Текст книги "Мучительные перевоплощения Симэнь Нао"
Автор книги: Мо Янь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава 5.
Симэнь Бай допрашивают о выкопанных драгоценностях.
Осел устраивает переполох во время допроса и прыгает сквозь ограду.
Я радовался подковам и многочисленными похвалами в свой адрес, а мой хозяин – разговору с председателем округа. Хозяин и осел – Лань Лянь и я – мы радостно бежали золотыми осенними лугами. Это были самые счастливые мгновения моей ослиной жизни. Действительно, разве не лучше ли быть ослом, которого все любят, чем чувствовать себя неудачником в человеческой шкуре? Вот как раз об этом и написал твой, Цзефан, названный брат Мо Янь в своей пьесе «Записки о черном осле»:
Как легко с подковами
Бежать, словно ветер, по дороге!
Осел из рода Симэнь,
счастливый и свободный,
Никчемное прошлое забыв,
Голову поднимает
и ревет в небо:
И-а, И-а, И-а!..
Когда мы добрались на край села, Лань Лянь сорвал на обочине дороги пучок травы и желтые полевые хризантемы, чтобы сплести из них венок и украсить мою голову. Там мы натолкнулись на ослицу каменщика Хан Шаня, живущего на западной окраине деревни и его дочь Хан Хуахуа. Ослица была навьючена двумя овальными корзинами: в одной лежал малыш в шапке из кроличьей шкурки, во второй – белый поросенок. Лань Лянь завел разговор с Хуахуа, а я и ослица смотрели друг другу в глаза. Люди общаются словам, а мы – другим способом, основанном на запахе, движении тела и врожденных инстинктах. Из короткого разговора мой хозяин узнал, что Хуахуа, вышедшая замуж за человека из дальнего села, наведывалась в родительский дом по случаю шестидесятилетия матери и теперь возвращалась домой. Малыш в корзине был ее сыном, а поросенок – подарком для родителей мужа. В те времена было принято дарить друг другу домашних животных, например, поросят, ягнят или цыплят, а госорганы давали в награду за заслуги даже жеребят, телят или ангорских кроликов. Слушая разговор, я сделал вывод, что отношения моего хозяина с Хуахуа не были обычными, потому что вспомнил, что в те времена, когда я еще жил как Симэнь Нао, Лань Лянь пас коров, а Хуахуа – овец, поэтому они, наверняка, кувыркались на лужайках. Да, по правде говоря, у меня не было желания вникать в их дела. Как здорового осла меня больше всего интересовала ослица, стоящая передо мной, навьюченная корзинами с малышом и поросенком. Она была старше меня. Если судить по глубокой впадине на лбу, скорее всего, ей было лет пять-семь. Конечно, и она легко оценила мой возраст. И даже не думай, что я считал себя самым умным на свете ослом потому, что был перевоплощением Симэнь Нао, хотя... некоторое время я придерживался даже такой крамольной мысли, ведь и она могла оказаться перевоплощением какой-нибудь знаменитости. Ведь в начале, когда я родился, моя шерсть была серой, и, с течением времени, окрас становился все чернее и чернее, без чего мои копыта уже не поражали своей яркостью. А она же до сих пор была серой, стройной, с прелестными чертами лица и совершенными зубами, а когда приблизилась ртом ко мне, я почувствовал от её губ и зубов аромат соевого жмыха и пшеничных отрубей. Я даже заметил, что она возбуждена, и внутри пылает от любовной жажды и готова мне отдаться. Ее страсть передалась и мне, и я почувствовал непреодолимое желание вскочить на нее. Но тут хозяин спросил:
-В вашем селе тоже началась свистопляска вокруг кооператива?
-А разве может быть по-другому, если уездный председатель тот же самый? – неторопливо ответила Хуахуа.
