Текст книги "Тайна семи звезд"

Автор книги: Митрополит Иларион (Алфеев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Годердзи пошел, не оборачиваясь. Он плакал и не хотел, чтобы монахи это видели. Обернулся, только когда прошел достаточное расстояние. Два старца все еще стояли у ворот и смотрели ему вслед.

Остановился он на том же перевале, где ночевал по дороге в Бетанию. Здесь заглянул в сумку. Туда отец Иоанн положил два батона белого монастырского хлеба, сыр, свежие огурцы, а еще книжку, завернутую в бумагу. Развернув, Годердзи прочитал: «Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические».

* * *

Спустя пару месяцев, когда началась весна, мальчик вернулся домой. Мать встретила его ласково, ни в чем не винила. Сказала, что не будет мешать ему жить так, как он хочет. Только просила больше не уходить из дома.

Год спустя он окончил шестой класс и больше не стал учиться: помогал матери, которая работала на мясокомбинате. А после войны помогал отчиму на пекарне.

К тому времени, когда отчим умер, Мишико отбывал тюремный срок. Осудили его за хищение в особо крупных размерах. В тюрьме он заболел туберкулезом и умер в тридцать с небольшим.

Годердзи отслужил три года в армии, вернулся в родной дом. После демобилизации ему поставили психиатрический диагноз за то, что он, будучи в армии, все время говорил о Боге и ангелах. «Психопатическая личность, склонная к шизофрении», – таков был приговор врачей.

Несмотря на это, по благословению Грузинского Патриарха он стал дьяконом, постригся в монахи с именем Гавриил и вскоре стал священником. Но душа его не лежала к служению на приходе. Он хотел жить в монастыре. Все эти годы он не расставался с книгой Исаака Сирина.

Если нападало уныние и молиться не хотелось, он открывал книгу и читал: «Когда случится, что душа твоя внутренне облекается тьмой – а это естественно для чина безмолвия – и, подобно тому, как солнечные лучи закрываются от земли облачной мглой, душа на некоторое время лишается духовного утешения и света благодати по причине осеняющего душу облака страстей, и несколько умаляется в душе твоей радостотворная сила, и ум осеняет необычная мгла, ты не смущайся умом и не подавай руку отчаянию. Но терпи, читай книги учителей, принуждай себя к молитве и жди помощи. Она придет скоро, без твоего ведома».

Но бывали дни, когда уныние не отступало, и тогда он следовал другому совету преподобного Исаака: «Если не имеешь ты силы совладать с собой и пасть на лицо свое в молитве, накрой голову мантией своей и спи, пока не пройдет для тебя этот час омрачения; только не выходи из кельи своей. Этому искушению подвергаются более всего желающие проводить жизнь умственную и в шествии своем взыскующие утешения веры».

* * *

Официально действующих монастырей в Грузии не осталось вообще, но в Бетании еще теплилась монашеская жизнь: там оставался в живых один из двух старцев. И Гавриил попросился туда. Патриарх дал благословение.

Прошло без малого двадцать лет с тех пор, как он пришел в Бетанию двенадцатилетним мальчиком. И вот он снова идет по той же дороге, на которой тогда заблудился, и снова видит фантастическую панораму гор и церковь с конусообразным куполом. Только теперь не поздняя осень, а ранняя весна, и горы покрыты свежей зеленью.

Войдя в монастырь, он увидел, как многое изменилось за прошедшие годы. Трава во дворе нескошенная, дом неприбранный. На всем монастыре лежала печать запустения.

Еще хуже оказалось на хозяйстве. Поле пшеничное много лет не косили, корова в хлеву осталась одна, куры исчезли, пчелы покинули ульи. Теплица покосилась и упала, а мельница давно уже не работала. Чтобы все это привести в порядок, требовалось много рабочих рук.

Отец Георгий после смерти отца Иоанна принял схиму с именем Иоанн. Удивительно, но за прошедшие годы он не только по имени, но и по внешнему облику стал похож на своего умершего собрата. Он стал мягче, проще, добрее. Не было уже в нем строгости по отношению к другим, он только оставался строг к самому себе. Часто болел.

Жил в монастыре еще один тяжело больной – иеромонах Василий. Сравнительно молодой, он выглядел крайне истощенным, почти непрерывно кашлял кровью. У него был туберкулез в последней стадии, и вскоре после приезда Гавриила он умер.

