Текст книги "Свет твоих глаз (СИ)"
Автор книги: Мира Айрон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Для кого-то, может, и добрый! – тяжело дыша, рявкнул первый секретарь Горкома комсомола и плюхнулся на стул. – А я из Горкома партии еду сейчас, и там я как следует получил по шапке. Из-за тебя, между прочим. Это ведь я тебя двигал, поручился за тебя, придурка!
– Уже и туда сигнал поступил?
– Сигнал?! – взвился Севостьянов, и его породистое лицо исказилось. Михаил даже начал опасаться за здоровье Первого. – Ты знаешь, что сегодня ночью едва успели снять с печати большую статью о твоём поведении в главной местной газете? И фельетон в одном из областных изданий? Хорошо, что контроль сработал!
– Я не писал ни статью, ни тем более, фельетон, Геннадий Вениаминович.
– Ты-то не писал! Зато о тебе писали! И о твоей Джульетте! Первому секретарю Горкома партии Гурскому утром из области позвонили, а он сразу вызвал меня на ковёр. И всё это из-за тебя и твоих шашней, Мельников! Ты хоть понимаешь, что было бы, если бы статьи успели выйти?! Какой позор для нашего города, для всех нас? Вода есть?
Михаил указал на графин, стоявший прямо перед носом у Севостьянова.
– В общем, я вижу, по-хорошему ты не понимаешь, – выпив стакан воды и немного успокоившись, продолжил Севостьянов. – Мне дали сутки на устранение проблемы. Портить показатели по всему городу в такой ответственный период тебе никто не даст. У тебя есть один день, сегодняшний, для того, чтобы привести в порядок дела. Сегодня же пишешь заявление по собственному, с завтрашнего дня свободен… Да, да! А если упрёшься, вылетишь с завода по статье. Завтра утром приходишь сюда, ставишь подписи в приказе об увольнении, забираешь трудовую, и в десять чтобы был в моём кабинете. Приедет Гурский. Ты при нас снимешь с себя полномочия комсорга завода и значок, положишь на стол комсомольский билет. Всё это под протокол. Понял? Повторять не нужно?
– Понял, – кивнул Михаил. – Повторять не нужно.
– Только это не всё, Мельников! Чтобы духу твоего в городе не было. Мне такой нарыв к шестидесятипятилетию Октябрьской революции не нужен, а пока ты будешь тут маячить, твоя жена и председатель профсоюзного комитета завода товарищ Вековшинина не успокоятся, так и будут все инстанции бомбить кляузами. Так что сгинь с глаз долой, Мельников! За это тебе будет дана нормальная характеристика, без которой приличную работу ты нигде найти не сможешь.
– Тогда вам проще меня пристрелить, Геннадий Вениаминович, – покачал головой Михаил.
– Ты! – Севостьянов аж воздух начал ртом ловить. – Ты совсем…
Слушая далее, Михаил сделал вывод о том, что первый секретарь Горкома комсомола Севостьянов знает непечатный русский ничуть не хуже, чем фрезеровщик Долгих, а может, даже лучше.
– Я никуда не уеду без Людмилы, – спокойно прервал поток сквернословия собеседника Михаил. – А она не сможет поехать, пока мы оба не получим развод. И Люде тоже нужна нормальная характеристика. Иначе останусь тут. В виде нарыва.
Севостьянов в течение нескольких секунд смотрел на Михаила, вытаращив глаза.
– Будет, – хрипло заговорил он наконец. – Будет вам обоим и развод, и характеристики. Сам лично займусь. Только свалите отсюда оба побыстрее, так даже лучше!
После ухода Севостьянова у Михаила впервые за прошедшую неделю появился аппетит. Всё наконец-то решилось, мосты сожжены. Осталось дождаться развода, но и тут появилась надежда на помощь.
Михаил возвращался из столовой, когда его остановил дежурный и сообщил, что у проходной Михаила ждут. Теряясь в догадках, Михаил пошёл следом за дежурным и увидел одну из воспитателей Светы, Ларису Ивановну. Лариса стояла у окна, но увидев Мельникова, кинулась к нему, схватила за руку и потащила за собой на улицу.
