Текст книги "Популярная музыка из Виттулы"

Автор книги: Микаель Ниеми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА 9

В которой наши герои становятся учениками средних классов и не без труда осваивают технику игры на гитаре

.

Отучившись три года в Старой школе, мы, салаги, в большинстве своем уже умели читать и писать. Настала пора переходить в средние классы, в паяльскую Центральную школу – желтую кирпичную коробку, похожую на конструктор "лего". Учебный год начался с кампании по борьбе за чистые зубы. Признаться, это было довольно кстати – на последнем осмотре мне запломбировали шесть дырок, а Нииле – все девять. У других ребят в классе зубы были не лучше – пришлось срочно выписать еще один грузовик амальгамы из Линчёпинга. Мы группами потянулись в канцелярию: жевали специальные таблетки, от которых налет на зубах окрашивался в ядовито-красный цвет, потом, глядя в зеркало, чистили зубы под надзором строгой докторши. Вверх-вниз, вверх-вниз – так не меньше десяти раз с каждой стороны. Может, благодаря этим урокам гигиены, а может, благодаря полосканию со фтором – так или иначе, весь остаток средней школы я проходил без единой дырки.

Когда стоматологи увидели, что сверла жужжат все реже, они придумали себе новое занятие. Повадились ставить нам брекеты. Не было недели, чтоб очередного бедолагу не волокли в зубоврачебный кабинет, где его рот набивали пластмассой и проволочками. Стоило твоему зубу покоситься хоть на столечко, его тут же начинали исправлять. Когда мой клык не пожелал стоять по стойке "смирно", я проклял все на свете, бегая в местную стоматологическую поликлинику. Моя докторша, всегда с недоуменной складочкой на лбу, орудовала клещами, затягивая стальную проволоку так туго, что моя башка аж звенела. А я, едва выйдя из кабинета, брал велосипедный ключ и ослаблял зажим, и так до следующего раза. Несколько раз ко мне наведывался Специалист – лысый мужик из Лулео. Правда, с той лишь разницей, что затягивал он еще туже, да пальцы его воняли табачным дымом, когда он ворочал ими у меня во рту.

Итак, мы ходили в средние классы, не за горами была и пора созревания. На переменах мы уже видели, что нас ждет. Шестиклассники, разбившись по парам, ходили под ручку и сосались. Девки курили, прячась за углом. С каждым годом все больше красились. Нас это пугало – мы не могли понять, что к чему. Что, и мы станем такими же? Да, скорее всего, внутри что-то зрело, какое-то зерно. Оно уже набухло внутри – того и гляди, вырвется наружу.

Нам твердили, что надо знать несколько языков – мы взялись за английский; родной финский все реже звучал на школьном дворе. Я пытался копировать английские хиты из "Десятки лучших". А так как магнитофон мы еще не купили, во время прямых трансляций я записывал тексты на слух, сколько успевал. Слов я не знал и писал, как слышал, выучивал эту белиберду наизусть и пел в гараже, исполняя для Ниилы то "Ол ю нидис лав" , то "Эвайча шейд авпейль ".

Ниила пришел в дикий восторг. Спросил, у кого это я научился петь по-английски?

– Сам, – сказал я, не поведя бровью.

Ниила немного подумал. Потом вдруг решился на смелый шаг. Сказал, что будет играть на гитаре.

У своего дяди я выпросил акустическую гитару, купленную им на отдыхе в Болгарии. И завертелась карусель: поездка в музыкальную лавку в Лулео, где мы купили ноты для начинающих, постижение нелегкого искусства настройки – короткие, дубовые пальцы, точки и цифры (из них должны были получаться звуки, а получалось совсем другое), новые уроки настройки, открытая неприязнь Ниилиных домочадцев к его культурным поползновениям, из-за чего ему пришлось репетировать в нашем гараже, а когда наступили холода, мы перебрались в бойлерную, подкладывали вату под струны, чтобы не услышали и не растрепали родители; первый аккорд ми-минор – кто-то прыгает по жестяной крыше; второй аккорд ля-минор – по крыше прыгают уже двое; я пою под аккомпанемент Ниилы, часами застываю на полуслове, жду, когда он сменит аккорд, теряю дыхание; полное отсутствие юмора у Ниилы по этому поводу, нередко кончавшееся рукоприкладством; первая песня, которую выучил Ниила, – когда я даже на восьмой раз не угадал, что он играет, в меня полетела гитара, я вовремя увернулся, и она грохнулась о цементный пол.

