«Калi ласка», – слышится привет.
Край родной – покой лесов и пашен,
Колыбель невозвратимых лет.
 
 
Предки жили тут, с судьбою ссорясь,
Здесь мой дед навек в земле почил,
После смерти деда только горе
Мой отец в наследство получил.
 
 
И когда спускается все ниже
Полог предзакатной тишины,
Дедушку я вновь так ясно вижу, —
Он идет ко мне с Березины.
 
 
Где-то здесь, в какой-то ближней роще,
Где луна деревья сторожит,
Под могильным холмиком заросшим
Старенькая бабушка лежит.
 
 
У нее учился я когда-то
Постигать земли родимой грусть,
Узнавать по вышивке заката
И любить родную Беларусь.
 

1928

Мои сестры
Пер. Г. Абрамов

 
Посмотришь: одно загляденье,
Каждая – ангел земной,
Но начинается землетрясенье,
Когда они схватятся между собой.
 
 
     Одну зовут Баше,
     Другую – Маше,
     Третью – Стэре,
     Четвертую – Мэре,
     Пятую – Рохе,
     Шестую – Брохе.
 
 
Шестеро – ни меньше, ни больше.
И это, думаете, у папаши вся семья?
Так вы ошибаетесь: есть еще Мойше —
Их младший брат, а это – я.
Кричит старик: – Девки, не шумите!
Когда вашему гвалту настанет конец?!
Пора вам, чертовки, замуж выйти,
Пора вам, плутовки, под венец! —
Сестры хохочут, ходят парами
И, как подковами, каблуками стучат.
Вваливаются в дом влюбленные парни
И целый вечер за столами торчат.
И парней толкает под бок папаша:
– Ни костей, ни мяса, ни жил!
Тоже мне мужчины! Где мускулы ваши?
Тощие петухи… чтоб я так жил!
Ну, выпьем, что ли? Лэхаим! Лэхаим![2]2
  Лэхаим – жизнь. Здесь: «За здравие!»


[Закрыть]
Желаю кучу наследников вам,
Плодясь, мы свой древний род умножаем —
Кехойл ал сфас гаям![3]3
  Как песок на берегу моря (древнееврейское).


[Закрыть]
Когда смеются мои сестрицы,
Качается весь дом;
Пляшут – трещат половицы:
Не дом, а Содом!
 
 
     Одну зовут Баше,
     Другую – Маше,
     Третью – Стэре,
     Четвертую – Мэре,
     Пятую – Рохе,
     Шестую – Брохе…
 
 
Шестеро – ни меньше, ни больше.
И это, думаете, у папаши вся семья?
Так вы ошибаетесь: есть еще Мойше —
Их младший брат, а это – я.
 

1929

Полесье
Пер. И. Гуревич

 
Спросил я коваля Аврома,
Так спросил я:
– Не откажите, тесть любезный,
Растолкуйте —
Как в вашей глухомани,
В округе ржавых топей,
Где множество озер,
Давно заросших,
Сквозь ветви видят небо
Да слышат только крики
Диких уток, —
Как в этих дебрях
Люди объявились —
Бородачи,
Дубы в болотных сапожищах…
 
 
Ох, и смеялся же папаша Рохл-Лэйи,
Ой, хохотал же он:
Зятек, мол, озадачил!
И, поразмыслив,
Он ответил,
Так ответил:
– Произошло оно
В дни сотворенья мира.
Когда господь
Свои великие затеи
Со всякой всячиной благополучно кончил,
Увидел он вдали
С десяток бедняков, —
Ну, нищета!
Ну, голодранцы! —
Бледны,
Измучены,
Толкутся с жалким скарбом,
Никак найти себе пристанища не могут…
И сжалился господь,
И на воздушном шаре
Спустил в Полесье их,
Вот в самый этот угол:
«Здесь, бедняки, вам жить —
И с плеч долой забота!
Клянусь,
Достались вам счастливые болота!..»
 
 
Спросил я коваля Аврома,
Так спросил я:
– А отчего тут девушки
Смуглы,
Стройны и тугогруды?
 
 
Ох, и смеялся же папаша Рохл-Лэйи,
Ой, хохотал же он:
Зятек, мол, озадачил!
И, поразмыслив,
Он ответил,
Так ответил:
– Я думаю,
С того, что в глухомани нашей
Ступают ноги по земле любовно, —
Вот почему земля нам благодарна,
И обиды
Не знают поросли зеленые, взрастая, —
Трава тут сочная, высокая, густая…
 

1933

У мартеновских печей
Пер. А. Найман

 
Сталь в гневе ищет к желобу пути,
Мартены
Алый рот кривят в усмешке.
Я – сталевар.
Один из тридцати.
Здесь нужно торопиться,
Но без спешки.
 
