Текст книги "Человек в тумане"

Автор книги: Микола Садкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

В израненных, разрушенных жестокой войной городах и селах Советского Союза происходило то, что нельзя было скрыть даже за самым плотным железным занавесом. Ни надежды, ни обещания пропагандистов "Освобождения" не оправдывались. Американские школы начинали учебный год с недобором, а письма с просьбой разрешить вернуться на родину росли. Эту правду скрыть не могли. Многие из тех, кого удалось отправить в Советский Союз на ночных самолетах с пистолетом, фальшивыми документами и смертельным ядом, зашитым в воротничке, обманули старательных учителей. Хозяева злились, скупели. "Жалкие трусы, не сумевшие вовремя покончить с собой", шли в советские органы безопасности, моля о прощении. Главари "комитетов" в досаде грызли ногти и старались любыми путями находить новых "борцов за освобождение".

То, что беспокоило Данилу Матвеевича во время посещения им Барклаева, началось еще в первые дни организации английской группы "Национально-трудового союза". Видно, английская почва оказалась менее пригодной, чем германская или французская. Группа таяла, как желтый лед под весенним солнцем. Даже напуганный мальчишка Валькович и тот убежал, стоило только заставить его заняться делом.

С невеселыми думами собрался "цвет лондонских активистов" в русском ресторане "У Любы". Случайный посетитель, пожалуй, ничего русского в нем не заметит. Вывеска написана по-французски, мебель, скатерти, сервировка такие же, как у десятка других небогатых тесных ресторанов южного Кенсингтона, одного из центральных районов Лондона. Официанты говорят по-английски, по-французски или по-немецки, и почти никто не знает русского. Только повар да редко выходящий к гостям владелец ресторана могут без особого напряжения произнести слова: "расстегай", "щи", "кулебяка" и даже пропеть "Вечерний звон". На окошках, закрытых домашними кружевными занавесками, герань в горшках да в конце узкого зальчика, над стойкой, картина "У Иверских ворот". Вот и все, что говорило об истинно русском патриотизме основателей ресторана и его постоянных, немногочисленных посетителей. На угловом, английском диване, за столом, уставленным закусками и бутылками старой смирновской водки, сидели: Данила Матвеевич, мистер Барклаев и остроносенький, с лицом, как лисья мордочка, гитарист Поль. Четвертый, сухопарый, похожий на Шерлока Холмса, что еще подчеркивалось бесконечно дымящей трубкой, элегантно одетый Макс, сидел в низком кресле, немного в стороне от остальных.

Разговор не вязался. Никто не мог предложить какой-либо интересный план действий в связи с начавшимися в Лондоне гастролями советского ансамбля песни и пляски. Пили водку по-европейски, маленькими глотками, не закусывая. Поль тихонько наигрывал на гитаре новую песенку и думал:

"С такими деньгами даже подпоить никого не удастся, не то что уговорить остаться или организовать похищение, допустим, главного балетмейстера... А не плохо бы!.."

Он взял громкий аккорд и улыбнулся. Все повернулись к нему. Поль когда-то служил в гестапо, и звали его не Поль, а Пауль, или, по-русски, Павел Станиславович, от него всего можно было ждать... Но Поль только улыбнулся и сказал совсем не относящееся к делу:

– В этом году у Баркера раньше всех начали весеннюю распродажу... Видно, тоже дела не а-яй-яй...

Макс вынул трубку изо рта.

– О, русские любят ходить по магазинам, – сказал он с явным американским акцентом.

– Ну? – повернулся к нему Данила Матвеевич.

– Можно дать им украсть, оки-доки, понимаете? – ответил Макс и снова застыл в позе Шерлока Холмса.

Данила Матвеевич отмахнулся.

– Было. И шляпки были, и перчатки, провалилось... Только насторожили их. Теперь ходят не в одиночку, а целыми табунами. – Он с огорчением глотнул целую рюмку водки и вяло ковырнул вилкой закуску.

– Улыбнись, мое сердце... – тонким голоском пропел Поль, откинувшись на спинку дивана.

– Потом анонимку, – прикрыв глаза, словно про себя, прошептал Барклаев. Данила Матвеевич наклонился к нему, напрягаясь в догадке.