Тем временем я мучился угрызениями совести, так как сам научился играть куда быстрее. Пальцы у меня длинные и цепкие – это наследственное. Рука моя паучком обхватывала гриф, ловко бегала по струнам, сплетая паутинки аккордов с такой легкостью, что я только диву давался. Ниила едва-едва чисто сыграл первый аккорд, а я тем временем уже наяривал "House Of The Rising Sun" и, окольными путями раздобыв книжку о барре, погрузился в звенящие дебри его хитросплетений. Ниила всегда оставлял гитару в подвале; едва он скрывался за порогом, я облегченно выдыхал.

И уж конечно, я ни за что не стал бы бахвалиться своими успехами перед Ниилой. Он не вынес бы такого удара. Уже в этом возрасте замаячили первые вестники припадков его черной, жгучей ненависти к себе. А в остальное время Ниила не знал себе равных – спокойно мог сыграть полную лажу, при этом задавался и думал, что слава его ждет-не-дождется. Я иногда прикалывался: хватал гитару и нарочно начинал бренчать куда попало – Ниила только громко хмыкнет носом, аж сопли вылетают. Ох и хотелось же мне в те минуты открыться – моему терпению ведь тоже есть предел. Но, сделав над собой усилие, я сдерживался.

.

В средних классах кое-кто из ребят начал жевать табак. Кругляшки банок оттопыривали карманы джинс, на переменах стоял крепкий чайный дух – характерный запах жевательного табака. С непривычки чуваки хмелели, ходили с расширенными зрачками. Садились на камчатку и громко ржали, а после урока бродили по коридорам и называли девчонок шмарами и шалавами, пытаясь таким способом заигрывать с ними. После физкультуры чуваки собирались в душе, показывали друг другу, как залупляется шкурка. Кто-то спешил рассказать, что уже трахался. Мы, остальные ребята, были в ужасе – то ли потому, что были мы слишком зелены, то ли просто стеснялись. Столь разительной была перемена. Еще вчера наши добрые приятели, сегодня они стали сами не свои от табака и гормонов. Вроде наркоманов – вспыльчивые, непредсказуемые. Мы инстинктивно шарахались от таких ребят.

Чем больше они жевали табак, тем брезгливей становились девчонки. Черная жижа на зубах, бурые пятна на пальцах, склизкие табачные комья на стенах и в рукомойниках. Учителя запрещали жевать табак на уроках, но чуваки чихать хотели на запреты. Просто плющили лепешку хорошенько перед тем, как войти в класс.

Был случай, когда одного такого любителя табака неожиданно вызвали к доске. Ему задали подготовить устный доклад, да только он о том совсем позабыл. Все сидели в предвкушении расправы. Щас он как откроет рот – учитель как застукает его да как всыплет, смотреть на такие сцены – сплошное удовольствие. Паренек заметно сдрейфил. Побелел с лица, немного вздрагивал. Потом пошел чего-то мямлить. Класс следил, затаив дыхание. Несчастный еле шевелил губами, учитель велел ему говорить громче. Тот подчинился, но прикрыл рот бумажкой.

– Что это ты, приятель? Ты там не табачок жуешь?

Ученик мотает головой.

– Ты ведь знаешь, что это запрещено!

Ученик поспешно кивает.

– Ну-ка, открой рот!

Бедолага стоит столбом, пока учитель отворачивает ему губу. Проходит пара секунд. К всеобщему удивлению, учитель приказывает ему вернуться на место. А где же крики? Где головомойка? Где угрозы нажаловаться директору школы?

Всеобщее разочарование и изумление. На перемене класс толпится вокруг виновника – всем любопытно узнать, куда девался табак. Виновник не спеша озирается.

– Я его проглотил, – тихо говорит он. Эту историю долго еще потом обсуждали в школе.

.