Я даже не заметил, как вдруг оказался сзади ослицы, а, может, это она сама проявила инициативу и подставилась под меня. Запах её страсти стал еще сильнее, и когда я вдохнул его, то почувствовал, будто в горло влилось крепкое вино. Я невольно поднял голову, оскалил зубы и перестал дышать ноздрями, чтобы удержать в себе тот возбуждающий запах, чем успешно довёл ослицу до экстаза. В тот же момент моя черная дубинка, доблестно вытянувшись, забилась о мой живот. Такая возможность случается один раз в жизни. Появляется и сразу исчезает. Но когда я приподнял вверх передние ноги, чтобы запрыгнуть на ослицу, то увидел навьюченные на неё корзинки с сонным ребенком и хрюкающим поросенком, поэтому, если бы я взгромоздился на ослицу своими только что подкованными копытами, то мог бы навлечь смерть на эти два создания. В этом случае я, осел из рода Симэнь, навсегда остался бы в аду без надежды на любое последующее перевоплощение. Пока я так раздумывал, хозяин дернул уздечку, и мои передние копыта упали на землю. Громко вскрикнув, Хуахуа торопливо отвела ослицу от меня на безопасное расстояние.
– Мой отец говорил мне, что сейчас у нее течка, и что надо быть осторожной, но я напрочь всё забыла, – сказала Хуахуа. – Он говорит, что прежде всего надо остерегаться ослов Симэнь Нао. Представляешь, покойника Симэнь Нао уже несколько лет нет на свете, а отец всё еще думает, что ты – его наемный работник, а твоего осла считает ослом Симэнь Нао.
– Это лучше, чем считать этого осла перевоплощением самого Симэнь Нао, – засмеявшись, сказал хозяин.
Его слова ошеломили меня. Неужели он знает мою тайну? А если знает, что его осел – на самом деле его перевоплощенный хозяин, то это мне во вред или на пользу?
Багровое солнце вот-вот должно было спрятаться за горизонт, и Хуахуа стала прощаться с моим хозяином.
– Брат Лань, поговорим в другой раз, – сказала она. – Надо идти, потому что отсюда до дома пятнадцать ли…
– А что, твою ослицу вечером к родителям не отведешь? – озабоченно спросил хозяин.
Хуахуа улыбнулась и тихим голосом ответила:
– Она очень умная. Когда я ее досыта накормлю и напою, то сниму с нее уздечку и она сама побежит обратно домой. Как всегда.
– А зачем ты снимаешь с нее уздечку? – спросил хозяин.
– Боюсь, чтобы плохие люди не поймали и не забрали с собой. Уздечка мешает бежать, – ответила Хуахуа. – Если же вдруг натолкнется на волка, с веревкой она не сможет убежать от него.
– Послушай, – сказал хозяин, потирая подбородок. – Может, я провожу тебя?
– Спасибо, не надо, – ответила она. – Лучше как можно скорее возвращайся в деревню, потому что там вечером будет театральная постановка.
Хуахуа обернулась и погнала ослицу вперед, но через несколько шагов остановилась и, оглянувшись, добавила:
-Брат Лань, мой отец хочет посоветовать тебе, что не стоит быть упрямым, а лучше идти нога в ногу с другими людьми.
Хозяин молча покачал головой, а потом, взглянув на меня, сказал:
– Пойдем, дружище! Я знаю, о чем ты думаешь. Из-за тебя и я чуть не попал в беду. Так что, может, лучше тебя кастрировать у ветеринара, как ты думаешь?
Лишь только я услышал эти слова, на меня налетела такая волна страха, что я задрожал всем телом, а мошонка моя сжалась. «Хозяин, никогда этого не делай!» – хотел закричать я, но мои слова застряли в горле, а наружу вырвался лишь невнятный рев.
Мы шли по главной улице деревни и мои подковы, наступая на булыжники, издавали гулкие ритмичные звуки. Я думал о разном, но в моей голове то и дело всплывали воспоминания об очаровательных глазах и нежных губах красивой ослицы, а возбуждающий запах ее желания доводил меня до исступления.
Но мой предыдущий человеческий опыт, в конце концов, сделал из меня необычного осла. Неожиданные события человеческой жизни все еще привлекали к себе мое внимание. Я увидел, как группы людей куда-то бегут, и из их разговоров узнал, что во дворе Симэнь Нао, а теперь управления села и конторы кооператива и, конечно же, моего хозяина Лань Ляня и Хуан Туна, в кувшине из грубого фарфора выставлены драгоценности, обнаруженные во время строительства открытой сцены для театральных представлений. Я моментально представил себе озадаченных людей, ослеплённых блеском драгоценностей, и внезапные воспоминания Симэнь Нао потушили любовные порывы осла из рода Симэнь к ослице. Я что-то не мог вспомнить, что когда-нибудь закапывал там серебро, золото и ювелирные изделия; мы спрятали тысячу серебряных монет в хлеву для скотины, а также золото в тайнике в стене дома, но все это добро уже забрал комитет беднейших крестьян во времена земельной реформы. В связи именно с этим моя жена, Симэнь Бай, тяжело пострадала.