Гавриил остался один с отцом Иоанном. Когда тот мог вставать, они вместе молились в храме: обычно Гавриил служил, а Иоанн читал на клиросе. Когда тот болел, Гавриил служил один, а потом приходил к Иоанну и причащал его. Нередко он сидел у одра старца и читал вслух утреню или вечерню или вместе с ним молился по четкам.

* * *

Через год после прихода Гавриила в Бетанию отец Иоанн написал Патриарху: «Я постарел и обессилел, соизвольте назначить вместо меня Гавриила». Он опасался, что после его смерти в Бетании окончательно иссякнет монашеская жизнь. Но Патриарх велел ему передать, чтобы он оставался игуменом до смерти.

Однажды у отца Иоанна начались сильные боли в боку и пояснице. Его племянник, работавший врачом, отвез его в Тбилиси на обследование. Врачи ничего не смогли обнаружить, и он вернулся в Бетанию. Там отец Гавриил ежедневно служил Литургию и причащал его.

Как-то раз, придя в келью к старцу, он увидел его стоящим на ногах:

– Гавриил, мне явилась Пресвятая Богородица, прикоснулась к больному месту и исцелила меня, – сказал он.

Но прошло несколько месяцев, и начались новые болезни. Старца привезли в Тбилиси, сделали ему сложную операцию. Через несколько дней, предвидя скорую смерть, он попросил, чтобы его вернули в монастырь. Здесь его ждал отец Гавриил, который снова стал ему прислуживать.

После операции старец таял на глазах. Каждый день Гавриил опасался, что он умрет.

Однажды по благословению Патриарха он отправился в Мцхету, чтобы отслужить Литургию в соборе Светицховели. Когда он находился там и молился в келье, внезапно услышал голос:

– Иди скорее в Бетанию!

Оделся, взял посох и отправился в путь. По дороге купил несколько хлебов. Попутных машин не было, он шел пешком, но голос все время торопил его:

– Не останавливайся, иди быстрее!

Когда он пришел в монастырь, уже смеркалось. Отец Иоанн ждал его:

– Я молился, сын мой, чтобы ты пришел ко мне и прочел молитвы на исход души.

Выглядел он бодрее, чем когда Гавриил уходил. Признаков приближающейся смерти не было. Гавриил положил на стол хлеб, старец благословил его и сказал:

– Ты очень устал с дороги, подкрепись немного.

Затем преломил хлеб, взял себе небольшой кусок и сказал:

– Это моя последняя трапеза.

– Бог милосерден, ради нас продлит твою жизнь, – сказал отец Гавриил. – Не будет тебя, не будет здесь иночества.

– Не мною начиналось, не мною закончится, – ласково ответил отец Иоанн. – Пора последовать за моим духовным братом. И воля моя – быть похороненным рядом с ним. Мы вместе перенесли много трудностей и гонений. Сегодня он сказал мне, что уже проторил дорогу, и теперь мы будем вместе.

После этого старец велел отцу Гавриилу читать канон на исход души. Тот ответил:

– Отче, хотелось бы мне умереть раньше тебя и вместо тебя!

– Ты не знаешь, что говоришь, – старец встал с одра и начал сам читать канон. Только после этого отец Гавриил осторожно отобрал у него книгу и продолжил чтение. Старец снова лег.

Когда оно окончилось, старец попросил его почитать молитву Иисусову по четкам. Тот прочитал сто, двести, триста молитв. Когда он читал четвертую сотницу, старец вдруг прервал его:

– Видишь, сколько монахов пришло?

И поведал, что видит монахов, которые жили в Бетании на протяжении веков. А затем сказал:

– Знай, Гавриил, когда я уйду, тебя недолго оставят в монастыре. Монастырь опустошат, но я не оставлю Бетанию. Тебя ждут большие скорби и испытания, но не бойся, Господь защитит и укрепит тебя. И я всегда буду с тобой.

Прошло еще несколько минут, отец Гавриил тихо читал Иисусову молитву, старец слушал. Вдруг он вздрогнул, радость появилась на его лице, и он сказал:

– Мой брат отец Иоанн пришел ко мне, а вместе с ним…

Он не договорил. Голова его опустилась на грудь, и он предал дух Богу.

