Текст книги "За гранью дозволенного"

Автор книги: Митч Каллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Он подумал: «Джулия, сегодня ночью был убит человек…»

И продолжил:

– Оставил в библиотеке.

– В самом деле? Где?

– На стуле, думаю, или под столом для чтения.

– И ты не вернулся за ней?

Нет, он не вернулся за ней. Он читал за своим любимым столом на третьем этаже, поглощённый книгой о пилотах-камикадзе, когда объявили, что библиотека закрывается, – и он направился вниз, не сообразив, что куртка забыта, пока не вышел на холод парковочного гаража.

– Первое, что сделаю завтра, – заберу её. Я уверен, она на месте.

– Хорошо, если бы это было так, – сказала Джулия. – Эту ветровку подарила тебе моя мама.

Ветровка была не важна, она не имела значения. На следующий день он вернётся в библиотеку и найдёт её, во всяком случае, так он ей скажет. Что действительно имело для него значение, это Джулия – он поцеловал её в лоб, погладил её волосы. Спросил, спят ли дети.

– Ну конечно спят.

Спросил, любит ли она его.

– Да, что за глупый вопрос.

Он растянулся на кушетке, опустил голову ей на колени. Посмотрел ей в лицо, спросил, счастлива ли она.

– Очень, – ответила Джулия, наклонясь, чтобы поцеловать его в губы.

Он закрыл глаза и ощутил настойчивую дрожь в руках.

– Ты холодный, – сказала она. – Дай я тебя согрею.

Она поцеловала его, укачивая его голову на животе.

«Дома, – думал он. – Я дома…»

Странствующий ветер задувает в тоннель, оживляет угли костра, которые вновь возвращают в сознание фрагменты воспоминаний мужчины; эти внезапные пустынные бури – воздух свистит по сухому руслу реки, словно бы подгоняет быстро бегущую воду, подвывает мелодично у кружного входа в тоннель. Девять лет, он отправился на охоту с отцом, поставили палатку поздно вечером, он не спит, отец похрапывает рядом; свежий вечер, листопад, когда он попросил Джулию выйти за него, они обнимались, а золотые листья слетали с деревьев кампуса; первый день рождения сына, колючие стебли окотилло качаются на заднем дворе, предвещая песчаную бурю, которая вскоре и в самом деле разразилась и заставила празднующих укрыться в доме; пять колокольчиков, свисающих с навеса парадного крыльца, звенели тихонько, но успокаивающе, когда он дремал внутри со своей новорождённой дочерью; ярко-синее небо над парковкой, игрушечный самолет «Хок», которым он управлял, распластался и понёсся к земле, слегка повредив асфальт.

Затем – несмотря на всю ярость, с которой обрушился, – ветер в мгновение совершенно стих, оставив мужчину изводиться единственной воображаемой картиной, которая не хочет исчезать (даже если его глаза остаются открытыми, даже когда он смотрит на угли и видит, как оранжевое мерцание увядает без ветра); в его сознании стоят два безжизненных зрачка, глядящие на него, два мёртвых глаза взывают к правосудию – а там кровь – там ветер, который касается всего сразу за дверью туалета в парке Миссии.

– Рональд Джером Банистер, – говорит мужчина, шепча имя.

Два карих глаза, пальцы, стиснувшие шею, кровь, собирающаяся лужей на холодном каменном полу, – всё это принадлежит Рональду Джерому Банистеру.

«Некоторые имена легко забываются», – думает он.

Другие имена по каким-то причинам катаются в мозгах как пригоршня мраморных шариков (но как он мог бы забыть это имя?). Читая некролог и бесчисленные статьи в газетах, осматривая местные новости, он чувствовал, что жертва становится ему более знакомой, чем все те, с которыми он мог столкнуться в туалете или в пассаже.

– Я знаю тебя, – произнёс он, перемешивая угли пустой банкой из-под «Куэрс» [3]3
  «Куэрс» – сорт пива.


[Закрыть], – а ты ничего обо мне не знаешь.