... Сначала Хуан Тун, Ян Ци и другие по личному приказу Хун Тайюэ заперли Бай, Инчунь и Цюсян в одной комнате для допроса. Меня они держали в другом помещении, поэтому я не видел сцены допроса, но мог слышать голоса оттуда.
«Говори, где Симэнь Нао спрятал серебро, золото и драгоценности! Говори!»
Я слышал свист плетки и стук палки по столу. Слышал, как кокетливая негодница Цюсян кричит сквозь слезы: «Сельский председатель, начальник милиции, добрые люди и братья, я из бедняков, в доме Симэнь Нао меня кормили только отрубями и гнилыми овощами, и никогда не считали за человека. Когда Симэнь Нао насиловал меня, Симэнь Бай держала меня за ноги, а Инчунь – за руки».
«Это ложь!» – возражала Инчунь.
Было слышно, что дело дошло до драки между ними и что их разняли.
«То, что она сказала, – полное враньё!» – защищалась Симэнь Бай.
«У них мне жилось хуже, чем свинье или собаке! Братья! Добрые люди! Я вытерпела столько всего! Я принадлежу к вашему классу, я – одна из ваших сестер, вы спасли меня из моря беспросветности, поэтому я никогда не забуду вашей доброты и хотела бы отблагодарить вас тем, что саму вырву мозг из головы Симэнь Нао, а также его сердце и печень для закуски к вашему вину... Вы только подумайте: зачем им показывать мне, где спрятали свои сокровища? Братья по классу, услышьте мои доводы!» – слезно умоляла Цюсян.
Что же касается Инчунь, то она не плакала и не устраивала сцен, а повторяла одно и то же: «Я тружусь целыми днями, ухаживаю за детьми, а о других делах ничего не знаю».
И это была правда, они обе не знали, где спрятаны домашние накопления; об этом было известно только мне и Симэнь Бай. Ведь доверять можно только жене, а не любовницам. Но Симэнь Бай держала язык за зубами, и когда на нее надавили, она сказала: «Наш дом пустой, но людям кажется, будто в нем полные сундуки серебра и золота, а на самом деле мы уже давно еле-еле сводим концы с концами. Если и оставалась какая-то наличность, то к ней он меня не допускал».
Я догадываюсь, с какой ненавистью она пронизывала своими большими пустыми глазами Инчунь и Цюсян. Я знал, что она презирает Цюсян, но Инчунь-то появилась в доме вместе с ней, как служанка, а сухожилия всегда остаются вместе даже и с переломанными костями! Это ведь Симэнь Бай предложила Инчунь войти в семью и стать моей любовницей, чтобы таким образом продолжить наш род. В свою очередь, Инчунь оправдала такое доверие и за последние годы родила близнецов – Цзиньлун и Баофэн. А вот в том, что я привел в дом Цюсян, виновата только моя чрезмерная беспечность. Так как жизнь складывалась хорошо, я почувствовал головокружение от успехов. И если у довольного жизнью пса поднимается хвост, то у мужа – член. Конечно, я был сердит на эту маленькую волшебницу за то, что она постоянно строила мне глазки и соблазняла меня своими грудями, а я не святой, так что однажды мне не удалось сдержать искушения. По этому поводу моя жена в гневе высказалась: «Конечно, это ты – глава семьи, но если дело и дальше так пойдет, то ты попадешь в лапы этой ведьмы!». Поэтому когда Цюсян говорила, что Симэнь Бай держала ее за ноги, когда Симэнь Нао насиловал ее, она нагло и беззастенчиво врала. Это правда, что Симэнь Бай поколачивала ее, но так же она относилась и к Инчунь.
