Текст книги "Пожирательница гениев"

Автор книги: Мизиа Серт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мизиа Серт
Пожирательница гениев

Оформление и макет Андрея Рыбакова

Художественное оформление и макет А. Рыбаков

Ответственный за выпуск А. Шаталов

Редактор А. Себелев

Руководитель проекта И. Серегина

Технический редактор Н. Лисицына

Корректор О. Ильинская

Компьютерная верстка Н. Черлова, М. Поташкин, Ю. Юсупова

© Н. Тодрия, перевод, предисловие, послесловие, комментарии, 2008

© А. Рыбаков, оформление, макет, 2008

© Альпина нон-фикшн, 2008

© Издательство «Глагол», 2008

© Электронное издание. ООО «Альпина Паблишер», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие

Урожденная Мария София Ольга Зинаида Годебска, мадам Натансон, мадам Эдвардс, мадам Серт, Мися, как называли ее на русский лад в кругах дягилевской антрепризы, и, наконец, просто Мизиа для всего художественного и светского Парижа.

Смешение кровей: польской, бельгийской, еврейской. Родилась в 1872 году в Санкт-Петербурге. Детство и юность провела в Бельгии, а потом переехала в Париж – уже навсегда. Родной язык – и единственный – французский, которому твердое и слегка раскатистое «р», как находили ее друзья-французы, придавало особый «славянский» шарм. Ее портреты, написанные Ренуаром, Тулуз-Лотреком, Боннаром, Вюйаром, Валлоттоном[1]1
  Ренуар Огюст (1841–1911), Тулуз-Лотрек Анри де (1864–1901), Боннар Пьер (1867–1947), Вюйар Эдуард (1868–1940), Валлоттон Феликс (1865–1925) – французские художники.


[Закрыть], можно увидеть в музеях разных концов света – в Лувре и Метрополитен в Нью-Йорке, в Норфолке, штат Виргиния, и в Лионе, в Лондоне и Тель-Авиве, в парижском Музее современного искусства и в Хьюстоне, Берне, Брюсселе, Дрездене, Цюрихе, не говоря уже о том, что они хранятся во многих известных частных коллекциях и экспонируются на различных выставках. Ей посвятили свои сочинения Стравинский, Равель и Пуленк[2]2
  Стравинский Игорь Федорович (1882–1971) – композитор и дирижер, оказавший большое влияние на развитие мировой музыкальной культуры XX века. Мизии он посвятил «Три пьесы для струнного квартета». Равель Морис (1875–1937) – французский композитор, пианист и дирижер, посвятивший Мизии свои произведения «Вальс» и «Лебедь». Пуленк Франсис (1899–196З) – французский композитор и пианист, посвятил Мизии музыку к балету «Лани».


[Закрыть], Малларме и Верлен[3]3
  Малларме Стефан (1842–1898), Верлен Поль (1844–1896) – французские поэты-символисты.


[Закрыть] писали ей стихи. Она была другом Дягилева[4]4
  Дягилев Сергей Павлович (1872–1929) – театральный и художественный деятель. Один из основателей в Петербурге объединения «Мир искусства» (1898) и журнала «Мир искусства» (1899–1904). С 1906 г. начинает пропаганду русского искусства за рубежом. В 1911 г. создает постоянную труппу «Русский балет Дягилева».


[Закрыть] и Пикассо. Стала прообразом героини романа Кокто[5]5
  Кокто Жан (1889–1963) – «человек-оркестр», как его называют во Франции: прозаик, поэт, драматург, критик, эссеист, сценарист, художник, режиссер театра и кино. Член Французской академии. Мизиа послужила прообразом княгини де Борм, героини его романа «Самозванец Тома». «В поисках утраченного времени» Пруста.


[Закрыть] «Самозванец Тома» и двух персонажей «В поисках утраченного времени» Пруста[6]6
  Пруст Марсель (1871–1922), французский писатель, лауреат Гонкуровской премии. Мизиа послужила ему прототипом княгини Юрбелетьевой. Многие ее черты он использовал, создавая образ мадам Вердюрен с ее «кланом».


[Закрыть]. О ней писали в своих дневниках Поль Клодель[7]7
  Клодель Поль (1868–1955) – французский писатель и дипломат. Член Французской академии.


[Закрыть] и Андре Жид[8]8
  Жид Андре (1869–1951) – французский писатель, лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть].

На склоне лет, уже почти совсем потеряв зрение, Мизиа продиктовала воспоминания, в которых рассказала историю своей жизни, достойную пера романиста начала XX века. Рассказала, казалось бы, с подкупающей искренностью. На самом деле в ее книге (она назвала ее «Мизиа») о некоторых, причем важных событиях сказано расплывчато, какие-то эпизоды романтизированы, о чем-то она умалчивает, где-то говорит полуправду, а изредка и вовсе неправду. Не случайно хорошо знавшие Мизию люди, прочтя ее мемуары, улыбались и говорили, что в них есть все, кроме настоящей Мизии.

Ей хочется предстать перед читателем наивной, беспомощной, незащищенной «маленькой девочкой», как она не раз себя называет. Пусть избалованной, пусть этакой enfant terrible[9]9
  Ужасный ребенок (франц.).


[Закрыть], посмевшей прервать пение самого великого Карузо, но при этом чистой и самоотверженной.

И все же она не удержалась и процитировала дифирамбическую статью Кокто, где он называет ее «молодой тигрицей с нежным и жестоким личиком кошечки». Этой Мизии, которая, можно сказать с уверенностью, нравилась ей самой и о которой Поль Моран[10]10
  Моран Поль (1888–1976) – французский писатель и дипломат, член Французской академии. Автор памфлета «Я жгу Москву» (1924).