Уже в шестом классе стало понятно, что у Ниилы не ладится с девчонками. И дело здесь не во внешности, хотя, по правде сказать, Ниила был тот еще красавец: финский нос картошкой, широкие скулы и всегда засаленные волосы, даже если мыть их по десять раз на дню. Он был выше и худее меня, ну, может, малость неуклюжий, угловатый. Но никак не отталкивающий. Напротив, исходило от него какое-то слабое свечение, какая-то энергия металась в нем как зверь по клетке, искала выхода. Потаенным огнем это, конечно, не назовешь – скорее что-то теплое, беззащитное. Что-то зрело в Нииле, девочки замечали это, в Нииле была скрытая воля, внутри него костенел хребет.

Девицы нынче пошли всякие. Многие ищут опору – им подавай парней, которые встают ни свет ни заря, хватают лопату или ружье, строят собственный дом на родительском наделе в Анттисе или Ярхойсе, берут у дядьки культиватор и бугрят картофельную грядку. Эти домовитые телки смотрели на Ниилу с неприязнью. За прошедшие годы я несколько раз убеждался в этом. Ниила отпугивал их тем, что все время молчал да хлопал глазами или, того хуже, начинал выпендриваться. Я, как мог, объяснял ему азбуку ловеласа и, хотя сам не особо преуспел на этом поприще, все же не был таким дуболомом. Основное правило – выбирай тех девчонок, которым ты нравишься. Можете не верить, но всегда найдется хоть одна, которой ты не безразличен. Вот их-то и надо окучивать. Ниила же делал все наоборот – волочился только за теми девчонками, которые его пинали. В упор его не видели, издевались над ним под хихиканье подружек; то слишком красивые, то чрезмерно жестокие – они играли с Ниилой, как кошка с мышкой. На это было больно смотреть. А ведь всегда в тени есть другие девчонки; они, может, и не в твоем вкусе, так что ж с того! Зато эти девчонки хотят потерять голову. Готовы рискнуть, готовы уцепиться ноготками за отвесную скалу, готовы нырнуть в ночное небо. Они рисуют, они мечтают, они пишут стихи в стенгазету, они размышляют о Боге и садомазохизме, читают взрослые книжки, сидят в кухне и слушают, как большие треплются о политике. Вот что было нужно Нииле. Скороспелая и самостоятельная девчонка коммунистической закваски откуда-нибудь из Ааресваары.

Это ведь было еще до того, как в нашу жизнь ворвался секс. Первая пора созревания, наши детские привязанности и иерархия выстроились по новому ранжиру: отныне мерилом была привлекательность. Сутулые, пугливые пигалицы на глазах вырастали в стройных, надменных красавиц. Кудрявые ангелочки с ямочками на щеках превращались в носатых бабуинов с торчащими клыками. Какой-нибудь забитый молчун из Эркхейкки вдруг обнаруживал, что умеет говорить – голос его со временем становился гуще, наполнялся чарующим шармом меж тем, как иная болтливая хохотушка из Паялы раз за разом погружалась в беспричинные депрессии и потихоньку превращалась в тень, до которой никому не было дела.

Сам я был из тех детей, чья внешность с годами тускнет; обаяние мое, напротив, усилилось. Ниила же становился не только уродливым, но и несносным, так что музыка была для него единственной отдушиной.

Я посоветовал ему при знакомстве с девицами использовать одну нехитрую уловку – думать о смерти. Я сам не раз прибегал к ней – работает на удивление безотказно. Ну, поживу я еще пару десятков лет и помру. Тело мое навеки обратится в тлен. То же самое произойдет с девчонкой – мы рассеемся и испаримся. Через тысячу лет наша жизнь, наши самые светлые грезы, наши самые жуткие страхи – все это рассыплется в прах и канет без следа. Так что ж с того, что она откажет тебе, скривится или даже рассмеется в лицо? Исповедуя такой вот прагматичный подход, я вершил настоящие чудеса на любовном фронте, бесстрашно кадрил ослепительно красивых женщин, и, нет-нет, они отвечали мне взаимностью.

