Текст книги "Юдифь"

Автор книги: Миро Гавран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Миро Гавран
Юдифь

Глава первая

Лишь после того, как я овдовела и облеклась во власяницу, снизошел ко мне долгожданный душевный покой.

Бог Иегова призвал к себе моего мужа Манассию два дня спустя после праздника опресноков.

Муж мой скончался скоропостижно. Он рухнул на зеленую траву луга, успев сделать всего полшага еще в этом мире, а потом шагнул в пустоту, в небытие. Произошло все это на глазах его перепуганных помощников, которые заметили, как он вдруг стал судорожно хватать воздух пересохшими губами. Когда же он упал наземь и испустил последний вздох, все поняли, что за Манассией пришла никого из нас не щадящая смерть.

Ни единой слезы не пролилось из моих глаз. Ни разу покои нашего дома не оглашались моими рыданиями.

Никто, однако, не усмотрел в моем равнодушии признаков недостатка любви, напротив, все истолковали мою сдержанность как поразительную силу духа и свидетельство веры в Господа.

К счастью, я с малых лет привыкла хранить тайны подобно захваченным в плен солдатам, для которых честь дороже жизни.

Отец говорил, что мой обет молчания надежнее обетов самых хладнокровных мужчин, и поэтому жаль, что я родилась женщиной, ибо прекрасная внешность не мешает мне духом принадлежать к полу достойнейших.

И вправду, я никогда не любила пустой болтовни.

Мои уста произносили только самые необходимые фразы, подобно тому, как рачительный водонос наливает в кувшин точно отмеренное количество драгоценной влаги, с тем чтобы ни одна капля не пролилась при ходьбе.

Наверное, поэтому я, не желая испытывать ничьей верности, и доверяю свою исповедь бумаге охотнее, чем какому-нибудь слабому живому существу.

Не прибегни я к этому способу освобождения от невыносимой тяжести навалившихся на меня тайн, я просто сошла бы с ума.

Уже первые написанные мной фразы, принесли облегчение моей исстрадавшейся душе, и я убедилась, что поступаю должным образом. Завершив это не свойственное женскому полу занятие, я стану жить в большем ладу со своими чувствами, ибо человек, ведущий записи о своей жизни, подобен торговцу, который успокаивается, наведя порядок в забитом товарами помещении, где теперь он без труда найдет любую нужную ему вещь.

Я пишу это не для себя и не обращаюсь ни к кому из ныне живущих людей.

Никто не прочтет моих записок, пока я жива. Но, может быть, после моей смерти эту исповедь найдет кто-нибудь, не важно, мужчина или женщина. И тогда строки, написанные мной, помогут людям осознать всю глубину искушений, каким Иегова порой подвергает особо избранных.

Родилась я в знатной семье в городе Ветилуе.

Семья была высокопоставленная, знатная и крепкая, как сам наш город, в стенах которого не найдется ни одного расшатанного камня.

Богатство, мудрость и взвешенность поступков моего отца делали его одним из самых уважаемых жителей Ветилуи.

Мать моя, точно угадавшая место, принадлежащее в семье матери и супруге, стала достойным украшением и опорой отца.

Мерария было имя моего отца, которое передал ему его отец вместе с заветом никогда и ничем это имя не запятнать.

Мать мою звали Леа. Имя краткое и звучное, помогавшее ей мгновенно откликаться на любой зов своего мужа.

Иегова, Господь наш, благословил этот брак на второй год их супружества, и тогда родился Вениамин, мой брат и наследник достояния нашей семьи.

Год спустя по воле Господа Бога, в милости его безграничной появилась на свет и я, Юдифь, второе и последнее дитя моих родителей.

После моего рождения утроба моей матери стала подобна бесплодной ниве, в чем мой отец усмотрел волю Создателя сохранить в неприкосновенности имущество нашей семьи.

С первыми проблесками разума, помогавшего мне осознать себя, я поняла, насколько я не похожа на других девочек и мальчиков.