[Закрыть] писал: «Пожирательница гениев, влюбленных в нее… Мизиа – капризная, коварная, объединяющая своих друзей, чтобы “иметь возможность поссорить их потом”, как уверял Пруст. Гениальная в вероломстве, утонченная в жестокости, Мизиа, о которой Филипп Бертело[11]11
  Бертело Филипп — французский дипломат. В своем особняке на бульваре дез Инвалид устраивал приемы, на которых бывали политические деятели, титулованные особы, артисты и писатели.


[Закрыть] сказал, что ей не следует доверять то, что любишь… Мизиа, чьи пронизывающие насквозь глаза еще смеялись, когда рот уже кривился в недобрую гримасу», – этой Мизии в ее книге не существует.

Какой же она была на самом деле, чем привлекала таких разных и незаурядных людей? Какой возникает она в рассказах и письмах многих своих современников?

Все они в один голос утверждают, что она была красива. Красива вполне в духе бель-эпок[12]12
  …в духе бель-эпок… – бель-эпок («Прекрасная эпоха») – так называют во Франции период в ее истории, охватывающий конец XIX – начало XX в. до Первой мировой войны.


[Закрыть]: с величавой осанкой, высокой грудью, широкими бедрами и тонкой талией. С массой светло-каштановых волос, коротким, слегка вздернутым носиком, миндалевидными глазами, прекрасным цветом лица. Быстрая, решительная походка, вызывающая смесь смелости и наивности, с какими Мизиа держала себя, она – обольстительница по природе – приковывала внимание всюду, где бы ни появлялась, как уверяет Жан Ренуар[13]13
  Ренуар Жан (1894–1979) – французский кинорежиссер, сын Огюста Ренуара.


[Закрыть].

Пышущая здоровьем, полная жизни и любопытства к ней, с характером пылким и переменчивым, то нежная, то колкая и язвительная, остроумная, не боявшаяся грубых слов, которые в ее устах теряли вульгарность и становились пикантными. Ей доставляло удовольствие быть оригинальной, удивлять и не удивляться, а может быть, делать вид, что ее ничем удивить нельзя.

Не только внешне, но и по своему психологическому складу, по отношению к жизни Мизиа принадлежала к бель-эпок, с ее знаменитыми кокотками, кричащей роскошью, модой на пышные формы, вычурные туалеты и шляпы с перьями. Не случайно в старости с такой ностальгией вспоминает она это время.

От отца[14]14
  От отца… – Сиприен Годебски (1835–1909), скульптор, получавший заказы в разных концах света от Чили до Петербурга. В 1865 г. он женился на Эжени Софи Леопольдин Серве (1843–1872) – матери Мизии. Его дед был солдатом армии Наполеона. Отец, Франсуа Ксавье – автор легких комедий, фарсов, водевилей, либретто для опер и балетов, – эмигрировал со всей семьей во Францию, где с тех пор и жили все Годебски.


[Закрыть] Мизиа унаследовала художественный вкус, любовь к роскоши и не очень твердые моральные нормы. От родных со стороны матери[15]15
  От родных со стороны матери… – дед Мизии бельгийский виолончелист и композитор Серве Адриен Франсуа (1807–1866) во время гастролей в Петербурге женился на девушке из богатой еврейской семьи, Софье Фейгиной (1820–1893), принявшей католичество. Ходили упорные слухи, что отцом одного из ее сыновей был Ференц Лист.


[Закрыть] – поразительные музыкальные способности, а от бабушки вдобавок расточительность и стремление помогать людям, которых находила талантливыми.

Карьере профессиональной пианистки, которую ей пророчил сам Форе[16]16
  Форе Габриэль (1845–1924) – французский композитор и педагог, профессор Парижской консерватории.


[Закрыть], она предпочла жизнь праздную, но насыщенную впечатлениями. А для Мизии было непреложно: чтобы вести такую жизнь, рядом должен быть мужчина, который даст ей деньги и общественное положение.

Таким мужчиной сначала стал ее первый муж, Таде Натансон, журналист и критик. Он был старше Мизии на четыре года. Высокий, крепкий, живой гурман, друзья прозвали его «Великолепный». В нем причудливо соединялись утонченный эстет с неутомимым дельцом, проницательный ум с пылким воображением, одерживающим верх над рассудком. Как и Мизиа, он тянулся к новаторам, как и она, почти безошибочно распознавал талант в еще не признанных поэтах и художниках. Издатель популярного в то время «Ревю Бланш», он дал жене возможность осуществить то, к чему, по свидетельству беспристрастных современников, она была склонна по натуре: устанавливать законы, помогать тем, кого признавала, и отвергать тех, кого находила «скучными». С Таде она познала власть, научилась пользоваться ею ловко и искусно. Окруженная влюбленными, преданными друзьями, которых придирчиво выбирала, Мизиа стала в центре того, что Пруст называл «кланом» или «кружком избранных».

А быть в центре и играть главную роль Мизии необходимо как воздух. Это ее почти физическая потребность. Она играет, принимая позы то мадам Рекамье[17]17
  …позы мадам Рекамье… – Рекамье Жанн Франсуаз Жюли Аделаид (1777–1849). В ее салоне собирались выдающиеся люди Франции от политических деятелей до литераторов. Ее ближайшим другом был писатель и политик Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848). Бакст Лев Самойлович (1866–1924) – русский живописец и театральный художник, многие годы сотрудничал с Дягилевым. Бенуа Александр Николаевич (1870–1960) – русский живописец, график, критик, идеолог объединения «Мир искусства». Европейскую известность ему принесли Русские сезоны.