Это был очень страшный момент, потому что Михаил чего только ни успел придумать, пока Лариса не зашептала, глядя на него расширившимися глазами:
– Там в садике… Пришли Вековшинина и жена ваша, Вера Николаевна. Свету после обеда забрали, не дали спать лечь, и все пошли в кабинет заведующей. А потом Люду вызвали туда. Я в первую работала, уже домой собиралась, а Люда только пришла. Няню оставили за ребятами следить. А я к вам сюда сразу побежала. Я слышала, как ваша жена спрашивала у Тумбочки… то есть, у Вековшининой, придёт ли Анатолий Долгих, но Вековшинина ответила, что он её послал и пригрозил милицию вызвать, если ещё раз сунется к нему. Сказал, что он не доносчик.
– Спасибо вам, Лариса Ивановна, – горло Михаила сдавил спазм, и сердце стучало где-то там же, мешая дышать. – Спасибо!
– Вы сейчас туда? – с надеждой спросила Лариса.
– Конечно! – кивнул Мельников.
Быстро предупредив дежурного, он попрощался с Ларисой и бегом кинулся на улицу. К счастью, один из рабочих в это время выезжал на мотоцикле с территории и подбросил Михаила прямо до ворот детского сада "Теремок".
* * * * * * *
…– Вот, Светочка, это та самая тётя, которая забрала у тебя папу, – спокойно говорила дочери Вера Николаевна, указывая в сторону Люды, сидящей за столом напротив комиссии, состоящей из Зинаиды Дмитриевны, Веры Николаевны, заведующей детским садом Алевтины Павловны и методиста Галины Сергеевны.
– Это Людмила Евгеньевна, – непонимающе ответила Света, которой очень хотелось спать.
– Вот именно, деточка, – елейным голосом ответила Тумбочка. – Людмила Евгеньевна грубо вмешалась в жизнь чужой семьи. А ведь она не просто комсомолка. Она комсорг детского сада!
Ад продолжался уже двадцать минут, и Люда ждала лишь одного: когда всё это закончится. Когда-то же закончится? Они устанут зачитывать свои заявления, выдвигать обвинения и тыкать в неё пальцами. Вынесут решение, выгонят из комсомола и с работы, но зато отпустят, наконец. На улицу, на свежий воздух. Хорошо, что Юльки нет в садике; теперь, когда они живут у родителей Люды, дочка проводит все дни с бабушкой.
– Отпустите, пожалуйста, Свету, – устало попросила Люда. – Она хочет спать. У всех детей тихий час.
– Не тебе решать, – холодно ответила Вера Николаевна, и в этот момент двери кабинета заведующей распахнулись.
– Здравствуйте!
Голос Мельникова прозвучал спокойно, но когда Люда увидела его лицо, ей стало страшно, несмотря на то, что она поняла: он примчался спасать её. Откуда только узнал? Неужели Лариса догадалась обо всём и успела рассказать ему?
Михаил, не обращая внимания на немую сцену, вошёл в кабинет, взял стул и сел рядом с Людой. Напротив "комиссии".
– Почему ребёнок во время тихого часа находится здесь? Ты забрала Свету на сегодня, Вера? – холодно спросил, обращаясь к Вере Николаевне.
– Нет, у меня ещё рабочий день не закончился, – раздражённо ответила Вера.
– Света, ты хочешь спать? – мягко спросил Михаил, глядя на дочь.
– Да, – кивнула девочка, глаза которой и вправду слипались.
– Я отведу Свету в группу, – с готовностью подскочила с места методист и взяла Свету за руку.
Света, вырвав руку, подошла к отцу, поцеловала его в щеку и только после этого вышла следом за Галиной Сергеевной.
– Вера, – как только за Светой закрылись двери, Мельников повернулся к жене. – Ты только что сказала, будто твой рабочий день ещё не закончился. И это так. Зато обед у тебя закончился двадцать пять минут назад. Почему ты находишься здесь, а не на рабочем месте?
– Я отпросилась, – бросив взгляд на Вековшинину, вскинула подбородок Вера.
– Сейчас позвоню главному бухгалтеру и спрошу, – кивнул Михаил.
– Не надо, – нахмурилась Вера.
– Тогда не смею задерживать, – Михаил кивнул на двери.