В конце концов, Инчунь и Цюсян былы освобождены, и сквозь зарешеченное окно комнаты, в которой меня заперли, я видел, как они обе выходили из главных дверей дома. Хотя у Цюсян были растрепанные волосы и грязное лицо, в ее глазах, непрерывно бегающих туда-сюда, светилась радость. А вот крайне встревоженная Инчунь неслась прямо к западному крылу дома, откуда доносился хриплый плач Цзиньлуна и Баофэн. Мой сынок, моя доченька! Я мысленно рыдал, потому что не знал, что же такое плохое я сделал и какие небесные принципы нарушил, и за что я обрёк на страдания не только себя, но и жену Симэнь Бай и собственных детей. А еще я вспоминал о сотнях тысяч землевладельцев в селах по всей стране, с которыми боролись и сводили счеты, выметая словно мусор из своих домов и разбивая до крови их «собачьи головы». Неужели они совершили столько преступлений и заслужили такую кару? Всюду царило неизбежное зло, неуклонное, как вращение Земли и смена дня и ночи, и если голова Симэнь Нао еще держалась на шее, то лишь благодаря защите предков. Во времена такой общественной морали сохранить жизнь мог только счастливый случай, и требовать чего-то большего было бы чистой наглостью.
И все-таки я переживал за Симэнь Бай. Потому что, если она не выдержит издевательств и выдаст место, где спрятаны домашние драгоценности, то это не только не уменьшит моей вины, а, наоборот, окончательно приговорит меня к гибели. «Симэнь Бай, верная моя жена! Ты – умная, рассудительная женщина и в такую решающую минуту ты не должна ошибиться!».
Рядом, охраняя меня, стоял милиционер, Лань Лянь, мой бывший наемный работник, который своей спиной заслонял окно, но я слышал, что в центральной части дома снова начался допрос, но на этот раз гораздо более жесткий. Оглушительные крики, свист кнута и удары дубинки по столу и спине жены укалывали меня в самое сердце и пугали неожиданными последствиями.
«Говори, где спрятаны ваши сокровища!..».
«У нас нет никаких сокровищ...».
«Да ты действительно очень упрямая!.. Кажется, она не признается, даже если мы ее хорошенько отлупцуем», – раздавался голос вроде бы Хун Тайюэ.
Затем наступила минута тишины, а потом послышалось завывание Симэнь Бай, от которого у меня волосы на голове стали дыбом. Я не мог догадаться, какими пытками надо подвергать женщину, чтобы она так неистово выла.
«Скажешь или нет?!.. Если не скажешь, то еще получишь!»
«Скажу... скажу...».
Казалось, будто с моей груди свалился тяжелый камень. – «Ну что же, говори. В конце концов, два раза не умирать. Уж лучше мне погибнуть, чем тебе страдать из-за меня», – подумал я.
«Говори, где спрятаны сокровища?!..»
«Они спрятаны... спрятаны в храме Бога земли на востоке села, в храме Гуань-ди на севере села, в лотосовом пруду и в коровьем животе... Поверьте же!!!
Я действительно ничего не знаю, потому что таких сокровищ нет! Во время первого этапа земельной реформы мы отдали вам всё наше имущество!».
«Симэнь Бай, ты еще имеешь наглость насмехаться над нами!».
«Отпустите меня, я в самом деле ничего не знаю!».
«Тащите ее на улицу!» – прогремел суровый приказ того, кто, возможно, сидел в моем любимом кресле из красного дерева. Рядом с креслом стоял квадратный стол на четырех человек с канцелярскими принадлежностями – кисточкой для письма, ручкой, мраморной чернильницей и бумагой. На стене за столом висела картина с пожеланием долголетия, а за ней, в промежутке между двумя стенными перегородками, хранилось сорок серебряных слитков, каждый весом в два с половиной килограмма, двадцать золотых слитков, каждый весом пятьдесят граммов, и все ювелирные украшения Симэнь Бай. Я видел, как два милиционера вывели ее на улицу. Она была со спутанными волосами, в рваной одежде и вся мокрая, то ли от крови, то ли от пота.
Мои руки были завязаны веревкой крест-накрест за спиной, как у Су Циня, и я мог только ударить головой об зарешеченное окно и заорать: «Не убивайте ее!».