[Закрыть] у себя в салоне, то романтической мечтательницы в своем экипаже. Играет, даже оставшись наедине с собой, придавая себе вид мученицы, когда все в жизни ей улыбалось.

Жизнь для Мизии – захватывающее приключение. Таким «увлекательным приключением» называет она и экспедиции в санитарных машинах на фронт, в которых она играла главную, не лишенную героизма роль в начале Первой мировой войны. Таким приключением была для нее и февральская революция в России. Поль Моран в апреле 1917 года пишет в дневнике о том, что она представлялась Мизии «грандиозным балетом», в результате которого ее друзьям – а следовательно, и ей – Баксту, Бенуа, князю Владимиру Аргутинскому-Долгорукову[18]18
  Аргутинский-Долгоруков Владимир Николаевич, князь (1874–1941) – дипломат, любитель искусства, принимал участие в субсидировании выставки русских художников в Париже в 1906 г. и Русских сезонов. После 1917 г. был хранителем Эрмитажа. В начале 20-х гг. эмигрировал во Францию.


[Закрыть] – будут отведены первые роли.

Благодаря браку с газетным магнатом миллионером Альфредом Эдвардсом Мизиа начинает играть на сцене общественной жизни гораздо более важную роль, чем когда была женой Натансона.

Теперь у Мизии было все, что только она могла пожелать: деньги без счета, драгоценности, шиншилла и соболя, роскошная яхта, собственная ложа в Опера. Ее салон посещали политические деятели, владельцы влиятельных газет и журналов, такие знаменитости, как Карузо и Режан[19]19
  Режан Габриэлль (1856–1920) – французская актриса.


[Закрыть].

С Эдвардсом, деспотичным, жестоким, вульгарным, у Мизии не было ничего общего. Он не привлекал ее ни как человек, ни как мужчина. Со свойственной ей склонностью к эпатажу она любила говорить, что, занимаясь с ним любовью, мысленно составляла меню к завтрашнему обеду. В истории с Эдвардсом она отличалась от актрисы Женевьев Лантельм, к которой он ушел от нее и о которой она пишет с таким презрением, разве лишь тем, что та была цинична, не ханжила и не скрывала, что продает себя.

Неловко читать, когда Мизиа уверяет, что была «слишком привязана к Эдвардсу, чтобы выйти замуж за другого, пока он был жив». Весь Париж знал о ее связи с художником Хосе-Мариа Сертом[20]20
  Серт-и-Бадиа Хосе-Мариа (1876–1945) – испанский художник, живший во Франции. Известен своими архитектурно-декоративными работами. Оформил несколько спектаклей в «Русском балете». Дягилев называл его «старым другом и единомышленником всех наших выставок и театральных выступлений». О его декорациях к балету Рихарда Штрауса «Легенда об Иосифе» (1914) А. Бенуа писал: «Грандиозная», «веронезовская декорация». И. Грабарь, видевший произведения Серта в 1924 г., отмечал «претенциозность» его искусства, «приблизительность рисунка, обманчивость знаний и умения».


[Закрыть] – единственным мужчиной, кого она действительно любила, – связи, которую они не скрывали и которая к моменту смерти Эдвардса в 1914 году длилась целых шесть лет.

Дело заключалось, конечно, в значительной ренте, выплачиваемой ей Эдвардсом после того, как тот женился на Лантельм, и которую они с ее будущим третьим мужем, Сертом, в ту пору еще только начинающим свое восхождение к известности, боялись потерять.

Деньги много значили для Мизии. И не только потому, что давали возможность жить в роскоши и путешествовать с расточительным Сертом, но и потому, что позволял ей щедро помогать людям, которых ценила и любила за их талант, и прежде всего Сергею Дягилеву.

В биографии Мизии 1910-е и первая половина 20-х годов были звездным временем. Жизнь ее полна до краев – любимый человек, деньги Эдвардса, дружба с Дягилевым.

У нее с Дягилевым было много общего: ровесники, оба родились в России, оба страстно любили музыку, у обоих было тонкое художественное чутье, инстинктивное стремление к новому в искусстве. Мизию, как и Дягилева, отличали презрение к условностям, надменность и равнодушие к тем, кто их не интересовал, пылкость чувств и щедрость по отношению к людям, которых они любили, безудержность в симпатиях и антипатиях. Им обоим были свойственны непостоянство и крайности, склонность к интригам и властолюбие. Дягилева привлекали в Мизии живость, легкая, чисто французская фривольность, остроумие. Но главное: подозрительный по натуре, Дягилев верил в искреннее и бескорыстное отношение к нему и безусловно доверял ее музыкальному вкусу.

«Русский балет» Дягилева, музой которого назвал Мизию Александр Бенуа, многим был обязан ее щедрости и страстной заинтересованности в его успехе. Тот же Бенуа вспоминает, что ложа Мизии служила «сборищем перворазрядных amis des Russes»[21]21
  Друзей русских (франц.).


[Закрыть] и что «при каждом новом эффекте вся ложа в один голос ахала».

Она быстро освоилась в атмосфере дягилевской антрепризы, которую авторы фундаментальной биографии Мизии, американские пианисты Артур Голд и Роберт Фицдейл, остроумно сравнивали с восточным двором – со всеми его интригами, изгнаниями, фаворитами и рабами, – где все подчинялось воле и капризам ее владыки деспота Дягилева. Мизиа стала своего рода принцем-консортом, Хозяйкой, как ее называли. Двадцатые годы – апогей ее власти. Все прослушивания и просмотры происходили в ее присутствии. От ее мнения часто многое зависело в решениях, которые принимал Дягилев. Ее уважали, любили, боялись, перед ней заискивали. Она стала посредником в отношениях Дягилева с композиторами, художниками, танцовщиками. Проявляя чудеса дипломатичности, изворотливости, ловкости в искусстве маневрировать, она умела успокоить, примирить, уладить конфликты[22]22
  …уладить конфликты. – Об этом свидетельствуют многочисленные письма Стравинского, Бакста, Сати, Кокто, Равеля, Орика и многих других. О том, как Мизии удалось, в частности, уладить ссору Дягилева с Пикассо из-за эскизов костюмов к балету «Пульчинелла», вспоминает режиссер «Русского балета» С.Л. Григорьев.


[Закрыть]. Действуя всегда в интересах Дягилева[23]23
  …в интересах Дягилева… – Мизиа даже пыталась помешать женитьбе фаворита Дягилева, танцовщика и балетмейстера Д. Мясина, на английской артистке «Русского балета» Вере Савиной (Кларк).


[Закрыть], иногда не чуралась хитрости и, по-видимому, даже двуличия. Жан Кокто и Эрик Сати[24]24
  Сати Эрик (1866–1925) – французский композитор, на музыку которого были поставлены в «Русском балете» три спектакля.


[Закрыть], случалось, называли ее «тетушкой Труфальдино» и «теткой Брут»[25]25
  Труфальдино — герой комедии итальянского драматурга Карло Гольдони «Слуга двух господ». Брут — древнеримский военачальник, друг Цезаря, принявший участие в заговоре против него.


[Закрыть].

Благодаря Дягилеву Мизиа была принята в свете, к чему она и Серт весьма стремились, хотя она отрицает это в своей книге. Характерно, что все четыре женщины, которым Мизиа посвящает специальную главу, принадлежали к высшему свету, и познакомилась она с ними благодаря Дягилеву.

Была еще одна женщина, с которой Мизию связывала более чем тридцатилетняя, до самой смерти, тесная дружба. Она много раз упоминает ее в мемуарах как свою «любимую, самую близкую подругу», ни разу не назвав ее имени. Но вина за это лежит не на Мизии.

Подругой этой была Коко Шанель, та, кого называют Великая Мадемуазель. До опубликования книги Мизии в ней была глава, специально посвященная Шанель. Но Коко, никому не позволявшая писать о себе, настояла, чтобы Мизиа не печатала ее[26]26
  …не печатала ее. – «Я сама расскажу свою историю», – заявила Шанель. На что Мизиа остроумно заметила: «Но она уже написана. Тебе достаточно опубликовать свои бухгалтерские книги».


[Закрыть].

Сравнение этих двух женщин помогает лучше понять характер Мизии Серт.

Хотя Шанель была всего на одиннадцать лет моложе Мизии, по своему отношению к жизни и психологическому складу они принадлежали к разным эпохам. Не случайно Мизиа мечтала: «Если бы я родилась на двадцать лет раньше…», а Коко не раз повторяла: «Я хотела бы родиться на двадцать лет позднее».

Одна из них до конца жизни оставалась женщиной, рожденной и сформированной бель-эпок. Другая ненавидела это время и старалась навсегда зачеркнуть его в своей биографии.

Обе стремились к независимости и понимали, что обрести ее могут только с помощью денег. Но для Мизии – это независимость от ненавистной мачехи, а деньги – это деньги, которые ей давали ее мужчины. Для Шанель – абсолютная свобода и независимость от всего на свете, и прежде всего от мужчин, даже тех, которых любила. А деньги – заработанные собственным трудом и талантом.

Мизиа по своей природе содержанка, содержанка мужа, содержанка любовника.

Коко сделала все, чтобы не быть ею.

Для Мизии жизнь – игра и приключение, для Шанель – постоянное сражение.

Что же общего было у этих двух, таких разных женщин?[27]27
  …таких разных женщин? – Мизиа и Шанель познакомились у французской актрисы Сесиль Сорель в мае 1917 г. Поль Моран записал у себя в дневнике: «Кокто рассказывает о вчерашнем неслыханном завтраке у Сесиль Сорель. Там были Бертело, Серт, Мизиа, Коко Шанель, которая решительно становится важной персоной».
  Мизиа в главе о Шанель, опубликованной в книге Голда и Фицдейла, рассказывает о впечатлении, какое произвела на нее Коко: «За столом я сразу обратила внимание на молодую женщину, жгучую брюнетку. Хотя она не произносила ни слова, от нее исходило неотразимое обаяние. Она заставила меня вспомнить о мадам дю Барри[320]320
  Графиня Жанн дю Барри, фаворитка Людовика XV, казненная в 1793 г.