Все утверждали, что я гораздо умнее, чем положено дитяти моего возраста. Родители и соседи усматривали в этом высший смысл, которому суждено сбыться и открыться простым смертным лишь в будущем.

Даже мой брат Вениамин с самого раннего возраста относился ко мне почтительно. Ни разу не проявил он по отношению ко мне ни резкости, ни грубостей, которыми щедро осыпали своих менее достойных сестер соседские мальчики.

Первые слова молитвы, в которых мужчины Израиля благодарят Бога за то, что он их не создал женщинами, относились ко мне гораздо меньше, чем к прочим дочерям древней Иудеи.

Ибо я отличалась от других женщин.

Сначала я предчувствовала это, но потом, через знамения Господа нашего и дела Его, я убедилась в том, что была избрана в самый день своего появления на свет.

В годину великих испытаний я исполнила то, чего потребовал от меня Иегова, Господь наш, и сделала это покорно и беспрекословно. Хотя…

О Боже, смири мои разбушевавшиеся чувства, обуздай хаос, в котором смешиваются прошедшее и настоящее – помоги мне соблюсти порядок в моем повествовании, ибо только порядок приносит покой и позволяет осуществить задуманное.

Помоги мне высказаться ясно и недвусмысленно и представить мою жизнь с той простотой, с которой Ты, Господь наш всемилостивый, объявил Моисею обряд посвящения Аарона в священники. Ты приказал Моисею позвать с собою Аарона и его сыновей, взять священные одежды, и елей помазания, и одного тельца из волов для искупительного жертвоприношения, и двух овнов без порока, и корзину опресноков. И повелел Ты привести Аарона и его сыновей ко входу в скинию собрания[1]1
  Скиния собрания – переносное, в виде шатра, святилище, которое Моисей велел сделать во время странствования через пустыню для богослужения израильтян. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть]. И Моисей омыл их водою, надел на Аарона нижнее платье льняное, опоясал его, накинул на него хитон и надел ефод[2]2
  Ефод – многокрасочный, чаще всего сотканный из шерсти, украшенный драгоценными камнями прямоугольный кусок ткани, который носил на груди первосвященник.


[Закрыть], у которого были два связывающие нарамника, и опоясал поясом одинаковой с ним работы, чтобы ефод крепче на нем держался, надел на него наперсник и возложил на него урим и туммим[3]3
  Урим и туммим – значение этих слов точно не известно. Из совокупности библейских текстов ясно, что это были камни или маленькие жезлы, которые накладывались на нагрудник (наперсник) первосвященника для предсказания будущего. Посредством таинственного «урим и туммим», находящегося на наперснике первосвященника, преемник Моисея вопрошал Господа.


[Закрыть]. На голову же его возложил кидар[4]4
  Кидар – головное украшение.


[Закрыть], а сверху – полированную дощечку из чистого золота, диадему святыни. И взял Моисей елей помазания и совершил помазание скинии собрания, и освятил ее и все, что в ней было, и семь раз окропил елеем и помазал жертвенник и все, что было на нем, и освятил его, и освятил умывальник и подножие его, и возлил елей на голову Аарона, и помазал его, дабы посвятить его в священники…

О Господи всемилостивый, Ты высказался в Торе устами Моисея ясно и определенно, так помоги же и мне упорядочить мои речи, чтобы мир снизошел на мою исстрадавшуюся душу.

Глава вторая

Как плод вырастает из семени, так наша жизнь происходит из детства. Потому я начну с самых первых дней моей жизни как с истоков, по которым можно судить о характере реки, о ее начале, течении и устье.

Родители мои всю свою жизнь придерживались Торы, уважая Закон и славя имя Божие.

Мать моя Леа родила меня в муках, длившихся с рассвета до сумерек. Согласно Закону, она считалась нечистой в течение двух недель, как считаются нечистыми женщины во время месячных. После этого она оставалась нечистой еще шестьдесят шесть дней, пока носила крови.