Потом, на допросе, я сказал Хун Тайюэ: «Слушай, ублюдок с погремушкой в руках, отброс общества – даже одна ниточка на моей ширинке ценнее, чем ты! Увы, но судьба отвернулась от меня. Я попал в ваши руки – руки сельской гопоты. И идти против воли небес я не могу. Но это только вам кажется, что я в вашей власти».
Засмеявшись, Хун Тайюэ сказал: «Вот и хорошо, что ты кое-что понял. Да, я, Хун Тайюэ, – действительно отброс общества, и если бы не коммунистическая партия, я, возможно, позвякивал бы и дальше медными кольцами на погремушке до конца своей жизни. Однако теперь судьба отвернулась от тебя, а улыбнулась нам, беднякам. Подняла нас на поверхность. Сводя счеты с вами, мы возвращаем себе то, что нам принадлежит. Я уже сотню раз повторял тебе самую главную мысль, что не ты, Симэнь Нао, кормил батраков и арендаторов, а, наоборот, они кормили тебя и всю твою семью. Укрытие драгоценностей – это тяжкое преступление, но если ты согласишься передать их нам, то, естественно, мы готовы отнестись к тебе великодушно».
На что я ответил: «Я в одиночку прятал деньги и ценности, никто из женщин не имеет к ним никакого отношения. Я знал, что женщины ненадежны, ведь достаточно на них накричать, стукнув кулаком по столу, и они мигом выдадут тайну. Я готов передать вам все сбережения, за которые можно купить даже артиллерийскую пушку, но это если ты пообещаешь отпустить Симэнь Бай и не создавать неприятностей Инчунь и Цюсян, потому что они ничего не знают».
Хун Тайюэ сказал: «Будь спокоен, мы сделаем всё в соответствии с государственной политикой».
«Ладно, тогда развяжите меня».
Милиционеры недоверчиво посмотрели на меня, потом на Хун Тайюэ. А тот, снова улыбнувшись, сказал: «Они опасаются, что ты решишься на глупый поступок, как загнанный в угол зверь».
Я усмехнулся. Хун Тайюэ лично развязал веревку на моих руках и даже протянул мне сигарету. Я взял ее занемевшими пальцами и сел в свое любимое кресло из красного дерева, охваченный глубоким отчаянием. Потом, подняв руку, сорвал картину и сказал милиционерам: «Разбейте стену прикладами!».
Присутствующие были поражены видом и количеством добываемых из стены ценностей, и в их глазах я прочитал всё, о чем они думают. Каждый из них хотел бы присвоить такое богатство, каждый сразу же начал мечтать, что вот если бы эту комнату как-нибудь образом передали ему, а он бы случайно наткнулся на эти драгоценности...
Воспользовавшись тем, что они стояли загипнотизированные видом золота и серебра, я нащупал револьвер, спрятанный под креслом, и выстрелил один раз в кафельный пол. Пуля отскочила и рикошетом ударилась о стену. Милиционеры один за другим попадали на пол. И только ублюдок Хун Тайюэ стоял невозмутимо, показывая своё мужество. Я сказал: «Хун Тайюэ, ты понял? Если бы я целился в твою голову, то сейчас бы ты лежал на земле, как мертвая собака. Но я этого не сделал, ни в кого из вас не целился, потому что ни к кому не испытываю ненависти. Если бы не вы боролись со мной, то кто-то другой боролся. Такие сейчас времена. Всем богатым людям выпала горькая судьба. Вот почему я не нанес никому из вас ни малейшего вреда».
«Ты очень правильно выразился, – сказал Хун Тайюэ. – Ты понял самое главное, почувствовал общую обстановку в обществе, так что как человека я тебя вполне уважаю, готов выпить с тобой по чашке вина и даже побрататься. Но как представитель революционных масс я не смогу жить с тобой под одним небом и должен тебя уничтожить. Причина не в моей личной неприязни, а в классовой ненависти. Если бы ты, представитель класса, обреченного на полную ликвидацию, убил меня, я стал бы мучеником революции. После этого наша власть застрелила бы и тебя, превратив в мученика контрреволюции».