Увы, то был единственный совет, которому внял Ниила. Он начал думать о смерти, причем чаще, чем о девчонках. Короче, стал просто невыносим. Очень скоро ему понадобилась моя помощь, но мы об этом покуда не знали.

.

ГЛАВА 10

.

О непрошеных ночных гостях, о чудесном старце и о том, каково с чужой помощью выпутываться из переплета

.

Где-то внутри меня щелкнул переключатель, и мое путешествие началось всерьёз. Переходный возраст. Это было весной, в шестом классе. На вид со мной не случилось ничего особенного, однако я чувствовал, что во мне что-то меняется. Не в теле – внешне я оставался прежним, а в голове. Внутри что-то происходило, там кто-то поселился. Этот кто-то был как будто я, но в то же время кто-то другой. Я стал вспыльчивым и ничего не мог с собой поделать. Я стал нетерпеливым, сам не зная почему. Ни с того, ни с сего я страшно заинтересовался сексом.

Как-то я лежал на кровати и листал эротический журнал. Я купил его тайком во время поездки в Лулео, где меня никто не знал и не стал бы донимать. Хуже нет, когда в местном универмаге на тебя осуждающе косятся накрученные сорокалетние тетки – те, что знают твоих отца и мать и чьи благовоспитанные дочки ходят в параллельный класс. Ведь купить эротический журнал – все равно, что признаться в озабоченности. Стоишь перед ними точно голый, чувствуешь свою ущербность, краснеешь и заикаешься.

Внезапно в комнате оказался он. Я резко отшвырнул журнал и быстро поднял колени, чтобы не было заметно, что у меня стоит.

– Блин, я думал, мать!

Ниила не ответил. Как всегда неслышно просочившись в мою комнату, он застыл, будто вкопанный. Я не хотел показать, что стесняюсь, и потому решил, что лучшая защита – нападение. Небрежно открыл постер на развороте журнала. Черный островерхий бюстгальтер, томный взгляд, красные сапожки на высоком каблуке.

– На, повесь ее дома на стене, – сказал я равнодушным тоном.

Ниилу аж передернуло – настолько невозможной казалась ему эта мысль. Но и оторвать от девицы глаз он не мог. Он даже не взял журнал в руки, и я стал перелистывать сам, показывая Нииле картинку за картинкой.

– Во, смотри, она его связала. А это резиновые штаны. А вот это письмо, наверно, ты написал: "Я потерял невинность в летнем лагере".

Я видел, что Ниилу пробирает. Однако он сохранял холодный и безучастный вид, помня о своем достоинстве. Голова его мелко дрожала, словно он изо всех сил напряг шею. Чем больше терялся Ниила, тем быстрее улетучивалось мое смущение – пусть ему будет стыдно. Я насильно всучил ему журнал.

– На, выбери себе тёлку, Ниила! Из журнала, которая твоя?

Тут у него перехватило дух. Он упал на стул, вздохнул и подался вперед словно немощный – застенчивые турнедальцы часто ведут себя так, когда им надо исповедаться. Ниила прокашлялся и глотнул воздуха, прежде чем к нему вернулся дар речи.

– Бабушка… – сказал он и умолк.

– А что с ней такое? – я решил помочь ему.

– Она…она умерла…

– Ну, знаю, так то ж давно было.

– Она вернулась!

Теперь, когда джинн был выпущен из бутылки, глухим и скрипучим голосом Ниила выложил остальное. Чем дальше рассказывал Ниила, тем страшнее становилось мне.

Бабушка начала являться. После трехлетнего отсутствия она вернулась в свой старый дом. И хотя похоронили ее со всеми лестадианскими почестями, земля ее не приняла.

В первый раз она явилась Нииле расплывчатым пятном, вроде тех светлых крапинок, что видны в уголках глаз. Потом Ниила стал чувствовать слабое дуновение, будто кто-то дышал на него. Со временем призрак принял более отчетливую форму, увеличился и даже стал издавать звуки. Постепенно старуха заняла свое привычное место в семье. Расплывшаяся и разбитая, она вперевалку спускалась с чердака на негнущихся ногах. Вечерами частенько садилась ужинать, месила картошку и морковь в остатках супа, превращая их в серую кашу, после чего всасывала ее с громким хлюпающим звуком. Смрад от нее шел – не передать. Сладкий запах женского пота вперемешку с затхлыми ароматами загробного мира.