Все это время, согласно Закону, она не смела ни прикасаться к священным предметам, ни входить в Храм, пока не придет время ее очищения.

Когда же это время наступило, она передала священнику у входа в Храм годовалого ягненка для жертвы всесожжения и голубя для искупительной жертвы.

Священник принес эти жертвы Иегове и совершил над матерью обряд примирения.

Так она очистилась от своих кровей.

Затем мать моя Леа вернулась в дом мужа со мной на руках.

По рассказам изумленных служанок, маленькая Юдифь никогда не плакала. Ничто не тревожило ее снов, не было у нее и ночных колик.

Словно бы с обрядом примирения, совершенным над моей матерью, на меня снизошло благословение Божие и избавило от болезней, которыми обычно страдают младенцы.

Священники посещали наш дом, желая посмотреть на дитя, которое по воле Всевышнего не знает ни боли, ни страданий в первые месяцы и в первые годы своей жизни.

Только в зрелом возрасте я поняла, что Господь избавляет нас от малых бед с тем, чтобы за годы спокойной жизни приуготовить к великим испытаниям, ибо каждый из нас, узревших свет солнца, должен до конца своих дней испить положенную ему чашу страданий, будь он царь или нищий, избранный или отверженный.

Теперь я знаю, что избавление может быть только временным, оно лишь дает нам возможность укрепить свой дух, чтобы в час испытания проявить силу, превосходящую и наше воображение, и нашу готовность к подвигу.

Мои родители были справедливы в обращении со слугами и рабами. Они не говорили лишних слов, старались соблюдать меру и в накоплении добра, и в милостыне. Во всем они стремились придерживаться Закона, ни на мгновение не забывая, что все живое и неживое создано во славу Господа нашего.

В те мои ранние годы даже соседские дети воспринимали меня как избранницу судьбы, чувствуя невидимую, но непреодолимую преграду, отделявшую меня от них.

Поэтому с первых дней моей жизни меня сопровождало одиночество. Меня редко приглашали принять участие в играх и еще реже присоединялись ко мне в единственном занятии, имевшем для меня смысл. Я любила складывать ряды камешков.

Быть может, это и не так, но мне кажется, что другие дети меня побаивались, потому что глаза мои выдавали зрелость души, не свойственную ребенку.

В них отражалась тайна, не доступная пониманию простого смертного.

Единственным существом, спасавшим меня в те дни от одиночества, был мой брат Вениамин, который был на год старше меня.

Благодаря его беззаботности и смешливости я прикоснулась к чуду, именуемому детством.

Только с братом я ненадолго становилась обычным ребенком.

Без малейших усилий, играючи научилась я от брата чтению и письму.

Так я овладела этим искусством, не подобающим женщине.

К сожалению, у брата бывали из-за меня неприятности, которых я вовсе не желала, но невольно становилась их причиной.

Будучи пяти лет от роду, я узнала, что наша Община в течение года производит многочисленные жертвоприношения.

Я узнала, что такое жертва всесожжения, что такое дар, и что такое причастие, и что такое искупительная жертва.

Я узнала, что если какой-либо израильтянин желает совершить в честь Иеговы заклание скотины, то это может быть скотина как крупная, так и мелкая.

Если он решит совершить жертву всесожжения, или огненную жертву, то должен быть приведен самец крупного рогатого скота самых лучших статей.

Для того чтобы Иегова принял жертву, животное приводят к жертвеннику и отсекают ему голову перед входом в Храм.

Затем священнослужители обрызгивают жертвенник со всех сторон кровью животного.

После этого тушу обдирают и режут на части.

Священнослужители разводят в жертвеннике огонь, сложив предварительно поленницу, а на нее кладут куски мяса, включая голову и нутряное сало.

Потроха и конечности промывают водой, а потом священнослужитель сжигает их с ладаном.

Это и есть огненная жертва, или жертва всесожжения, приносимая в честь Иеговы и сопровождаемая приятными ароматами.