Всю ночь отец Гавриил молился у одра старца. А наутро пришли монахи от Патриарха, которых как будто бы кто-то оповестил о кончине отца Иоанна. Патриарх сам совершил отпевание. Перед погребением отец Гавриил положил усопшему на грудь Евангелие. Похоронили отца Иоанна рядом с его духовным братом.

Сорок дней отец Гавриил служил панихиду по новопреставленному старцу Иоанну, а по субботам – заупокойную Литургию.

Когда же дни поминовения прошли, в монастырь явились представители властей в сопровождении милиции и потребовали, чтобы он покинул Бетанию:

– Нам тут монахи не нужны. Это исторический памятник, где люди должны ходить свободно. Если еще раз увидим тебя здесь, арестуем и посадим в тюрьму.

* * *

Был пасмурный ноябрьский день, когда отец Гавриил покидал Бетанию. Он шел, не оборачиваясь. На душе было тоскливо. «Я сейчас лодка, брошенная в море без весел, – думал он. – Нужен духовный наставник, как дому – фундамент».

Конечно, у него есть Исаак Сирин, который всегда приходил на помощь. Но что может заменить живое общение с живыми святыми? А в том, что оба Бетанских старца – и Иоанн, и недавно почивший Георгий-Иоанн – святые, он ни на минуту не сомневался.

Поднявшись к перевалу, откуда можно было в последний раз взглянуть на монастырь, он остановился. Вновь увидел бесконечную панораму гор, высящихся по обеим сторонам долины. Внезапно косой солнечный луч прорезал толщу облаков и упал на купол главного монастырского храма.

Идти было некуда, нигде его не ждали.

Он присел у большого камня и достал из сумки Новый Завет. Книга раскрылась на первой главе Апокалипсиса: «Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей… Итак напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть ангелы семи церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь церквей».

Он закрыл книгу. У каждой Церкви, подумал он, есть ангел: у Грузинской свой, у Русской свой. И у каждого монастыря есть ангел, и у каждого храма, даже разрушенного.

Он понял, чем займется в ближайшие годы.

Пришел в Тбилиси, собрал небольшую группу прихожан. И стал вместе с ними путешествовать по городам и селам. Ни один разрушенный храм не пропускал.

Приходили обычно поздно вечером, читали молитвы на сон грядущим, правило ко Святому Причащению, молитвы утренние. А когда забрезжит рассвет, он начинал Литургию.

Ходили и в дождь, и в стужу. Иногда руки так коченели, что трудно было перевернуть страницы молитвенника.

Совершив службу на развалинах храма, он говорил:

– Здесь, над этим фундаментом, плачет ангел-хранитель храма, потому что никто не приходит сюда молиться.

Но он верил, что молитвы дойдут до Господа и настанет день, когда ангелы возрадуются, ибо наполнится Грузия храмами, монастырями, священниками и монахами.

Портрет

Иеромонах Гавриил (Ургебадзе)

Утром тридцатого апреля 1965 года народный художник Грузинской ССР Вано Иоселиани, стоя на высокой стремянке, наносил масляной краской последние штрихи на восьмиметровый портрет Ленина. Через несколько часов портрет должны установить на фасаде здания Совета министров.

Художник доволен работой. Вождь мирового пролетариата изображен улыбающимся, с характерным прищуром, знакомым каждому гражданину великой и могучей страны советов.

На самом деле портрет был закончен заблаговременно, но сегодня придет комиссия из ЦК партии, чтобы полюбоваться им. Художнику предложено изобразить окончание работы. И вот он тоненькой кисточкой наносит на мочку уха Ильича последние штрихи в тот самый момент, когда в павильон один за другим входят члены комиссии.

– Здравствуйте, Вано Зурабович! – дружно приветствуют они выдающегося художника.

– Здравствуйте, товарищи! – художник поворачивается к входящим, и счастливая улыбка застывает на его лице.

– Как идет работа над портретом? – спрашивает глава комиссии, пожилой полный человек с большой блестящей лысиной, точь-в-точь как у Ильича. Он останавливается на почтительном расстоянии от стремянки, и ему приходится задирать голову при разговоре с художником.

– Заканчиваю, уважаемый Павел Александрович. Последние штрихи, – бодро отвечает художник, нанося мазок бежевой краской.