Рональд… Джером… Банистер:родился в Финиксе, убит в возрасте двадцати девяти лет, посещал университет штата Аризона, занимался лёгкой атлетикой, женился на Анжеле Гидалго (адвокат, специализирующийся на охране окружающей среды), отец двоих юных сыновей (Рональд-мл. и Джером), хобби – тяжёлая атлетика, футбол, реставрация старинных автомобилей, бас-гитара, будучи крутым копом, был любим многими, включая нескольких из тех, кого арестовал, – в прошлом году, в августе, кто-то застрелил его из его собственной пушки, убил в общественном туалете, который, по слухам, был злачным местом противозаконных увеселений.

Но Рональд Джером Банистер умер, исполняя свой долг; газеты постоянно повторяли этот факт; он сидел в засаде, слонялся вблизи писсуаров, ожидая, пока ему сделают неприличное предложение или станут домогаться (бесчисленные жалобы были подшиты в папки – также сообщали газеты, – утверждающие, что это вопиющее сексуальное поведение сделало туалет небезопасным как для детей, так и для взрослых, и это бросает тень на когда-то безупречную репутацию парка – позитивного развлечения для всей семьи). Более того, Рональд был не один, когда патрулировал туалет, – с другой стороны парка работал его напарник, и, когда послышались выстрелы, он рванулся между мескитовых деревьев с фонариком, обыскал столики для пикника и скамейки (фонарик не смог осветить ничего криминального, пока его луч не наткнулся в конце концов на тело Банистера).

Напарник был безутешен, он боролся со слезами на пресс-конференции, объясняя:

– Ничего не слышал – погода была в ту ночь самой главной проблемой – настоящее препятствие, – так что, если кто-нибудь знает что-то, или видел что-то, или слышал что-то той ночью, умоляю, пусть выйдут вперёд и сделают единственную верную вещь – Рон был отличный парень, хороший отец, он был моим другом.

Вскоре после этого – словно подсказанная убийцей – прошла Неделя без насилия, жена и сыновья Банистера возглавили процессию в центре города, шли держась за руки, одетые в футболки с изображением его лица. Старший сын, Рональд, задержался достаточно надолго перед микрофоном местных новостей, он говорил нервно, когда марширующие двигались вокруг него:

– Кто бы ни забрал моего отца – он убил его, – я хочу, чтобы он знал, что стрелял в моего папу и я больше никогда его не увижу. Насилие должно прекратиться, чтобы другие ребята не теряли своих пап, или мам, или друзей, или кого-то ещё, потому что это неправильно… убивать – это неправильно…

Там были дежурства со свечами. Там были минуты молчания.

Там были песни, отдающие дань погибшему, которые распевали толпы, собравшиеся в парке Миссии – не только во имя убитого офицера полиции, но и во имя бесчисленных людей, встретивших насильственную смерть где бы то ни было (пусть никто не останется позади, пусть никто не будет забыт, пусть никто не падёт без цели…). Были интервью с друзьями и коллегами, человечные статьи, написанные так, чтобы показать Банистера скорее живым человеком, чем жертвой убийства (его детские фотографии, на которых он улыбается, картинки из ежегодника старших классов школы, видеоплёнка, фотографии его, бегущего по дорожке во время кросса в колледже, и его, улыбающегося молодого отца, поднимающего сына на широкие плечи рождественским утром).

Кроме того, было короткое стихотворение офицера, которое он написал в шестом классе для своей матери, оказавшееся ещё более трогательным благодаря эмоциональному чтению Рональда-младшего в конце дежурства со свечами.

Облака плывут по небу

Самых разных форм,

Вот улитка, медвежонок,

Это словно слон.

Облака неповторимы,

Облака плывут,

Облака надежду дарят

Тем, кто, плача, ждут.

Несколько журналистов, которые поначалу начали освещать эту историю как трагедию, в корне пересмотрели свою позицию и стали писать панегирики героической жертве: «Он всегда знал о риске, о возможной опасности, но Рональд Джером Банистер не ведал страха. Он часто говорил своей жене: «Если что-нибудь случится со мной на работе, помни, я делал то, что люблю делать больше всего на свете». Сегодня она находит утешение в этих словах. И хотя сейчас она охвачена болью от потери мужа и отца детей, она также знает, что высшая цена, которую он заплатил за службу и защиту нашего общества, никогда не будет забыта».