Узнав многое об этих и иных приношениях и жертвенных обрядах, я как-то сказала своему брату Вениамину:

– Как много жертв приносим мы, израильтяне, Господу нашему Иегове! Как жаль мне мелкой скотинки, да и волов, что погибают на наших жертвенниках. А может, Господь и не требует столь многочисленных жертв?

На следующий день мой шестилетний брат Вениамин задал нашему отцу Мерарии вопрос, как бы от себя:

– Скажи, отец, зачем столько скотины погибает на наших жертвенниках? Быть может, Иегова и не требует их жизней?

Обычно невозмутимое лицо моего отца налилось кровью, и впервые в жизни я услышала, как он повысил голос:

– Кто тебя толкнул на такое святотатство? Признавайся, кто?!

Вениамин побледнел, но, не желая меня выдавать, пробормотал:

– Никто, никто… Я только хотел узнать… Хотел спросить…

Отец наш Мерария, не желая больше слушать лепет впавшего в ересь ребенка, отвел его в Храм к священникам, чтобы те изгнали из тела мальчика нечистую силу, которая заставляет его порочить Закон и обычаи, завещанные Моисею Иеговой и призванные привести израильтян к праведной жизни.

В тот же день отец зарезал самого крупного своего вола и принес искупительную жертву.

Брат мой Вениамин пробыл у священников два дня и две ночи. Когда я его снова увидела, он казался вдвое старше, чем был на самом деле, а на лицо его легла темная тень.

Никогда он не рассказывал о том, как священники изгоняли злого духа из его тела, и ни разу не упрекнул меня за то, что мои сомнения в необходимости многочисленных жертв навлекли на него подозрения и наказание.

И по сей день удивляюсь, как могла я в свои пять лет усомниться в справедливости Закона, как могло случиться, что Господь отвратил от меня свой взор и допустил нечестивой мысли овладеть мною.

Ибо сомневаться в Законе – значит сомневаться в существовании Бога нашего Единого, а это так же отвратительно, как позорная смерть.

В раннем детстве меня часто посещали мысли о Моисее, величайшем пророке Израиля.

В молитвах я без конца благодарила его за все, что он сделал для сынов и дочерей Израиля, за то, что он заключил Союз с Богом и сделал нас избранным народом, которому даровано высшее счастье – радость служения Иегове.

Я пыталась осмыслить обстоятельства смерти Моисея, те мгновения, когда на сто двадцатом году жизни пророка, после блужданий по пустыне, Иегова привел его на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему всю землю Галаад до самого Дана. И всю землю Неффалимову, и всю землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину, даже до самого западного моря, и полуденную страну и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигора.

«И сказал ему Господь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: „семени твоему дам ее“; Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь»[5]5
  Пятая книга Моисея. Второзаконие. 34:4.


[Закрыть].

Я не в силах была уразуметь, почему Иегова не разрешил Моисею ступить ногой на Землю обетованную и прожить хоть один год, хоть месяц или день на земле, к которой он стремился всю свою жизнь.

Почему же избранник Божий не удостоился милости, которая была дарована всем многочисленным сынам Израиля? Ведь не кто иной, как Моисей, избавил их от рабства и привел в Землю обетованную, а сам так ни разу на нее и не ступил.

Я не решилась никого спросить, отчего так несчастливо сложилась судьба Моисея, которого Господь удостоил великих милостей, кроме одной, последней.

Эти размышления не оставляли меня и в зрелые годы. Теперь, мне кажется, я знаю, почему Иегова лишает своих избранников того, что милостиво предоставляет самым обычным смертным. Вероятно, знаю, но не решусь ни сказать, ни даже написать об этом.

Глава третья

Самой красивой частью Ветилуи была большая площадь в центре города.

В южной части площади возвышался величественный Храм, построенный во славу Господа нашего.

С северной стороны простиралась рыночная площадь, куда стекались и крестьяне из окрестных сел, и прибывшие из дальних стран торговцы.