– А им газетки наши подбросить, посольству дать знать... Такой-то гражданин антисоветской литературой увлекся. У них за это в двадцать четыре часа. Дешевле пареной репы. Мы сейчас репортерам... Почему из-за такого-то, раба божьего, концертик сорвался, а? Вандерфул!

Даниле Матвеевичу предложение понравилось.

* * *

Но вернемся к Яну Вальковичу. Теперь он уже взрослый, много видевший и переживший человек. А тогда был еще мальчиком, судьба которого не дала ему ни знаний, ни опыта, ни привычной в семье надежды опереться на чью-то братскую руку в час тяжелого испытания.

Когда заседали "У Любы" главари лондонского отделения "комитета", Янка находился в квартире Данилы Матвеевича. Он жил так уже более месяца. Сразу после встречи в "Грязном Дике". Жил непонятно. Выходить на улицу мог только с разрешения Данилы Матвеевича, а разговор об устройстве на работу всегда кончался одним.

– Успеешь, сиди пока дома, стереги добро. Придет время, сам пошлю.

Первые дни Ян отдыхал в тишине богатой, как ему казалось, английской квартиры. Он бродил из комнаты в комнату по мягкому, устилавшему пол до самого плинтуса, серому ковру. Разглядывал цветные картины скачек, охоты на лисиц и сельские пейзажи с дубами, совсем не похожими на родные, полесские. Поднимался по крутым ступеням в спальню. Лежал на низкой мягкой кровати без спинок. Спален было две. Одна, маленькая, для него, другая, побольше, с камином – Данилы Матвеевича. Ян брал оставленную ему монету, опускал в автомат, и газовый камин загорался уютным синеньким огоньком. Ян садился на теплый, мягкий пол, мечтал или перелистывал яркие, лакированные цветные журналы. Хотелось понять, что в них написано.

Данила Матвеевич принес ему новый учебник "Для русских, изучающих английский", изданный в Америке.

– Учись, а то живешь, как глухонемой.

Данила Матвеевич показывал, задавал уроки. Учить было нетрудно. Помогали рисунки, живые примеры. Правда, примеры, когда заходила речь о России, не нравились ему.

– Если в тюрьме заключенный получает фунт хлеба в день, сколько хлеба он съест за пять лет? Высчитайте и запишите ответ по-английски.

Или:

– Опишите своими словами очередь советских женщин у магазина детской обуви в дождливый день, осенью.

Ян откладывал учебник и, с трудом подбирая английские слова, писал собственное сочинение.

– Ай, вонт ту ворк – я хочу работать.

Или:

– Май фрэнд из пайонир – мой друг пионер.

Данила подсмеивался над его упражнениями, но не запрещал. Ян считал своего неожиданного покровителя человеком добрым и честным, вероятно, так же как он сам, оказавшимся вне родины по несчастному случаю.

Данила Матвеевич с одобрением отозвался, когда Ян сказал ему, что не захотел идти в американскую школу.

– Последнее дело, – вздыхал он, – вором в собственный дом возвращаться. Жечь, убивать... Нет, браток. Мы вернемся с тобой, заслужив право перед Родиной-матушкой! И заслужим его именно здесь, в логове капитализма!

Доверчивый юноша с радостью рассказал Даниле Матвеевичу все, что с ним было, и то, как часто мечтал он заслужить право вернуться.

– Если в чем и виноватый, то не по своей воле...

– Вот-вот, браток!

– Достаточно мы настрадались за эту войну и поступили, как честные патриоты... Может, даже благодарность заслужили...

– Именно!

– Я, когда пионером был, два раза благодарности получал. Ну, а теперь... Понимаете, по возрасту меня уже в комсомол можно...

Данила Матвеевич смеялся.

– Рановато, я тебе еще рекомендации не давал.

Он баловал Яна и... любовался им. Дня три назад, когда Ян принимал ванну, Данила Матвеевич приоткрыл дверь, чтобы поторопить парня ужинать, и засмотрелся.

– Гладенький стал... – сказал он вдруг изменившимся голоском.

А на столе, кроме обычного скромного ужина, оказались и водка, и французский коньяк.