Хмыкнув, Вера поднялась и быстро вышла, перекинув через плечо элегантную сумочку. Михаил перевёл тяжёлый взгляд на Зинаиду Дмитриевну.
– Я как председатель профкома имею полное право здесь находиться! – взвизгнула Вековшинина. – Здесь проходит заседание! Мы разбираем недостойное комсомолки, аморальное поведение Людмилы Евгеньевны Долгих.
– Что вы говорите? – поднял брови Михаил. – Тогда почему комсорг завода, коим до завтрашнего дня законно являюсь я, не в курсе? Почему меня не пригласили на заседание? Не поставили в известность? Не согласовали со мной время и место проведения заседания? Рановато вы меня в утиль списали! Сбросили со счетов. Налицо профессиональная близорукость, товарищ Вековшинина!
Михаил говорил всё громче, а Тумбочка втягивала голову в плечи всё сильнее.
– Знаете, на что это похоже, Зинаида Дмитриевна? – глаза Мельникова сверкнули. – На самосуд! И прослеживается явное превышение полномочий с вашей стороны. Вот думаю, а не поставить ли вопрос о вашей профпригодности, пока это ещё в моей компетенции? Что вы собирались делать сейчас? Отвечайте!
Вековшинина молчала, и Михаил выразительно посмотрел на заведующую, Алевтину Павловну.
– Освободить Людмилу Евгеньевну от должности комсорга, снять значок и забрать комсомольский билет, – отчеканила заведующая. – И это абсолютно справедливо. Таким, как Людмила Евгеньевна, не место в комсомоле. И не место в детском саду. Разве таким должен быть педагог?
Вернулась методист, Галина Сергеевна, села рядом с заведующей и покивала с важным видом.
– Справедливость никто под вопрос не ставит, – холодно ответил Михаил. – Но принять отставку Людмилы Евгеньевны, снять с неё значок и забрать билет из присутствующих пока что имею право только я.
Михаил повернулся к Люде:
– Прошу вас, Людмила Евгеньевна.
Кивнув, Люда взяла со стола приготовленные лист и авторучку, начала писать заявление.
– И об увольнении сразу, – заведующая подвинула ей второй лист. – С сегодняшнего дня, без отработки.
Тумбочка удовлетворённо кивнула и поджала губы в ниточку. В маленьких невыразительных глазах мелькнуло торжество.
Через несколько минут Людмила протянула одно из заявлений Алевтине Павловне, а второе – Михаилу. Достала из сумки комсомольский билет, положила на стол и встала.
Мельников тоже встал и приблизился к ней, глядя в глаза. Быстро снял с груди Люды значок и… невесело подмигнул.
Ещё через минуту Михаил и Люда вдвоём покинули кабинет заведующей, а потом и территорию детского сада. За вещами Люда решила прийти в другой раз, когда будет работать Лариса. Тогда же заберёт трудовую книжку и распишется в приказе.
Зинаида Дмитриевна, Алевтина Павловна и Галина Сергеевна, стоя у окна, смотрели вслед удаляющимся Михаилу и Людмиле.
Вековшинина отошла от окна и взяла со стола заявление Людмилы.
– Почему по собственному? – резко спросила она. – Ишь ты! Надеюсь, Алевтина Павловна, что вы уволите Долгих по статье? За аморалку?
– Вот когда вы станете начальником, Зинаида Дмитриевна, – заведующая устало посмотрела на неё, сняла очки и положила на стол. – Тогда и будете решать, кого и за что увольнять. Но лучше не становитесь начальником, пожалуйста! Очень уж нравится вам вершить судьбы людские…
…Михаил пошёл провожать Люду до дома. Они шли вдвоём по улице, не обращая внимания ни на кого и ни на что.
– Люда, я тоже заявление написал сегодня. А завтра поеду в Горком комсомола, где меня тоже всего лишат и отовсюду выпрут.
– Миша… – Люда заплакала.
– Перестань, – Михаил остановился и повернул Люду к себе. – Не о чем плакать. Но меня вынуждают уехать из города, Люда. Насовсем.
– Как это? – лицо Люды стало почти серым от страха и волнения.
– Люда, я сказал, что уеду только с тобой. Решил за себя и за тебя. Хотя до сих пор не знаю твоего ответа.
– Правильно сделал, что решил! Ты же мужчина, Миша, – Люду отпустило настолько, что она смогла даже улыбнуться сквозь слёзы. – А я за тобой и в огонь, и в воду. Куда ты, туда и я…
Глава четвёртая
На следующий день, ровно в десять часов утра, Михаил, несмотря на то, что секретарь доложила о его приходе, постучал в высокие двустворчатые двери.
– Входи уже, – раздался громкий и раздраженный голос Севостьянова.
Геннадий Вениаминович стоял у окна, сложив руки на груди. Сегодня он опять походил на какого-нибудь князя из девятнадцатого века; от вчерашнего всклоченного и красного (словно из бани) человека не осталось и следа. Осанка безупречная, благородные ноздри едва заметно трепещут.
За большим столом на месте Севостьянова вальяжно устроился грузный мужчина со светлыми редеющими волосами, лицо которого было знакомо практически каждому жителю города, – первый секретарь Горкома партии Виктор Наилевич Гурский.
– Здравствуйте, – Михаил осторожно прикрыл за собой двустворчатые двери и без приглашения сел на один из красных бархатных стульев.
По привычке уставился прямо перед собой, в стену с деревянной лакированной панелью.
– Здравствуй, здравствуй, – с любопытством глядя на него, насмешливо сказал Гурский.
Севостьянов, видимо, считал, что приветствовать Михаила уже необязательно. Михаил размышлял о том, что за три с половиной года его постоянного общения с "элитой" ни один из вышестоящих не обратился к нему на "вы", как принято обращаться к посторонним людям.
– И как она, слава Герострата, товарищ Мельников? – спросил Гурский даже как-то весело. – Справляетесь?
– Я не стремился ни к какой славе, – Михаил спокойно посмотрел на собеседника. – Всё получилось так, как получилось. Но раз уж так произошло, выдержу бремя этой славы как-нибудь. Справляюсь и далее планирую справляться.
– Куда путь держать будешь? Решил уже?
– Решу, – уклончиво ответил Михаил. – Сейчас это не первоочередная задача.
– А какая первоочередная? – вмешался в разговор Севостьянов. – То есть, куда – это не первоочередной вопрос? А какой тогда главный вопрос? Погоди, угадаю. С кем?
– Этот вопрос решён. Точнее, такого вопроса даже не было. Главный вопрос – когда?
– Я же тебе сказал, что проблемы с разводом и с характеристиками возьму под личный контроль, – поморщился Севостьянов. – На заводе был?
– Да, – кивнул Михаил и достал из кармана трудовую книжку.
– Дай-ка? – Гурский, перегнувшись через стол протянул руку.
Михаил встал и пересел ближе к большому столу, чтобы не бегать туда-сюда. Протянул Гурскому трудовую.
– Книжка новая практически, – пробормотал Гурский. – Одно место работы. Ты служил, оказывается?
– Служил, конечно.
– С семнадцати лет на заводе, служба, и снова завод. Не жаль уходить?
– Уходить? – усмехнулся Михаил. – Уходить очень жаль. Я даже по поводу перехода в Горком комсомола сначала сомневался, в основном, из-за того, что завод не хотел оставлять.
– А потом? – Гурский внимательно смотрел на Михаила. Смотрел как-то так, будто ответ Мельникова для него очень важен. – А потом и сомневаться перестал?
– Именно, – ответил Михаил, убрал трудовую книжку обратно в карман рубашки и достал комсомольский билет.
Севостьянов пригласил секретаря, которая должна была вести протокол, и через десять минут всё было закончено. Михаил, попрощавшись, вышел из кабинета Севостьянова следом за секретарём.
– Мдааа, – задумчиво протянул Гурский, когда двустворчатые двери закрылись. – Такие кадры теряем! И как обычно, весь сыр-бор из-за баб.
– Вы сейчас о каких именно бабах, Виктор Наилевич?
– Обо всех, – вздохнул Гурский. – Особенно, о тех "п и сательницах" (Гурский сделал ударение на первый слог), что письма строчат во все инстанции, не уймутся никак.
– Но мы сделали то, что должны были сделать, Виктор Наилевич, так ведь? Приняли единствнно верное решение?
– А что, у нас был выбор? – усмехнулся Гурский.
Севостьянов вернулся к окну, снова встал, сложив руки на груди. Он был очень зол, и основной причиной злости стало то, что казавшийся лояльным, полностью ведомым и легко управляемым карьеристом Мельников не спасовал перед тем, перед чем пасовали практически все. Например, сам Севостьянов когда-то давно…
* * * * * * *
Развод Михаил и Людмила получили в один день, меньше, чем через неделю после посещения Михаилом Горкома. Перед этим Михаил каждый вечер приходил домой к родителям Люды, поскольку будущий переезд нуждался в обсуждении.
Евгений Савельевич и Тамара Ивановна не только полностью смирились с неизбежным, но даже начали привыкать к будушему зятю.
Люда мечтала переехать в Балаково, поближе к сестре, чтобы не жить совсем уж вдали от родных. Тем более, рабочие руки там были в то время очень нужны. Однако Михаил, который лучше ориентировался в системе ценностей, настаивал на переезде в другое место. Как раз в такое, где они не бросят тень на родных и близких.
В итоге Михаил оказался прав, потому что ни сестра Люды Татьяна, ни её муж Ильгиз не выразили энтузиазма по поводу возможного приезда Людмилы, Михаила и Юли.
В Калининской области жил и работал армейский друг Михаила, который, не испугавшись проблем, взялся помочь с пропиской и даже с жильём.
В конце июля Михаил, Людмила и Юля покинули город, в котором все они родились и жили с рождения. У родителей Валерия, друга Михаила, был небольшой неблагоустроенный дом; там и остановились новоявленные жители Калининской области.
Работа нужна была сразу, так как накоплений у Михаила и Людмилы не было, а Вера уже успела подать на алименты. Людмила подавать на алименты не стала, поскольку Анатолий так и не изъявил желания повидать дочь хотя бы перед отъездом. Михаил полностью поддержал решение Люды.
Правда, бывшая свекровь Люды, которая не боялась гнева собственного сына, поддерживала постоянную связь с внучкой, и в будущем, когда Люда, Михаил и Юля более-менее устроились, даже несколько раз приезжала навещать Юлю.
Сначала Михаил устроился рабочим на пилораму, а Люда – няней в детский сад. В этом же детском саду дали место Юле. В конце сентября Михаил и Людмила поженились. После регистрации собрались у родителей Валерия, накрыли стол и тихо отметили событие, ставшее самым важным в жизни Михаила и Люды: рождение семьи Мельниковых.
Несмотря на то, что анонимки очень быстро пришли и руководству детского сада, в котором теперь работала Людмила Мельникова, и в Районо, после ноябрьских праздников Люду перевели в воспитатели.
Начальству, особенно, высокому, было не до того: почти сразу после широкого празднования шестидесятипятилетия Октябрьской революции страну постигла огромная утрата – не стало Генерального секретаря. Ушла эпоха.
Почти в это же время Михаила приняли мастером на мебельную фабрику, и семье Мельниковых выделили комнату в общежитии. Жизнь потихоньку налаживалась, и даже Людмила, которая тяжелее всех переживала переезд, привыкла к новому месту жительства. Главное, что самые любимые и близкие люди были рядом, и все были здоровы, а остальное… Остальное – мелочи.
Михаилу было сложнее, поскольку на нём и ответственности лежало больше, и Свету он теперь видеть не мог. Вера не давала дочери общаться даже с бабушкой и дедом, родителями Михаила. Подключила все рычаги воздействия, доказывая, что общение с родственниками предателя и изменника пагубно отражается на психическом здоровье Светы.
А Зинаида Дмитриевна Вековшинина всячески Вере помогала, не забывая закидывать анонимками инстанции по новому месту жительства Михаила и Людмилы.
Так прошло больше года. Но в один из хмурых октябрьских дней 1983 года в жизнь семьи Мельниковых опять ворвались перемены…
* * * * * * *
В один из вечеров в начале октября Люда и Юлька пришли из детского сада намного позднее, чем обычно. Михаил уже вернулся с работы и успел разогреть ужин, но потом ужин снова остыл.
Одному есть не хотелось, хотя раньше, в прежней жизни, это было для Михаила в порядке вещей. В прежней жизни, будучи председателем комитета комсомола целого завода, Михаил часто задерживался на работе, и Вера никогда не ждала его, чтобы поужинать вместе.
За прошедший год Михаил привык совсем к другому, и теперь даже представить себе не мог: как это – сесть и поужинать в одиночестве. Ужинали всегда втроём. А в выходные вместе и завтракали, и обедали, и ужинали. Даже когда Михаил работал на пилораме и возвращался порой очень поздно, Люда кормила Юльку раньше, а сама всегда ждала мужа, чтобы составить ему компанию.
А ещё собирала ему с собой на пилораму обед каждое утро. Даже сейчас, когда Михаил работал на фабрике, где была неплохая столовая, Люда умудрялась положить ему утром с собой пирожки, оладьи или бутерброды.
Пирожки, которые готовила жена, – это вообще отдельная тема, шедевр. Даже в такие моменты, когда с деньгами было совсем туго, Люда умела приготовить вкуснятину практически из ничего. А ещё она так, как никто больше, умела создавать уют.
Михаил, которого с детства воспитывали в спартанских условиях, да и после никто особым вниманием не окружал, очень быстро привык к теплоте и заботе Людмилы.
Даже жизнь в общежитии не казалась рядом с Людой какой-то бытовой неустроенностью. Михаилу всегда хотелось домой, хоть этот дом и находился теперь в тесной комнате общежития блочного типа.
Когда раньше они жили в общежитии с Верой и маленькой Светланкой, Вера буквально изводила Михаила постоянными жалобами, прочно обосновавшись в позиции жертвы. А уж что было, когда он уступил ордер Анатолию Долгих…
Теперь Анатолий живёт в той самой квартире с новой женой, – привёл девчонку, приехавшую из деревни, совсем молодую. Бывшая свекровь Люды как-то написала об этом в письме.
Люда только плечами пожала, прочитав, и сказала: "Пусть будет счастлив". Михаил, притаившись, ждал от жены какого-нибудь упрёка или жалобы – ведь они-то теперь живут в общаге, вдали от родных. Но Люда больше ничего не сказала и вообще перевела разговор на другую тему. Об Анатолии и его житье-бытье не было сказано ни слова, – ни в этот раз, ни после.
…Стрелки часов приближались к восьми, на улице уже стемнело, и стало бесполезно выглядывать в окно – всё равно ничего не видно. Где же они? Михаил хотел было пойти в сторону детского сада, но засомневался: а вдруг его девчонки зашли в магазин, и он с ними разминется?
Пока думал, в замке общей двери повернулся ключ, раздались родные голоса, и в комнату вошли весёлые Люда и Юлька.
– Ну наконец-то! Где вас носит? – Михаил очень хотел выглядеть строгим, даже сердитым, но от облегчения и радости ничего со строгостью и сердитостью не получилось.
– Мы в больницу ходили, дядь Миша, – бойко сообщила Юлька, снимая резиновые сапоги.
Люда молчала, кусая губу. Ей, конечно, очень хотелось попросить дочку, чтобы та молчала об их походе в женскую консультацию. Хотелось сделать сюрприз Мише, сообщить мужу обо всём с глазу на глаз. Но она с детства приучала Юлю никогда не лгать и ничего не утаивать, потому о молчании и скрытничестве не могло быть и речи.
– В больницу? – растерялся и испугался Михаил, но потом заглянул в лицо жены и вдруг всё понял.
Он всегда всё понимал про Люду, с самого начала их отношений. Увидев взгляд мужа, Люда смутилась ещё сильнее, покраснела до корней волос.
– Надеюсь, всё хорошо в больнице? – спросил Михаил у Юльки.
– Я маму в коридоре ждала, но мама потом сказала, что всё хорошо, – беззаботно ответила Юлька и выскочила в общий их с соседями из второй комнаты коридор – мыть руки.
– Наконец-то дождались сыночка, – прошептал Михаил на ухо Люде, прижавшись к её спине. – Юлька не знает пока?
– Пока нет, срок ещё маленький, всего шесть недель. Позже скажем, – тоже шёпотом ответила Люда, прижавшись затылком к плечу мужа.
Спорить не стала: сыночек так сыночек. Может, Миша прав как обычно.