Затем проворно спускается со стремянки, вытирает правую руку о фартук и, продолжая в левой держать палитру и кисть, пожимает руку каждому члену комиссии.

– Здравствуйте, Павел Александрович! Приветствую, Вахтанг Гурамович! Добрый день, Русудан Иосифовна! Рад вас видеть, Леонид Петрович! С наступающим, Звиад Шалвович! Давно не виделись, Абрам Ильич!

Все утро он заучивал имена гостей и сейчас безошибочно называет их. Это производит впечатление:

– Какая у вас замечательная память! – говорит Русудан Иосифовна.

– Благодарю, – художник скромно опускает глаза.

– Ну что ж, – Павел Александрович похлопывает художника по плечу, – позвольте поздравить с завершением работы! Думаю, у товарищей не будет претензий к живописи? Всем нравится?

Все дружно одобрительно кивают.

– Выдающееся произведение искусства! Социалистический реализм высшей пробы! – восхищается Павел Александрович. – Как живой, правда ведь?

Все опять дружно кивают, а Звиад Шалвович говорит:

– И какая добрая, светлая улыбка у Ильича!

Тут Русудан Иосифовна спрашивает художника:

– Сколько же времени у вас заняла работа над таким грандиозным полотном?

– Три с половиной месяца.

– Но ведь вы работали не один?

– Конечно. Были помощники. Я нарисовал эскиз, потом написал портрет маслом в одну десятую размера, а потом его надо было увеличить. Но, как вы понимаете, это ручная работа, вовсе не механическая.

– Понимаю, понимаю.

– Ведь важно, чтобы сохранились все пропорции.

– Ну а, скажите… – начал было Звиад Шалвович, но Павел Александрович не дал ему задать вопрос:

– Товарищи, давайте поздравим Вано Зурабовича с очередным выдающимся достижением и пожелаем ему дальнейших успехов в труде!

Сказав это, Павел Александрович зааплодировал. Тотчас же вслед за ним захлопали в ладоши Вахтанг Гурамович, Русудан Иосифовна, Леонид Петрович, Звиад Шалвович и Абрам Ильич.

Потом все отправились в соседнюю комнату, где размещались многочисленные скульптурные изображения Ленина и других деятелей революции. Там был накрыт стол. Гостей ждала бутылка шампанского, были приготовлены бутерброды со шпротами и красной икрой, ломтиками нарезана докторская колбаса, стояли тарелки со свежими овощами и зеленью. Начали с шампанского, потом откуда-то появилась водка, а под конец принесли чачу. Разговор, начавшийся в павильоне на русском, здесь продолжился на грузинском.

Прощаясь с высокими гостями из ЦК, Вано Зурабович пожал каждому руку и снова, несмотря на принятую изрядную дозу алкоголя, безошибочно назвал каждого по имени-отчеству.

* * *

Утром первого мая в тбилисском храме Святой Троицы совершалась Литургия. Служил молодой иеромонах высокого роста с большими черными глазами и короткой бородой.

Была суббота Пасхальной недели, поэтому Литургия началась с многократного пения: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Священник служил вдохновенно, энергично. Много раз в начале службы, взмахивая кадилом, восклицал, обращаясь к прихожанам:

– Христос воскресе!

Немногочисленные прихожане отвечали:

– Воистину!

Богослужение, как обычно, совершалось на грузинском языке. Трехголосный мужской хор пел стройно. Средний голос вел основную мелодию, верхний и нижний следовали за ним. Это древнее пение сохраняется в Грузинской Церкви с незапамятных времен.

Священник служил без дьякона и сам произносил:

– Миром Господу помолимся!

– О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся.

– О мире всего мира, благостоянии Святых Божиих церквей и соединении всех Господу помолимся.

– О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь Господу помолимся.

На каждое прошение хор отвечал:

– Господи, помилуй.

Служба шла своим чередом, но чем дальше, тем больше в храм врывалась бодрая музыка снаружи. Священник под пение хора тихим голосом произносил по-грузински:

– Иже Херувимы тайно образующе, и Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложи́м попечение…

А снаружи бодрый баритон пел по-русски:

– Будет людям счастье, счастье на века; у советской власти сила велика!

И многоголосый смешанный хор подхватывал:

– Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути. В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди!