В дни, последовавшие за убийством, мужчина сохранял все газеты, содержащие сообщения, складывал их аккуратной стопкой в гараже (номера были сложены в хронологическом порядке и разбиты по изданиям). Он слушал новости «Экшн-9» – в шесть утра, в полдень, в пять часов, в десять (обычно в то же самое время он записывал на видео новости с четвёртого канала).

Но он узнал лишь то, что уже предполагал сам: власти считали, что Банистер приблизился к кому-то, кто искал секса, в основном подозревались мужчины; когда офицер попытался арестовать эту личность, произошла небольшая потасовка, и Банистер уронил пушку, оружие попало не в те руки: единственная пуля, вылетев, задела голову офицера. Короткоствольный револьвер либо упал, либо намеренно был брошен в писсуар (хлорная таблетка и бегущая вода уничтожили все отпечатки).

Уединившись за своим рабочим столом, мужчина постепенно начал вклеивать все статьи, касающиеся Банистера, в свою записную книжку. Потом на полях, так же как он делал с сочинениями учеников, стал отмечать ошибки, допущенные журналистами (красные чернила ручки появились рядом с утверждениями, что Банистер умер мгновенно, не страдая, – небольшая фальшь, которая, как он понимал, могла принести горюющей жене и сыновьям утешение). Теперь он желал, когда убийца будет схвачен и на него не падут подозрения, анонимно послать записную книжку следствию, в помощь правосудию.

Он был уверен – арест убийцы неминуем. И, несмотря на это, мужчина знал, что записная книжка сохраняется для его личного прочтения, не более того, – также как он педантично оформлял другие подобные вещи многие годы (коллекцию марок, рисунки любимых аэропланов, подшивки рассказов Дж. Д. Сэлинджера, журнальные фотографии Одри Хепбёрн, дневник с описанием путешествий в горы с Джулией, крепнущие каракули Дэвида и Моники, любимые сочинения учеников, описания мужчин, которых он встречал в пассаже Гризвуда и в парке Миссии).

Он верил, что скоро к страницам записной книжки добавятся фото и имя убийцы.

Вскоре, он был убеждён в этом, газеты напишут об аресте. Тогда его вина в том, что он промолчал, станет ощутимо меньше.

Однако после нескольких недель ожидания ни единый подозреваемый не всплыл на поверхность, никакой информации не было, никаких намёков не давали – и, занимаясь рутинной работой по дому, завтракая, обедая или ужиная с семьёй, он ощущал, что его мысли неожиданно стали неприятными, а ночи снова превратились в бессонные. Только тогда – поливая сад, поедая картофельный салат, сидя без сна перед телевизором – он полностью осознал, что какое-то зло посетило парк Миссии, что-то жуткое и невыносимое. Он вынужден был в первый раз разделить с кем-то близость смерти, вдохнуть её дыхание, непреднамеренно связав свои секреты с более мрачной правдой: он мог провести всю свою жизнь, утаив то, что знал об убийстве Банистера; его собственные проступки могли уберечь его от того, чтобы написать показания.

– Можешь передать горошек?

– Да.

– Хочешь ещё чаю?

– Всё в порядке. Спасибо.

Естественно, он теперь избегал туалета в парке Миссии и, проезжая мимо магазина для взрослых в Гризвуде, притворялся, что не знает о его существовании. На самом деле даже мысль о том, чтобы вновь посетить эти места, вызывала громадную тревогу (его руки дрожали, горечь наполняла горло).

К концу лета он попытался мастурбировать со своими старыми порнографическими журналами – потрёпанный «Плейбой», изорванный «Хастлер», – безуспешно пытаясь прогнать из памяти открытые рты, горячие языки, тёплое тело Поло. Кроме того, оргазм был слабым, беспомощным, сперма, капавшая с его пальцев, была словно голос Банистера, зовущий на помощь.

