Текст книги "Ловцы жемчуга"

Автор книги: Мирко Пашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Мирко Пашек
ЛОВЦЫ ЖЕМЧУГА

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Это повесть о самых прекрасных жемчужинах, которые когда-либо дарило море, о смуглых людях, которые добыли их с морского дна, и история их первого бунта против воли аллаха, бунта, окончившегося на острове Омоному, что означает Мать Комаров.

Эта книга не выдумка, а рассказ о том, что было на самом деле, и историю эту еще и сегодня можно услышать на арабском и африканском берегах Красного моря; люди украшают ее множеством достойных изумления подробностей и необыкновенных приключений.

Но в книге обо всем рассказывается без романтического приукрашивания, подробно и обстоятельно, и люди в ней показаны такими, какими они есть на самом деле, со всеми достоинствами и недостатками.

И книга от этого только выиграла – ведь душой всего является сам человек, его воля, его разум и сердце.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Все началось с того, что с Ауссой случилось несчастье. Это произошло в 1896 году, вскоре после того как войска абиссинского негуса Менелика были разбиты итальянцами у Адуи; хотя это и происходило вблизи, но с повестью нашей ничем не связано. Нельзя же ожидать, что победа Италии хотя бы на иоту изменила течение событий, ведь Эритрея, в которой произошла эта история, давно уже была итальянской.

Однажды утром у безыменного островка вблизи мыса Бурь, лежащего в Эритрее, к югу от Массауа, невдалеке от самого большого из Дахлакских островов, богатых жемчугом, стояло на якоре небольшое парусное судно «Эль-Кебир», водоизмещением около двадцати тонн. Оно имело всего одну мачту и относилось к судам такого типа, который чаще всего применяется для поисков жемчуга. У него были низкие борта, и на палубе стояла крохотная каюта, в которой жили «нахуда», т. е. капитан, и «сериндж», помощник нахуды, его приказчик и надсмотрщик.

Когда судно плыло по широкой морской глади, оно напоминало утку, потому что тащило на буксире, словно утят, шесть небольших лодок.

Но в этот предрассветный час судно стояло у берега, а лодки полукругом лежали на песке; было похоже, что они спали.

Люди тоже спали, двенадцать данакильцев и среди них Аусса. Спали и два мальчика, один десяти, а другой двенадцати лет, в обязанности которых входило готовить пищу и прислуживать капитану. Младший был мальчик из племени галла, с кожей такой смуглой и блестящей, что напоминал мокрого медвежонка. Старший был проворный сомалиец, худой и нескладный; его звали Саффар, и позднее, когда он вырастет, ему суждено будет прославиться под именем Эль-Сейф. У него выделялись глубокие темные глаза и высокий лоб.

Утро было ясное, как это часто бывает в Красном море. Ночью море светилось, а перед восходом солнца гладь его отливала фиолетовым цветом, который к утру перешел в бледно-голубой. В Красном море все голубое, кроме пурпурных утесов в проливе Баб-эль-Мандеб и безмерных кроваво-красных пространств, окрашенных планктоном.

Планктон… Право же, это изумительная вещь! Иногда он красный. Временами зеленый или голубой, или седой, как туман. Это одно из самых загадочных явлений. Он состоит из миллиардов живых частиц, из множества крошечных созданий, невидимых простым глазом, которые сами не могут передвигаться, и их носит вода. Больше всего они боятся своего незначительного веса; опуститься на дно – для них значит погибнуть; чтобы не погружаться на дно, они меняют свою форму, размеры, надуваются пузырьками воздуха, как миниатюрные воздушные шары… Таков планктон… Да, это действительно интересная вещь!

Однажды утром планктон покрывал огромные пространства Красного моря от африканского берега до побережья Аравии, и было этих крохотных существ, пожалуй, больше, чем всех остальных живых созданий на земле, вместе взятых.