Удивительно, но похоже, что привидение видел только Ниила. Однажды старуха прямо посреди кухни ловила мух, давила их желтыми ногтями и бросала в горшок с мясом, стоявший на столе. Все кроме Ниилы с аппетитом продолжали есть.

Ниила жил в комнате на верхнем этаже вместе со старшим братом Юханом. У брата из-за быстрого роста болели мышцы, поэтому ему нужно было много спать. Спал Юхан по-мужицки – глубоко и с храпом. Ниила же наоборот просыпался от малейшего шороха.

И вот однажды Ниила уснул крепким сном. Это был очень крепкий сон, – повторил он, слегка покраснев, и я понял, что ему снилось. Тогда-то, посреди сладостных грез, раздался сигнал тревоги – Ниила моментально распахнул глаза.

Над ним нависла старуха. Ее щеки исказились от безумной ярости, беззубый рот был открыт и изрыгал беззвучные ругательства, едкая слюна капала Нииле прямо на лицо. Ниила вскрикнул так громко, что Юхан перестал храпеть и повернулся на бок. Но видение уже пропало.

Вот и сегодня ночью бабка снова разбудила Ниилу. В этот раз она пыталась задушить его своими когтями. Когти были, как сталь. Она обхватила Ниилину шею, но в руках у нее не было силы. Насмерть перепуганный Ниила сумел отбиться от старухи. Он закрылся в туалете и просидел там до утра с зажженным светом и финкой для защиты. Слышал, как кто-то возится с замком, видел, как фосфоресцирующий газ начал просачиваться сквозь щель в полу. Но Ниила побрызгал горячей водой, и газ исчез.

Ниила расстегнул ворот рубахи. Вкруг его шеи шел багровый рубец, будто кто-то пытался затянуть на ней веревку. Это было похоже на отморожение, полоска отмирающей кожи.

Я слушал Ниилу, и меня охватывало всё большее беспокойство. Когда он умолк, я хотел было что-то сказать, успокоить его, ободрить. Но у меня не вышло. Лицо у Ниилы было вялым и безжизненным, он был похож на старика.

– В голове не укладывается, – пробормотал я.

Голова Ниилы задрожала еще сильнее. Он вытащил пластинку "Битлз" и отдал ее мне. Сказал, пусть пока полежит у меня, других ценностей у Ниилы не было.

Я сказал ему, чтоб он молчал, но сам чувствовал, как его страх передается мне. Страх поднимался от ног. Я вскочил.

– Будешь спать у меня.

– Спать? – Ниила прошептал это слово так, как будто оно не имело смысла.

Я сказал, что это единственная возможность. Когда все лягут спать, Ниила вылезет из окна, спустится по пожарной лестнице и проведет ночь у меня. Потом на рассвете, когда станет безопасно, он сможет вернуться домой. Родителям говорить необязательно. Если только сами не справимся.

Потом надо будет взять лопаты, пойти на церковное кладбище в Паялу, раскопать могилу и вогнать сосновый кол в сердце проклятой ведьмы.

Так как телевизора у Ниилы не было, он не имел даже общего представления об охоте на ведьм и потому отказался от моего предложения. Я сам понимал, что дело это муторное, даже если провернуть его сейчас, во время белых ночей.

Оставалось одно. Мы оба знали, что рано или поздно кто-нибудь из нас заикнется об этом. Первым решился я.

– Надо идти к Русси-Юсси.

Ниила побледнел. Зажмурился. Взялся за шею так, словно сунул голову в петлю.

Русси-Юсси был одним из последних настоящих турнедальских коробейников и самым страшным человеком во всей округе. Это был сутулый старик, напоминавший ворону, скукоженный, как прошлогодний картофель, щеки покрыты бурыми пятнами. Горбатый нос, похожий на клюв, кусты сросшихся бровей, губы большие, алые и влажные, как у девушки. Он был желчен и насмешлив, прозорлив и мстителен. Люди избегали его.