Еще ребенком я видела немало совершавшихся перед Храмом обрядов, которыми отмечались деяния достойнейших мужей нашего города.

Можно было наблюдать и то, как сыны Израиля, исполняя Святой Закон, побивали камнями безумцев, пытавшихся противиться воле Иеговы и слушавших голоса нечистой силы и разных смутьянов, толкавших их к осквернению Закона и святынь избранного народа нашего.

Никогда я не могла понять, каким образом человек, рожденный в нашей среде, усвоивший Закон и добрые обычаи и к тому же наделенный разумом, может словом или делом склониться к святотатству.

Я не в силах была уяснить, что же может происходить в таком случае в головах зрелых людей, какие мысли заставляют их уклоняться от единственно праведного пути.

И когда я, исполняя Закон, и сама бросала камни в одного из осужденных и недостойных жить, я не ощущала ни ненависти, ни гнева, но лишь сожаление о несчастном, который по глупости или по неосторожности утратил милость Иеговы и предал тело свое и дух на всеобщее поругание.

Девочкой я любила приходить на рыночную площадь и наблюдать за любимцем детворы – уличным торговцем Вильямом. У него не было своих детей, и он щедро одаривал нас сушеными фруктами и медовым напитком.

Первым своим двум женам он выдал, убедившись в их бесплодии, отпускные письма и расторг с ними брак в полном соответствии с Законом.

Убедившись, что и третья жена не сможет одарить его наследником, Вильям примирился со своей судьбой и продолжал жить, ничуть не обижаясь на Господа, которому лучше знать, кто к чему приставлен и какой именно груз должен влачить каждый из живущих, прежде чем попасть на Небеса.

Однажды – этот день с необычайной ясностью сохранился в моей памяти – мы увидели Вильяма на Храмовой площади рядом со священником перед лицом собравшейся толпы. Священник публично провозгласил его нечистым – прокаженным.

Закон предписывал тому, кто заразился проказой, носить разодранные одежды и растрепанные волосы и прикрывать верхнюю губу, а также кричать во всеуслышание: «Нечистый! Прокаженный!»

До тех пор пока прокаженный не исцелится, ему предписывалось жить в одиночестве за пределами городских стен.

Я помню, как Вильям на глазах у собравшегося люда раздирал свои одежды и со слезами на глазах напрягал ослабшее горло, чтобы выкрикнуть: «Прокаженный! Нечистый!»

Но до нас доходил не крик, а всего лишь приглушенный стон.

Голос не слушался несчастного.

Подобно кающимся грешникам, он оставил пределы нашего города и ушел очищаться в одиночестве, вдали от здоровых людей.

К сожалению, очиститься ему не удалось, он так и умер нечистым, исключенным из общества своих собратьев.

Это была первая на моей памяти смерть, не только опечалившая меня, но и оставившая пустоту в моем сердце.

Мне недоставало улыбки Вильяма, его щедрости, его голоса, исполненного такой радости от сознания, что Иегова подарил ему жизнь мелкого уличного торговца.

Когда спустя несколько месяцев скончалась мать моей матери, я снова ощутила боль утраты и стала привыкать к мысли, что в течение моей жизни Господь будет отнимать у меня любимые мною существа, причем сроки их исчезновения ведомы только Ему.

Ведь смерть и рождение столь гармонично дополняют друг друга! Кажется, будто священнослужители в Храме ведут учет посмертного пепла, и, подобно тому, как мы переворачиваем песочные часы, последняя песчинка вдруг становится первой, а каждый конец переходит в начало.

Движение толпы на городской площади доставляло мне истинное удовольствие.

Я любила наблюдать, как события у Храма и происходящее на рыночной площади дополняют друг друга, подобно лицу и изнанке. Приятно было сознавать, что все земное, человеческое, повседневное, возникающее в водовороте рынка, получает свое отражение и справедливую оценку в Храме или в пространстве перед Храмом, где высокопоставленные служители Божьи выносят праведный суд каждому человеку и поступку, вознося добрые дела к престолу Всевышнего, а дела недостойные исправляя, согласно Закону, наказанием или искупительными жертвами.