Море не было красным; оно светилось изнутри прозрачным фосфоресцирующим светом. Море искрилось… И вот из-за этого и погиб Аусса, не потому, конечно, что море искрилось, а потому, что здесь был планктон. А точнее говоря, потому что здесь был жемчуг, а Аусса был ловцом жемчуга.

И еще потому… Ах, есть много причин, которые со временем обнаружат себя, но об этом вы узнаете позднее.

Еще до рассвета проснулся Саффар и, разбудив своего маленького друга, принялся разжигать костер, чтобы испечь на нем лепешки.

Ясный и прозрачный воздух был наполнен тяжелым запахом гнили, всюду сопровождающим суда ловцов жемчуга, – запахом гниющих раковин, которые должны гибнуть под палящими солнечными лучами, чтобы раскрыть свои створки. Но к соленому аромату моря и сладковатому запаху гнили примешивался еще острый запах мочи. Но ни Саффар, ни его товарищ не обращали внимания на этот букет запахов. Они привыкли. Они знали, что должно сгнить много, много жемчужных раковин, чтобы люди нашли хотя бы одну жемчужину, достойную внимания. Знали они и то, что спуск на большие глубины ведет к заболеванию мочевого пузыря, и ночью ныряльщики не в состоянии удерживать мочу. Они знали это все из жизни, которая их окружала, и они никогда не задумывались над этим, не задумывались, что такая же судьба ожидает и их, когда они вырастут и спустятся в синие глубины, что давление воды разорвет ушные перепонки, и они станут плохо слышать, а позднее, в возрасте, который бывает различным, но никогда не бывает большим, у них, ныряльщиков, хлынет изо рта кровь – и это будет конец. Да, все это они знали, но никогда не думали об этом.

Костер уже догорал, когда над морем показался край золотого диска.

Один за другим ловцы начали пробуждаться; вставали они быстро, не протирая глаз, и переход от сна к бодрствованию был также скор, как переход от ночи к дню в тропиках. Их двенадцать человек, и один из них был Аусса, который не догадывался, что сегодня он проснулся в последний раз. Все они нагие, если не считать узких набедренных повязок. У всех высокие стройные фигуры, кожа темная, почти черная, а головы украшены густыми, как шерсть, копнами волос. Лишь у нахуды и серинджа волосы коротко подстрижены; они были арабами, но скрывали свои стриженые головы под белыми чалмами.

Нахуду звали хаджи Шере. Выглядел он очень низкорослым благодаря своей небольшой голове, которая выглядывала из-под чалмы, словно репа, не больше, и была такая же сморщенная; под носом у него торчали взъерошенные усы; пара маленьких заплывших глаз бегала с предмета на предмет, все время находясь в непрерывном движении.

Сериндж был тучный мужчина, как это и подобает арабскому купцу. Имя его позабыто. Позднее, когда лодка, в которой он плыл, перевернулась, и он погиб, эта смерть стала настоящим праздником для его многочисленных должников.

Оба они встали, едва только туман на краю горизонта рассеялся, возвещая восход солнца.

В момент, когда солнце вынырнуло из моря, когда волны засветились золотом его лучей и разукрасились золотыми и лазурными полосами, хаджи Шере склонился к земле и, коснувшись лбом песка, забормотал слова молитвы «собх»[1]1
  Мусульманская молитва, которую читают при восходе солнца.


[Закрыть]. Потом все вместе прочитали первый стих молитвы фатхи. Зазвучал общий хор. Молясь, хаджи Шере не переставал озираться по сторонам; он был хозяином и никогда этого не забывал, а остальные были всего лишь ловцами жемчуга, и они тоже не забывали это.

Окончив молитву и позавтракав, ловцы столкнули лодки в воду и отплыли. Лодок было шесть, по два ныряльщика в каждой лодке; Аусса был вместе с молчаливым Камесом. День уже начался, и жар, словно капли дождя, падал с неба. Многие считают, что небо в тропических странах голубое. Нет, оно очень светлое, почти белое, как бы просветленное солнечными лучами, и насыщено жаром, который давит на людей.