Поставив дорожную картонку на багажник, это пугало колесило по всей округе на дамском велосипеде. Ломилось в чужие кухни словно представитель власти, вываливало на кухонные столы шнурки, цепи, лосьоны, пуговицы, платки, лезвия, катушки, крысоловки. На самом дне картонки, в специальном отделении, лежал особый товар: собственно, из-за этого товара Русси-Юсси и был нужным и даже желанным гостем. Это были баночки с жидким коричневым снадобьем, которое по-турнедальски называется нопат . Экстракт имел свойство пробуждать сексуальное влечение даже у самых обветшалых старух, лечить самые запущенные дедовские недуги. Ходили слухи, что Русси-Юсси настаивает капли на каком-то особом сорте грибов, которые добывает на севере Финляндии и которые, судя по рассказам очевидцев, содержат изрядную долю галлюциногенов.

Родился Юсси в самом конце прошлого века в Финляндии, которая тогда была российской провинцией. Он был внебрачным сыном дворовой девки и помещика. Мать привила ему ненависть к знати и помещикам, которые безнаказанно пользовали свою прислугу. В 1918 году еще отроком Юсси участвовал в гражданской войне на стороне красных. После поражения он, как и многие товарищи по несчастью, бежал в новорожденное светлое царство рабочих под названием СССР. Всего c десяток лет спустя начал зверствовать Сталин, и, поскольку каждый иностранец был как минимум шпион, Юсси был схвачен и направлен в сибирский трудлаг. Здесь он повстречал финских и турнедальских коммунистов, которые пытались убедить себя и собратьев, что все они – жертвы чудовищной ошибки, что еще чуть-чуть – и Отец Народов товарищ Сталин прозреет в своей мудрости, и что их в любой момент должны отпустить, принести им торжественные извинения и воздать почести.

Среди заключенных был один старый лопарь с Кольского полуострова. Еще до поимки он отощал с голодухи, поскольку саамские поселения были преобразованы в колхозы. Но Сталина он не ругал, хотя и не был сторонником чистки. Бедолага чувствовал, что близится его конец, и, так как спал на одних нарах с Юсси, ему-то и решил он открыться. Бормоча на смеси саамского, финского и русского, старик поведал Юсси о таинственных силах и чудесах. О заживлении язв и исцелении безумных, о стадах оленей, чудесно спасшихся от волков. Есть слова. Есть глаза, которые будто два яичка путешествуют по воздуху, пока пастух отдыхает на привале. И еще есть кровь, которая втекает обратно в рану, а от раны остается только белый рубец. Короче, есть возможность выбраться отсюда.

Долгими морозными ночами старик учил Юсси, как надо бежать и как спасти древнюю премудрость от неизвестного будущего, где эта премудрость несомненно понадобится.

– Как помру, – хрипел старец, – снеси меня в сугроб. Да жди, как закоченею – небось, не долго ждать – жди, как промерзну наскрозь. А тогда отломи-ка ты мой левый мизинец. В нем сокрыта моя сила. Отломи ты палец да глотай его, пока не взяла тебя охрана.

Вскоре после этого разговора старик скончался. Был он такой тощий, что, когда Юсси потряс его, громыхнули кости. Юсси сделал так, как велел старик – вынес его на сибирскую стужу. С хрустом отломил грязный мизинец, быстро запихнул его в рот и проглотил. И с той поры никогда уж не был прежним.

Юсси дождался апрельского вечера, когда весна уже боролась с зимой. Он выбрал удачное время: наст был еще прочный и проходимый. Дождавшись, когда охранники по обыкновению станут пить водку и вести задушевные беседы, Юсси пустился в бега. Для этого он обратился женщиной. И вот она вышла. Стояла посреди двора – грязная, оборванная, но прекрасная. Она намеренно постучалась к охранникам. Одурманные ее сладкими речами, они сцепились меж собой, пока кулаки и губы их не превратились в кровавое месиво. Теперь дорога была свободна. Так, с двумя сухарями и обломком ножа начала она свой бесконечный путь в Финляндию.