Священник с евхаристическими сосудами в руках, стоя перед царскими вратами лицом к народу, произносил нараспев:

– Святейшего и Блаженнейшего отца нашего Ефрема, Католикоса-Патриарха всея Грузии, да помянет Господь Бог во царствии Своем…

А на улице бодрый баритон продолжал:

– Мы везде, где трудно, дорог каждый час, трудовые будни – праздники для нас.

И вновь хор подхватывал:

– Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути…

Закончили службу. Священник не стал произносить проповедь, потому что все равно никто бы ничего не расслышал. Только трижды громко возгласил в конце:

– Христос воскресе!

И трижды в ответ услышал какое-то робкое и подавленное:

– Воистину!

Когда по окончании Литургии священник снимал с себя облачение, пожилой алтарник сказал ему:

– Плохая была идея служить на первое мая. Лучше было отменить службу.

Священник ничего не ответил, но алтарник, взглянув на него, ужаснулся: в его глазах горел какой-то страшный огонь; казалось, что он взглядом готов испепелить любого, кто приблизится к нему. Священник вообще-то был со странностями, мог и выпить лишнего, и не в меру веселым иногда казался. А иногда, наоборот, плакал на службе. Но таким, как сейчас, алтарник его еще никогда не видел. Испуганный, он отошел в сторону.

* * *

Сняв облачение, священник направился к Свято-Георгиевскому храму в Кашвети. Этот храм расположен на проспекте Руставели почти прямо напротив здания Совета министров. Подходя к храму, священник увидел гигантский портрет Ленина, размещенный на фасаде этого здания. Несмотря на то, что ярко светило солнце, портрет был обрамлен гирляндой электрических лампочек.

Мимо храма шли нарядно, но единообразно одетые юноши и девушки. Над головами они несли большие транспаранты с надписями: «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!»; «Да здравствует Первое мая!»; «Слава Ленину, слава партии!» Надписи были как на русском, так и на грузинском языке.

Из репродукторов многоголосый смешанный хор пел:

– В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах, здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых! Ты по степи, ты по лесу, ты к тропикам, ты к полюсу легла, родимая, необозримая, несокрушимая моя.

А дальше на другую мелодию звучал припев:

– Нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды, ни облака. Пламя души своей, знамя страны своей мы пронесем через миры и века!

Шли девочки в белых платьях с цветами в обеих руках, девочки постарше в темных блузках с красными бантами на груди, мальчики в пионерских галстуках. За ними мужчины, одетые в парадные костюмы, и женщины в нарядных платьях. Группы людей чередовались с движущимися на колесах конструкциями, задрапированными красной тканью: наверху каждой конструкции стоял либо выполненный из гипсокартона памятник Ленину либо портрет Ленина.

Священник застыл на крыльце храма и не двигался с места. Проходящие мимо демонстранты при виде человека в рясе с крестом на груди удивленно смотрели друг на друга.

Тенор из репродуктора пел:

– Мы живем под солнцем золотым, дружно живем! Мы горды Отечеством своим, любим свой дом! Мы горды Отечеством своим, все пути открыты молодым! Светлые края, Родина моя, всюду у тебя друзья!

Хор подхватывал:

– Клятву дают народы! Пусть зеленеют всходы! Реют знамена свободы! Молодость идет, молодость зовет, молодость идет вперед!

Под эту музыку продолжалось шествие: снова шли девушки, поднимая вверх обручи и шесты, из которых складывались геометрические фигуры. За девушками – парни в спортивных костюмах с портретом первого секретаря ЦК компартии Грузии Мжаванадзе. А дальше ехала конструкция на колесах с очередным портретом Ленина.

Постояв несколько минут, священник резко развернулся и зашел в храм. Там пожилая женщина протирала низ позолоченного напольного подсвечника. В руке у нее была бутылка с керосином:

– Тамара, дай керосин.

Она узнала его и, распрямившись, ответила:

– Вот, возьми, батюшка.

– А побольше бутылка есть?

– Есть литровая.

– Принеси. И коробок спичек.

Она пошла в ризницу и через несколько минут вернулась с бутылкой и спичками. Он стоял перед большим распятием и молился. Она нерешительно отошла в сторону. Широко перекрестившись, он обернулся к ней и сказал:

– Христа распяли, а они празднуют! Ну все, хватит. Иду на муки, Господи!