Но Аусса и Камес не ощущали этой тяжести, которая европейца свалила бы с ног. Они были детьми этой жаркой земли, оба родились здесь, на этом берегу, лишь кое-где покрытом чахлой зеленью, обожженном солнцем, опустошившим страну, словно страшный ураган.

Я слышал, что некоторые племена в пустынях Африки ненавидят солнце как злейшего врага и швыряют в него камни в детской надежде попасть. Но Аусса и Камес даже не взглянули на него. Оно было наверху, они внизу. Они смотрели вперед.

Лодка была длинная и с низкими бортами. На их языке она называлась «хури». В ней лежал большой плоский камень с отверстием в центре; длинная веревка, к которой он был привязан, свернута кольцами. В лодке лежала еще острога с длинной ручкой, стояли глиняный сосуд с питьевой водой и небольшой деревянный ящик без крышки, но с застекленным дном. И это все. За поясом у Ауссы и Камеса были еще ножи и сетки из пальмовых волокон. Лодка плыла быстро, подгоняемая сильными ударами весел. Остальные хури тоже набирали скорость, веером расходясь в разные стороны. Вдруг Камес отложил в сторону весло и опустил в воду ящик со стеклянным дном. Затем он наклонился над ним. Переход в царство чудес был таким же быстрым и неожиданным, как переход от сна к бодрствованию, от ночи к дню. Казалось, что этот ящик обладает чудесными свойствами, что леса, которые видны сквозь стеклянное дно, нигде не существуют.

Но ящик был обычный, и все дело в том, что поверхность воды под стеклом была ровной, а высокие стенки ящика загораживали стеклянное дно от блеска солнечных лучей. Вот почему простой ящик мог служить окном в неведомый и таинственный мир.

Глубина здесь была около двадцати метров, но вода такая прозрачная, что, казалось, стоит только протянуть руку и можно будет дотронуться до коралловых ветвей. Но кораллы далеко. Сказочные коралловые леса с причудливо изломанными веточками, белыми и пурпурными, растущие в зеленоватой воде. Это напоминало какое-то фантастическое мертвое царство, но над кустами кораллов, как птицы, проносились рыбы, и каждое их движение порождало снопы разноцветных искр.

По мере того как лодка продвигалась вперед, коралловые заросли редели. Вот показалось дно, покрытое обломками скал и раковинами всех видов, от мелких ракушек до гигантских чаш, огромных, как мельничные жернова, с поверхностью, волнистой, как крыша дома. Это были двухметровые великаны из семейства тридакн, которых туземцы зовут «сахала», а французы – «bénitier», или «кропильница», так как, по поверью, стоит принести такую раковину в церковь и установить ее там, как та превратится в кропильницу, выложенную жемчугом и расцвеченную такими красками, каких не придумает даже самый искусный мастер.

Но здесь, в теплом море, эти раковины совсем не напоминали кропильницу. Присосавшись к скалам, жадно открыв свои чудовищные челюсти, они висят, и из их створок льется холодный огонь – фиолетовый, золотой, белый – это солнечные лучи отражаются от перламутра створок… А вокруг, словно бабочки, мелькают рыбы.

Потом лодка плыла над чем-то неподвижным, слегка вздрагивающим, над какой-то массой, которая чернела под водой длинными полосами, – это был огромный косяк рыб, застывший на месте.

Затем показались заросли морских водорослей, внешне напоминавших какие-то необычные цветы, но их длинные листья извивались, как змеи, а сами цветы росли на кораллах.

Тысячи форм, сотни оттенков… не было видно лишь прозрачных масс планктона.

Но вот лодка остановилась. Она была у цели: среди кораллов, среди водорослей, среди огромных «кропильниц» было видно множество раковин, облепивших скалы. Формой и размерами они напоминали ладонь человека, выглядели невзрачно – грязно-зеленые и бурые. Это были жемчужные раковины.