Поутру охранники устроили на женщину безжалостную охоту. Но она натравила на них их собственных собак, и собаки разорвали хозяев в клочья. Из мяса охранников она сделала себе солидный запас провианта и, надев их лыжи, шла почти два месяца, пока не уткнулась в колючую проволоку на финской границе. На всякий случай прошла и всю Финляндию, пробираясь дремучими лесами, пока, наконец, не достигла реки Турнеэльвен. Здесь, на другом берегу женщина остановилась. В шведской части Турнедалена.

Только теперь в безопасности Русси-Юсси попытался снова превратиться в мужчину, но преуспел лишь отчасти. Слишком много времени ушло. Так он и остался ходить в женской юбке. В обычные дни – из грубой и длинной шерсти, в праздники же надевал черную, более тонкой работы. Еще он покрывал свои седые космы платком, а в избе носил домотканый передник, но даже в самых отпетых турнедальских селениях народ не решался зубоскалить на этот счет. Наоборот, люди опускали взгляд и спешили уступить дорогу, когда навстречу им, сгорбясь и сильно качаясь из стороны в сторону, ехал Русси-Юсси с обжигающим взглядом и в развевающейся юбке. Ведьма с мужицким басом, плечищи, что у дровосека, но вместе с тем вся какая-то по-женски проворная.

.

Был ясный весенний вечер. Мы незаметно вышли во двор и поспешили домой к Нииле. У сарая стоял мопед с багажником, принадлежавший Юхану. Ниила отомкнул мопед и покатил его по утоптанной дорожке, которая была устлана выцветшей прошлогодней травой. Отойдя на порядочное расстояние, Ниила завел мотор. Показались синеватые выхлопы. Я пристроился на багажнике. Ниила включил первую скорость и неуверенной рукой повел мопед по грунтовке. Постепенно мы набрали ход и, переключая скорости и выпуская клубы вонючего дыма из двухтактового двигателя, протарахтели по Паяле.

Мы выбрали старую щебеночную дорожку на другой стороне реки, где движение было поменьше – это на случай, если нарвемся на дорожный патруль. Природа наливалась соками – лето вот-вот собиралось хлопнуть в зеленые ладоши. Во мху догнивали прошлогодние листья, на голых березах набухли почки, на солнечной стороне канавы повылезали хвощи и своим видом своим неприятно напоминали стоящий мужской член. Речка почернела и разлилась от таявшего льда. Мы ехали против ее течения, взбираясь на крутые горки и скатываясь с них по гряде, через бурлящие ручьи и мимо островерхой осоки, растущей по краям луж. Я полулежал на багажнике, и легкие мои наполнялись весенним соком и душистым запахом смол. Из низин поднимался вечерний холод, я чувствовал, как он пробирается сквозь мои кальсоны. На пути мы встретили только одну машину – какой-то чувак, отремонтировав свой "амазон", решил выжать из него максимальную скорость на заброшенном участке дороги рядом с Аутиобрунским мостом. Когда он с ревом пронесся мимо нас, щебенка застучала по мопеду. Я беспокойно привстал – лихач, даже не оторвав взгляд от спидометра, стрелой полетел дальше.

Мы перебрались через речку по мосту и поехали по более широкой, асфальтированной трассе, ведущей в Кируну. Промелькнули красные избы и луга Эрхейкки и Юхонпиети, снова начался лес. Изредка за густыми деревьями стальной полоской поблескивала река. Лежа на спине, она любовалась светлым весенним небом, по которому тянулись караваны перелетных птиц.

Наконец мы свернули на ухабистую лесную просеку. Мопед взбрыкивал и проваливался, спускаясь по пологому склону, лес редел, просветы между деревьями становились шире. Вот выехали к реке, на берегу которой лежала последняя полоска льда. Дальше шли луга, однажды отвоеванные у леса, а ныне снова поросшие молодыми осинками и елками. Немного выше на безопасном расстоянии от весеннего разлива виднелся старый сруб. Посеревшие бревенчатые стены, почерневшие оконные стекла. У крыльца стоял дамский велосипед.

– Он у себя, – взволнованно произнес я, слезая с багажника. За долгое время поездки я отсушил себе всю задницу. Ниила заглушил мотор, в воздухе воцарилась великая тишина. Ноги не хотели слушаться, когда мы шли по двору к крыльцу. В окне колыхнулись занавески. Я постучал и судорожно толкнул прогнившую дверь. Мы вошли.