– После баньки, – посмеивался Данила Матвеевич, – по нашему русскому обычаю полагается...

Руки его почему-то мелко дрожали, расплескивая коньяк, дыхание становилось порывистым. Ян не заметил этого, выпил. Его обожгло. Глотая воздух, он замахал руками.

– Лимончиком, лимончиком... – заторопился Данила Матвеевич. Быстро схватил ломтик, перескочил к Яну на стул, обнял его.

– Закусывай, милый...

Ян сморщился от кислоты, сковавшей рот и язык. Его сладко качнуло.

Данила Матвеевич странно хихикнул и вдруг, прижав к себе Яна, стал его целовать. Ян отшатнулся.

– Ну, что ты?.. Ай в лагере не научили?.. – шептал Данила.

Ян толкнул его в грудь, тот шлепнулся со стула на пол. Затем Ян побежал, заперся в уборной. Его тошнило. Между приступами рвоты он слышал, как, выругавшись, Данила Матвеевич ушел, замкнув дверь. Ушел на целые сутки.

Ян бродил по пустым комнатам, стараясь отогнать от себя воспоминания об этом отвратительном случае. Вдруг все стало подозрительным. И веселое добродушие Данилы Матвеевича, и его непонятные исчезновения, иногда на три-четыре дня, и эта глухая, английская квартира. Ян осмотрел все уголки, даже осторожно вскрыл ножом запертый ящик письменного стола, отодвигал мебель и неожиданно обнаружил в кармане висевшего в прихожей дождевика афишу. С помощью словаря он смог прочитать не только сообщение о гастролях советского ансамбля, но и имена исполнителей, и название песен и танцев.

Щемящая, уже знакомая боль сдавила грудь. Он долго стоял у окна, глядя на тесный, заляпанный мелкой торговой рекламой переулок. Потом запел. Запел русскую песню из тех, что упоминались в программе ансамбля.

Данила Матвеевич вошел в квартиру тихо. Ян не слышал его. Он не слышал ничего, кроме далекой, тоскующей песни...

– Скучаешь, браток?

Данила Матвеевич подошел, положил на плечо руку, заговорил весело, как будто ничего и не было:

– Надо тебя на концерт сводить. Наш ансамбль приехал. Голоса, говорят, первый сорт!

Лицо Яна вспыхнуло горячей краской. Минуту назад он боялся мечтать о том, чтобы пойти на концерт. Ему стало стыдно за свои подозрения, за то, что он подумал о Даниле Матвеевиче, приютившем его, спасшем от голода, и теперь... На концерт. Это такая радость.

Не находя слов, Ян старался незаметно спрятать афишу, словно уличающую его.

Данила Матвеевич видел это и радовался своей удаче.

– Другому бы отказал, – сказал он, пристально глядя в лицо Яна, – а на тебя надеюсь. Тут дело тонкое. За советскими англичане следят денно и нощно. Ни заговорить, ни передать что. А так хотелось бы по душам... Нельзя! И себя и, главное, их подведешь.

Словно кто разжал злую руку, сжимавшую сердце мальчика. Перед ним был прежний, добрый Данила Матвеевич.

А Данила Матвеевич разошелся, возмущаясь "гостеприимством" англичан.

– Подумай! Даже газеты советские не разрешают иметь. Вроде артисты через них могут за коммунизм агитировать... Что ты скажешь? – он весело рассмеялся. – Ну, мы тоже не лыком шиты. Как бы ни стерегли, а браточки газеты наши получат! Хочешь помочь?

Разве мог Ян отказаться?

Дневник наблюдений

Фотография: Как готический храм, возвышается памятник принцу Альберту, мужу королевы Виктории. Барельефные фигуры ученых, музыкантов, художников поддерживают пьедестал, на котором возвышается принц. На пьедестале выбиты слова: "Королева и народ".

Запись: Он слыл покровителем искусств и науки...

Рисунок: Несколько женщин стоят у цоколя памятника. Прикрыв шарфами плечи, выставив из-под коротких юбок ноги, с сумочками в руках и сигаретами во рту, они смотрят на силуэты проходящих мужчин, на проезжающие автомобили.

Запись: Они ждут своих покровителей... Ждут давно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из газет: Театр "Олд-вик" будет закрыт! Владелец дома, в котором много лет работает старейший в Англии театр, хранитель лучших традиций, заявил, что в скором времени он собирается снести старое здание и на его месте построить гостиницу. Нельзя не согласиться с тем, что гостиница будет более выгодным предприятием. Но что станет с театром? Актеры готовят обращение с просьбой о пожертвовании средств. Вряд ли они соберут достаточно денег, чтобы выкупить дом.

ДОКТОР АДАМС ТРЕБУЕТ НОВОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ! Обвиняемый доказывает свою невиновность, опровергая улики. К делу привлечены новые свидетели как со стороны обвиняемого, так и со стороны родственников умерших. Доктор Адамс находится под домашним арестом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В парламенте

Сегодня министр финансов сообщит об экономическом положении страны. Он объявит об утечке золота в последнее время и о некоторых мерах, предпринимаемых правительством, чтобы остановить эту утечку. Есть опасение, что экономическое положение не удастся выправить без решительных действий. Надо сократить импорт! Все сходятся во мнении: "Мы все еще получаем на завтрак "плоды Египта", плоды суэцкой катастрофы".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ЯДЕРНЫЕ БОМБЫ НАД ГОЛОВОЙ!

Как заявил генерал Пауэр, значительная часть самолетов особого типа военно-воздушных сил Соединенных Штатов Америки, базирующихся на иностранных аэродромах, постоянно патрулирует в воздухе. Самолеты на борту имеют атомные бомбы.

Глава одиннадцатая

У большого концертного зала Лондона "Альберт-холла" еще не зажигались огни. Концерт начнется часа через два, и в многочисленные входы огромного круглого здания потекут зрители, сумевшие приобрести билеты на такое редкое зрелище, как советский ансамбль.

У кассы целый день толпится молодежь в надежде, что, может быть, в самый последний момент решат продать несколько входных, без места, билетов.

В последний момент толпа у кассы станет еще больше. Боковые площадки займут плотные шеренги автомобилей, и несколько полисменов выйдут к фасаду, стараясь быстрее и точнее рассортировать толпящихся у главного подъезда зрителей.

Так будет часа через два, а пока вокруг "Альберт-холла" относительно тихо и пусто. Несколько автомобилей свободно стоят на левой площадке, невдалеке от служебного входа.

– Раз, два, три, четыре пять, – просчитал Данила Матвеевич, стоя с Янкой на другой стороне улицы, возле памятника принцу Альберту.

– Пять машин русских, вон те, видишь?

– Вижу, – шепотом ответил Ян.

– Зайдешь сначала в подъезд служебного входа и оттуда, бодренько, не прячась, будто тебе поручено это, прямо к машинам. Понял?

Данила Матвеевич объяснял спокойно, тихо, словно говорил об обычном, а Ян старался сдержать волнение и невольно оглядывался. Ему казалось, что каждый проходящий англичанин и есть тот самый тайный полицейский, который следит за советскими артистами.

– Не вертись, – приказал Данила Матвеевич, – работай спокойно. Вот тебе газеты. Видишь – "Правда", "Комсомольская правда", "Известия". Помногу в одну машину не суй. Надо, чтобы хватило. Этот ключик держи, любую дверцу откроет. Ясно! Иди.

Если бы кто-нибудь, кроме Данилы Матвеевича, со стороны наблюдал за Яном, скорее всего поведение паренька вызвало бы у него подозрение. До того неумело старался он скрыть свое волнение. Но следил за ним только пославший его, и следил почти равнодушно, зная, что серьезной опасности быть не должно. Он видел, как мальчик зашел в служебный подъезд, как выглянул оттуда, осмотрелся и быстро, немного слишком быстро, подошел почему-то не к ближней, а к самой дальней машине. Боковое стекло у машины было опущено, Ян просунул и бросил на сиденье несколько газет. Потом он открыл дверцу второй машины и едва успел положить газеты, как услышал громкие голоса людей, выходящих из служебного подъезда. Ян отбежал в сторону, в тень больших деревьев, растущих в маленьком переулке. Его никто не заметил. Пока все шло хорошо. Трое мужчин громко и озабоченно, по-русски, о чем-то спорили. Сели в крайнюю машину, в первую, куда Ян положил газеты. Автомобиль развернулся, описал полукруг как раз возле дерева, за которым стоял Ян. Он успел заметить, что сидевший рядом с шофером взял газеты и стал читать. Ян улыбнулся. Знали бы эти русские товарищи, кто устроил им столь приятный сюрприз? Хорошо помня, какой ценой добывались свежие советские газеты в немецком лагере, Ян радовался, что сумел так ловко и так легко обойти запрет английской полиции.