Я захохотал и хохотал так, что на глазах выступили слезы. Потом я сказал: «Хун Тайюэ, моя мать верила в Будду, и я за всю свою жизнь не убил ни одного живого существа, чтобы не огорчать её. Мать рассказывала мне, что будет страдать на том свете, если после ее смерти я убью кого-то или что-то. Поэтому если ты хочешь стать мучеником, найди себе кого-то другого. Что же до меня, то я прожил немало лет. И готов умереть. Но моя смерть не будет иметь никакого отношения к вашим так называемым классам. Я накопил богатство благодаря уму, трудолюбию, бережливости и удаче, и никогда не думал присоединиться к какому-то классу. Смерть не сделает меня мучеником. Я чувствую, что эта жизнь становится беспросветной и невыносимой своей душной атмосферой. Я не понимаю многое, это меня подавляет, а потому смерть кажется мне лучшим выбором». – Я приставил дуло револьвера к виску и добавил: « В загоне для животных закопан кувшин с тысячью серебряных долларов. Но, извините, сначала вам придется покопаться в дерьме, пропитаться его вонью, и только потом выкопанные деньги окажутся в ваших руках».
«Ничего страшного, – ответил Хун Тайюэ. – Чтобы добыть тысячу серебряных долларов, мы готовы не только копаться в дерьме, но и бегать и кататься по нему. И я не советую тебе укорачивать себе жизнь. Возможно, мы что-то придумаем, чтобы ты увидел, как мы, бедные крестьяне, гордо встали на ноги, как стали хозяевами своей судьбы и построили справедливое общество».
«Извините, но я не хочу жить! – сказал я. – Я, Симэнь Нао, привык, что это мне люди вежливо кивают и кланяются, а не наоборот. Встретимся на том свете, коллеги!» – и я нажал на курок, но выстрел не прозвучал. А пока я, убрав револьвер от виска, попытался выяснить, в чем дело, Хун Тайюэ бросился на меня, как тигр на добычу, и вырвал оружие из моих рук. Вслед за ним вскочили на ноги милиционеры и связали меня веревкой.
«Коллега, – обратился ко мне Хун Тайюэ, держа в руке револьвер, – тебе не хватает знаний. В конце концов, тебе не нужно было проверять его. Револьвер имеет то преимущество над пистолетом, что в случае осечки следовало еще раз нажать спусковой крючок – и тогда, если бы не было новой осечки, следующий патрон, загнанный в патронник, свалил бы тебя и ты бы грыз кафельный пол как собака». Горделиво улыбаясь, он приказал милиционерам собрать людей и немедленно начать вычищать хлев для скота. А мне он сказал: «Симэнь Нао, я верю, что ты не водишь нас за нос, ведь человек, который собирается совершить самоубийство, не намерен никого обманывать...».
Мой хозяин, увлекая меня за собой, с трудом пробивался через ворота во двор усадьбы, потому что именно в это время милиционеры по приказу сельского начальства выгоняли оттуда человеческую толпу. Робкие люди, толкаемые прикладами милиционеров, спешили покинуть двор, а смельчаки, наоборот, так же пробивались внутрь, чтобы увидеть, что же там, в конце концов, происходит. Поэтому легко представить себе, с какими трудностями хозяин тащил меня через те ворота. В селе уже планировалось выселить две семьи – Лань и Хуана – из усадьбы Симэнь Нао, чтобы полностью отдать ее под сельское правление, но поскольку не нашлось свободного жилья для переселенцев, а Лань и Хуан не поддавались ни на какие уговоры, то пока что сделать это оказалось даже труднее, чем вознестись на небо. И потому я, осел из рода Симэнь, в любое время мог заходить и выходить через те ворота так же, как и сельские партийные кадры и даже контролеры из уездного и окружного руководства.
После того, как с шумом и гамом немало людей всё-таки протиснулось во двор, уставшие и раздраженные милиционеры отступили в сторону и решили устроить перекур. Из своего сарая я наблюдал, как предвечернее солнце рассыпало свои золотые лучи в ветвях абрикосового дерева. Возле дерева стояли в охране два вооруженных милиционера. Людская толпа мешала мне увидеть, что же лежит у них под ногами, но я знал, что речь идет о кувшине, наполненном драгоценностями, и что именно к нему пробиваются люди. Клянусь перед небом, сокровища в этом кувшине не имели никакого отношения ко мне, Симэнь Нао! И именно тогда мое сердце дрогнуло, когда я увидел, как Симэнь Бай, жена Симэнь Нао, входит во двор через ворота в сопровождении вооруженного винтовкой милиционера и начальника сельской службы общественной безопасности.