Русси-Юсси сидел за столом. На нем был засаленный передник – когда-то он был белым, на голове бурая косынка, связанная небрежным узлом. Из-под нее выбивались жирные седые патлы, свисавшие до плеч. В кухне стоял крепкий дух старости, прокисший и удушливый чад – смесь подгоревшего молока и прогорклого сала. Такие запахи – обычное дело в домах по всему Турнедалену, еле приметная гнильца, идущая от подвалов и половиков, с примесью холода и прокисшей шерсти. Запах нищеты пропитал самую сердцевину дома, его не вытравить никакими ремонтами.

– Но нюккос тет туллета . Ну вот вы и пришли.

Русси-Юсси указал на стол, где уже стояли две чашки с дымящимся кофе. Так он знал, что мы идем к нему! Поглядывая исподлобья, мы принялись за кофе, отдававший горечью и кислой колодезной водой.

Подчинясь строгому приказу, Ниила, у которого язык еле ворочался во рту, выложил свою историю по-фински. С того момента, как три года назад похоронили бабушку, до ее возвращения и попыток задушить Ниилу. Русси-Юсси задумчиво почесывал щетину длинным и худым указательным пальцем. Длинный ноготь был аккуратно заточен на конце. По краям виднелись остатки красного лака.

Когда мы закончили рассказ, старик как-то странно оглядел нас. Глаза застыли, взгляд стал стеклянным и жестким. Лицо сморщилось в один клубок. Среди морщин вдруг открылись зрачки, зиявшие, как отверстия двустволки. Левая рука задрожала, мизинец завертелся во все стороны, точно флюгер, пока наконец не застыл в одном положении. Лицо постепенно разгладилось и стало фиолетовым от вен. Мы боялись шелохнуться.

– Есть одно средство, – сказал по-фински спокойный и очень мелодичный голос.

Старческого дребезжания как не бывало. Вместо этого мы услышали удивительно теплый и сочный альт. И тут мы увидели женщину. Она была внутри Юсси все время, скрытая под внешней оболочкой. А тут она наклонилась к нам, будто прильнула к темному оконному стеклу, показалась из резины старческих морщин, расправив их изнутри. Она была красавица. Полные женственные губы, высокий и ровный лоб, брови дугой, пронзительный и очень печальный взгляд.

– Есть одно средство, – медленно повторила она и повернулась вполоборота. – Старуху надо предать земле…Она пропадет, если вы отрежете ей хер.

Женщина замолчала. Дрожь прошла по всему ее высокому телу – так опадает снег со старой ели. Губы разомкнулись, изо рта раздалось шипение, и мы отпрянули, учуяв омерзительную вонь изо рта. Постепенно к нам вернулся Русси-Юсси. Видно было, что он замерз и устал. Он обхватил себя руками.

– Переночуйте у меня, – попросил он, и вид у него был ужасно одинокий.

Мы попытались отказаться как можно вежливее.

– Нет, вы останетесь, мать вашу! – взревел он, и кусты бровей сдвинулись непроходимой чащей.

Мы сказали спасибо, допили кофе, поблагодарили, еще раз поблагодарили, а сами тем временем начали пятиться к двери. Русси-Юсси встал и последовал за нами. Его губы изображали приветливую улыбку, руки тянулись обнять нас. Рванув дверь, мы бросились к мопеду. В паническом страхе вскочили на него. Мопед не заводился. Ниила подсасывал и жал на педали – без толку. Мотор заглох. Я попытался завести его с толкача. Русси-Юсси показался на крыльце в женских туфлях, его взгляд умолял:

– Потрогай меня… ну, потрогай же …

Вдруг его острые ногти впились мне в спину. Острые коготки – они стали пробираться вниз к пояснице.

– Хиири туллее … Вот идет крыса…

Вниз по ягодицам. Я резко обернулся. Тут меня накрыл его рот, большой и влажный как мешок, он тек по моему лицу, я почти тонул. Слишком влажный, слишком, слишком влажный…