[Закрыть]. <…> Она показалась мне неслыханно изящной и грациозной. Когда перед уходом я восхитилась ее очень красивым манто из красного бархата, отороченным мехом, Шанель немедленно накинула его мне на плечи, сказав с очаровательной непринужденностью, что будет счастлива подарить мне его. <…> Я не переставала думать о ней и на другое же утро отправилась в ее бутик на улицу Камбон. <…> Часы пролетели незаметно, как по волшебству, хотя говорила почти все время я одна. Мысль расстаться с ней была мне невыносима, и в тот же вечер мы с Сертом пошли обедать к Шанель».
  Коко, что с ней случалось крайне редко, на всю жизнь сохранила благодарность Сертам: они открыли ей, воспитаннице монастырского приюта, новый мир, мир высокого искусства. «Если бы не Серты, я бы так и умерла дурой», – сказала она уже в поздние свои годы. Шанель оказалась на редкость способной ученицей. Ей нравился Серт, она называла его человеком Ренессанса. Как тонко заметил друг и конфидент последних лет жизни Коко, ее первый биограф Марсель Эдрих, Серт посвятил ее в искусство жить, в искусство, какое не было дано ей от природы. Но, наделенная врожденным вкусом, Шанель не скрывала от Мизии своего скептического отношения к нему как художнику.
  Мизиа и Серт, как утверждала сама Шанель, «спасли ее от отчаяния», когда погиб Бой Кейпел, первый человек, которого она любила. Коко в свою очередь не раз приходила на помощь Мизии в трудные для той времена.
  С годами они стали почти неразлучны. Начали ходить двусмысленные слухи об их отношениях. Друзья Коко категорически это отрицали. Напротив, те, кто близко знал Мизию, вполне допускали.
  При всей привязанности друг к другу, в отношениях Мизии и Шанель существовали и подозрительность, и дух соперничества, особенно после того как Мизиа познакомила Шанель с Дягилевым, Стравинским и другими людьми из круга «Русского балета». Коко (хоть и сама она не лишена была коварства) раздражало постоянное стремление Мизии быть «открывательницей», ее склонность к интригам и манипулированию людьми. Она часто называла ее «мадам Вердюренски», намекая на вероломную героиню прустовского романа.
  В 1921 г. после финансового неуспеха в Лондоне «Спящей красавицы» Шанель дала Дягилеву чек на крупную сумму, чтобы он мог расплатиться с долгами, поставив условие: об этом «никто не должен знать».
  Биографы Мизии предполагают: Шанель знала, что ее подруга уверила бы Дягилева в том, будто это она уговорила дать ему чек. Более того, подозревая Мизию в вероломстве, она могла думать, что та в противном случае предпочла бы, чтобы он вовсе не получил его.
  Когда Игорь Стравинский безответно влюбился в Коко, Мизиа, по-видимому, считая всех людей дягилевского круга своей собственностью, пыталась поссорить их.


[Закрыть]

Обе были нонконформистками. Правда, нонконформизм у Мизии не лишен некоторого эпатажа, у Шанель он – непроизвольный и органичный.

Обе были умны, трезвы, беспощадны. С той только, пожалуй, разницей, что в отличие от подруги Коко не щадила и саму себя.

Обе, хоть и по-разному, помогали людям, которых ценили как больших творцов.

Обе эти женщины, и Мизиа, и Шанель, каждая по-своему, отметили свою эпоху.

Марсель Пруст говорил о Мизии Серт как о «памятнике Истории». Она прожила почти 80 лет. Была не только свидетельницей, но в той или иной степени и участницей выдающихся событий в истории Франции первой половины XX века, не говоря уже о двух мировых войнах. Дело Дрейфуса, процесс анархистов, растущее увлечение социалистическими и, наконец, коммунистическими идеями в среде французской интеллигенции. Признание импрессионизма, становление группы «Наби»[28]28
  «Наби» (на древнееврейском «пророк») – течение в живописи, возникшее во Франции в конце 80-х гг. XIX в., к которому принадлежали друзья Мизии Вюйар, Боннар, Валлотгон.


[Закрыть], возникновение кубизма и «Шестерки»[29]29
  «Шестерка» — основанная в 1918 г. группа, куда вошли шесть молодых французских композиторов: Пуленк, Онеггер, Мийо, Орик, Дюрей, Тайффер. Вдохновителем и автором манифеста «Шестерки» – «Петух и Арлекин» – был Кокто.


[Закрыть], эпопея Дягилевского балета. Обо всем этом, о Малларме, Ибсене, Ренуаре, Тулуз-Лотреке, Дягилеве, Стравинском, Баксте, Пикассо, Дебюсси[30]30
  Дебюсси Клод (1862–1918) – французский композитор.


[Закрыть] и о других незаурядных людях, с которыми она встречалась и многие из которых были ее друзьями, Мизиа рассказывает в своих мемуарах, подчас открывая в них неожиданные черты.

Ее книгу «Мизиа», вышедшую в свет в издательстве «Галлимар» в 1952 году и давно ставшую библиографической редкостью, также можно назвать своеобразным «памятником Истории».

Н. Тодрия

Глава первая

Смерть матери в Санкт-Петербурге – Дед – Бабушка и ее дом в Алле – Первая мачеха – Попытка бегства – Ференц Лист – Александр Дюма-сын

Софи Годебска взяла письмо. При виде русской марки нежность осветила ее лицо. Уже больше шести месяцев назад ее муж уехал в Санкт-Петербург, почти на следующий день, как она узнала, что снова беременна. Софи чувствовала себя так далеко от него, такой одинокой в этом огромном доме, в толпе друзей и музыкантов, постоянно живших у ее матери!..

Звуки музыки проникли в комнату, когда слуга открыл дверь. Молодая женщина попросила его плотно закрыть ее за собой. Ей хотелось остаться одной.

Едва она пробежала несколько строк, как смертельная бледность покрыла ее лицо. В письме, написанном грубым почерком на дешевой бумаге, ей сообщали, что Сиприен Годебски в Царском Селе, куда его пригласила княгиня Юсупова, чтобы он занялся убранством ее дворца, живет с молодой сестрой ее матери, которая ждет от него ребенка. Письмо, разумеется, анонимное.

В одно мгновение Софи приняла решение. В тот же вечер, поцеловав двух своих маленьких сыновей, на восьмом месяце беременности она тронулась в путь, чтобы проделать три тысячи километров, отделявших ее от человека, которого обожала.

Один бог знает, каким чудом ледяной русской зимой добралась Софи Годебска до цели своего путешествия!

Поднялась по ступенькам уединенного, занесенного снегом дома, прислонилась к косяку двери, чтобы перевести дух и позвонить. Знакомый смех донесся до нее… Рука Софи опустилась. После нечеловеческих усилий, справиться с которыми ей помогла любовь, безмерная усталость, страшный упадок духа овладели ею. С глазами, полными слез, она спустилась по ступенькам и добралась до гостиницы.

Оттуда написала брату о своем несчастье, которое так велико, что ей остается только умереть…

На другой день Годебски, уведомленный о том, где находится его жена, приехал как раз вовремя, чтобы принять последний вздох Софи. Она успела дать мне жизнь. Драма моего рождения должна была наложить глубокий отпечаток на всю мою судьбу.

Отец отвез меня к своей любовнице, моей двоюродной бабушке, которая кормила меня грудью вместе с ребенком, родившимся от него. Похоронив жену в Санкт-Петербурге, он увез меня в Алль, в дом, который так трагически покинула моя мать.

Этот дом в окрестностях Брюсселя был первым и лучшим воспоминанием моего детства. Очень большая вилла в итальянском стиле, построенная по указаниям моего деда, который благодаря своему исключительному таланту концертирующего виолончелиста имел достаточно значительное состояние. Скромного происхождения, Франсуа Серве в эпоху, когда короли и придворные принимали музыкантов и покровительствовали им, когда знатные дамы не боялись делать им роскошные подарки (я помню тяжелый золотой венок, на каждом листе которого были выгравированы имена почитательниц деда), был удостоен теперь памятника в родном городе[31]31
  …удостоен… памятника в родном городе. – Памятник Франсуа Серве открыт в 1871 г. в Алле.


[Закрыть]. Во время турне по России он встретил девушку, принадлежавшую к высокой аристократии, женился на ней и увез в Бельгию.

Бабушка так больше никогда и не побывала на родине. Но сохранила доставшееся по наследству редкое русское гостеприимство. Маленькая, необычайно красивая, вся увешанная драгоценностями, в своем огромном салоне с множеством картин – на одной из них св. Цецилия, на другой царь Давид[32]32
  …св. Цецилия… царь Давид… – Цецилия, святая католической церкви, покровительница духовной музыки. Давид — израильский царь, поэт, музыкант и пророк.


[Закрыть], – она была окружена настоящим двором из друзей и особенно музыкантов, живших у нее месяцами.

Я застала ее старой, похожей на папу Льва III. Бабушка причащалась каждое утро. Ее неразлучной подругой была бельгийская королева[33]33
  …была бельгийская королева. – Мари-Анриэтт, жена Леопольда II (1835–1909), короля Бельгии с 1865 г.


[Закрыть].

В большом доме, как в старые времена, заполненном музыкантами, музыка доносилась отовсюду. Кроме двух больших концертных пианино в зале для приемов было еще шесть или семь в других комнатах. И они никогда не умолкали.

Мои детские уши были так переполнены музыкой, что даже не помню, когда я научилась распознавать ноты. Во всяком случае, много раньше, чем буквы.

С культом музыки у бабушки соседствовал культ еды. Гурманство превратилось у нее в страсть. Она была счастлива, что каждый день могла кормить такое множество людей. И так как гости ничего не имели против того, чтобы их потчевали, как у Лукулла[34]34
  …потчевали, как у Лукулла… – Лукулл, древнеримский полководец, славившийся богатством, роскошью и пирами.


[Закрыть], весь дом сверху донизу беспрестанно был занят приготовлениями к пиршествам. Огромный сводчатый погреб, вызывавший в моем воображении замок Синей Бороды, куда я отваживалась войти, дрожа в ожидании опасного приключения, был наполнен подвешенными на крюках тушами телят, быков, барашков. Ужасающие окровавленные сталактиты, которые будут разрублены, разделаны, чтобы усладить бабушку и обжор, ее окружавших. Каждый понедельник новые жертвы занимали место с жадностью проглоченных на прошлой неделе; бедняки приглашались, чтобы разделить их останки. Под эти лукулловы пиры были отведены две комнаты. Одна из них – большая столовая – восхищала меня своим великолепием. На стенах – китайская живопись. Стол на шестьдесят персон в праздничные дни был сервирован сказочными разноцветными бокалами с вензелем деда, заказавшего их в Богемии. В свои три года я была просто ослеплена этим стеклянным многоцветием, и с тех пор ничто на свете не казалось мне столь ошеломляюще роскошным.

Бабушка со своими гастрономическими пристрастиями явно не задумывалась о расходах, которых они требовали. С легким сердцем, доставляя радость себе и друзьям, она в буквальном смысле слова поглощала свое состояние, нимало не озабоченная признаками приближающейся нужды.

Мне было семь лет, когда в прекрасный лунный вечер один из гостей, у которого давно и серьезно болели легкие, попросил, чтобы его спустили в музыкальный салон. Я помню, как будто это было вчера, его черный бархатный пиджак, белую шелковую à la Дантон[35]35
  …à lа Дантон. – Дантон Жорж Жак (1759–1794), деятель Великой французской революции, один из вождей якобинцев.


[Закрыть] рубашку и длинные волосы. Это был Зарембски[36]36
  Зарембски Юлиус (1854–1885) – польский пианист.


[Закрыть]. Он подошел к одному из пианино и при свете луны заиграл «Траурный марш» Шопена. Вдруг он потерял сознание. Его положили на софу, на которой он и умер, так и не придя в себя. Думаю, что эта ультраромантическая сцена так соответствовала самому духу дома, что она никого не удивила. Зато я и сейчас не могу без некоторого содрогания слушать «Траурный марш».

Дядя унаследовал Страдивари[37]37
  Дядя унаследовал Страдивари – Серве Жозеф (1850–1885), бельгийский виолончелист и композитор. Страдивари — виолончель, изготовленная в мастерской знаменитого мастера смычковых инструментов Антонио Страдивари, или Страдивариуса (1644–1737).


[Закрыть] моего деда. Он был великим музыкантом и своеобразным человеком, внушавшим мне безумный страх. Каждый вечер, прежде чем удалиться в свою комнату, он очень медленно подходил к инструменту и осторожно припадал ухом к футляру. Добрые пять минут оставался неподвижен, слушая что-то – что я так никогда и не узнала.

Так как у дорогой бабушки не было грехов, в которых можно было бы исповедоваться во время каждодневных причастий, она приносила священнику все домашние сплетни. И в один прекрасный день рассказала ему, что у моего тридцатилетнего дяди уже лет десять была любовная связь с женой почтенного директора консерватории. В наказание священник приказал ему во всем признаться мужу. Последствий не пришлось долго ждать. Директор уехал с женой и детьми. Дядя же, мирно проведя утро на охоте со своим большим другом князем Караман-Шиме[38]38
  …князем Караман-Шиме – Шиме, князь Караман (1836–1892) – бельгийский политический деятель, министр иностранных дел с 1884 по 1892 г.


[Закрыть], вечером нашел такой способ чистить ружье, что убил себя наповал.

Возвращаясь из Санкт-Петербурга после смерти моей матери, отец остановился в Варшаве. Там он познакомился с мадам Натансон, которая какое-то время спустя в Париже добилась, чтобы он на ней женился. Будучи женщиной умной, она не замедлила окружить себя известными – хотя часто посредственными и принадлежавшими к академической школе – музыкантами и художниками. От первого брака у нее был восемнадцатилетний сын-эпилептик и чахоточная дочь двадцати лет. Маленькой девочке, какой я была тогда, они казались стариками. От моего отца позднее она родила сына, которого обожала[39]39
  …сына, которого обожала. – Годебски Сипа (1875–1937), любимый сводный брат Мизии.


[Закрыть].

Я – с моими старшими братьями, Францем и Эрнстом, – оказалась перенесенной из волшебного бабушкиного дома в унылый особняк на улице де Вожирар, где находилось ателье отца. Сразу же у меня возникло ощущение, что ко мне относятся недружелюбно и даже враждебно.

Моими единственными наперсниками были брат Эрнст и кухарка, к которой я убегала по ночам, чтобы утешиться, прильнув к ее нежной большой груди: отсутствие любви приносило жгучее страдание. Я никогда не видела Франца, учившегося в лицее. А Эрнст целыми днями рассказывал мне о красоте, доброте и нежности нашей матери: воспоминание о ней заставляло брата ненавидеть мачеху. Бедная женщина к тому же не выносила меня. Я ее ужасно боялась, так как она не могла удержаться, чтобы не ущипнуть меня, стоило ей ко мне приблизиться.

Однажды Эрнста, наказанного без всякого повода, заперли в комнате Клэр, дочери нашей мачехи. На другой день обнаружилось, что исчезли маленькие золотые часы. Несчастный ребенок нечаянно разбил их, играя, и, перепугавшись, спустил в умывальник. Он должен был предстать перед домашним судом. Эрнста заставили поклясться на кресте и на портрете матери в своей невиновности, Я до сих пор вижу его обезумевший взгляд. Не выдержав, он схватил фотографию матери и покрыл ее страстными поцелуями. Потом, полумертвый от страха, готов был признаться во всем, чего от него и добивались.

Вот тогда, в ужасе, я решила сбежать, чтобы вернуться к бабушке, и с несколькими су в кармане помчалась со всех ног по улице. Меня догнали и дали хорошую взбучку. Потом нас отправили – Эрнста в интернат, а меня в пансион мадемуазель Морис на авеню Ньель.

Мадемуазель принадлежала к породе ожесточенных старых дев. Чтобы излечить меня от склонности к побегам, она начала с того, что на шесть месяцев посадила меня под замок.

К счастью, мачеха, которая сама была очень музыкальной, пораженная моими способностями, велела пригласить для меня превосходных учителей музыки. Я играла на память двух– и трехголосные фуги Баха, прежде чем научилась читать и писать.

По авеню Ньель проходил шарманщик. Я лихорадочно подстерегала его появление. Его музыка меня опьяняла. Мне во что бы то ни стало хотелось выразить ему благодарность. Но у меня было одно-единственное сокровище: маленькая золотая свинка. Я так любила ее, что при мысли расстаться с ней разрывалось сердце. И все же я решила сделать подарок моему другу-шарманщику и бросила ему свинку с балкона. По его взгляду было видно, что он оценил размер жертвы. Увы!.. Больше я никогда его не видела.