Мой город ставили в пример другим городам, и в детстве мне казалось, что порядок и справедливость в нем находятся в полном соответствии со Священным Писанием.

Я полагала, что должна благодарить Бога за то, что он сотворил меня в таком месте, где богобоязненные люди почитают Закон и порядок, понимая, что нет большего счастья, чем жизнь, устроенная честь по чести и с уважением к опыту прошлого.

Глава четвертая

Мне было тринадцать лет, когда мой брат Вениамин подружился с юношей по имени Элиав.

Вениамин часто бывал в доме Элиава, богатом и знатном, но чаще Элиав заходил к нам, чтобы договориться с братом об охоте или других забавах, приличествующих молодым людям их возраста.

Никто не догадывался, что не только дружба с моим братом была поводом для частых визитов Элиава в наш дом. Никто, кроме меня.

Когда наши глаза впервые встретились, случилось нечто вроде звонкого удара двух мечей друг о друга.

Незнакомый мне дотоле огонь опалил мое тело, и я поняла, что этот юноша способен разжечь пламя в моем сердце одним только взглядом или самой простой, вполголоса сказанной фразой.

Это была любовь.

Никому я не обмолвилась ни словом о том, что происходило в моем сердце.

Я поймала себя на том, что, подобно терпящему кораблекрушение, который ищет спасения в бурных морских волнах, с нетерпением ожидаю прихода Элиава, зная, что только его присутствие может принести мне блаженство.

Наша юношеская влюбленность росла день ото дня, а, между тем, ни он, ни я не обмолвились о ней ни единым словом.

Однако наши взгляды становились все красноречивее и нежнее, и мы глазами благословляли друг друга. Наши души словно переселились в зрачки.

Однажды Элиав пришел к моему брату в парадном платье. На лице его застыло выражение напряженного ожидания.

Он попросил моего отца Мерарию уделить ему время для беседы. Отец тут же принял его в самом просторном покое нашего дома, где принимали самых достойных мужей нашего города.

Вскоре после этого Элиав покинул наш дом торопливым шагом, опустив голову и не поднимая взгляда.

От брата я узнала, что Элиав просил у отца моей руки, описав ему всю силу любви и уважения, которые он испытывал ко мне.

На что отец ему ответил:

– О юноша, если бы ты пришел с той же просьбой три дня тому назад, ты получил бы благоприятный ответ, ибо я не нахожу изъяна ни в тебе, ни в твоем семействе. Ваша безукоризненная репутация, да и достаток вполне соответствуют положению нашей семьи. Но в святую субботу, выходя из Храма, я встретил достойного нашего горожанина Охолиава, который спросил меня, нахожу ли я изъяны в сыне его Манассии или в репутации их семейства. Когда же я ответил ему, что всю жизнь почитаю их достойнейшими людьми, он предложил, чтобы дочь моя и его сын сочетались браком. Я принял его предложение и дал ему слово, что с этого момента моя дочь уже просватана. Я уверен, что на моем месте так поступил бы любой отец, желающий счастья своей дочери, ибо Манассия слывет самым богатым юношей Ветилуи и при этом я никогда не слышал ни одного дурного слова о его отношении к городской Общине, к родителям или к Богу.

На эти слова моего отца Элиаву ответить было нечего. Их беседа была закончена, и он лишь пообещал передать от него привет своему отцу, как водится между уважающими друг друга людьми.

Брат передал мне роковые слова моего отца, которые отозвались в моей душе горьким эхом двойной беды.

Первая беда заключалась в том, что достойнейший и любимый мною юноша Элиав никогда не станет моим, и я тоже не смогу ему принадлежать.

Вторая беда заключалась в том, что я стану женой Манассии, которого я несколько раз встречала на площади перед Храмом. Мне в нем было отвратительно: нескладная фигура, одутловатое лицо и холодный надменный взгляд.