Успех ободрил его. Не оглядываясь, он подошел к следующей машине, дверца была замкнута. Ян не сразу вспомнил о ключе, а когда вспомнил, то сразу не мог воткнуть его в замочную скважину. Он торопился, газеты выскользнули из-под куртки. Ян уже открыл дверцу машины, нагнулся собрать газеты и тут увидел совсем близко шагнувшие к нему ноги в крепких, черных ботинках.

Ян поднял голову. Перед ним стоял, заложив за спину руки, полисмен в черной каске с лакированным ремешком на подбородке.

В полицейском участке пахло дезинфекцией и табаком. Комната, перегороженная, как стеной, поставленными один на другой выдвижными ящиками, вероятно, была проходной. Через нее то и дело сновали полисмены с папками и бумагами, в мундирах и без мундиров, в рубахах и темных галстуках. Почти каждый задерживался возле стола, на котором лежали отнятые у Яна русские газеты и ключ, "открывающий любую дверцу".

Ян сидел на массивном дубовом табурете против рослого молодого инспектора, вертящего в руках карандаш. Пристально глядя на Яна, инспектор пытался добиться хоть какого-либо объяснения, которое можно было бы записать в протокол. Но Ян молчал или с трудом произносил два-три знакомых ему английских слова. Инспектор терял терпение. Он поднял телефонную трубку и попросил о чем-то.

Скоро появилась немолодая женщина в полицейской форме, взяла газеты и, унося, взглянула на них.

– О! Русские... – произнесла женщина, метнув на Яна неласковым глазом.

Потом Яна повели в другую комнату, обставленную хорошей полированной мебелью. Толстяк, в расстегнутом мундире, добродушно улыбаясь, отдал Яну газеты и, говоря что-то по-английски, показал ключ.

– Ол райт, – сказала женщина, переводя слова толстяка. – Надо будь осторожен... ключ нельзя...

В ее голосе и взгляде сквозило презрение, даже некоторое отвращение. Она распахнула дверь и процедила сквозь зубы:

– Пошель вон.

Первое чувство, возникшее у Яна, безболезненно покинувшего полицейский участок, было не радость, а досада, почти оскорбление. Его не посадили в тюрьму, не били, даже не составили протокол, а просто выгнали, как самого ничтожного бродягу. Больше всего ему не хотелось сейчас встретить Данилу Матвеевича.

– Ничтожество, такого пустяка не смог сделать...

Но Данилы Матвеевича не было ни возле полиции, ни возле памятника принцу Альберту. Это принесло некоторое облегчение. Не торопясь идти домой, Ян выбрал в боковой аллее парка самую дальнюю скамейку и, решив посидеть, подумать, развернул оставшиеся у него газеты.

"Правда". Знакомый заголовок с орденом Ленина. Обычное заглавие передовой: "К новым успехам!" И вдруг... Ян резко нагнулся к газете, будто глаза его не могли различить букв. Что это? Быть может, цитата из какой-то старой фашистской листовки? Нет, слова стоят без кавычек.

"У коммунистов есть только одна задача – погубить мировую цивилизацию! Истинно русские люди, объединившись в "Национально-трудовой союз", уже добились не малого в борьбе с большевиками. К новым успехам призывает нас Бог и долг перед матушкой-родиной!.."

Дрожащими руками Ян поворачивал газету. Он впивался глазами в одну, другую статью с такими привычными заголовками: "На колхозных полях", "Новостройки коммунизма", "В рабочей семье".