Так что кое в чём он был благодарен за недостаток сна, уверенный, что мёртвый офицер появился бы в ту же секунду, как только он погрузился бы в сон, направив на него палец:

– Ты, цыплячье дерьмо! Ты не помог мне, бросил меня одного, поехал домой!

Каким испуганным он себя чувствовал, работая в саду, каким растерянным и нервным, играя в догонялки с Дэвидом, – если хлопала дверь автомобиля, он подпрыгивал, если гремел гром, он затыкал уши и убегал внутрь.

«Где-то в городе, – думал он снова и снова, – есть человек, который убил офицера полиции; убийца ходит по этим улицам, велика вероятность, что он видел меня в туалете, – может быть, держал мой член в своей руке».

Два или три раза в неделю, на закате, мужчина обнаруживал, что выбирается из засохшего русла реки, чтобы перейти Папаго-парк и посидеть возле утиного пруда. Здесь он размышлял об убийце Рональда Джерома Банистера, пытаясь собрать необходимые сведения о человеке, который непреднамеренно спровоцировал его падение. Но, как бы он ни пытался выстроить логичную конструкцию, мог вспомнить о киллере только самое простое: мужчина, ездит на мотоцикле, достаточно сильный, чтобы вырвать пушку из рук копа-тяжеловеса, явно живёт жизнью полной секретов, лжи и обмана. Тогда, что бы мужчина ни думал о киллере, всё превращалось в чистой воды догадки: может быть, он женат, имеет детей, может быть, у него есть хобби – страсть к мотоциклам, может быть, он несёт на себе бремя вины за своё преступление, не выказывая никаких признаков страдания; поступок, несомненно, был оправдан, доказательства исчерпаны, стоило ему завести мотоцикл в гараж: «У меня есть семья, у меня есть работа, я должен защитить себя и всё, что мне дорого, всё, что я любил и над чем работал, – что ещё я могу сделать?»

«Ты мог бы позвонить в полицию и покаяться, – хочется закричать мужчине в непроницаемое лицо киллера. – Или ты мог бы написать анонимное письмо и выразить свои сожаления семье. Ты мог бы ясно дать понять, что вы с Банистером не были единственными людьми в туалете в ту ночь, что как минимум двое других были там и слышали шум потасовки. Ты мог бы учесть, что есть и другие люди, такие же, как ты, – те из нас, которые ходят, куда ты ходишь, и делают то, что любишь делать ты. Ты мог бы спасти меня. Ты мог бы…»

В конце концов мужчина приходит к единственной непреложной истине: как жена и сыновья Банистера, он слишком сильно ненавидит убийцу, больше, чем кого бы то ни было на свете. Он желает для него наказания и тем не менее, погружаясь в подробности того, что окружало выстрел, он не может по-настоящему винить его; может быть, окажись мужчина на месте убийцы, он поступил бы так же – отчаянно боролся бы, чтобы избежать полного унижения, инстинктивно сопротивлялся любому, способному разоблачить и погубить его. Может быть, он спустил бы курок. Но что бы это ни значило, он постарался бы остаться невредимым. Он не выше этих насильственных порывов, он достаточно хорошо это знает: когда-то в средней школе, во время перерыва на ленч, он один раз ударил парнишку-приятеля металлической джетсоновской коробкой для ленча – повалил его, заставил замолчать: после того, как мальчишка окликнул Чэда Тэгера, приятеля по игровой площадке, который по каким-то неясным причинам недолюбливал мужчину, и в шутку завопил:

– Чэд! Чэд! Он здесь!..

Даже если так, он не убил и не поранил серьёзно никого из своих друзей – но теперь он понимает всем сердцем: пассивный мужчина в угрожающей ситуации может вести себя опрометчиво, реальна эта ситуация или только воображаема. Разъезжая по городу, споря, посещая спортивные мероприятия – это происходит каждый день. Мужчина допускал, что убийца – вполне обыкновенный человек, женат, имеет детей, приличную работу, в общем, его уважают коллеги и знакомые, – и если бы он был им, зачастую заключал мужчина, покидая утиный пруд, он бы не потерял сон, размышляя о своём положении. Без сомнения, он вообще не позволил бы подобным мыслям проникнуть в своё сознание. И если временами мужчина останавливался прежде, чем отправиться к высохшему руслу реки, стоял неподвижно своей, жест, возможно символизирующий их союз. Мужчина резко заволновался, застучал пальцами по столу.