Я вспомнила его хриплый голос, в нем всегда звучало высокомерие: он и его семья располагали большим состоянием, которое ему удалось за последние десять лет удвоить успешными торговыми сделками, что вызывало в городе зависть одних и восхищение других.

Манассия был единственным сыном своего отца, и все считали его лучшим женихом Ветилуи.

Все, кроме меня.

О Иегова, прости, что я говорю без прикрас о своем покойном муже и об отчаянии, охватившем меня при мысли, что мне придется стать его супругой.

Прости мне, ибо заповедь Твоя – хранить верность истине – ведет мою руку и не дает мне приукрашивать то, что было.

Хотя я знаю, что все произошло так, как должно было случиться, я не могу в своих воспоминаниях не запнуться при мысли «что было бы, если бы…», как повернулась бы моя судьба, если бы Элиав пришел к моему отцу всего лишь тремя днями раньше, и…

Но вернемся к моему рассказу о том, что было на самом деле, а не о том, что могло быть. Вернемся к тому роковому дню, когда я узнала из уст моего брата, что меня ожидает. Ничего подобного даже в страшном сне не пожелала бы я и злейшему врагу своему.

Заметив выражение печали, тревоги и разочарования на моем лице, Вениамин тихо спросил меня:

– Что ты ответишь нашему отцу, когда он сообщит тебе, что твоим мужем станет Манассия, а не Элиав?

– Что я могу ответить ему, брат мой? Сколько я себя помню, он учит меня уважать Закон и родителей, а Закон говорит недвусмысленно: «Чти отца своего и матерь свою, чтобы Иегова, Бог твой, даровал тебе долгую жизнь на земле».

На следующий день, после утренней молитвы, отец объявил свое решение о том, кто будет моим мужем, и благословил меня, не сомневаясь в моем согласии.

Я узнала, что бракосочетание ожидается через год, когда Манассия окончит строительство нового дома, отдельного от дома его отца, и подготовит в нем все к появлению молодой хозяйки.

Я утешала себя тем, что до свадьбы много времени, что судьба непредсказуема и что все еще может перемениться.

Но все мои надежды оказались тщетными.

Элиав ни разу больше не переступил порога нашего дома. Неудавшееся сватовство не позволяло ему продолжать дружбу с моим братом, словно бы ничего не случилось.

Мне так недоставало его взгляда, его присутствия. Ведь он был единственным существом, которое способно было бы меня утешить, утолить мою печаль.

К несчастью, через месяц произошло ужасное событие, после которого светлый облик Элиава померк в моих глазах, а к моей всегдашней печали, подобно верной подруге, присоединилось и чувство горечи.

Случилось это в пятницу, накануне субботы. По узким улицам города пробежал глашатай с криком:

– На площадь! Все на площадь! Будет суд! Все на площадь!

Это могло означать только одно: кто-то из сынов или дочерей Израиля совершил великий грех и должен быть немедленно судим.

Через некоторое время на городской площади собралось множество людей.

В толпе шептались о том, что будут судить юношу и молодую женщину, уличенных в блудном грехе.

Их ожидал самый строгий приговор.

Наконец появились стражники. С трудом пробиваясь сквозь толпу, они волокли за собой на веревке связанных обвиняемых.

Наконец они добрались до Храма. Начальник стражи, по обычаю, воззвал к главному священнослужителю Рубену:

– О ты, справедливейший среди нас, хранитель порядка и Закона, услышь зов сынов и дочерей Израиля! Мы просим тебя о справедливом суде над юношей и женщиной, совершившими гнусное грехопадение!

Из Храма вышел главный священнослужитель города Рубен в сопровождении десяти священников. Он обратился к начальнику стражи:

– Рассказывай перед всеми, что и как случилось.