Он посмотрел другие газеты. "Комсомольская правда", "Известия", их форма, шрифт, рисунки – все так, как помнится с детства.

Но что за странные подписи под фотографиями, какие неправдоподобные карикатуры... Даже человеку, давно оторванному от дома, трудно поверить, что такое может происходить на его родине... Надо спросить Данилу Матвеевича... Нет! Лоб Яна покрылся холодной испариной. Нечего спрашивать. Можно было догадаться с самого начала. Так вот какие "свежие газеты" подбрасывают "советским браточкам". Боже мой, теперь это все как в тумане, но ведь всего час назад... Люди, говорящие по-русски, сели в автомобиль... взяли газеты... Бежать, предупредить, но как?.. Надо найти Данилу Матвеевича. Потребовать объяснений. Кричать! Драться! Может быть, убить этого ненавистного теперь человека. Задушить своими руками...

Ян невольно взглянул на руки, державшие газеты. Руки были малы, худы, в синих прожилках. Газеты дрожали и выскальзывали из одеревеневших пальцев. Проходивший мимо мужчина, с зонтиком на левом локте, с удивлением посмотрел на Яна и, подняв упавшую газету, подал ее.

– Плииз!..

Ян тупо глядел ему вслед. Он думал все об одном и том же. Как исправить... Исправить... Ян не находил определения. Исправить ошибку? Несчастье? Преступление? Пусть ответит Данила Матвеевич. Ян вскочил, комкая газеты и рассовывая их по карманам. Где может быть сейчас мистер Данило? Скорее всего в театре. В "Альбертхолле", на концерте русского ансамбля. Что ж, Ян найдет его там и при всем народе...

Пробежав по аллее до самого памятника, Ян остановился. Перед ним, через улицу, светился вечерними огнями огромный "Альберт-холл". Вокруг здания, прижавшись к тротуарам, плотно стояли автомобили. Возле входов прогуливались полицейские. Концерт уже давно начался, и публика, толпившаяся у касс в надежде купить случайно оставшийся билет, разошлась.

Ян вспомнил, что у него нет билета, что билеты у Данилы Матвеевича, вместе с которым он должен был пойти на концерт. Без билета в зал не попасть. Его просто не пустят, а то еще крикнут полицейского. Нет, лучше не попадаться им на глаза...

Отойдя в сторону, Ян прижался к стволу дерева и стал смотреть на освещенные окна верхнего яруса театра. Казалось, сквозь яркие прямоугольники к нему проникали звуки концертного зала. Ян знал программу, знал некоторые песни и мог представить себе, что происходит там, за толстыми стенами.

Наверное вальс "Амурские волны" или песня "Широка страна моя родная" понравятся англичанам. Но еще лучше песня "Над тихим Доном".

Ян недавно слышал ее по радио в исполнении объединенного мужского и женского хоров и мог без труда повторить.

Над тихим Доном голубь сизокрылый...

Запевают молодые девичьи голоса, потом, словно близкое эхо, поднимаясь откуда-то снизу, то же повторяют мужчины. Голоса сливаются, и песня летит, как потревоженная птица. Летит над залом, бьется меж высоких стен, машет крыльями, поднимается к потолку и падает, и снова поднимается, трепетно повиснув над затихшей толпой... И нет уже стен, и только голубое небо вверху, и в его просторах – крылатый вестник мира...

Над тихим Доном голубь мира...

Ян не вернулся к Даниле Матвеевичу. Ни в тот день, ни позже. Скитаясь по чужой земле, он встречал подобных себе, но оставался одинок. Они тоже были одиноки. Даже воспоминания о Родине объединяли их лишь на мгновения. Каждый искал выход из своего одиночества отдельно, и каждый находил его по-разному.

Когда бы вы провели несколько дней в любом из советских консульств за рубежом нашего мира и нагляделись бы на жалких, обманутых в прошлом или совершивших проступки молодых людей, вы вспомнили бы о миллионах счастливых детей нашей Родины. О веселых и умных, иногда ленивых и капризных, о талантливых и самозабвенных, о деловых и беспечных, – о самых разных и все-таки единых в своей привязанности к родной земле.

Кто же не пожалел бы о том, что нет среди них Янки Вальковича, хлопца из полесского края? Горько знать это. Возможно, кто-либо подумал: "Да ведь он просто не захотел вернуться..."

"Вернуться туда, откуда ты пришел, – что в этом трудного?" Не всегда это так...

* * *

В один из дней пятьдесят третьего года Ян Валькович приехал из Уэльса в Лондон и направился в советское консульство.

В большом, устланном красным ковром зале, вокруг столов с советскими газетами и журналами, толпились незнакомые, говорящие то по-русски, то по-английски люди. Их было много, но все говорили об одном.

– Неужели ждать еще два-три месяца?

– Некоторых оформляют за несколько дней...

– Господи, я готов хоть сегодня... За мной же никаких грехов.

– Ну, так многие говорят. С каждым надо разобраться отдельно, а штат маленький.

– Да вы-то откуда знаете?

– А я сюда уже полгода хожу...

– И все ждете?

– Нет, зачем. Они ждут. Я присматриваюсь. Вот когда окончательно решу... В наше время сразу поверить – кто его знает.

– Я письмо получил. Товарищ мой месяцев пять как уехал. Все в порядке. Можно не сомневаться.

– Конечно, кто с чистой совестью, тому двери открыты.

– А с детьми можно? Если от англичанки...

– Какой багаж разрешают?

В углу за столиком, под красочным портретом Ленина, видимо, очень терпеливый работник консульства отвечал на вопросы, давал разъяснения, предлагал заполнить анкеты.

Ян взял анкету, но не стал заполнять ее, а решил хорошо обдумать каждый ответ.

Имя, возраст, место рождения и последний адрес на родине – это все ясно.

– По какой причине оказался за пределами СССР?

– Чем занимался в эмиграции? В каких организациях принимал участие?

Ян отошел в сторону, еще раз перечитывая пункты.

– Не обязательно отвечать подробно, – заглядывая через плечо Яна, тихо посоветовал человек с острым, похожим на лисью мордочку лицом, тот, который уже полгода ходит, – все рассказывать даже не интересно. Да вы никак во флоте служили?

Ян взглянул на него.

– С чего вы взяли?

– Татуировочка на руке. Вроде бы наша, кронштадтская... – хихикнул, показав на руку Яна.

– Нет, во флоте я не служил, – явно не желая поддерживать разговор, ответил Ян и, спрятав анкету, направился к двери. Лисомордый пошел вслед. Ян вышел на улицу, тот не отставал.

– Скажем, если человек ошибся или нечаянно что натворил, зачем напоминать, когда сам уже позабыл? – шептал лисомордый, подлаживаясь к шагу Яна. – Это ведь только так говорится, что НКВД все знает... Поди-ка узнай, что было – сплыло!.. Анкета должна быть чистая.

Ян ускорил шаг, пытаясь отделаться от назойливого советника.

Лисомордый не отставал.

– Как все, так и ты, – продолжал он, беря Яна под руку, – был силой увезен, вернуться боялся, теперь решил...

Ян хотел освободить руку, но лисомордый крепко держал. Они шли по Бейсуотор-роуд, вдоль ограды парка и как раз поравнялись с автомобилем, стоявшим у тротуара.

– Пустите, – сказал Ян, – благодарю за совет. Мне обманывать незачем...

– Ой ли? – иронически улыбнулся советчик и, придержав Яна, оглянулся.

Из автомобиля выскочил Данила Матвеевич.

– Какая неожиданная встреча! – весело крикнул он, хватая Яна за другую руку. – Очень рад! Плииз! – И оба втолкнули не успевшего опомниться Яна в машину.

– Домой, браток, захотел? – хохотал Данила, задергивая шторки на окнах быстро катившейся машины. – Дело похвальное. Вери, вери гуд! Только как же это, не попрощавшись с друзьями? Хорошо, Поль тебя встретил, а кабы нет? Уехал бы без денег, без добрых советов...

– Я его по метке обнаружил, – хвастливо рассказывал Поль, – смотрю, вроде похож, а уверенности нет. Тут вижу, птичечка на левой руке... ха, ха... ах, попалась, птичка, стой...

Весь день с Яном больше никто не заговаривал. Он был заперт в глухой, темной комнате какого-то дома, который не успел рассмотреть, так как машина, в которой его привезли, остановилась у самой двери подъезда и ему не дали задержаться ни на секунду. Сидя в темноте, он слышал: временами доносились словно бы птичьи голоса, возможно, это только казалось.

Ночью Ян проснулся, почувствовал на себе чей-то взгляд. Приоткрыв дверь, на него смотрела седая женщина со свечой в руке. Пламя свечи колебалось, и по лицу старухи скользили короткие тени странной, судорожной улыбки. Безумные глаза горели злым любопытством. Женщина протянула вперед свободную руку, широкий рукав халата скользнул к плечу, женщина не то застонала, не то завыла.

– О-о-о-о!

Ян вскрикнул. Женщина отскочила назад, захлопнув дверь. Послышались торопливые шаги, чей-то сердитый мужской голос, и все затихло.

Наутро начались "советы друзей".

– И уехать поможем, и соберем в дорогу, как сына родного, – ласково обещал Данила Матвеевич, – но договоримся. Мы тебе, ты – нам. Не хочешь здесь помогать, ол райт, нам свои люди и там нужны. Работа не пыльная, зайдет кто или посылочку передаст...

– Нет!

– Ты подумай... Ведь все равно мы тебя не оставим, куда бы ни уехал, хоть в Сибирь... Хоть на край света, найдем...

– Нет!

– Не сладко тоже по советским тюрьмам, – сказал старик, глядя на Яна слезящимися глазками, – когда мы сообщим, что знаем... По головке не погладят, как говорится: знала кошка, чье сало... Мы забыть не дадим, кто вы есть, все в одну точку бить будем. Всю жизнь. У нас и материальчик припасен...

Данила Матвеевич засмеялся.

– Познакомьте, Борис Аркадьевич, юношу...

Старик хихикнул и, открыв ящик стола, вытащил пачку газет.

– Самая малость, а было, как говорится, не отречешься. Нумер один...

Он развернул перед Яном старую немецкую газету с фотографией – "Русский мальчик Иван спас солдат фюрера!". Нумер второй, – продолжая хихикать, старик разложил газеты на русском языке: "Правда", "Комсомольская правда". Ян сразу узнал их.

– Собственноручно товарищам подбрасывал, агитировал... Вот еще карточка ваша учетная как сотрудника интеллидженс сервис... И отпечатки...

– Неправда!

Ян бросился на старика. Данила не успел задержать его. Пытаясь вырвать карточку, Ян опрокинул стол, свалил Барклаева на пол. Тот завизжал, поджав под себя карточку и газету. Ян сдавил его дряблую шею, но тут подоспел Данила Матвеевич...

Над затихшим Яном стояла хозяйка дома.

– "Молю о правосудии и в жалости молю не отказать мне, женщине беднейшей, чужестранке, родившейся не в вашем государстве. – Она величественно наступала на Данилу Матвеевича. – Здесь для меня нет праведных судей! Нет веры в суд и дружбу без пристрастья!"*

______________

* Стихотворение из "Генриха VIII" Шекспира.

– Успокойся, дорогая, – прохрипел Борис Аркадьевич, потирая шею. – Он жив, все будет, как ты хочешь...

...Вечером едва пришедшего в себя Яна увезли в той же, с зашторенными окнами, машине и вышвырнули в пустынном переулке возле дока.

– Одумаешься, сам придешь, – на прощанье сказал Данила Матвеевич.

Но Барклаев не верил в удачу, считал парня потерянным для дела и, оставшись один, казнил большого черного дрозда.

Ян ушел к Темзе. Там и нашел его Билл Хамильтон. Тогда Яну было страшно расстаться с жизнью, но и жить, казалось, невозможно.

Дневник наблюдений

ЛИСТ ОДИННАДЦАТЫЙ

Газеты: ДОКТОР АДАМС НЕ ВИНОВЕН! Следствие подходит к концу. На основе подробных анализов и заключения крупных специалистов суд установил отсутствие умышленного отравления пациенток.

Если не будут предъявлены дополнительные доказательства со стороны обвинения, процесс может закончиться еще на этой неделе!