Текст книги "Тайна семи звезд"

Автор книги: Митрополит Иларион (Алфеев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Долго так продолжаться не могло, и уже в Великом посту девятнадцатого года занятия для студентов духовной академии перенесли в Москву. Отец Константин был назначен священником церкви Преображения Господня на Большой Ордынке, более известной как храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость».

* * *

Отец Константин навсегда запомнил свой первый день в этом храме. Он вошел в него во время богослужения. Весь левый придел был заполнен людьми. Старенький священник читал акафист перед чудотворной иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Когда запели «Цари́це моя́ Преблага́я, Наде́ждо моя́, Богоро́дице», народ встал на колени. А на словах «ве́си мою́ беду́ зри́иши мою́ ско́рбь»[3]3
  «Ты знаешь мою беду, Ты видишь мою скорбь».


[Закрыть] все начали креститься.

Время было трудное, многие голодали, продукты отпускали в магазинах по карточкам. Зимой не хватало дров. Нередко в храме стоял такой холод, что зуб на зуб не попадал. При причащении чаша примерзала к губам, а вода, налитая в кружку, превращалась в кусок льда. Священническое облачение приходилось надевать поверх пальто, но это мало помогало: за два часа Литургии тело промерзало до костей. Потом отогревались горячим чаем в приходском доме.

Жил он вместе с дочерью при храме до тех пор, пока церковный дом не отобрали. После этого приходилось постоянно переезжать: своего угла в Москве не было. За двенадцать лет он сменил место ночлега не менее тридцати раз. Жил и в кельях закрывающихся монастырей, и на квартирах прихожан, и на чужих подмосковных дачах, и в рабочих общежитиях, и даже в заброшенных зданиях. Прихожане, как могли, заботились о священнике, но для каждого жизнь становилась все труднее. Некоторых арестовывали. Частные квартиры изымали в собственность государства и уплотняли новым жильцами. Переезжать приходилось еще и потому, что жить без прописки запрещалось, а прописаться священнику в Москве было невозможно.

В тридцать втором году его в первый раз арестовали. По делу проходило около восьмидесяти человек, в основном священнослужители. Им предъявили обвинение в том, что они «группировались вокруг церквей города Москвы, проводя среди церковных антисоветскую агитацию и распространяя провокационные слухи. Монашками и духовенством была организована широко разветвленная сеть по сбору денег и продуктов среди церковников путем отчисления кружечного церковного сбора для оказания помощи ссыльному духовенству. С указанным духовенством велась регулярно письменная и живая связь».

Пятьдесят два человека получили разные сроки тюрьмы и ссылки. Отец Константин был отправлен этапом в Казахстан, где провел три года.

* * *

Лязгнул дверной замок. Тяжелая дверь открылась, вошел охранник. Из-за пазухи он вынул сложенный вчетверо лист бумаги и огрызок карандаша. Любомудров еще вчера попросил его передать на волю письмо, вложив ему в руку смятую пятирублевую купюру – весь свой денежный запас.

– Вот, пишите, – сказал охранник.

– Сколько у меня времени?

– Немного.

– А конверт дадите?

– Конверта нету. Адрес укажите сверху.

Он знал, кому напишет, но не знал, какой адрес указать. Последний раз он виделся с дочерью два месяца назад в Можайске, где прятался от ареста. Если он сейчас напишет ее действительный адрес, ее могут арестовать вслед за ним. После некоторых сомнений он написал адрес родственников в Ярославле с просьбой передать письмо дочери. Конечно, он совсем не был уверен, что это письмо когда-нибудь до нее дойдет.

«Дорогая моя Сонечка», – начал он. Вдруг слезы хлынули из его глаз. Он давно не плакал, а тут его словно прорвало. За несколько секунд перед ним пронеслась вся их совместная жизнь. Он вспомнил, как принял девочку из рук акушерки, как искал для нее кормилицу, как она делала свои первые шаги и училась говорить. «Папа» – первое слово, которое она произнесла. А словом «мама» она обозначала фотографию, висевшую на стене. В младенчестве она была настолько привязана к отцу, что всякий раз, когда он возвращался с работы, просилась к нему на руки. А когда уходил, плакала.

В последнее время они виделись редко. Но когда встречались, он чувствовал, что ближе нее никого на свете у него нет.