Она остолбенела. Он имел вид одержимого. Глаза горели, все тело было напряжено, как натянутая струна.

– Что ты такое задумал, отец Гавриил?

– Дай сюда керосин и спички!

– Господи, спаси! Что это ты задумал, батюшка? – она широко раскрыла глаза.

Он молча взял бутылку и спички и быстро вышел на улицу. Дверь храма за ним громко захлопнулась.

– Боже мой, Боже мой! Что он такое задумал? – шептала женщина, с ужасом глядя на дверь.

* * *

После того, как мимо Кашветского храма прошли организованные шеренги пионеров и комсомольцев, началось шествие обычных граждан. Они не были выстроены в шеренги и не были одеты в единообразные костюмы. Дети несли в руках воздушные шарики, родители шли с букетами цветов и весело разговаривали между собой.

Из репродуктора звучал женский голос:

– Поднимется солнце, заглянет ко мне, засветится ярко портрет на стене. И, словно желая мне доброго дня, Ильич как живой поглядит на меня. Я ленинцем быть настоящим хочу, чтоб смело смотреть мне в глаза Ильичу!

Вдруг глаза всех устремились на портрет Ленина, размещенный на фасаде здания Совета министров. Он загорелся! Сначала пламя охватило нижний правый угол портрета, потом быстро поползло вверх – и в считанные секунды все полотно было охвачено ярким пламенем. Огненные языки лизали уши Ильича, его нос, глаза и губы. Там, где только что была улыбка, образовалась черная дыра, которая быстро расползалась в стороны. Лампочки по краям портрета лопались со звуком, напоминающим звуки выстрелов.

В толпе началась паника. Испугавшись, что это теракт, люди стали разбегаться в разные стороны. Перед горящим портретом на несколько секунд образовалось свободное пространство. И тут все увидели, что возле него на возвышении стоит человек в темном одеянии до пят, с большим крестом на груди, и что-то кричит, размахивая руками. Те, кто поближе, слышали сквозь продолжающуюся бравурную музыку:

– Как вы можете поклоняться антихристу? Надо славить Господа Бога, Христа! Не «слава Ленину», а «слава Иисусу Христу»!

Увидев, что возле портрета никого нет, кроме какого-то сумасшедшего, размахивающего руками, толпа ринулась к нему, повалила его на землю. Его били руками и ногами, по голове, по животу и по спине, он перекатывался по земле, закрыв лицо ладонями.

Когда через несколько минут на бронемашине приехал вызванный в срочном порядке отряд солдат, на месте портрета стоял железный каркас, на котором болтались обгоревшие куски ткани. Все лампочки полопались. А на земле в луже крови лежал человек.

– Расступитесь! – скомандовал начальник отряда.

Толпа расступилась, солдаты взяли тело и поволокли к бронемашине.

Народ не расходился, бурно обсуждая невиданное происшествие. И, хотя бодрая мажорная музыка еще долго не смолкала, мужские и женские голоса еще долго на разные лады прославляли партию и Ленина, праздник был испорчен.

Подоспела милиция, здание оцепили, людей попросили разойтись. В конце концов и музыка смолкла.

* * *

Когда он начал приходить в сознание, первое, что он почувствовал, была жгучая боль по всему телу.

Он попытался открыть глаза. Правый не открывался вообще, левый приоткрылся немного. Он увидел, что лежит на сером бетонном полу в небольшой тюремной камере с такого же цвета бетонными стенами. Косой луч солнца падал на пол из маленького зарешеченного окошка.

Попытался повернуться – и его пронзила острая боль. Остался лежать на левом боку, закрыв глаза.

Сколько он так пролежал, он не знал, но в какой-то момент щелкнул замок железной двери, она отворилась, кто-то вошел и громко крикнул:

– Встать!

Он попытался пошевелиться, но не смог.

– Встать, тебе говорю! Ты у меня за все ответишь, поджигатель.

Он попытался встать, повернулся на живот, уперся руками в пол, после больших усилий смог встать на четвереньки.

Последовал удар дубинкой по спине:

– Быстрее!

Он попытался распрямиться, но не смог.

– Быстрее, тебе говорю!

Удар по голове.

Он потерял сознание.