Михаил быстро поцеловал Люду в макушку и в щёку, и отпустил, потому что услышал приближающиеся шаги Юльки.
Ужин пришлось снова разогреть. А когда пили чай, пришёл комендант и пригласил Михаила к общему телефону, находившемуся на вахте.
Михаил и Люда тревожно переглянулись. Родители Люды и Михаила звонили обычно по выходным, с переговорного, заказывали межгород. Таких вечерних звонков по будням не было ни разу за всё время.
Когда Михаил вернулся спустя десять минут, Люда сразу поняла по его лицу, что случилось нечто выходящее из ряда вон. Однако то, что муж решил дождаться, когда Юля ляжет спать, а потом поговорить, Люду немного обнадёжило: значит, большой беды ни с кем из самых близких не произошло.
– Что, Миша? – Люда заглянула в лицо мужа, когда они пили поздний чай.
– Ехать надо, Людочка, – очень серьёзно сказал Михаил. – Светик одна осталась, у моих родителей живёт третий день.
– Как одна? – испуганно прошептала Люда.
– Представляешь, Вера в сентябре поехала по путёвке в Финляндию и там соскочила, – растерянно и очень тихо ответил Михаил.
– Как понять – соскочила?
– Осталась, понимаешь? – почти одними губами произнёс Михаил. – С каким-то немцем из ФРГ. Сбежала от туристической группы.
– А Света? – Люда была в таком шоке, что не могла понять, как у неё вообще получается говорить.
– А Светик с бабушкой оставалась, с моей бывшей тёщей. Тёща ведь путёвку Вере достала через знакомых, по большому блату, а тут такое. Скрывала от всех сначала, когда Вера вовремя не вернулась, но позавчера сообщили откуда следует, и мать Веры увезли с инсультом. В реанимации была сутки, а вчера днём её не стало, не пережила.
– Боже, ужас какой, – Люда прижала ладони к губам. – Бедная Света… Как она?
– Мама говорит, не понимает ничего пока. В школу они не отпускают её, дома сидит. Но о том, что той бабушки не стало, сказали. Как не скажешь? Свете ведь не два года. Восемь будет через три месяца.
– Света ведь только в первый класс пошла…
– Может, и к лучшему то, что она ещё привыкнуть к той школе не успела. Здесь быстрее привыкнет.
– Надеюсь, – кивнула Люда. – Когда поедем?
– Я бы, конечно, очень хотел, чтобы вы поехали со мной, но в твоём положении всё это ни к чему, – твёрдо сказал Михаил. – Нервотрёпка. Да и для Юли тоже лишнее. Я быстро, Люда, туда и обратно. Маму попросил, чтобы документы Светы забрали из школы, карту из поликлиники.
– А похоронами твоей бывшей тёщи кто занимается?
– Старший сын, брат Веры. Он на Севере живёт, но сегодня утром уже прилетел.
– А он… не будет препоны какие-то создавать тебе в отношении Светы?
– Не думаю, – покачал головой Михаил. – Он с Верой в ссоре, не общается давно. Свету и не знает практически. Но даже если бы захотел нам палки в колёса ставить… После того, что Вера сделала, все мои так называемые прегрешения померкли.
Михаил опять оказался прав: у него не возникло никаких проблем бюрократического характера ни тогда, когда он забрал Свету, ни позже, когда он лишил Веру родительских прав.
Зато всю семью Мельниковых ждали другие испытания: Света очень изменилась за прошедший год, превратившись из открытого жизнерадостного ребёнка в замкнутого, а зачастую, озлобленного.
Михаил знал, что всем им будет очень нелегко, но прекрасно понимал: Свете сейчас тяжелее всех. Ещё до его отъезда они с Людой предупредили Юлю о том, что совсем скоро с ними будет жить дочь Михаила, а между собой договорились запастись терпением и совместно обсуждать любое решение.
Света встретила отца спокойно, поскольку дедушка и бабушка как могли объяснили ей ситуацию, однако во время поездки практически не разговаривала, почти всё время молча смотрела в окно либо спала. Ела мало и неохотно.
В школу Свету записали сразу, но решили, что на занятия она пойдёт через неделю, – дали время на привыкание, хотя бы минимальную адаптацию.
После, когда Света приступила к учёбе, на неё никогда не было жалоб ни со стороны учителя, ни со стороны одноклассников. Дома же она замыкалась и практически не шла на контакт ни с кем.
Михаила она не называла папой; просто подходила и начинала разговор или задавала вопрос. Люду и Юльку практически не замечала, игнорировала.
Сначала Людмила старалась не докучать Свете, ограничивалась только общением по необходимости, однако в глубине души понимала: разговор неизбежен.
Было начало ноября, осенние каникулы, и Света оставалась дома одна. Она оказалась очень самостоятельной девочкой: сама ходила в школу и из школы (по счастью, школа располагалась буквально в двух шагах от общежития), и у неё были собственные ключи на верёвочке.
Михаил и Люда старались доверять Свете, потому оставляли её дома одну, однако на время каникул Люда подменилась, чтобы работать только в первую смену. Около двух часов дня они с Юлей возвращались домой.
В один из дней Юля, которая хоть и знала от матери и дяди Миши, что Свете нужно время, решила, видимо, что уже прошло достаточно времени.
Устроившись рядом со Светой, возводившей из деревянного конструктора на паласе "шикарный дом" (так называла свою постройку Света), Юля взялась за пока оставшиеся свободными детали конструктора.
– Уйди, – Света оттолкнула Юльку.
Та чуть не упала, но не расплакалась, а просто встала и отошла к окну, удивлённо глядя на Свету.
– Света, нам нужно поговорить, – решившись, Люда села на палас рядом с девочкой.
Света ничего не ответила, молча продолжая стройку.
– Скажи, Света, ты сейчас хорошо живёшь или плохо? – невозмутимо продолжала Люда.
Видела, что Света задумалась, хоть и продолжала молчать. Люда знала, что ребёнок в возрасте Светы ещё очень сильно нуждается во взрослых, в ласке и огромной заботе. Было бы хуже, если бы Свете уже исполнилось лет одиннадцать-тринадцать.
Потому все проблемы нужно устранять сейчас, пока не поздно, рубить этот узел. Как сказал бы товарищ Севостьянов: нарыв. Хорошо, что товарища Севостьянова теперь поблизости не было.
– Хорошо, – буркнула Света, поняв, что тётя Люда (как просили Свету называть новую жену папы, Людмилу Евгеньевну) не отвяжется, так и будет сидеть рядом и внимательно смотреть на неё.
– Тогда почему у тебя плохое настроение, Света?
– Я бы хотела жить вдвоём с папой, а не с вами. Больше всего на свете этого хочу! – Теперь с готовностью ответила Света, и Люда поняла, что не поторопилась с разговором, начала его вовремя.
– Но ведь папа хочет жить вместе со всеми нами, – мягко ответила Люда. – Папе будет плохо не только без тебя, но и без нас.
– А почему? Вы же чужие. Вот она, – Света ткнула пальцем в сторону Юльки, занявшейся рисованием, раз уж в игру её не приняли. – Она вовсе не дочка моему папе. А он бросил меня из-за неё. Мне мама говорила. "Тебя бросил, ему на тебя наплевать, а чужую девочку растит, балует, подарки ей дарит, гостинцы приносит, как раньше тебе приносил".
– Это неправда, Света. Твой папа ушёл от твоей мамы ко мне, потому что мы с ним полюбили друг друга. Так бывает, Света, даже если люди сами ничего такого не хотели. Но от тебя твой папа не уходил. Если бы твоя мама разрешила, папа бы сразу взял тебя с собой сюда.
– Так украл бы меня, – пожала плечами Света. – Почему не украл? Зачем маму спрашивал? Ей я тоже не нужна.
– Разве можно воровать, Света? Тогда бы папу посадили в тюрьму. Ты этого хочешь?
Света, опустив глаза, молча покачала головой.
– А Юля перед тобой совсем ни в чём не виновата.
– Виновата!
– В чём, Света?
– Потому что её никто не бросал, наоборот, она моего папу забрала. А меня все бросили. У меня никого нет. Совсем никого.
– Опять неправда, Света! У тебя есть папа, самый лучший в мире. У тебя есть бабушка и дедушка, родители папы. Где-то далеко живёт твоя мама. А ещё у тебя дядя есть.