Он понимал, что писать можно не все, и тщательно подбирал слова: «Жду приговора. Наверно, мы не скоро теперь увидимся. Что бы со мной ни случилось, помни, что я всегда тебя любил и буду любить. Не забывай молиться обо мне, как я молюсь о тебе каждый день. Обо мне не скорби. Не теряй веры в Бога. С Ним всегда и везде легко. Предаю тебя в руки Царицы Небесной. Пусть Она будет тебе вместо матери и вместо отца».

Охранник зашел за письмом.

– Какое сегодня число? – спросил его отец Константин.

– Восемнадцатое ноября, – ответил охранник.

«Канун памяти Варлаама Хутынского, – подумал священник. – Сейчас, наверно, идет всенощная».

– Вы действительно передадите? – спросил он, поставив подпись и дату.

– Я вам обещаю, – сказал охранник. Впервые в его лице мелькнуло что-то человеческое.

Он взял письмо, сложил в четыре раза, положил в нагрудный карман и вышел, громко захлопнув за собой дверь.

* * *

Снова тишина. По ощущению уже поздний вечер. Можно было бы ложиться спать, если бы не отчетливое предчувствие, что ночью за ним придут.

Он стал читать вечерние молитвы:

– Го́споди, не лиши́ мене́ небе́сных Твои́х благ.

Го́споди, изба́ви мя ве́чных мук. Го́споди, умо́м ли или́ помышле́нием, сло́вом или́ де́лом согреши́х, прости́ мя… Го́споди Иису́се Христе́, напиши́ мя раба́ Твоего́ в кни́зе живо́тней и да́руй ми коне́ц благи́й…[4]4
  «Господи, не лиши меня небесных Твоих благ. Господи, избавь меня от вечных мук. Господи, если я согрешил умом или мыслью, словом или делом, прости меня… Господь Иисус Христос, впиши меня в книгу жизни и даруй мне добрую кончину».


[Закрыть]

Его мысли были обращены к вечности. Что ждет его там? Впишет ли его Господь в книгу жизни? Сможет ли он оправдаться на Страшном суде? За последние годы он не знал за собой никаких заслуг. Нескончаемые скитания с места на место, долгие недели и месяцы без храма, без богослужения.

В тишине одиночной камеры он произносил знакомые с детства слова. Они падали на дно сердца и таяли в нем, как воск:

– Влады́ко Человеколю́бче, неуже́ли мне одр сей гроб бу́дет, или еще́ окая́нную мою́ ду́шу просвети́ши днем? Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит Суда́ Твоего́, Го́споди, боюся и му́ки безконе́чныя… Но, Го́споди, или хощу́, или не хощу́, спаси мя Áще бо пра́ведника спасе́ши, ничто́же ве́лие; и а́ще чистаго помилуеши, ничто́же дивно: досто́йни бо суть милости Твоея Но на мне гре́шнем удиви милость Твою…[5]5
  «Владыка Человеколюбец, неужели эта постель станет для меня гробом, или еще раз Ты просветишь мою душу днем? Вот, гроб лежит передо мной, смерть предстоит мне. Боюсь, Господи, суда Твоего и муки бесконечной… Но Господи, спаси меня, хочу ли я этого, или не хочу. Ведь если Ты спасешь праведника, в этом нет ничего великого; и если помилуешь чистого, в этом нет ничего чудесного, ибо они достойны милости Твоей. Но на мне, грешном, яви чудо милости Твоей…»


[Закрыть]

Он присел на койку «Умру ли я этой ночью, или меня ждет еще один день?» – думал он.

Незаметно он впал в забытье, прислонившись спиной к холодной стене.

* * *

Его разбудил лязг дверного замка и грохот открывающейся железной двери.

Вошел человек высокого роста в форме сотрудника НКВД На поясе у него висела кобура.

– На выход! – произнес он громко.

Отец Константин растерянно оглянулся Встал с койки, пошатнулся, присел.

– Быстрее, – скомандовал сотрудник.

Любомудров встал, натянул на себя тулуп, взял в руки шапку. Сотрудник НКВД толкнул его в спину.

Они вышли в тусклый коридор. Священник передвигался с трудом, и сотрудник все время толкал его:

– Давай, давай! Быстрее.

Из других дверей тоже выводили людей. Все они двигались к выходу.

На тюремном дворе, ярко освещенном прожекторами, собралось много заключенных. Стояло несколько черных фургонов с надписью «Хлеб». Некоторые заключенные тихо переговаривались между собой:

– Может быть, в другую тюрьму?

– Скорее всего, на расстрел.

– Неужели и правда расстреляют? Меня же по ошибке взяли. Вместо брата моего взяли. Понимаете, у нас фамилия одинаковая, он работал на заводе, а я…

– Молчать! – закричал охранник и с силой ударил говорившего по губам.

Тот замолк.

Любомудров жадно вдыхал свежий осенний воздух.

В толпе заключенных он увидел лицо, которое показалось ему знакомым. Попытался вспомнить, где он мог видеть этого высокого пожилого человека с впавшими щеками, глубокими морщинами и свисавшей клочьями бородой.

Они встретились глазами. Тот тоже узнал его:

– Любомудров?

– Да.

– Константин?

– Да.

– Я епископ Никита. Помните, я вам в академии дела сдавал?

Только сейчас Любомудров понял, что перед ним человек, который был до него экономом в Московской духовной академии. Он знал его как священника Феодора Делекторского. После революции отец Феодор постригся в монахи с именем Никита, стал епископом, помогал Патриарху Тихону. В изможденном старике трудно узнать плечистого священника с пышными вьющимися волосами, каким он был когда-то.

– Вот ведь где встретились, – сказал Любомудров.

– Давайте в фургоне сядем рядом, – предложил епископ.

Из здания выводили все новых людей.

Раздалась команда:

– По машинам!

Узников стали загружать в фургоны.

– Куда повезете? – спросил один заключенный у конвойного, запрыгивая в кузов.

– Санитарная обработка, – ответил тот.

– В баню что ли?

Конвойный промолчал.

Заключенные залезали в кузов один за другим. Внутри становилось все теснее. После того, как узкие деревянные скамейки, располагавшиеся в несколько рядов, были заполнены, заключенные стали садиться друг к другу на колени. Некоторые разместились на полу.

* * *

Фургон тронулся. Поначалу он ехал медленно и гладко по асфальтированным улицам города. В кузове стояла мертвая тишина. Каждый думал о своем, и это были невеселые думы. Многие подозревали, что их везут на расстрел, но боялись в этом признаться, а потому подавленно молчали. Потом понемногу начали переговариваться.

Когда гул человеческих голосов стал достаточно сильным, епископ, пригнувшись вплотную к уху Любомудрова, тихо сказал:

– Отец Константин, исповедуйте меня.

Тот так же тихо произнес:

– Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…

Епископ начал перечислять грехи, а священник вдруг ясно осознал, что в этом самом фургоне рядом с осужденными на смерть находится Христос. Чувство присутствия Христа было настолько сильным, что на какой-то момент он перестал слышать шепот епископа, весь отдавшись этому чувству.

В темную ночь в закрытом фургоне они приближались к своей Голгофе.

После того как епископ закончил исповедь, отец Константин прочитал разрешительную молитву. Потом исповедовался сам. Епископ слушал его, не прерывая. Потом они долго сидели молча.

Фургон между тем стало сильно трясти. Очевидно, они выехали из города и двигались по гравийной дороге.

К Любомудрову неожиданно обратился человек, сидевший справа. В темноте черты лица не были различимы, но можно было понять по голосу, что он не молод.

– Откуда родом? – спросил он у отца Константина.

– Ярославский я.

– Поп что ли?

– Священник.

– И правильно, что вас расстреливают! Вам с революцией не по пути. Вы людям голову всякой дурью забиваете, а советской власти не верите.

– А вы верите?

– Верю. Я в партии с четырнадцатого года. Вот этими руками революцию делал. Ленина лично знал.

– Что же вас вместе с нами везут? – спросил Любомудров.

– «Революция пожирает своих сынов», – сказал тот с усмешкой. – Без ошибок и перегибов революций не бывает. Но я верю, что история нас оправдает. А вас – нет.

Любомудрову не хотелось продолжать этот разговор, но он все-таки спросил:

– Как ваше имя?

– Михаил.

– Крещеный?

– Крещеный. Но в Бога не верю.

– Я буду молиться за вас.

Тот замолчал. Потом тихо сказал:

– Спасибо.

* * *

Прошло не менее двух часов, а они все еще ехали. Разговоры сами собой смолкли, всех сильно болтало и подбрасывало в разные стороны. Кого-то стошнило, кто-то ругался. Но большинство заключенных сидели тихо, прижавшись друг к другу.

Наконец, фургон остановился, заключенных стали выгружать из кузова. Спрыгнув на снег, Любомудров упал и тут же услышал крик конвойного:

– Вставай!

Поднялся и получил сильный удар прикладом в спину.

– Давай! Пошел!

Он побрел, подгоняемый конвоиром, по направлению к длинному деревянному бараку. Туда же двигались остальные. Ночь была светлая и звездная, воздух морозный и свежий.

Беспорядочная толпа прибывших на четырех фургонах из Таганской тюрьмы ввалилась внутрь барака. Там уже толпились заключенные, которых, видимо, доставили из других тюрем.

Войдя в барак и протиснувшись вперед, Любомудров огляделся. Арестантов было много. В основном мужчины, разного возраста – от стариков до казавшихся почти еще детьми. Лица у большинства изможденные, глаза испуганные. Все одеты в арестантские бушлаты или выцветшие от времени пальто. У некоторых на головах шапки. Были и женщины.

Присмотревшись, Любомудров стал замечать людей, по внешнему виду напоминавших священников. От остальных их отличала не только борода. У многих заключенных за время долгого пребывания в тюрьме отросла борода или густая щетина. Но у «духовных» было еще что-то, что позволяло им почти безошибочно распознавать друг друга. Потихоньку они стали группироваться возле одной из стен барака.

Никто, казалось бы, не интересовался тем, что происходило впереди. А там в ряд стояли столы, на которых лежали стопки личных дел осужденных. За каждым столом сидел сотрудник НКВД в форме. Время от времени он громко выкрикивал фамилию. Осужденный подходил, стоял несколько минут, с ним о чем-то разговаривали. Потом конвойный выводил его из барака в боковую дверь.

Священнослужители тихо представлялись друг другу, некоторые рассказывали свои истории:

– Игумен Варлаам, служил в Чудовом монастыре, потом в разных храмах московских. Три года в ссылке в Казахстане. В последнее время служил в Московской области.

– За что вас?

– Проходил мимо школы. Ко мне подбежал ученик, спросил, откуда происходит человек. Им учитель говорил, что от обезьяны. Я сказал: от Бога. За это и арестовали.

– Иеромонах Гавриил, из Белоруссии. Два года провел на Афоне, три года в ссылке. В последнее время в Москве. Обвинили в фашистской агитации.

– Протоиерей Арсений Троицкий, служил в Подмосковье.

– Игумен Петр, тоже из Подмосковья.

– Священник Владимир Морозов из Воронежа.

Обвинения против всех были похожие: антисоветская агитация, религиозная пропаганда, участие в группе контрреволюционного духовенства, распространение провокационных слухов о гонениях на Церковь.

Отец Константин тоже представился.

– Братья, нас всех сегодня расстреляют, – сказал епископ Никита. – Предлагаю исповедоваться перед смертью, кто не успел. Умрем без причастия, так хоть не без исповеди.

Они разбились на пары, но все-таки оставались рядом.

Один из примкнувших к группе был старообрядческий священник с окладистой бородой. Он заговорил с отцом Константином, представился Пчелиным Еразмом Ивановичем.

– А что, правда расстреляют? – спросил он.

– Думаю, правда, – ответил Любомудров.

– Господи Исусе, помилуй нас, – сказал старообрядец и широко перекрестился двумя перстами.

Это не осталось незамеченным. Один из охранников закричал:

– Что там за сходка?! А ну, разойдись, поповское отродье! Устроили здесь молебен!

Охранник начал избивать священнослужителей прикладом. Отца Константина ударил в висок с такой силой, что тот упал.

Ему помогла подняться молодая женщина с правильными чертами лица и коротко остриженными волосами.

– У вас кровь. Вот, возьмите, приложите.

Она подала ему платок.

– Спасибо, – сказал он. – Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– За что вас сюда?

– Немка, – коротко ответила она.

Впереди продолжали выкрикивать фамилии. Людей в бараке становилось меньше. А снаружи все время раздавались выстрелы, иногда по несколько подряд.

– Любомудров, – выкрикнули впереди.

Он подошел к столу, стоявшему по центру, прямо под портретом Сталина. За столом сидел сотрудник НКВД. Рядом стоял вооруженный конвоир.

– Любомудров Константин Павлович? – спросил сотрудник.

– Да.

Тот посмотрел на фотографию в личном деле, потом на осужденного.

– Год рождения?

– Тысяча восемьсот семьдесят девятый.

– Дата рождения?

– Двадцать седьмое июля.

– Место рождения?

– Село Георгиевское Ростовского уезда Ярославской губернии.

– Социальное происхождение?

– Сын псаломщика.

– Род деятельности?

– Священник.

Сотрудник НКВД перелистывал страницы его личного дела. На мгновение ему вспомнилось, как будущий Патриарх Тихон листал его дело перед тем, как предложил ему стать священником.

– Последнее место жительства?

– Без определенного места жительства.

– Откуда прибыли?

– Из Таганской тюрьмы.

Сверка была окончена.

Сталин, улыбаясь, смотрел с портрета на пожилого священника и тех, кто стоял за его спиной, ожидая своей очереди.

– Уведите, – скомандовал сотрудник НКВД.

Конвоир вышел из-за стола, подошел к священнику, взял его за плечо и повел к боковой двери.

За дверью была небольшая неотапливаемая комната, нечто вроде сеней, где стояло семь вооруженных конвоиров и столько же осужденных. В углу – сваленная в кучу одежда и обувь.

Вслед за Любомудровым ввели еще двоих. Осужденных выстроили в ряд, конвоиры начали их обыскивать. У одного обнаружились в кармане бушлата наручные часы, конвоир положил их себе в карман.

Когда всех обыскали, один из конвоиров скомандовал:

– Лицом к стене!

Осужденные развернулись.

– Раздеться до нижнего белья!

Осужденные начали раздеваться. Один, совсем еще юноша, оставался в кальсонах и шерстяной кофте.

– Я сказал «до нижнего белья»! Кофту снимай, – закричал на него конвоир.

– У меня нет нижнего белья.

– Снимай, говорю тебе, – сказал конвоир, ударив его рукояткой револьвера по голове.

Парень снял кофту, оставшись в одних кальсонах, которые придерживал руками. Он был очень худ и сильно дрожал. На вид ему было лет шестнадцать.

«Боже мой, таких-то за что?» – подумал Любомудров. Ему самому в нижнем белье сразу стало очень холодно и с каждой минутой становилось все холоднее.

Когда их вывели наружу, уже светало. Облака на востоке окрашивались в розовый цвет.

Осужденные шли по вытоптанному ноябрьскому снегу: кто-то в дырявых шерстяных носках, кто-то в портянках, кто-то босиком. За каждым шел конвоир, подталкивая его в спину.

Вдруг один из осужденных бросился в сторону.

– Стой, стрелять буду! – закричал конвоир, выхватил из кобуры револьвер и сделал несколько выстрелов.

Беглец упал.

Остальные продолжали идти.

Отец Константин шепотом произносил молитвы.

Их подвели к краю глубокого длинного рва.

На дне в предрассветном тумане были хорошо различимы трупы, лежавшие вповалку.

Конвоиры достали револьверы, приставили их вплотную к затылкам осужденных.

Раздались выстрелы.

Один за другим убитые падали в ров.

* * *

В ту ночь на Бутовском полигоне расстреляли 189 человек, из них десять православных священнослужителей. Пятеро ныне причислены к лику святых: епископ Никита (Делекторский), протоиерей Арсений Троицкий, игумен Варлаам (Никольский), иеромонах Гавриил (Гур), священник Константин Любомудров.

Бутовская «фабрика смерти» работала вплоть до 1950-х годов, но наибольшее число казней пришлось на период с августа 37-го по октябрь 38-го.

За это время расстреляли более двадцати тысяч человек.

Самым младшим из убитых было четырнадцать-пятнадцать лет.

Самому старшему – митрополиту Серафиму (Чичагову) – шел восемьдесят второй год. Он уже не мог самостоятельно передвигаться, и к месту казни его несли на носилках.

Кости расстрелянных до сего дня лежат на Бутовском полигоне, покрытые тонким слоем земли.

Тайна семи звезд

Преподобные Иоанн и Георгий Бетанские

Годе́рдзи было два года, когда умер его отец Об этой смерти в семье предпочитали не говорить Отец был коммунистом, своими руками разрушил местную церковь Убили его жестоко, перед смертью долго пытали.

Обо всем этом рассказал сосед, дядя Ги́ви, к которому Годердзи ходил за молоком Рассказал не сразу, а постепенно – одну деталь за другой.

Гиви был человек огромного роста, с густой черной бородой, которая начинала расти прямо от глаз Он держал свою корову и за три рубля в день отпускал семье Годердзи литр молока Этого хватало на пятерых: мальчика, его мать, отчима, старшего брата Мишико́ и старшую сестру, каждому по стакану Младшая сестренка, которую назвали Джульеттой, только недавно родилась и питалась грудным молоком.

Мать Годердзи, Варвара, вышла замуж в четырнадцать лет В пятнадцать уже родила Мишико, в семнадцать Эмму, в двадцать Годердзи Небольшого роста, с белокурыми волосами и голубыми, почти темно-синими глазами, она совсем не походила на грузинку Свое происхождение она скрывала.

В Бога Варвара верила, но в церковь ходить боялась Шел 38-й год Все вокруг говорили, что Бога нет Верующих преследовали. Но мальчика после многих его настойчивых просьб крестили в церкви святой Варвары.

Вскоре местного пожилого священника забрали, и больше его никто не видел Поговаривали полушепотом, что его расстреляли.

Однажды Годердзи, сидя в своей комнате, услышал, как Гиви ругается с соседом Громкие голоса доносились через открытое окно.

– Что ты меня распинаешь, как Христа? – кричал Ги́ви.

Годердзи стал думать, что означают эти слова. Но понимал, что к дяде Гиви лучше не подходить, пока он возбужден Надо дождаться утра.

На следующий день Годердзи пришел, как обычно, за молоком и спросил:

– Дядя Гиви, кто такой Христос и за что Его распяли?

Тот удивился:

– Васико́, почему ты об этом спрашиваешь?

Годердзи все звали по имени его отца – Васико. Так это повелось после того, как его отца убили.

– Вчера ты разговаривал с кем-то и сказал: «Что ты меня распинаешь, как Христа?»

– Господи! Случайно вырвалось!

– Ну расскажи, дядя Гиви!

– Слушай, сынок, я про это ничего не знаю Если хочешь, пойди в церковь и разузнай, кто такой Христос.

Мальчик отправился в церковь святой Варвары Там на стенах висело много икон, а справа от входа стояло большое деревянное распятие.

Годердзи представил себе, как больно было Христу, когда гвозди вонзались в Его руки и ноги. Он начал тихо разговаривать с Ним:

– Почему Тебя распяли? Почему?

Но Тот не отвечал.

За мальчиком наблюдал церковный сторож – маленький сухощавый человек с короткой седой бородой. Годердзи так долго стоял перед распятием, что сторож забеспокоился.

Он осторожно подошел к мальчику – так, чтобы не напугать его, – и понял, что тот ничего не замечает вокруг. Он кашлянул, мальчик обернулся: на глазах его блестели слезы.

Сторож мягко сказал Годердзи:

– Если ты хочешь узнать, почему распяли Христа, ты должен прочитать книгу о Нем.

– А у вас есть такая книга?

– Нет. Сейчас такие книги – большая редкость. Знаешь, где еврейское кладбище?

– Знаю.

– Если пойдешь отсюда в сторону кладбища, то, не доходя, справа увидишь лавку букиниста. Может быть, там тебе продадут. Кахетинский переулок, шесть.

Мальчик отправился по этому адресу. Лавка оказалась закрыта, но на витринах стояли старые книги. По названиям невозможно было определить, какая книга говорит о Христе. Зато стали понятны цены: все книги стоили от ста рублей и выше; чем больше книга, тем она дороже Годердзи надеялся, что книга о жизни Христа будет маленькой и не такой дорогой.

* * *

Он стал копить деньги Отчим давал ему по пять рублей в день на обед в школе Обычно на эти деньги он умудрялся накормить двоих или троих ребят, нередко сам оставался голодным. Но теперь он стал все деньги откладывать.

Через три недели у него скопилось семьдесят рублей, и он отправился к букинисту На этот раз лавка была открыта Когда мальчик вошел, над дверью прозвенел колокольчик Внутри не было ни одного покупателя В воздухе стоял густой запах пыли, горела керосиновая лампа В полумраке Годердзи увидел по жилую женщину с седыми волосами, завязанными в пучок Она подняла голову Он поздоровался, она не ответила.

Книг было много, все старые, но аккуратно переплетенные Тут лежали на прилавках и «Витязь в тигровой шкуре», и стихи Ильи Чавчавадзе, и множество других книг на грузинском и русском языках «Хорошо бы книга о Христе была на грузинском», – подумал Годердзи По-русски он читал плохо, хотя и учил его в школе.

Женщина внимательно наблюдала за мальчиком, пока он ходил вдоль полок, снимал с них одну книгу за другой, листал, потом снова ставил на полку В конце концов она спросила:

– Сынок, тебе помочь?

Мальчик подошел к женщине и тихо сказал:

– Я ищу книгу о жизни Христа.

Она не расслышала.

– Есть у вас книга о жизни Христа? – сказал он громче.

– Есть, есть! – ответила она так, как говорят люди, которые плохо слышат. И достала с полки большую красивую книгу в старинном кожаном переплете.

– Сколько она стоит? – спросил Годердзи громко.

– Триста пятьдесят рублей, – ответила женщина.

Он огорчился, что книга о жизни Христа стоит так дорого. Но все-таки взял ее в руки и увидел надпись на переплете, выполненную красивым золотым тиснением: «Граф Монте-Кристо»[6]6
  Грузинское მონტე-კრისტო (Монте-Кристо) созвучно слову «Христос» (ქრისტე).


[Закрыть]. Он открыл первую страницу и начал читать: «Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля „Фараон“, идущего из Смирны, Триеста и Неаполя. Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани, миновал замок Иф и пристал к кораблю между мысом Моржион и островом Рион».

Незнакомые названия мелькали одно за другим. Годердзи плохо понимал, о чем идет речь, но это явно не то, что он искал. На всякий случай он заглянул в середину книги и прочитал: «Между тем они быстро подвигались к цели своего путешествия; ветер был свежий, и лодка шла со скоростью шести или семи миль в час. По мере того как она приближалась к острову, он, казалось, вырастал из моря…»

– Это то, что ты хотел, дружок? – спросила женщина.

– Нет, госпожа, – ответил мальчик громко. – Я ищу книгу о жизни Христа.

Женщина удивленно подняла брови.

– Иисуса Христа, Которого распяли, – пояснил он. Она вдруг испуганно оглянулась по сторонам и заговорила почти шепотом:

– Что ты, что ты, сынок? Такие книги нынче не продаются. В моей лавке нет запрещенной литературы.

Он вернул «Монте-Кристо», поблагодарил женщину и вышел.

«Запрещенная литература, – думал Годердзи, идя из лавки домой. – Почему книга о жизни Христа – это запрещенная литература? Кто ее запретил? И где теперь ее достать? В церкви нет, в лавке нет…»

Что-то ему подсказывало, что ни у отчима, ни у матери спрашивать не следует.

Тут кто-то мягко прикоснулся к его плечу. Он обернулся и увидел старичка с белоснежной бородой.

– Что ты здесь ищешь, мальчик? – спросил незнакомец.

– Книгу о жизни Христа.

– Есть у меня эта книга.

– Сколько стоит?

– Семьдесят рублей.

Он протянул старичку деньги и получил от него книгу небольшого размера, завернутую в бумагу. Так как вокруг были люди, он не стал разворачивать запрещенную книгу, но быстро сунул ее в сумку и пошел к себе. Сердце у него радостно билось: «Теперь-то я узнаю, кто такой Христос и почему Его распяли».

Свернув с людной улицы, где стояли торговые лавки, в узкий переулок, где никого не было, он поспешно достал книгу из сумки, разорвал оберточную бумагу и прочитал: «Евангелие». Сердце упало: «Опять что-то не то. Хотел купить книгу о жизни Христа, а здесь написано "Евангелие"».