После бесконечной зимы у мадемуазель Морис меня и моих братьев отправили на лето в Алль. Я была в восторге от того, что вновь оказалась в доме бабушки. Среди приглашенных там были в качестве почетных гостей Ференц Лист[40]40
  Лист Ференц (Франц, 1811–1886) – венгерский композитор и пианист.


[Закрыть], сопровождаемый дамой в мужском костюме, и первый муж Козимы, Ганс фон Бюлов[41]41
  Козима Вагнер — дочь Ференца Листа, вторая жена немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813–1883). Бюлов Ганс фон (1830–1894) – немецкий композитор, пианист, дирижер.


[Закрыть], от которого она только что ушла к Вагнеру. Я отчетливо помню лицо Листа, усыпанное бородавками, и его длинные волосы. Он внушал мне дикий страх, когда сажал меня на колени и заставлял играть Багатель ми минор Бетховена. «Ах, если бы я еще мог так играть!..» – вздыхал гениальный старец, ставя меня на пол (к моему великому огорчению, мои ноги, естественно, не доставали до педалей).

Обеды тогда бывали еще более блестящими, чем обычно. Вся бельгийская аристократия собиралась за столом с его чудесным богемским стеклом. Днем и ночью в огромном доме звучала музыка, чарующая мои детские уши. Пианисты чувствовали себя здесь как дома. Это было время, когда на каждом инструменте все разбирали и разучивали Вагнера.

Этим же летом Александр Дюма[42]42
  Дюма-сын Александр (1824–1895) – французский драматург и романист.


[Закрыть] встретил у бабушки ее молодую русскую родственницу Жюли Фегин. Он был так ослеплен ее красотой, что, несмотря на ее сильный славянский акцент, настоял на том, чтобы в «Комеди Франсэз» ей поручили роль в «Капризах Марианны» Мюссе[43]43
  Мюссе Альфред де (1810–1857) – французский поэт, писатель и драматург, член Французской академии.


[Закрыть].

Впрочем, имела большой успех… ее красота! Бедное дитя, ее ожидала трагическая судьба. Став любовницей князя Сагана, уверенная, что будет его женой, она узнала о предстоящей женитьбе князя на мадемуазель Позман-Бланко. На другой день, когда Саган пришел к ней, он застал Жюли в ванной. Она схватила револьвер, лежавший на туалетном столике, и, приказав князю ни на шаг не приближаться, поклясться, что слух о его женитьбе ложный, иначе она немедленно застрелится. Так как князь довольствовался тем, что пожал плечами, она выстрелила в себя. Ей не было и двадцати лет. Я до сих пор помню это прелестное лицо и массу светлых волос…

Среди всего этого неистового романтизма мы, дети, были предоставлены сами себе и пользовались полной свободой. Нашей штаб-квартирой стал курятник. Так как я была самой младшей, то не очень понимала, в чем точно состояли «адские игры», которыми они забавлялись, тем более что меня выставляли за дверь в самый решающий момент. Что происходило там между всеми этими юными и слишком любопытными монстрами?.. Я лишь смутно это могла вообразить.

Даже «адские» радости имеют свой конец. Настало время братьям возвращаться в лицей. А меня решили отправить к моим дяде и тете Костер.

Бездетные крупные промышленники, они хотели меня удочерить. Так как Костеры были очень богаты, эта идея соблазнила бабушку. Осенью я приехала в их большой дом в Ганде и стала их куклой… куклой очень нарядной и элегантной.

Главным занятием тети Мари было, сидя у окна, с помощью «шпиона» – ручного зеркальца – подстерегать возможных визитеров. При этом она без конца расшивала свои кашемировые шали. Никогда рукоделье не казалось мне таким нудным занятием.

Дядя был человеком довольно вульгарным, повидимому, к тому же страдающим некоторым мужским бессилием, так как он почти не интересовался своей красавицей женой. Я испытывала к нему жгучее отвращение. Его грубость, манеры и запах его сигары до сих пор вызывают у меня тошнотворные воспоминания.

Между тем тетя Мари, заброшенная мужем, постепенно чахла со своими «шпионом» и кашемирами. В один прекрасный день, когда ее экипаж почему-то задержался, она села в трамвай. Платя за билет, она взглянула на кондуктора – этот человек решил ее судьбу. Тетя влюбилась так неистово, так страстно, что с этих пор ее единственной заботой стало вновь и вновь видеть предмет своей любви. Я воображаю, какой драмой должна была быть в то время для молодой и прелестной женщины, живущей в провинциальном городе, где ее элегантность привлекала внимание местного общества, эта «неприличная» страсть. Вероятно, она решила пожертвовать собой, так как внезапно слегла в постель и отказалась от еды. Вскоре приказала закрыть ставни: свет причинял ей боль. Потом, повернувшись к стене, свернулась калачиком и оставалась неподвижной. Через три недели она умерла.

От неподвижности ее ноги одеревенели и перестали гнуться. Когда ее обряжали, чтобы положить в гроб, пришлось их раздробить.

После смерти тети Мари меня поместили в монастырь Сакре-Кёр[44]44
  …в монастырь Сакре-Кёр. – женский монастырь Сакре-Кёр находился с 1820 по 1904 г. в особняке, построенном в начале 30-х гг. XVIII в. С 1907 г. часть особняка, называемого до сих пор по имени купившего его в 1753 г. маркиза де Бирона «Отелем Бирон», занимал скульптор Огюст Роден. В 1911 г. он становится его единственным обладателем. С 1916 г. в «Отеле Бирон» помещается музей Родена.


[Закрыть] на бульваре дез Инвалид. Я пробыла там шесть лет.