Начальник стражи поднялся по лестнице еще на две ступени и, обернувшись к народу, закричал громко, так, чтобы все могли его слышать:

– Этот юноша был уличен в прелюбодеянии с женой своего соседа. Скажи нам, какое наказание им полагается по Закону!

– Пусть покаются, пусть покажут Общине свои лица! Пусть их увидят все! – произнес Рубен.

Стражники, орудуя копьями, заставили подняться на верхние ступени лестницы обоих обвиняемых. У меня чуть не разорвалось сердце, когда я узнала в обвиняемом Элиава, о котором все еще томилась моя душа.

Лицо его выражало панический ужас.

Туго связанный веревками, съежившийся, он был похож на пойманное в силки животное.

Стоявшая рядом с ним молодая женщина производила еще более жалкое впечатление. Одежда ее была порвана, волосы растрепаны, а лицо в синяках, которыми наградили ее стражники в стремлении показать, сколь мерзок им ее грех.

Над толпой раздался крик перепуганной птицы. Зловеще хлопая крыльями, она поспешила улететь прочь, словно поняв, что здесь происходит.

Рубен поднял руку и спокойным голосом человека, не ведающего сомнений, ибо за ним стоит столетний опыт, изрек свой приговор:

– Закон ясен и един для всех. Устами Моисея Иегова нам говорит: «Человек, совершивший прелюбодеяние с женой своего соседа, должен быть наказан смертью. Прелюбодеев следует побить камнями. И пусть вина за кровь их падет на них самих».

Вслед за этими словами стражники спихнули осужденных с лестницы, и люди, одобряя криками слова Рубена, стали хватать камни и с выражением праведного гнева на лицах швырять их в несчастных, дерзнувших воспротивиться Закону и порядку, забывших о том, что милости Иеговы заслуживают только те, чьи дела, мысли и слова чисты и незапятнанны.

Вопли толпы заглушили крики Элиава и стоявшей рядом с ним женщины. Казнь продолжалась до тех пор, пока изуродованные, безжизненные тела их окончательно не утратили человеческий облик.

Затем площадь погрузилась в молчание. Люди переживали справедливость содеянного. В моих ушах еще долго раздавался гул толпы, сопровождавший казнь.

Тяжко пережила я последствия непродуманного поступка Элиава. Сердце у меня болело еще сильнее, чем в тот день, когда я узнала, что мне предстоит стать женой Манассии.

Меня терзала горечь при мысли о том, что Элиав своим прелюбодеянием осквернил чистоту нашей любви и блаженство, которое мы ощущали, обмениваясь взглядами в редкие минуты наших встреч.

Я чувствовала себя обманутой и униженной.

Ведь я любила того, кто не заслуживал моей любви, кто своим богомерзким поступком унизил не только себя, но и всех, кто испытывал к нему добрые чувства.

В тот день я видела отца Элиава, целившегося камнем в своего сына, и мать его, подавленную стыдом, бросавшую камень в того, кого она вскормила своей грудью. Она знала, что наказание не смоет позора с их семьи, но может восстановить пошатнувшийся порядок вещей, ибо иначе небо обрушится и погребет под собою всех нас.

Со стороны я видела себя, поднявшую было камень, но так и не бросившую его, ибо в голове моей пронеслась мысль о том, что Элиав согрешил из-за меня, с отчаяния, когда мой отец не принял его сватовства. Моя нерешительность и слабость остались незамеченными среди кошмара разъяренной толпы. Люди, полные злобы, не видели ничего, кроме себя и тех, кто вызвал их ненависть и теперь был не в силах заслониться своими слабыми руками от града крупных камней, несущих верную смерть.

Стоны умирающих не были слышны за выкриками тех, кто казнил их при ярком свете солнца, которое не прощает мерзких грехов.

Весь этот ужас вторгся в мои мысли и чувства и принес такое потрясение, что я потом два дня и две ночи не знала покоя освежающего сна.

Лишь изнурительные молитвенные бдения помогли мне обуздать уныние и вернуться в спасительные объятия повседневной жизни.