Он вернулся на место, где его повстречал незнакомец, но того уже и след простыл. Он спрашивал у торговцев хлебом, сыром и молоком, сидевших возле своих домов, не видели ли они такого человека. Описал его внешность. Но они только удивленно поднимали брови или пожимали плечами.

* * *

Придя домой, он не стал ужинать вместе со всеми, сказав, что не голоден. Мать нахмурилась, но промолчала. Брат хотел о чем-то поговорить, но Годердзи сказал:

– Потом, потом!

И быстро поднялся к себе в комнату. Он жил в совсем маленькой комнатке под крышей дома. В знойные летние дни в ней становилось невыносимо жарко, потому что крыша нагревалась, а солнце светило прямо в окно. Но сейчас, в сентябре, в комнате было свежо, а по ночам даже холодно.

Он зажег керосиновую лампу и начал читать: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова». Да, это книга о жизни Христа! Стал читать дальше: «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его». Круглыми грузинскими буквами набраны непонятные и неизвестные имена – такие, каких мальчик никогда не слышал: Аса, Иосафат, Озия, Зоровавель, Салафииль, Елиуд, Елиаким… Это было так же непонятно, как то, что он читал в букинистической лавке про Нотр-Дам де-ла-Гард, Смирну, Триест, Моржион и Рион.

Но он продолжал чтение, и скоро началась история, которая была похожа на сказку. Он читал о том, как Иосиф взял в жены Марию, но оказалось, что Она «имеет во чреве от Духа Святого». Он захотел отпустить Ее, но ему явился ангел и запретил это делать. Потом у Нее родился Младенец, Которого назвали Иисусом.

Годердзи потерял счет времени. Он был мальчик некнижный, читал медленно. Никогда еще ни одна книга его так не увлекала. Когда неожиданно скрипнула дверь и заглянула мать, он даже вздрогнул.

– Почему не спишь, дорогой? – спросила мать. – Тебе же завтра рано вставать, в школу идти.

– Да, мама, сейчас лягу.

Она тихо затворила дверь. Он продолжал чтение.

За одну ночь он узнал, кто такой Христос и за что Его распяли. Он прочитал о том, как Иисус исцелял больных, изгонял бесов, как произносил притчи. Как ходил по воде, как воскресил мертвую девочку. Как спорил с фарисеями, как Его предал Иуда, как Его осудили на смерть. Мальчик обливался слезами, читая о том, как Иисус умирал на кресте, но сердце его наполнилось радостью, когда он прочитал, как Христос воскрес.

Он уснул, когда за окном уже светало. Уснул, сам того не заметив, прямо за столом, уронив голову на книгу.

Утром мать обнаружила его спящим в этой необычной позе. Такого никогда раньше не бывало:

– Ты что, просидел здесь всю ночь?

Он с трудом открыл глаза.

– Ты что, вообще не ложился спать?

Голос ее звучал строго.

Он молчал.

– Ну-ка покажи, что ты читал.

Она подошла к столу и властным жестом взяла книгу. Она вообще была властной женщиной и пользовалась в семье непререкаемым авторитетом. Дети любили ее, но боялись. Сын почтительно встал.

Меньше всего она ожидала увидеть на его столе Евангелие. На какое-то мгновенье она замерла от изумления. Она знала, что ее Васико любит ходить в церковь, но чтобы он целую ночь просидел за чтением Евангелия, такого она не могла себе представить. Да и откуда оно взялось у него?

Пока она стояла в нерешительности, не зная, что сказать, дверь с шумом отворилась. В комнату влетел Мишико:

– Мы идем завтракать, или что?

Увидев, что мать и младший брат молча стоят друг напротив друга, он осекся:

– Ой, извините.

– Ничего, ничего, Мишико. Пойдемте, дети. Завтрак на столе, отец ждет.

Она положила книгу на стол названием вниз, взяла младшего за руку и вслед за старшим спустилась на первый этаж. Там уже сидели отчим и сестра.

Отчим – красивый, статный седой человек – был на тридцать три года старше Варвары, и сейчас ему уже перевалило за шестьдесят. Дети проявляли к нему почтение и боялись его еще больше, чем матери. Они знали, что он им не родной отец, и относились к нему скорее как к дедушке.

* * *

Мишико и Васико очень отличались друг от друга.