 
За ломом лом снует,
Мартен дразня;
Расплавленную массу
Пламя лижет.
Сейчас,
Кипя,
Промчится близ меня
Поэзия —
Такой ее я вижу.
 
 
Поток,
Сияньем
Лампы ослепив,
Течет;
Кран мостовой пространство режет;
В углу
О чем-то тихо шепчет шкив,
Сквозь злой и грозный пробиваясь скрежет.
 
 
Что это?
Дальний гром грядущих гроз?
Иль сотни топоров врубились в скалы?
В себе —
От стоп и до корней волос —
Стихов неясных
Слышу я начала…
 
 
И вдруг:
«Ну что ж! Подыскивай слова,
Поэт! —
Над ухом голос раздается. —
Но закатай-ка прежде рукава,
А не валяй поэму как придется».
 
 
Запущен был с утра мартен шестой,
Как говорится – трудовые будни.
Внезапно
Поднял он скулеж и вой
И непрерывно «квакал» до полудня.
 
 
А в три часа раздался треск:
В печи,
На стенке справа,
Показались дыры,
И на пол стали падать кирпичи.
– Братишки! – крик раздался бригадира. —
 
 
Скорей!
Еще успеем заложить!..
– Э, нет! Не наше дело, лезьте сами,
А нам еще не надоело жить…
– Ударников зови…
– Не шутит пламя…
 
 
Тут мы втроем:
Я (то есть Гирш Барбой)
И два моих товарища по смене
Кричим:
– Не трусь! Мартен дает нам бой,
А мы – поставим латку на мартене.
 
 
Держи кирпич!
Скорей дай глину мне!.. —
Нам тридцати всего секунд хватило,
И вот уж нет той трещины в стене,
Притом в печи не стало меньше пыла.
 
 
Вон там она,
Последняя в ряду,
От всех ее теперь я отличаю.
Ну, на сегодня всё – гудок, иду.
Вот так, поэт! Давай-ка выпьем чаю…
 

1933

Из цикла «Фабричная лирика»
Пер. А. Найман

 
Мне весело, – и расцветает
Весенний сад под вой пурги,
Простор, как друг, меня ласкает
И снегом жжет мои шаги.
 
 
Мне весело: шатер лазурный,
Гори! На улице тепло,
Огонь сметает пляской бурной
Былую ненависть и зло.
 
 
Печаль не рыщет по задворкам,
Вскипает радость на ветру —
И скольким новым алым зорькам
В сосновом вспыхивать бору!
 
 
Тоска, ты траурные ленты
В венок вплетаешь не для нас.
Моя страна – простор рассветный,
Широкий деревенский пляс.
 

 
По-вешнему впервые осветило
Сегодня солнце крыши, окна, стены;
Почувствовал я в каждой жилке силу,
Когда мы шли из цеха после смены.
 
 
Оно при всех, не опасаясь сплетен,
Ласкало мне колени и запястья;
Уже не говорят, ни что я бледен,
Ни что устал, – я не скрываю счастья.
 
 
В весенний синий воздух струйки пота
С груди уносит ветра дуновенье,
Не спрашивая, как зовут и кто ты.
О ветерок – мое отдохновенье!
 
 
Хвала весне,
Стоящей на пороге;
Сиянию,
Промывшему оконца;
Чернеющей растаявшей дороге,
От фабрики меня ведущей к солнцу!..
 

 
По шумным улицам, усталый,
Иду с работы каждый день:
В рукав влетает ветер шалый,
До двери провожает тень.
 
 
Вхожу, и комнате по вкусу
Мои усталые шаги;
На гвоздь – промасленную блузу
И кепку, в угол – сапоги,
 
 
Плескаюсь полчаса под краном
И пиво из бутылки пью,
И вечер голубым туманом
Вползает в комнату мою…
 
 
Когда последнее взмывает
Сирены заводской «ду-ду»
И город окна зажигает,
Я вновь на улицу иду.
 
 
О ветер, легкие продувший,
Усталость высоси из жил,
Чтоб завтра утром, отдохнувший,
Я на работу вновь спешил!
 

1933