«Как ты можешь заботиться обо мне?» – хотелось завопить ему, но вместо этого удалось прошептать настойчиво:

– Как ты можешь любить меня? – Чем больше он старался закричать, тем тише становился голос. – Если бы ты знала, если бы ты знала всё, если бы ты знала.

Позже, прихлёбывая кофе с Джулией, он избегал смотреть ей в лицо; его взгляд сосредоточился на её чашке, пальцах, держащих ручку, на краю чашки, поднимающейся мимо её груди к губам, – улыбаясь, сам не понимая почему, он кивал и мягко говорил с ней:

– Спасибо, мне это было нужно – на вкус восхитительно.

После этого мужчина снова удалился в гараж:, чувствуя себя полностью истощённым и вялым – как зебра, которую видел на канале «Дискавери», бедняжка, завязнувшая в грязи.

– Чёрт…

Сидя за рабочим столом, резко упал вперёд, его веки были крепко сжаты, дыхание стало глубже, он искал связи между той частью себя, которая склонилась на колени рядом с телом Рональда Джерома Банистера, и другой частью, которая стояла на ярком дневном свете, наслаждаясь телевизором, играя с детьми, или пила кофе со своей женой. Но найти связь было трудно, в особенности когда зебра не шла у него из головы – бедное создание долгие часы пыталось освободиться, погружалось всё глубже и глубже и в конечном счёте соскальзывало вниз.

– Ты пошатнулся, – пробормотал он, отодвигаясь. – Ты пошатнулся…

Теперь, в тоннеле, мужчина нащупывал свои воспоминания, добавлял веток в костёр, быстро поджигал кору, раздувал угли. Глядя на пламя, возвращался в мыслях домой; он входит в гараж, видит самого себя бодрствующим за рабочим столом. Он знает, что рассеянно потянется за тюбиком клея для моделирования, прежде чем откроет глаза. Потом, словно игрок, обдумывающий ценность своих карт в покере, переберёт свои деревяшки, выбирая куски, которые ему нужны.

Вчера он построил моноплан, сегодня это будет бомбардировщик «Стелс» – за четыре дня он сделает «Сопвич кэмел», компактный, достаточно массивный биплан, используемый союзниками.

– За четыре дня, – говорит он себе, – ты закончишь свою последнюю модель, не сознавая этого.

Правда, его прошлое «я» не может его слышать, его прошлое «я» не чувствует грядущих потрясений: за сорок восемь часов постройки «Сопвич кэмел» Джулия, и Дэвид, и Моника уйдут из дома, отвергнут его, сидящего в одиночестве за рабочим столом.

– Я не могу помочь тебе, – говорит мужчина самому себе. – Поверь, мне бы хотелось.

Затем вздыхает, уныло трясёт головой, отрекаясь от своего прошлого «я». Отводя взгляд от огня, видит сплошную черноту за входом в тоннель.

«Словно возвышаешься над горизонтом чёрной дыры, – думает он. – Словно существование в этом месте, что бы ни происходило с энергией, никогда больше не выходит наружу».

И всё равно мужчина рад, что теперь он далеко от прошлого себя, хотя очень скучает по искусству моделестроения (выпилить и затем обработать долотом фюзеляж, округлить передние края крыльев, свести на конус заднюю кромку, иногда используя дюбеля в четверть сантиметра для распорки). Строительство было обычно простым, в некоторой степени элементарным, требующим клея, деревяшек, подвесок из проволоки.

И тем не менее создание каждой модели было для него творческим процессом, который приносил огромное удовлетворение – несмотря на расстройство, касающееся смерти Банистера, бессонницу, изматывающую его нервную систему, – как и с другими моделями, ночи, которые он посвящал «Сопвич кэмел», приносили ему то же удовольствие; хотя его удовлетворение таило в себе надежду, веру в то, что всё то, что он знал об убийстве, и вина оттого, что он не вышел вперёд, будут разрешены завтра утром.

Раньше вечером, прежде чем запереться в гараже, мужчина принял решение: закончив «Сопвич кэмел», приняв душ и одевшись, он поедет в центр, чтобы встретиться с Фредом Росасом, детективом убойного отдела, который ведёт дело Банистера. Затем, при условии анонимности, расскажет детективу то немногое, что слышал в парке Миссии, – быструю потасовку, выстрел, звук мотоцикла, последние слова Банистера.

Если его спросят, мужчина скажет, что он просто пошёл туда, чтобы воспользоваться туалетом (он никого не видел, никого не встретил, но, честно говоря, знал о дурной репутации туалета; этот факт, соединённый с его работой школьным учителем, как он пристыженно объяснил бы, стал причиной того, что он сразу же не связался с властями). Он верил, что эта история будет достаточно правдивой для Росаса.

И когда его совесть будет чиста, осуждающие глаза Банистера закроются навеки, позволят ему наконец с лёгкостью засыпать без угрозы ночных кошмаров; потому что как иначе он может начать школьный год с новыми силами, чтобы его летний опыт лёг в память как достойный сожаления урок, который он выучил? Как ещё он сможет быть заботливым отцом, исправившимся мужем, чего заслуживают те, кого он любит?

И тем не менее, возвращаясь мыслями в прошлое, мужчина хотел, чтобы его попытка выйти на свет божий базировалась на чём-то более значительном, чем передача «Борцы с преступностью» поздно вечером. Теперь он сожалеет, что его трудный выбор не был сделан ради его детей – торжественным взглядом на лице Дэвида перед тем, как он поцеловал его на ночь, может быть, тихим голоском Моники, которая говорила: «Люблю тебя, папа», или, в конце концов, голосом Джулии, уютно устроившейся рядом с ним в гостиной, положившей руки ему на плечи, когда они смотрели «Вечернее шоу», выжидая подходящего момента, чтобы сказать:

– Пожалуйста, не пойми это неправильно, хорошо? Ты в последнее время сам не свой – по виду совершенно не в своей тарелке, – и я хотела бы, чтобы ты поговорил со мной, – потому что я не могу помочь, если не знаю, что не так, – пожалуйста, расскажи мне, что тебя тревожит? Ты можешь рассказать мне всё, ты это знаешь, верно?

«Нет, – подумал он, – не всё».

И тем не менее сам звук её голоса, то, как она мягко массировала ему шею, говоря это, – он понимает, как сильно желал открыться ей. Но лучшее, что он мог предложить, были слова, которые она ожидала услышать, произнося их, он сжимал рукой её колено, пальцы скользили по розовой ткани её ночной рубашки.

– О, всё в порядке – просто не могу нормально спать, – похоже, я стал какой-то дёрганый без преподавания. Ты знаешь, что это такое – торчать дома и чувствовать, что ты должен быть на работе, – это заставляет меня нервничать.

– Ну, если бы ты перестал есть, я бы серьёзно обеспокоилась, – сказала она. – Если кто-то не ест, значит, что-то случилось.

Он похлопал себя по животу.

Ущипнул валик жира, потряс им под рубашкой.

– Ничего страшного, – сказал он. – Всё в порядке, честно.

Очевидно, это было всё, чего хотела Джулия; его уверений было достаточно, чтобы она положила голову ему на руку, снова уставилась в телевизор и зевнула. К тому времени, как началась передача «Борцы с преступностью», она уже удалилась наверх, чтобы уснуть, оставив его внизу на кушетке. Поскольку она уснула быстро, он услышал её храп, приглушённый подушками. Она не видела, как её муж склонился на колени перед экраном телевизора, не наблюдала сосредоточенного выражения его лица, когда детектив Росас и Анжела Банистер по очереди обращались к видеокамере рядом с туалетом парка Миссии.

– Вечером четвёртого августа, – сказала Анжела Банистер, – приблизительно в полдесятого вечера, мой муж, офицер Рональд Банистер, был остановлен кем-то внутри общественного туалета, который вы видите за мной…

Последовала краткая реконструкция событий, снятая на чёрно-белую плёнку, характерный голос диктора, описывающий поведение двоих мужчин-актёров – один изображал офицера Банистера, другой (крупный, с хвостом, в кожаной куртке) играл атакующего, – оба отчаянно боролись (эхом прозвучал выстрел, Банистер упал, нападавший бросил пушку и сбежал).

Появился детектив Росас, сурово обратился к камере:

– Я детектив по расследованию убийств Фред Росас. Мы предлагаем награду в пятнадцать тысяч долларов за любую информацию, которая приведёт к аресту и обвинению любого человека или людей, вовлечённых в убийство офицера Рональда Банистера. Конфиденциальность гарантируется, все заявления будут рассмотрены.

Детектив указал пальцем в камеру:

– Станьте борцом с преступностью, верните нам наш город!

На протяжении всей рекламы внизу экрана был написан рабочий телефон Росаса, за секунду до окончания рекламы мужчина бросился через комнату за ручкой. Вскоре, записав номер телефона на самоклеющемся листочке бумаги, ощутил облегчение, словно невозможное успокоение чудом пришло само собой. Конфиденциальность гарантируется,написал он прямо под номером, дважды подчеркнув эти слова.

– Конфиденциальность гарантируется, – произнёс, неожиданно ощутив облегчение, даже какое-то благоговение.

Позже, работая над «Сопвич кэмел», мужчина возблагодарил Бога за то, что позволил Джулии переключить канал, за то, что жена выбрала Джея Лено вместо Дэвида Леттермана («Ты знаешь, Леттерман такой злой теперь, – сказала она, переключая каналы. – Лено всегда выглядит так, будто ему весело»), в противном случае он мог бы вообще пропустить эту передачу.

Благодарю тебя, Боже, я вёл себя опрометчиво – благодаря твоему провидению я изменюсь.

Но в те дни, когда он потерял семью, он горестно стенал, увидев лицо Фреда Росаса в «Борцах с преступностью», и Бог, о котором он теперь вспоминал только от случая к случаю, получал только оскорбительные молитвы: к чёрту тебя и твой рай, к чёрту судьбу, которую ты мне даровал! Такой извращённый Бог, он мог поступить по-другому, мог бы сделать так, чтобы мужчина вообще не увидел этой передачи, достаточно было, чтобы он вышел из гостиной, когда Джулия отправилась наверх, – если бы Ты избавил меня от этой передачи, если бы Ты просто позволил мне взять пиво из холодильника и унести свою вину в гараж, я сегодня был бы другим человеком.

Однако он не мог отрицать: то, что Росас гарантировал конфиденциальность, придало ему надежды, позволило легче дышать. И, независимо от того, что произошло, Бог совершенно ясно не дал ему пойти за пивом или удалиться в гараж: – во всяком случае, не раньше, чем позволил ему финальный взгляд, брошенный украдкой в спальне Дэвида (как безмятежно спал мальчик, уютно устроившись под одеялом с покемоном, омытый мягким светом ночника святого Эльма!).

Затем он нашёл Монику, девочка забралась в постель к Джулии (ребёнок, очевидно, привык к храпу, срывавшемуся с губ матери, нежные руки Джулии обнимали дочку).

«Завтра, – пообещал Богу мужчина в ту ночь, – я всё исправлю, вот увидишь».

«Завтра, – пообещал он снова, усаживаясь за рабочий стол, – новые листья опадут с дерева, и я больше никогда не буду вести себя эгоистично или принимать свою семью как нечто само собой разумеющееся, – мне повезло иметь чудесный дом, работу, которую я ценю, это древо даёт мне смысл, мои хобби приносят мне истинное наслаждение – я благословен…»

Мужчина в тоннеле прикрыл глаза, но сопротивлялся сну.

Прошедшие когда-то мгновения, бесцельные и невидимые, всплывают, словно картинки на слайд-проекторе – Дэвид стоит обнажённым в ванной; серьёзные ученики, столпившиеся вокруг его стола перед уроком, задают свои вопросы; соблазнительный вид когда-то плоского живота Джулии; Моника, случайно наступившая на спрятанное пасхальное яйцо; врач скорой помощи, который стоически подтвердил смерть его отца; похоронная процессия, последовавшая вскоре за этим.

И тут Тобиас закашлял из своего спального мешка, отрывистый и сухой кашель перемежался звучным дыханием; он перевернулся на бок, лицом к стене тоннеля, и продолжил похрапывать.

Сидя у огня, мужчина открыл глаза; он посмотрел на Тобиаса, но потом перевёл взгляд на граффити рядом с растянувшимся телом старика, нарисованное чёрной краской, облупившееся от времени и тем не менее ясно различимое в свете костра, – «БОГ ЗДЕСЬ». Неожиданно он подумал, что может заплакать, хотя слёзы не приходят.

Никогда раньше это граффити не имело такого значения, так что, возможно, думает мужчина, ассоциация возникла, когда он вспомнил похоронную процессию своего отца; как он, мальчишкой, смотрел в окно автомобиля и видел написанную на небе бипланом надпись, он летал над центром города в Финиксе воскресным утром – ОН ВОЗНОСИТСЯ. Каким-то образом этот слоган даровал ему мир, нужные силы, небольшое количество, но всё же; он мог стоять потом у края могилы с рыдающей матерью, мог сжимать её руку, утешать её и всё ещё поглядывать на отдалённую надпись в небе, смотреть, как послание медленно рассеивается в ясной синеве.

Теперь мужчина воображал себе соревнования «Сопвич кэмел», его привод для посадки – вешалка-плечики для проволочной распорки, два колеса сделаны из крышек из-под пива – он едет по рабочему столу, поднимается между его пальцев, начинает кружить над головой (некоторое время его пальцы будут играть роль пилота, а его губы – изображать работающий мотор). Вращая руками над рабочим столом, он писал в небе невидимое послание, созданное для того, чтобы придать ему сил: «ТЫ – ВОЗНОСИШЬСЯ, ТЫ – ЛЮБИМ, ТЫ – СЧАСТЛИВЧИК».

В конечном итоге на закате «Сопвич кэмел» вернулся туда, откуда взялся, остался на земле, когда мужчина покинул гараж и направился в нижнюю ванную, разделся, быстро принял душ, почистил зубы. Позже, из шкафа в комнате для гостей, он вытащил свой профессиональный прикид (голубая рубашка на пуговицах, серые брюки, красный галстук, мокасины, чёрные носки).

Уже одетый, осторожно прошёл через коридор, спустился вниз по ступеням, проскользнув мимо парадной двери, за которой Джулия наполняла кофейник у раковины. Затем, щурясь от утреннего солнца, двинулся вперёд с ключами от «субурбана» в руках (час пик вскоре застанет его нетерпеливо ждущим посреди уличного движения, безучастно переключающим радиостанции для стариков).

В квартале от центрального полицейского отделения мужчина остановился в кафе «Восход» выпить кофе. Одна чашка за другой, потом ещё одна – пока кофеин не оживил его.

Он заказал луковый рогалик и сливочный сыр, попросил в очередной раз наполнить ему чашку кофе. Это была самая трудная часть, вспоминал он, – найти в себе мужество заплатить по счёту, покинуть кафе, подойти к телефону-автомату.

Его пальцы дрожали, когда он набирал номер детектива Росаса (слишком много кофеина, убеждал он себя); розовое здание в испанском стиле, в котором располагалось отделение полиции, виднелось неподалёку и усиливало его возбуждение.

«Просто оставайся спокойным, – думал он. – Твой голос не должен звучать нервно, не вешай трубку».

Через несколько секунд Росас был у аппарата, вежливо выслушивая то, что торопливо говорил мужчина.

– Я постараюсь быть кратким, насколько возможно, потому что я знаю, что вы, вероятно, заняты, но у меня есть информация, касающаяся убийства Рональда Банистера, я видел вчера вечером ваше обращение, так что решил, что это неплохая идея – связаться с вами…