Когда лодка достигла места лова, отложил весло и Аусса. Он смотрел на дно, вспоминая расположение скал. Потом, делая глубокие вдохи, привычным движением привязал к пальцам правой ноги сетку из пальмовых волокон, правой рукой сжал плоский камень с отверстием, пальцы левой отыскали рукоятку ножа. И, вобрав в себя побольше воздуха, он без плеска нырнул с лодки в море.

Он погружался, влекомый ко дну тяжелым камнем. Все вокруг него было сине-зеленое и теплое. Он ни о чем не думал и старался лишь вспомнить расположение скал на дне. Неясно всплывали воспоминания о первых спусках в морские глубины, которые он совершал когда-то; он вспоминал, как мучительно отзывалось тогда на его организме огромное давление воды, вспоминал о резкой боли в ушах, когда у него лопнула барабанная перепонка.

Но все эти воспоминания были мимолетными. Он опускался со своим камнем все глубже и глубже. Вокруг проносились испуганные стайки рыб, виднелись неясные очертания скал, которые росли, приближались, но были еще далеко… Это очень долгий путь, двадцать метров в глубину моря.

Но вот он на дне. Опустил камень, который тотчас же, словно птица, рванулся вверх – Камес вытащил его. Аусса даже не проследил за ним. У него в распоряжении было всего двадцать секунд, и он не смел медлить, если хотел остаться в живых. Привычным движением подвесив сетку к шее, он вытянул руки и, двигаясь непривычно медленно, стал отдирать от скал жемчужные раковины. Сердце стучало, как колокол, но воздух в легких еще был. Собирая раковины и складывая их в сетку, Аусса не думал о времени, но что-то внутри него отсчитывало секунду за секундой. И вот Аусса вдруг почувствовал, что срок его истек. Одновременно он рванулся вверх. Поднимаясь сквозь бесконечную голубизну, он чувствовал то же, что всегда охватывало его в эти минуты: что у него не хватит воздуха, что его хрупкое тело лопнет, как пузырь.

Но вот он на поверхности. Он вдохнул воздух так глубоко и жадно, что это прозвучало, как стон.

Обессиленный, он схватил руку Камеса и перевалился в лодку. Высыпал свою добычу из сетки. Дышал медленно, словно наслаждаясь этим, и молчал. А Камес привязал сетку к пальцам правой ноги, схватил камень и, зажав нос, прыгнул в море.

Все еще медленно и глубоко вдыхая, Аусса смотрел на круги каната, которые тихо распутываясь, с шелестом исчезали в глубине.

Потом он следил за Камесом. Он видел его, распростертого, висящего на конце веревки, видел, как тот опустил камень и начал вытаскивать веревку. Сердце его билось спокойнее. Он следил за Камесом, так же как и Камес будет следить за ним, когда он снова нырнет. Он охранял Камеса, так же как Камес будет охранять его, Ауссу. Но в глубине души Аусса сознавал, что все это ни к чему. Никто не сможет защитить ловца жемчуга на глубине двадцати метров, потому что надо целых пятнадцать секунд, чтобы достичь дна, и пятнадцать – обратно.

Вот вынырнул и Камес и сделал свой первый вздох, болезненный и сладостный. Аусса подал ему руку. Солнце палило немилосердно, и кожа у него была уже совсем сухая. Лишь на волосах, густых и спутанных, как шерсть, висели капельки воды. Аусса несколько раз вдохнул воздух и прыгнул в воду.

А солнце все поднималось, искрясь испепеляющим жаром. Море блестело, как лист жести. Шесть лодок расположились на его поверхности огромным полукольцом, и ни одного звука, ни одного движения… лишь нагие смуглые люди исчезали поочередно в глубине и появлялись снова, издавая жалобные вздохи. По десять раз успели нырнуть Аусса и Камес, пока раковины гибли в лодке, раскрывая свои створки, словно желая вдохнуть свежий воздух. Но они вдыхали только смерть.

Потом на большой высоте летел альбатрос, и Аусса с тоской глядел на него, сам мечтая о таких вот крыльях, чтобы взять и полететь. Это было до того, как он в одиннадцатый раз нырнул в море. И потом он полетел, держа в правой руке груз… летел не как птица, а как камень. Он падал. Камес следил за ним, вытащил его камень и еще держал его в руке, когда увидел, что Ауссе пришел конец.

На дне было заметно какое-то слабое движение. Что– то заблестело – красное, фиолетовое, золотое, – но лишь на мгновение. Аусса странно рванулся, но остался на дне, словно прилип к нему. Это было непонятно. А затем в зеленоватой глубине расплылось темное облако… Это была кровь.

Камес вскочил на ноги.

Он простой человек и многого не знал. Он не знал, что такое планктон, чем питаются огромные тридакны, не догадывался, что они отворяли свои створки лишь затем, чтобы в огромном количестве заглатывать планктон, который им приносит вода. Но он знал, что опасно даже прикоснуться к прожорливому великану, который так чувствителен, что сразу же сожмет створки. И он знал, что края створок острее ножа. Знал, какая огромная сила у «сахалы», и что раковину эту не поднимут и двое взрослых мужчин.

Камес сразу понял, что случилось. Все еще держа в руках камень, он издал пронзительный крик, всполошивший все вокруг. Люди в других лодках оглянулись. Но они увидели лишь круги на воде; Камес камнем падал ко дну.

А Аусса, словно птица, висел в глубине, желая взлететь, но не в состоянии это сделать.

Тридакна, страшная «сахала», сжала ему запястье левой руки, до кости разрезала мясо, но не смогла перерезать руку, так как края створок никогда не бывают ровными. Аусса уже не чувствовал руки, но продолжал висеть на ней, не испытывая ни ужаса, ни страха, не сознавая, что он в последний раз видит солнце, которое, просвечиваясь сквозь зеленовато-синий полумрак, висело над его головой. Он не видел и Камеса, приближающегося к нему, он был загипнотизирован этим огненным шаром, а его сердце лихорадочно билось, и легкие были пусты.

Он не чувствовал боли, так велико было его смятение. Он не чувствовал, как Камес ножом отсек ему руку, оставив тридакне то, что она смогла захватить. Потом оба полетели наверх, к солнцу, и Аусса был так счастлив, что ему захотелось закричать… Но вода залила ему легкие, и тело его, словно вдруг почувствовав боль, поникло в объятьях Камеса. Они вынырнули на поверхность, и Камес увидел пять лодок, которые направлялись к ним, подгоняемые сильными ударами весел.

Глава II

Когда ловцы возвращались вместе с Ауссой, они радовались – аллах милостив, аллах не захотел послать на землю ангела смерти!

Это по его воле «сахала» размозжила руку Ауссы, а иначе Камес ничего бы не смог сделать своим ножом.

Аллах акбар! Аллах велик!

Так пели они высокими голосами, так тараторили они, потрясая лохматыми головами. Их сердца тянулись к радости, как у детей, они были детьми природы и любили жизнь, как дети. Смотри, Аусса жив! И они славили аллаха!

Увидев с берега приближающиеся лодки, хаджи Шере помрачнел и беспокойно подергал свою бороду, грязную, как метла. Это первый случай, когда ловцы вернулись раньше чем положено. Когда же он увидел Ауссу, лежащего в крови, то прикрыл себе лицо краем бурнуса и громко произнес слова корана: аллах делает живое мертвым и мертвое – живым. Таков аллах!

– Иншаллах! – поклонился сериндж. – Во всем его воля!

– Иншаллах! – склонились ловцы. Они были данакильцами, но предки их много поколений назад приняли ислам.

Ауссу вынесли из лодки и положили в тени на песок. Из обрубка руки струей лилась кровь, и мухи кружились вокруг. Мальчик Саффар сел рядом с ним и стал отгонять мух. А Аусса глядел в небо, словно ожидая появления аллаха или хотя бы альбатроса, того самого, который тогда летел к материку. Но небо было пустынным и таким блестящим, что Аусса закрыл глаза; хотелось заснуть и не ощущать боли. Он чувствовал, что жизнь вытекает из его тела, как вода из треснувшего сосуда.