В следующий раз он очнулся на больничной койке. Теперь он лежал на кровати, голова была забинтована. Он открыл оба глаза, оглядел небольшую больничную палату: койки стояли в ряд, на них лежали люди, окна были зарешечены. За полуоткрытой дверью маячила фигура часового в военной форме.

Вошла медсестра, увидела, что он открыл глаза:

– Очнулся, – сказала она не то чтобы ласково, но и не строго.

– Какое число? – спросил он.

– Шестое мая.

Значит, он пролежал без сознания почти неделю.

У него было семнадцать переломов, несколько дней его интенсивно лечили, он начал вставать и ходить по палате. А когда закончились майские праздники, перевели в одиночную камеру и вскоре вызвали на допрос.

Пожилой следователь по фамилии Цинцадзе сидел во главе стола. По правую и левую руку от него сидели другие лица, которые иногда подключались и задавали вопросы.

– Почему вы сожгли портрет великого Ленина? – спрашивали они.

– Почему сжег? «Слава великому Ленину»? Слава украшает Христа Бога!

– Вы совершили государственное преступление. Вы сожгли портрет человека, перед которым преклоняются миллионы людей. Чуть не подожгли здание Совета министров.

– Так возьмите меня и расстреляйте!

– Вы это сделали по заданию церкви?

– Нет, я сделал это самостоятельно.

– Назовите сообщников.

– Не было сообщников. Я один все задумал и сделал во славу Христа, распятого и воскресшего!

– И вы действительно верите в Христа? В то, что Он воскрес?

– Верю. А вы не верите? Если бы Он не воскрес, зачем был бы мне нужен мертвый Христос? И разве апостолы приняли бы смерть за Христа, если Он не воскрес?

Постепенно следователи приходили к убеждению, что перед ними сумасшедший. Его стали водить к психиатрам. Но он и тем говорил:

– Христос воскрес, а ваш Ленин мертв. Наступит время, и памятники ему вы своими же руками сбросите.

* * *

Пока шли допросы, священник находился в следственном изоляторе, в одиночной камере. Здесь он мог беспрепятственно молиться. Приложив ухо к двери камеры, охранник иногда слышал монотонное чтение, а иногда громкое пение. Иной раз казалось, что заключенный читает что-то по книге, хотя книг у него не было.

Когда допросы закончились, его перевели в общую камеру, где сидели рецидивисты и воры в законе. Те поначалу встретили его враждебно, издевались над ним, заставляли его выносить ведро с нечистотами. Но он этим совсем не гнушался. Постепенно настроение сокамерников стало меняться, они прониклись уважением к необычному священнику, который не побоялся сжечь портрет Ленина на глазах тысяч людей.

Однако привлекало к нему не это, а то, что он рассказывал интересные истории о Христе и о святых. По вечерам уголовники рассаживались вокруг него, и он начинал свои истории. Пересказал им все Евангелие, поведал о древних христианских мучениках, о преподобных отцах. Говорил о Богородице, ангелах и бесах.

Авторитет священнику добавило упоминание о том, что его родной брат Мишико, умерший в тюрьме несколько лет назад, был известным вором по кличке «Двуглавый». Заключенные очень обрадовались, когда услышали имя этого легендарного вора в законе.

Утром и вечером священник вставал на молитву. Поначалу он делал это один, потом к нему стали присоединяться другие заключенные. Дошло до того, что едва ли не половина камеры начинала день с молитвы и заканчивала молитвой.

Если он видел, что сокамерники ссорятся, он старался их помирить. Несколько раз пытался разнимать дерущихся, так что и сам получал по голове. Пытался отучить уголовников от матерной брани. И хоть не имел в этом особого успеха, по крайней мере в его присутствии они старались не произносить грязных слов.

Постепенно он приобрел такое уважение сокамерников, что, если брал в руку половую тряпку они выхватывали ее у него со словами:

– Мы все сделаем, ты только говори с нами.

И он говорил. Больше всего говорил о любви:

– Доброта откроет вам дверь рая, смирение введет в него, а любовь поможет увидеть Бога. Только в настоящей любви можно увидеть Бога, так как Бог есть Любовь.

Его спрашивали:

– Как этому научиться?

Он отвечал:

– Господь показывает несчастья других, чтобы нам научиться не быть равнодушными. Если можешь помочь ему помоги. Если делом не можешь помочь, хотя бы поддержи, помолись о нем.

Еще он часто говорил: