Текст книги "За гранью дозволенного"

Автор книги: Митч Каллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Очевидно, изумлённый таким скорострельным изложением, детектив не мог быть менее официальным.

– Да, сэр, я буду рад слышать, что вы можете рассказать, – откликнулся Росас – его голос – живой мелодичный испанский акцент, нечто мягкое и обыденное – почти поселил панику в животе мужчины. – Вы также правы в том, что я в данный момент занят – у меня на другой линии человек, – так что не сможете ли вы явиться ко мне лично, скажем, в девять или девять тридцать?

Только если Росас гарантирует конфиденциальность, уточнил мужчина.

– Вы упоминали об этом в обращении, это то, чего я хочу.

Детектив не запнулся ни на секунду, ответил без колебаний:

– Сэр, до тех, пор пока вы не замешаны в преступлении, положитесь на моё слово – это лучшее, что я могу вам предложить.

– Хорошо, – согласился мужчина. – Достаточно честно, я это ценю.

– И последнее – назовите ваше имя. Ничего серьёзного, просто я должен знать, кого мне ожидать.

– Конечно…

Мужчина помолчал, глубоко дыша.

– Сэр, это останется между нами, хорошо? Я обещаю.

– Конечно, – сказал мужчина. – Нет проблем. Я Джон. Джон Коннор…

Несколькими секундами позже, после того как он неохотно назвал себя и повесил трубку, мужчина заметил пару F-16, летящих над городом и парящих превосходно, они резко повернули на запад, затем на север, затем на восток и, наконец, взмыли к западу и исчезли в пустыне.

Предзнаменование, верил он в то утро.

Очень хороший знак, несколькими часами позже у него тоже не было в этом сомнений.

Но сегодня ночью, вернувшись в свой спальный мешок, он представляет себе всё по-другому – не предзнаменование и не добрый знак, а просто нечто, ничего не обозначающее.

«Просто забудь об этом, – думал он сейчас. – Пусть летят, а ты забудь».

Потом всё его тело стало тёплым, он почувствовал безопасность внутри тёплого спального мешка. И тем не менее он помнит о дурных предчувствиях, которые не желали его покидать, они всегда угнетали его, и томительная картина: он сам входит в центральное отделение полиции – и истощение, которое вскоре охватило его разум. Наконец его веки закрылись и он начал засыпать (руки и ноги казались странно бодрыми, когда он лежал там на спине, вдохи стали глубже и ритмичнее, всё вокруг постепенно превратилось в ничто). И прошлое и настоящее отступили, и, пока Тобиас продолжал храпеть, мужчина путешествовал за пределами тоннеля; он на какое-то время пустился в плавание далеко за пределы своей памяти.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Оказавшись внутри центрального полицейского отделения (после того, как его направили наверх, где ожидал Росас), Джон Коннор быстро распознал, что реальность преследования по закону несколько отличается от смелых детективных постановок или тщательно разработанных триллеров, которые он смотрел всю жизнь, все эти натуралистические шоу о преступлениях рисовали несуществующую реальность, по контрасту с этими живыми стереотипами пространство, в котором располагался кабинет Росаса, не было загромождено столами со звенящими телефонами, не было следовательской суеты, загромождённых отсеков, едва похожих на комнаты.

Сигаретный дым не собирался, словно туман, у потолка.

Лампы дневного света не мигали и не гудели над головой.

Он вошёл в современный, хорошо освещённый, умело обставленный офисный коридор (серое ковровое покрытие, высокие перегородки, компьютеры, факсы и ксероксы, ни намёка на грубые лица криминалистов – просто сосредоточенные лица в кабинетиках). Ни у одного, как он заметил, не было в руках пластиковых стаканчиков, никто не прихлёбывал из них торопливо, записывая чьё-то заявление.

Офицер в форме задел его, проходя, в руках – кипа тонких бумажных папок.

– Как дела?

– Хорошо, – ответил он. – А у вас?.. – спросил, но не оглянулся.

– Довольно прилично, – ответил офицер.

Никто не шумел, никто не разговаривал слишком громко.

Мелкие преступники не были прикованы наручниками к металлическим стульям и не подвергались допросу.

Без всяких сомнений, это было не то место, в котором сражающиеся за справедливость копы взрывались и грубили начальству во время горячих споров.

– Привет, – сказала чернокожая женщина, взглянув на него из-за экрана своего компьютера, когда он проходил мимо её кабинетика.

– Привет, – ответил он рассеянно, продвигаясь вперёд.

«Как будто корпорация, – думал он. – Как будто брокерская контора».

Кабинетики справа и слева.

Впереди была стена с окнами снизу доверху, когда он приблизился, в ней появилось его отражение на фоне центральных зданий (его бесплотное лицо и шея смешались с парковкой, глаза стали серыми от бетона). Затем, осознав, что он бредёт без цели, он повернулся, вернулся к кабинетику чернокожей женщины.

– Прошу меня простить, – сказал, – но я пытаюсь найти детектива Росаса.

Она подняла глаза от компьютера, пальцы всё ещё нажимали на клавиши клавиатуры.

– Вы прошли мимо него, – улыбнулась она.

– В самом деле?

Он посмотрел на часы.

– Примерно восемь футов, – сказала чернокожая женщина, то ли усмехаясь чему-то своему, то ли заметив смущение на его лице. Она оторвала пальцы от клавиатуры и показала в направлении соседнего кабинетика. – Он сидит рядом.

– Я понял, должно быть, прошёл мимо.

Из соседнего кабинетика внезапно раздался голос Росаса, тот, видимо, слышал разговор:

– Мистер Коннор?

– Да, – ответил он.

– Входите, – кивнул Росас. – Не позвольте Ли Энн испугать вас.

Он поколебался, глядя на чернокожую женщину, которая хихикнула и повернула голову обратно к монитору компьютера. Затем, сопротивляясь желанию бежать в противоположном направлении, обнаружил, что прошёл эти восемь или около того футов, резко остановился рядом с кабинетиком Росаса.

– Вот и вы, – сказал следователь, склоняясь над столом, перед ним лежала газета. – Присаживайтесь. – Детектив махнул в сторону соседнего стула; после этого, складывая газету и кидая её на стол, детектив с любопытством посмотрел на него.

Джон неуютно поёрзал, скрестил ноги, избегая смотреть детективу в глаза, соскрёб грязь с левого ботинка. Но какие бы опасения ни охватили его, когда он входил в кабинетик, они разом развеялись, как только детектив сказал:

– Хотите чего-нибудь выпить? У нас есть кола, может быть, свежесваренное пиво?

– Не нужно, спасибо.

– Воды?

– Я в порядке, благодарю вас.

– Дайте знать, если перемените решение.

В передаче, он помнил, детектив возвышался над Анжелой Банистер, казался высоким и крепким, но в жизни он был намного меньше – жилистый и худощавый, в очках, с аккуратно подстриженными усами и редеющими чёрными волосами, – на нём была коричневая спортивная куртка, которая казалась ему слишком велика.

– Итак, вы видели меня вчера вечером по телевизору.

– Да. Поэтому я и связался с вами.

Самодовольная улыбка расплылась на лице детектива.

– Дружище, вы не представляете, какое количество звонков мы получили, просто поместив мою уродливую рожу на экране, – это невероятно. И теперь вы усложняете мне жизнь, пытаясь добавить что-то ещё к той груде информации, – ну, я весь внимание, друг мой. Расскажите мне конкретно, что у вас есть…

Джон опустил голову, положил руки на колени. Затем помолчал, глубоко вздохнув, прежде чем заговорить.

– Ну хорошо, – сказал он, глядя на Росаса и возобновляя объяснения.

В конечном счёте их встреча заняла не слишком много времени – наверное, меньше чем сорок пять минут, – но, оглядываясь назад, он чувствовал, что оставался в этом кабинетике долгие часы. Однако большую часть времени он провёл, записывая заявление, тщательно обдумывая всё, что уже рассказал детективу, добавляя незначительные детали, которые не упоминались во время беседы.

– Убедитесь, что вы записали всё, – сказал Росас, вручая ему ручку. – Не оставляйте ничего без внимания, даже если вам это не кажется относящимся к делу.

И тем не менее, разговаривая с Росасом и записывая своё заявление, он избегал любой информации, которую считал не относящейся к делу или постыдной (реальные причины, по которым он посещал туалет, были не важны, полагал он; как и последние слова Банистера или тот факт, что он выбросил свою окровавленную ветровку). Имело значение только одно: он сидел в кабинке, когда произошло убийство; слышал шум борьбы, выстрел, вышел вскоре после того, как услышал звук мотоцикла, уезжающего с парковки; он испугался за свою жизнь и, как только решил, что в безопасности, убежал из туалета; на следующее утро прочёл об убийстве, но, поскольку в газете упоминалось, что туалет – место встреч для извращенцев, не стал немедленно информировать полицию.

«Будучи учителем, – закончил он своё заявление, – я всерьёз беспокоился о своей работе и о том, как меня станут воспринимать те, кого я учу, и те, с кем я работаю. Невзирая на понятную необходимость воспользоваться общественным туалетом, я беспокоился о том, что моё имя каким-то образом будет ложно ассоциироваться с определённым беззаконным поведением, так же как убийство нанесёт ущерб моему доброму имени, возможно, вызовет слухи, которые причинят вред мне и моей семье.

Надеюсь, что это конфиденциальное заявление исправит моё эгоистическое нежелание пролить свет на дело, и, если не принесёт пользу, во всяком случае, прольёт свет на трагическую смерть Рональда Банистера».

В конце заявления он поставил своё имя.

После этого Росас спросил его, есть ли у него электронная почта.

– Есть, правда, я не слишком часто её проверяю.

– Ничего страшного, я просто думаю, что если мне понадобится связаться с вами, я могу сделать это по электронной почте – таким образом будет соблюдена осторожность, хорошо?

– Конечно, – сказал он.

Он не гадал, разумно ли давать свой электронный адрес, в особенности потому, что проверял почту в школьной библиотеке, не слишком беспокоился и не нервничал из-за странных вопросов Росаса, из-за того, что детектив постоянно перебивал его, словно пытался получить самые правдивые показания.

– Позвольте остановиться на этом. У нас есть сведения, что во время убийства некто в кожаной куртке вышел из туалета, были ли это вы?

– Нет, у меня нет кожаной куртки – на мне были джинсы, синяя ветровка, кеды, – я не видел никого в кожаной куртке. Как я уже говорил, я вообще никого не видел.

– Да, конечно, верно, продолжайте.

Затем Росас перебил его снова, разбил в пух и прах тщательно составленную версию этой ночи, пока он тщательно взвешивал каждую деталь, прежде чем закончить предложение.

– Прошу простить, что перебиваю, – мне нужно во всём разобраться, – вы зашли в парк Миссии после того, как зашли в продуктовую лавку. Какую?

– В лавку Альбертсона в Айо и Миссии, недалеко от места, где я живу, – к Альбертсону я обычно захожу, когда у нас кончаются вегетарианские бургеры – моя жена их ест, у неё на них скидка – я делаю покупки, – так что иногда я хожу в другую лавку Альбертсона – это недалеко от того места, где я живу.

Что-то записав на страничке в блокноте, детектив понимающе кивнул:

– Понял, продолжайте.

Правда, он сам то и дело его перебивал, не позволяя продолжить. Иногда его губы раздвигались на мгновение, новый вопрос слетал с губ Росаса:

– Прошу прощения, но вы сказали, что пришли сейчас к нам, потому что чувствуете себя плохо, каким – то образом виноватым из-за убийства?

– Да, всё это вместе сокрушило меня, я не могу спать – я должен сбросить это бремя со своих плеч, я измучился.

– Могу себе представить, – пожалуйста, продолжайте.

В конце концов, он был благодарен детективу за его въедливость, это заставляло его тщательно подбирать слова. Когда Росас в конце концов встал и пожал ему руку, он мог сказать, что детектив оценил его помощь.

– Пожалуйста, поймите, я действительно ценю ваше признание и понимаю, как непросто оно вам далось.

– Спасибо, – сказал он, на лице явственно проступило облегчение.

Росас пожал ему локоть:

– Берегите себя. Отдохните немного, хорошо?

– Спасибо, – поблагодарил он снова.

Росас потрепал его по плечу.

– Мистер Коннор, это я должен говорить вам спасибо, – разулыбался детектив. – Серьёзно, спасибо зато, что пришли.

Департамент полиции отражался в зеркале заднего вида «субурбана»; затем, словно ураган сдул его с места, здание полностью исчезло. Проезжая через центр, сделал погромче радио, напевая вместе с Брюсом Спрингстином, двигаясь по улице, плотно застроенной пригородными домами – некоторые отчаянно нуждались в ремонте, другие были свежевыкрашенными, – добрался до бетонного въезда на магистраль.

Нажав на газ и влившись в поток машин на шоссе, он рулил левой рукой и думал: «Однажды мы вымоем их, улицы убегающей американской мечты», обгоняя машины, которые двигались гораздо медленнее, правой рукой ослабил узел галстука. На такой скорости, сознавал он, даже малейшее препятствие могло стать причиной ужасных последствий.

«Как восхитительно, – думал он, – что общество держится вместе – машины едут друг за другом, повинуясь сигналам светофоров, все следуют правилам. Люди редко действуют опрометчиво, редко кто делает попытку задавить школьников или намеренно выбрасывает ключи в канаву. И тем не менее вся взрослая жизнь полна таких тревожных примет, которые выбивают из колеи и отвлекают, необъяснимо возбуждают: можно себе представить, что меняешь курс и движешься наперерез другим машинам или наезжаешь на пешеходов на тротуаре, может быть даже убивая тем самым себя. Но сейчас обе руки лежат на руле, чувствуется собственная независимость, замечательная способность выжить, выйти невредимым из любых испытаний. Каким обещающим и свежим выглядит всё вокруг! Пальцы отбивают ритм, голос поёт песню и придумывает новые стихи вместо строчек, которых он не знает. Каким живым и вибрирующим неожиданно оказался мир!»

Шоссе пробежало мимо поля для гольфа и торгового центра.

С одной стороны двигались гольфмобили среди безукоризненной зелени, песчаные дорожки блестели под солнцем.

С другой стороны автомобили по обширной парковке отъезжали и подъезжали к «Лучшей покупке» и «Офис-Максу», а также к «Уол-Марту»; а по ту сторону торгового центра, поднимаясь над ним, вздымался четырёхэтажный тёмно-коричневый многоквартирный комплекс.

Когда он, прибавив скорость, проехал дальше, появились такие же многоквартирные дома, стоящие по краям пригородных поместий и между маленьких парков.

В каждом парке играли дети, подростки стреляли шариками. «Так много маленьких тел, – думал он, – так много детей!» В парке рядом с его домом жёлтый змей парил над пальмовыми деревьями. Змей привлёк его взгляд, одиноко и беззаботно проплывая в ясном небе.

Неожиданно он начал смеяться, слегка пофыркивая; он смеялся, сворачивая с шоссе, остановившись на красный свет. Затем смеялся, проезжая по соседним улицам, всю дорогу до дома, до подъездной дорожки, но заставил себя остановиться прежде, чем вылез из «субурбана». Странный восторг вибрировал в нём. Он смотрел, как солнце косыми лучами освещает парадное крыльцо, – смех накатил на него ещё раз после того, как он обнаружил Джулию в кухне. Его присутствие неожиданно испугало её, она варила сосиски.

– О господи, ты меня напугал, – сказала она, прижимая руки к груди. – Мог довести до сердечного приступа!

Только затем заметила его одежду, выражение лица перешло от унылого к удивлённому.

– Думала, что ты спишь, – где ты был?

Он пожал плечами, придвинулся ближе.

На работе, на собрании, – таким было его объяснение, – готовились к наступающему семестру. А спал ли он?

– Скоро буду, – сказал он, одёргивая её рубашку. – Очень скоро.

Вскоре он переоденется в спальне для гостей, влезет под простыни, провалится в полумрак, – но сначала поцелует у плиты Джулию. Его страсть озадачила её.

– Что происходит?

– Ничего, – сказал он.

– Отправляйся в кровать.

Она ухмыльнулась, подталкивая его.

– Ты сумасшедший.

– Подожди, – предостерёг он её, выходя из кухни и слегка улыбаясь. – Ты только подожди…

Потому что после прогулки и душа, после того, как он польёт в саду растения, он намеревался пригласить семью на обед и в кино – заказать две пиццы «пепперони» от «Чёрного Джека» и взять «Железный гигант» напрокат в «Голливуд видео». Затем он снова будет спать (никогда больше не станет вызывать в памяти лицо Банистера или вскакивать в страхе), уносимый вдаль величайшей удовлетворённостью, которая, всего через несколько часов, растворится быстро и навеки. Конечно, он всё равно будет видеть сны, наполненные многочисленными и загадочными впечатлениями, которые по большей части будут забываться по ходу дела.

Эти смутные сны – неясные, погруженные глубоко в сознание, чтобы их невозможно было вспомнить целиком, – теперь, казалось, не смогут причинить ему вреда, тогда как в его ветровке, запачканной кровью Банистера, лежала упаковка смазанных презервативов и чек из лавки Альбертсона, недавно её обнаружили рабочие-мусорщики; даже тогда, когда он сидел внутри кабинетика Росаса, другие детективы тщательно исследовали записи камер видеонаблюдения лавки – на чеке ничего не было, кроме напечатанных даты и времени, – в ожидании увидеть кого-то в голубой ветровке, довольно подозрительного, потому что он покупал презервативы за двадцать минут до того, как застрелили Банистера.

Ещё до того, как он отправился вздремнуть после полудня, в полиции собрали совещание, на котором вся команда, расследующая дело, отсмотрела существенную часть видеоплёнки; затем Росас вслух произнёс это имя, передавая по рукам копии записанных показаний. Затем, как части головоломки наконец образуют ясную картинку, остальные достаточно легко догадались: ночью, четвёртого августа, школьный учитель приобрёл презервативы в продуктовой лавке; вскоре после этого посетил общественный туалет в парке Миссии. По какой-то причине он приблизился к Рональду Банистеру, стоящему у унитаза и начал приставать к полуодетому офицеру. Когда Банистер попытался его арестовать, учитель стал сопротивляться, началась борьба. Неизвестно, вытащил ли Банистер пистолет, или учитель умудрился вытащить его во время потасовки. Тем не менее из пистолета выстрелили один раз, смертельно ранили офицера, после чего учитель немедленно покинул сцену. Он выбросил свою запачканную кровью ветровку в переулке недалеко от парка Миссии, счастливая ошибка (если бы ветровка была выброшена где-нибудь ещё, в миле в любом другом направлении, она могла бы остаться незамеченной).

Проанализировав написанное заявление (пренебрегая тем моментом, что Джон Коннор мог испытывать тайное желание секса с другим мужчиной или яростно сопротивлялся, опасался разоблачения), Росас пришёл к выводу, что учителем двигало сильное чувство вины за то, что он совершил ужасное преступление; потому он вышел на свет и предложил информацию, в этом детектив был уверен: в сознании Росаса учитель был обычным человеком, новичком в преступлении, он запаниковал и, сознавая глубину своей ошибки, попытался избавить свою совесть от груза.

И тем не менее оставалось несколько вопросов, на которые не было ответа, и, хотя видеосъемка и ветровка казались достаточно сокрушительными уликами, требовались, без сомнения, ещё кое-какие улики. Так что, пока он спал в тот день после полудня, оставался в мире и покое в комнате для гостей, в полиции выписывали ордер на обыск – однажды полученный, это знал Росас, он давал им право начать задавать неприятные вопросы, и настоящее расследование могло в конце концов начаться.

Звонок в дверь прозвенел, когда шло «Доброе утро, Америка».

Пока Джулия в халате поднималась с кушетки, её мужу снился японский монастырь, пожилой священник выметает брусчатку дорожек, свистом подзывает пять или шесть серых полосатых кошек, они вылезают из-под его одеяния, пытаются залезть на руки, мурча и царапая его штаны.

– Убери их! – сказал он священнику. – У меня на них аллергия!

Священник продолжал подметать и насвистывать, не обращая на него никакого внимания.

К тому времени, как Джулия отперла парадную дверь, обнаружив на крыльце детектива Росаса с его командой, он был где-то далеко – неторопливо пересекал пологий холм, пробирался сквозь плотную листву.

– Могу я вам помочь? – спросила Джулия, одной рукой пытаясь пригладить растрёпанные волосы, другой держа чашку кофе.

– Сожалею, что побеспокоили вас так рано, – сказал Росас, протягивая сложенный лист бумаги.

– Что это такое?..

Каким сбитым с толку было её заспанное лицо, когда она безразлично взяла протянутую бумагу, не спуская глаз с Росаса.

– Что происходит?

– У нас выписан ордер на обыск – так что я буду очень признателен, если вы и остальные будете так добры подождать снаружи. Вы одна?

– Нет.

– Вы не одна?

– Нет.

– Кто ещё есть в доме?

– Мой муж, мой сын и моя дочь – это всё.

– Больше никого?

– Нет, я не понимаю…

– Мне очень жаль, – сказал Росас, выражая некоторое сочувствие. – Вам нужно собрать семью вместе и немного подождать снаружи, пожалуйста.

Детектив кивнул своей команде, чтобы та следовала за ним, и, шагнув мимо Джулии, прошёл в дом.

Теперь Джон купался в сепии – или, скорее, он был и на небе и на земле, кактусы и суккуленты вокруг него, всё, кроме его тела, стало коричневым; его вытянутые вперёд руки были палево-бледными; его указательные пальцы вели через пустыню к хаотично выстроенной крепости из красного камня, где-то каркал ворон, издавал мучительный крик, который дезориентировал его.

– Вставай.

И сразу же резкий ветер обдал его спину, ворон прокричал ещё раз.

– Ты меня слышал?

Джулия растолкала его в комнате для гостей.

– Вставай, здесь полиция, они обыскивают дом. Давай же, они хотят, чтобы мы все собрались внизу. Я буду во дворе с детьми, вставай, хорошо?

Её голос звучал без эмоций, немного походил на голос робота, – открыв глаза, он удивился, правильно ли он её расслышал.

– Джулия, – сказал он, переворачиваясь под простынёй.

Или, может быть, она сказала вместо этого что-то ещё, что-то, чего он не понял, находясь между сном и бодрствованием.

– Джулия, – сказал он снова, садясь и глядя, как она выплывает из комнаты и удаляется по коридору.

Тем не менее какое-то время его сознание оставалось затуманенным, несобранным (фрагменты сна всплывали в сознании – коричневые облака, коричневая пыль). Он немного побарахтался, прежде чем вылезти из кровати и покинуть комнату, неспешно натянул на себя халат, выходя в коридор, провёл рукой по растрёпанным волосам, спустился вниз по лестнице. Затем, словно смутное воспоминание снов уступило место более живому ночному кошмару, шагнул, ошеломлённый, на нижнюю ступеньку лестницы, застыл, словно столб, словно призрак, потерянный среди живых: мужчины и женщины в тёмно-синих футболках и чёрных брюках были повсюду, официальные представители методично делали свою работу в белых перчатках – кто-то обыскивал ящики в столовой, кто-то поднимал занавески или искал что-то под кушеткой, несколько человек делали записи в блокнотах.

– Доброе утро, – сказал один из мужчин, задев его.

– Доброе утро, – пробормотал он, опуская голову, и в то мгновение подумал: «Ты обещал мне – мы договорились».

Сзади на его плечо опустилась чья-то рука.

– Послушайте, вам нужно побыть снаружи, хорошо?

Он обернулся, обнаружил около себя Росаса. Детектив улыбнулся, слегка сжал его плечо; затем рука в перчатке поднялась, указывая пальцем в сторону открытой парадной двери.

– Не думаю, что мы задержимся слишком долго, мистер Коннор, но вам придётся подождать снаружи со своей семьёй.

– Да, конечно, – сказал он.

– Мы это ценим, – произнёс Росас, отходя.

Теперь он двинулся вперёд, рассеянно коснулся того места, по которому похлопала рука детектива, направился туда, где Джулия стояла покинутая на крыльце – руки сложены, несчастный взгляд ищет у него какого-то объяснения. Он ничего не ответил на её призыв, вместо этого посмотрел во двор: утренний свет падал на траву, тепло и призывно; отражался от боковых зеркал двух полицейских фургонов, от хромированных деталей четырёх автомобилей без опознавательных знаков.

– Почему они здесь? – спросила Джулия.

– Не знаю, – ответил он.

Дэвид и Моника, наполовину проснувшиеся, сидели внизу ступенек, всё ещё в пижамах, молча глядели, как команда следователей входит и выходит с пустыми руками через дверной проём (время от времени кто-нибудь проводил по их волосам руками в белых перчатках).

– Чего они хотят?

– Не знаю.

Его оцепеневшее лицо не желало выдавать грядущей беды, только смущение.

«Почему это происходит? – хотелось ему спросить Росаса. – Почему вы делаете это со мной? Мы заключили сделку, вы обещали».

– Я просто не понимаю, – возмутилась Джулия и начала плакать, беззвучно всхлипывать, смахивая слёзы рукавом халата. – Я не понимаю…

– Я тоже, – вздохнул он, замечая, что несколько любопытных соседей уже замешкались на подъездной дорожке, что автомобили замедляют ход, проезжая мимо их дома.

Гнев неожиданно оживил его. Он представил себе, как найдёт Росаса, станет с детективом лицом к лицу и спросит: неужели им необходимо было столько машин? Разве нужно было заставить всю подъездную дорожку, проехаться колёсами по утренним газетам? Потому что, как бы там они ни искали, они этого не найдут. Он ничего не сделал, он уже это объяснил, ты, сукин сын! Они превратили его жизнь в неразбериху, создали ненужное количество проблем – у нас был договор, чёрт тебя побери!

Но в конце концов именно Росас нашёл его, позвал на кухню для частной беседы. Но к этому моменту он увидел, как его коробку с инструментами вытаскивают из дома, и всё его негодование выветрилось – и в незастёгнутом халате он, ссутулившись, пошёл перед Росасом, словно зомби, онемев, неспособный встретиться с детективом взглядом. То, что он услышал, казалось совершенно смехотворным, как по сценарию: не покидайте город, никуда не уезжайте, оставайтесь на связи.

– Важно, чтобы вы делали всё, что я вам говорю.

Только он не понимал; он был совершенно сбит с толку:

– Куда мне ехать? Я ничего не сделал.

– Это хорошо, – сказал Росас. – В таком случае между нами всё ясно.

– Нет, вы не можете так поступить, – прошептал он. – Вы ошибаетесь, когда так себя ведёте, вы мне обещали. – Он поднял глаза, взглянул детективу в лицо. – Конфиденциальность гарантирована, вы обещали…

Неожиданно, словно новый детектив взялся за дело, выражение лица Росаса изменилось. Без предупреждения исчез вежливый, приятный детектив, который ещё недавно был ему союзником; на его месте материализовался кто-то куда более жёсткий, суровый и совсем не такой, как прежде.

– Мы же договорились, вы обещали…

Росас придвинулся поближе, пытаясь ухватиться за пояс пижамы Джона, потянул его, говоря вполголоса:

– Давайте начистоту, хорошо? Есть люди, которые просто слонялись у туалета, как я полагаю, возбуждаясь от того, что там происходит, – но есть и такие, кто отсасывали и трахались там, – так что то, что я узнаю, продолжает меня удивлять – что вы за человек, мистер Коннор?

Захваченный врасплох, он не знал, что ответить, и, поскольку детектив решительно повернулся и покинул кухню, можно было предположить, что он уже знает ответы. Позже Росас собрал всю команду, вывел наружу и закрыл за собой парадную дверь.

Несмотря на то, что дом пережил обыск, он остался почти нетронутым (детективы действовали осторожно), и его дети теперь с гордостью носили наклейки отдела по расследованию убийств на пижамах (оба прибежали на кухню, чтобы похвастаться), и Джулия спокойно направилась к раковине (споласкивая свою кофейную чашку и ничего не говоря). Он едва держался на ногах, словно земля уходила из-под ног.

Позже он размышлял о том, что делало воспоминания о том дне такими трудными. Всё равно отдельные моменты отдавались острой болью – например, когда Джулия пришла в гараж и подошла к его рабочему столу:

– Пожалуйста, скажи что-нибудь, будь так добр…

Он сидел без слов, сутулился в своём халате. Его руки перебирали кусочки дерева, бесцельно перекладывая их на столе. Он не мог взглянуть на неё, не имел сил показать, что знает о её присутствии.

– Пожалуйста…

Она приходила дважды в надежде поговорить, сохраняла самообладание, даже сообщала неприятные известия.

– Там кто-то на крыльце, всё звонит и звонит. Я боюсь, что это репортёр.

Дважды приходила и дважды неизменно взрывалась, когда он ничего не отвечал:

– Чёрт побери, скажи мне, почему они взяли коробку с твоими инструментами? Что там такого? Что ты сделал? У меня есть право знать, скажи мне, что происходит!

Он качал головой, открывал рот, но ничего не говорил.

«Бедная Джулия, – думал он, – мне так жаль, я расстроен куда больше, чем ты, поверь мне, – пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, не начни меня ненавидеть, мне так жаль, ты нужна мне…»

Дважды она приходила, ожидая правдивых объяснений; дважды хлопала дверью, уходя.

– Чёрт бы тебя побрал!

Оба раза он молча осуждал свою неспособность быть честным с нею – потому что, как он заключил много позже, он могла остаться на его стороне, возможно, стать молчаливым адвокатом его невиновности; она могла целиком и полностью простить его, а он мог вслух признаться ей во всём и заявить, что любит её. И тем не менее всё рассыпалось, заставив его поверить, что годы брака, и семья, и дом ничего не значили.

В конце концов он постарался выбросить этот день из памяти, постарался забыть, как он нервничал, не в состоянии выйти из гаража, чтобы увидеть своих детей, – как он был слабоволен и омерзителен, не показываясь из гаража до самой ночи, приходя в ужас от того, что ожидает его снаружи (Росас и его команда, сообщение из школы, звонок в дверь).

Так что лучше забыть мучения тех часов за рабочим столом – вещи, которых он не сделал, и слова, которое он должен был произнести, ошибки, совершённые без усилий. Более того, он нашёл утешение, думая о хорошем, вспоминая единственный момент покоя, который возникал на фоне всей этой черноты; Дэвид пробрался в гараж как раз перед тем, как ему пора было ложиться, подошёл к рабочему столу, стал перед Джоном в своей пижаме, его маленькие пальцы сжимали руку отца.

– Я иду спать.

Только тогда он смог заговорить, наклонился и обнял Дэвида крепко-крепко, со словами:

– Я люблю тебя больше всех на свете, ты значишь для меня всё.

Он взял в руки лицо своего сына. Детские черты были чистыми, нежное личико было освещено фарфоровой голубизной наивных глаз.

– Боже, я люблю тебя.

Дэвид без выражения моргнул.

– Я тоже люблю тебя.

И прежде чем Джулия позвала его, прежде чем Дэвид выбежал из гаража, он подарил сыну модель самолёта, объяснив, что, хотя она проще, чем самолёты и монопланы, которые они строили вместе, она сделана из хорошего прочного дерева и не нуждается в окраске, поскольку и без того выглядит отлично.

– Она не развалится, – пообещал он Дэвиду, позволив себе улыбнуться, когда мальчишка поднял модель в воздух.