Волосы на голове Симэнь Бай были похожи на спутанный клубок пряжи, а она вся, от головы до ног, была обляпана глиной так, что казалось, будто ее только что вытащили из могилы. После каждого шага она покачивалась и взмахивала обвисшими руками, чтобы сохранить равновесие. Увидев ее, шумная толпа мигом замолчала и невольно освободила ей проход к центральной части дома. Когда-то там за воротами стояла стена-экран с выгравированной на ней надписью «Счастье», но во время второго этапа земельной реформы два жадных милиционера развалили ее за одну ночь. Они мечтали увидеть в ней сотни золотых слитков, а на самом деле нашли пару ржавых ножниц.
Симэнь Бай споткнулась об обломки кирпичей под ногами и упала ниц на землю. Не долго думая, Ян Ци ударил ее ногой и выругался:
– Вставай! Какого черта притворяешься мертвой?!..
Я почувствовал, как в моей голове вспыхнуло синее пламя, а тревога и гнев заставили меня непрерывно топать копытами. Лица крестьян во дворе стали серьёзными, а общая атмосфера стала крайне мрачной. Жена Симэнь Нао, постоянно всхлипывая и опираясь на руки, попыталась подняться. В такой позе она была похожа на раненую лягушку.
Ян Ци поднял ногу, чтобы еще раз её ударить, но Хун Тайюэ, стоявший на ступеньках дома, громко остановил его:
– Ян, что ты делаешь? Прошло столько лет после Освобождения, а ты оскорбляешь человека и поднимаешь на него руку! Разве ты не понимаешь, что тем самым поливаешь грязью всю Коммунистическую партию?
Озадаченный Ян Ци застыл на месте, потирая руки и бормоча что-то себе под нос.
Хун Тайюэ спустился со ступенек и, подойдя к Симэнь Бай, наклонился, чтобы поднять ее. Она еле держалась на ногах и была готова упасть на колени в любую минуту. Непрерывно рыдая, Симэнь Бай проговорила:
– Сельский председатель, пощадите меня, я действительно ничего не знаю. Не забирайте жизнь у такой собаки, как я.
– Симэнь Бай, перестань! – сказал Хун Тайюэ, не давая ей снова опуститься на колени. Сначала он имел сочувственный вид, но вдруг стал строгим. Оглядываясь на людей вокруг себя, он сказал сердито: «Разойдитесь! Чего уставились? Нет ничего интересного! Разойдитесь!».
Склонив головы, люди медленно стали расходиться.
Заметив толстую женщину с длинными распущенными волосами, Хун Тайюэ сказал:
– Ян Гуисян, подойди-ка сюда и помоги ей!
Ян Гуисян в качестве председателя совета спасения женщин теперь заведовала женскими делами в сельском управлении и приходилась двоюродной сестрой Ян Ци. Желая услужить председателю, она помогла Симэнь Бай зайти в дом.
– Симэнь Бай, хорошо подумай и скажи, это твой муж, Симэнь Нао, закопал кувшин с сокровищами? А пока думаешь, вспомни, где еще что-то спрятано. Скажи, не бойся, ты ни в чем не виновата, вся вина лежит на Симэнь Нао.
Звуки жесткого допроса хорошо доносились из центральной части дома до моих оттопыренных ушей. В это мгновение Симэнь Нао и осел были чем-то единым.
– Сельский председатель, я действительно ничего не знаю. Та территория, где нашлись сокровища, не принадлежала нашей семье, и если бы муж хотел что-то закопать, то сделал бы это не там...
Хлоп! – кто-то ударил ладонью по столу.
– Повесьте ее, если не хочет ничего говорить!
– Прижмите ей пальцы дверью!
Моя жена стала заикаться и умолять её пощадить.