И он закричал:

– О! Воды!

Ему дали пить. Потом принесли веревку и туго перевязали ему руку пониже локтя. Кровь продолжала течь. Веревку затянули потуже. Кровь все текла. Люди стояли над ним в замешательстве, не зная, что предпринять.

Саффар продолжал отгонять мух.

– Надо ехать в Джумеле, – решил Камес.

Хаджи Шере нахмурил брови. Он притворился, что не услышал совета. Ему не хотелось плыть до Джумеле и обратно; он потерял бы день лова и откуда знать, какая будет потом погода.

– К хакиму![2]2
  Хаким – врач у арабов.


[Закрыть] – продолжал настаивать Камес.

Хаджи Шере взглянул на небо.

– Если аллах захочет, чтобы кровь текла, что сможет каким? – спросил он.

Никто не ответил.

– Кровь остановится, если этого захочет аллах, – продолжал хаджи Шере. Его взгляд встретил взгляд серинджа.

– Иншаллах, – поклонился сериндж. – Во всем воля аллаха.

– Иншаллах, – склонились люди.

Они любили жизнь, но ведь они были мусульманами. Никто не сможет изменить то, что аллах написал в кишмете; кишмет – это судьба, и никто ее не избежит. Так гласит коран. Что сможет сделать хаким? Ничего. Во всем лишь воля аллаха.

А кровь текла на песок. Но песок был сухой, и он жадно впитывал ее. Казалось, это ненасытные уста аллаха пили кровь. Он дал ее, он и берет ее обратно… Во всем его воля.

Так говорили они, стоя вокруг Ауссы и глядя на то, как течет кровь. Тогда сериндж решился на красивый жест и, оторвав край своего бурнуса, опустился на колени и забинтовал руку Ауссы. Кровь перестала течь.

– Возвращайтесь в море и продолжайте лов! – приказал хаджи Шере. – Мы сделали все, что могли. Аллах знает, что наша совесть чиста.

Его бегающие глаза склонились к земле, словно в молитве.

– Да, аллах это знает, – согласились ловцы. Они верили во всеведение аллаха, ведь об этом говорится в коране. И их совесть была чиста.

Они вернулись к лодкам. Камес сел в одну из лодок третьим. Хаджи Шере следил за ними. Сериндж рассматривал свой испорченный бурнус. Мальчик Саффар смотрел на повязку Ауссы, сквозь которую проступала кровь.

Этот день был такой же, как и все остальные дни в этом жарком уголке земли.

Ни звука, кроме плеска волн, ни движения, кроме самих волн, ничего зеленого, кроме зеленой тени, падавшей от судна «Эль-Кебир» на поверхность волн. Ни ветерка, ни навеса, где можно было бы укрыться от палящего солнца. Тень не спасала от жары. Казалось, что время остановилось. Но капли крови, падая на песок, словно отсчитывали секунды.

Аусса молчал; лицо у него было желтое.

Когда ловцы в полдень возвратились, чтобы засветло успеть рассмотреть добытые раковины, Аусса еще дышал. Увидев возвратившиеся лодки, сериндж снова оторвал край бурнуса и снова перевязал рану Ауссы. Хаджи Шере стоял на берегу, радостно улыбаясь.

– Эй! – кричал он. – Аллах милостив. Кровь течет мелкими каплями. Слава аллаху!

И люди встали на колени и горячо молились; было время после полуденной молитвы аср. Потом высыпали на берег свой улов и, распевая протяжные песни, стали раскрывать жемчужные раковины. Стоял ужасный запах гнили; ловцы руками отрывали от створок куски зловонного мяса и бросали его в море. Когда они кончили, сериндж подсчитал улов. Был он небольшой: горсть бильбилу, т. е. мелких жемчужин, не больше, чем булавочная головка.

И опять нахуда хаджи Шере опустился на колени и громко прочитал первые слова фатхи, молитву, которая заменяет присягу: я не скрыл ничего, что дал мне сегодня аллах.

И ловцы подхватили молитву, так как глаза нахуды бегали от лица к лицу, словно охваченные безумием. Но вот и фатхи закончена, и они подошли к Ауссе, который лежал на песке и был бледнее песка. Мальчик Саффар все еще отгонял мух, которых привлекала кровь на повязке.

– Спит, – произнес хаджи Шере. – Оставим его в покое.

Но Камес уже опустился на колени и приложил ухо к груди Ауссы.

Бегал.

– Мертв, – произнес он с удивлением.

– Как так? – удивился сериндж. – Не может быть?!

– Молчи! Не пытайся обсуждать поступки аллаха! – перебил его нахуда. С этими словами он наклонился и прислушался к дыханию Ауссы.

– Да, он мертв, – сказал нахуда, поднимаясь. И про тянув руки к небу, затянул дрожащим голосом стихи из корана:

– Люди же богобоязненные обретут жизнь спокойную, будут жить в райских садах, облаченные в шелковые одеяния… Так будет; а в жены получат они дев чернооких…

И сериндж и ловцы опустились на песок, подхватывая его слова. Лишь мальчик Саффар молчал. В его маленькой головке проносились мысли, которых он не понимал, перед глазами мелькали образы, которые он не улавливал. Но когда до его сознания дошло, что он молчит, он склонился и детским голосом стал повторять вслед за нахудой последние слова молитвы: …там не будет смерти, и сам аллах будет охранять их покой.

Еще минуту оставался в глубоком раздумье на коленях хаджи Шере. Потом встал.

– Похороните его, – обратился он к ловцам.

В песке вырыли могилу, а Саффар и другой мальчик натаскали камней и обложили тело Ауссы, чтобы уберечь его от хищников. Когда ловцы поднимали мертвого друга, сериндж заметил, что к его шее по-прежнему привязана сетка с тремя раковинами, его последним уловом. Он снял ее. Моллюски были мертвы, как и Аусса. И, отойдя на берег, сериндж засунул свои пальцы в разлагающуюся массу. Выбросил первую раковину. Выбросил вторую. Взял третью – и вздрогнул. На лице его выступил пот, а глаза, словно в ужасе, широко раскрыты. Это была большая жемчужина, круглая, как горошинка, и она сверкала на солнце трепещущим зеленым блеском.

– О, аллах! – шепнул сериндж. Он сжал кулак и оглянулся. За спиной стоял хаджи Шере; глаза его на мгновение перестали бегать с места на место, взгляд был направлен на кулак с зажатой в нем жемчужиной.

И разжал сериндж руку и показал жемчужину.

– Она совершенна! – заявил он. – Красавица!

Нахуда быстро ее оценил. И глаза его снова забегали по сторонам, не зная, где остановиться, от жемчужины к судну, от судна к морю и горизонту, где опускалось солнце, от солнца к людям, которые засыпали могилу.

– Возвращаемся! – крикнул он. – Возвращаемся!

Но ловцы продолжали засыпать могилу, сериндж нетерпеливо забегал по берегу.

– Плывем в Джумеле! – кричал он, – Быстро! Мы нашли Королеву Жемчужин! Быстрее, Али Саид засыплет вас серебром!

Люди столпились вокруг него, охваченные радостью, словно уже получили обещанное серебро, а когда они увидели жемчужину, то с счастливыми улыбками стали готовить судно к отплытию. При этом они, как птицы, пели высокими голосами.

У могилы остались лишь мальчики, Саффар и его друг, которые обкладывали ее камнями. Но камни были маленькие и не покрывали всю могилу.

Когда солнце зашло, судно «Эль-Кебир» уже плыло по морю.

Вот как случилось, что Аусса погиб, ибо в море был планктон, иначе бы створки «сахалы» были закрыты, и рука Ауссы осталась бы невредимой. Но имелись и другие причины его смерти, и хотя у Саффара и была ясная голова, сам он еще так юн, что не мог рассуждать о неисповедимой воле аллаха.