– Симэнь Бай, хорошо подумай. Симэнь Нао уже мертв, и закопанные сокровища ему больше не понадобятся. А вот если мы их выкопаем, то они станут для нашего кооператива большим подспорьем. Тебе нечего бояться, мы стали свободными людьми. Наша политика не заключается в том, чтобы кого-то бить и мучить. Признайся, и я гарантирую, тебе будет большое снисхождение, – раздавался голос Хун Тайюэ.
Охваченный печалью, я чувствовал себя так, будто мне ставят на бедре клеймо раскаленным железом или кромсают тело острым ножом. Тем временем солнце уже зашло, луна поднялась высоко в небо. Серебристо-серые холодные лучи луны истекали на землю, деревья, винтовки милиционеров и блестящий фарфоровый кувшин. Этот кувшин не принадлежал семье Симэнь, а кроме того мы не спрятали бы свои ценности на чужой территории, где когда-то гибли люди, взрывались гранаты. Это было место, где собирались призраки. Поэтому, разве я мог бы что-то спрятать именно там? К тому же, мы были не единственной богатой семьей в селе, и почему обвиняют именно нас?
Я не мог больше терпеть, не мог слушать криков Симэнь Бай. Ее плач причинял мне боль и вызывал угрызения совести. Я жалел, что перестал с ней спать, когда сошелся с Инчунь и Цюсян, и она, молодая тридцатилетняя женщина, всю ночь оставалась в одиночестве, читая буддийские сутры под стук деревянных четок, которыми пользовалась моя мать, – щелк, щелк, щелк, щелк, щелк...
Резко подняв голову, я дернулся, но был привязан к столбу, а потому двинул задними ногами и разбил кормушку. Я дергался то в одну, то в другую сторону, а из моего горла вырывался неистово-горячий хриплый рев. Внезапно я почувствовал, что привязь меня отпустила. Почувствовал, что освободился и через приоткрытую дверь сарая стремительно бросился во двор. И тогда же услышал, как Цзиньлун, писающий под стеной, воскликнул:
– Папа, мама, наш осел выбежал во двор!
Я попрыгал немного по земле, чтобы немного испытать подковы, под которыми звенели камни и брызгали искры. Увидел, как лунный свет заблестел на моем круглом крупе. Увидел, как Лань Лянь выбежал из своего дома, а милиционеры – из помещения управления. Свечи из открытой двери осветили половину двора. Я понесся прямо к абрикосовому дереву и задними ногами двинул по блестящему кувшину с такой силой и громким треском, что несколько его осколков пролетели над деревом и упали на черепичную кровлю. Хун Тайюэ выскочил из управы, а Цюсян появилась из восточного крыла дома. Милиционеры щелкнули предохранителями своих винтовок, но я не испугался, потому что знал, они могут застрелить человека, но никогда не посмеют убить осла. Осел – домашнее животное и не разбирается в человеческих делах, но каждый, кто решится его убить, станет животным. Хуан Тун наступил на мою уздечку, но я одним рывком шеи уронил его на землю. Потом я закрутил-завертел головой, и моя уздечка, словно кнут, влепила Цюсян по лицу. Я обрадовался, услышав ее вопль. О, как мне хотелось сейчас оседлать эту шлюху с черной душой! Но я перепрыгнул через нее. Люди сбежались, чтобы окружить меня и унять. В отчаянии я бросился в здание управления. Это я, Симэнь Нао, я вернулся домой! Я хочу сесть в любимое кресло из красного дерева, закурить свою любимую трубку, взять свой графинчик для вина, выпить двести граммов пшеничной водки и закусить жареной курочкой!
Но вдруг я понял, что в комнате мне стало удручающе тесно. Кафель под моими копытами зацокал. Все в комнате валялось вдребезги разбитое, стол и стулья лежали кверху ножками или на боку. Я увидел большое, плоское желтое лицо Ян Гуисян, которая была прижата мной к стене, а от её надрывного вопля у меня потемнело в глазах. Потом я заметил Симэнь Бай, мою верную жену, которая лежала распластанная на кафельном полу. В моей душе вскипела буря. Я забыл, что уже давно у меня ослиное тело и морда. Мне хотелось поднять её, но вместо этого вдруг заметил, что она лежала без сознания между моих ног. Мне хотелось поцеловать ее, но вместо этого вдруг увидел, что из её головы вытекает кровь. Любовь невозможна между людьми и ослами. Прощай, верная жена!
