Текст книги "Капитал (сборник)"

Автор книги: Михаил Жаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Слышь, мне кажется, нас везут не в РОСТО, – сказал я рыжему.

Он пристально смотрел в окно и не слышал меня. Лицо его сделалось серым, как утро, губы тряслись. В руках он держал пистолет Марголина.

«Неужели?» – подумал я, и шея вопросительно отозвалась болью.

По салону автобуса пронёсся перезвон оружейных затворов. У одних безработных появились в руках пистолеты Макарова, у других ТТ, а трое достали из-под сидений автоматы Калашникова. У меня в кармане стыл кастет. Если больше нечем, им можно открывать пиво.

– Чай, не дурак, сообразишь пригнуть голову, когда нарвёмся на засаду? – повернулся ко мне рыжий. – Не ссы.

В это время окно, рядом с которым я сидел, усеяла паутина трещин. Что-то звучно стукнулось о потолок, а затем в проход между сидениями упала ляпушка тусклого металла. Свинцовый сердечник пули.

– Откуда? Откуда? – оживились парни.

– Из-под снегочиста! Пиздец, мудаки. Со ста метров из какой-то пукалки.

Все заржали и заржал водитель.

– А я говорил Абрамычу, что незачем целый взвод посылать, – протявкал он. – Доносила же разведка, что они на ночь мутят нападение. Сегодня отсыпаются, бляди.

– Массовка, Дим, – возразил водителю рыжий. – Клиент-то у нас мнительный.

– Да ну перестань! – огрызнулся остроносый. – Давно бы взяли этого обоссыху в охапку и привезли. Маскарад ещё устраивать, деньгами сорить. Сколько вчера заплатили биржевой бабе-то?

– Не получилось бы с биржей, повезли б силком. Чего болтать! Впереди отворились заводские ворота.

– Вот ты и дома! – подмигнул мне рыжий. – Кстати, куда я тебе попал? В шею, что ли?

Я едва не выбил зубы о поручень, настолько резко затормозил автобус, въехав за ворота.

– Димон, ты достал лихачить! – загалдели парни.

– Когда-нибудь точно поубиваешь нас.

– Выпендрёжник.

Рыжий убрал пистолет за пазуху и протянул мне руку:

– Будем знакомы. Я Сашка. Вылазь, не съедим.

– Чёрт вас знает, – буркнул я, пожимая маленькую руку.

Автобус стоял посреди вертолётной площадки. Об этом я догадался, потому что на вычищенном от снега асфальте желтела круглая маркировка с большой буквой «Н» в центре. Видел раньше такие в кино.

– Эй, на КПП! – крикнул рыжий Сашка в сторону двухэтажного здания, примыкавшего к воротам. – Где Абрамыч?

Из дверей вышел седой мужичок в военной форме. Он сначала минуту зевал, разрывая воздух львиным рёвом, а потом ответил:

– Наверное, где-нибудь.

– Так свяжись, доложи, что мы вернулись. Фиг ли он нас не встречает! – выругался Сашка. – Мы под пулями рисковали. Этого, наконец-то, привезли… А Ксюха где?

Я вздрогнул.

– Наверное, тоже где-нибудь, – предположил мужичок.

– Надо же, какая змея, хуже Абрамыча, – покачал головой Сашка. – Мы под пулями…

– Приехали! – раздался писклявый голос Ксюхи.

Я остекленел. Ударь меня кто-либо в этот момент – и я покрылся бы трещинами, как пробитое пулей окно.

Неузнаваемая Ксюха бежала со стороны мрачного железного ангара. На ней была чёрная униформа и грозные армейские ботинки. На бедре висела пистолетная кобура.

– Приветище! – взвизгнула она, подбежав ко мне, косая от радости.

– Доброе утро, – гулко, будто в трёхлитровую банку, пробубнил я.

– Ты их стесняешься, что ли? – показала Ксюха рукой на парней. – Они все дураки, не стесняйся.

– Сама-то… – процедил Сашка.

– Что? – Ксюха презрительно сморщилась. – У меня теперь есть Ваня. Будете обижать меня, он вам головы оторвёт. Да, Вань?

Я опустил глаза и скрипнул зубами.

– Кстати, бойцы, – Ксюха притопнула ногой, – вы сегодня завтракали?

– Когда бы нам? Мы полпятого уехал и, – проворчал Сашка.

– Шагом марш в столовую! – скомандовала она. – Автобус, Дим, можешь потом в ангар загнать. Иди, ешь. Все молодцы!

– Натыкать бы тебя носом, – бросил мне Дима.

Через минуту площадка опустела.

– Давай, рассказывай теперь ты, – грозно уставилась на меня Ксюха. – Почему сбежал тогда? Почему спрятался? Тебе жэдэшники наболтали про меня? Я ничего не понимаю.

– Ксюш, это не тебе, а мне непонятно, – возразил я, разглядывая золотую бляху на её портупее. – Кто ты? Кто они? Что вы творите?

– Фу, долго рассказывать! – Ксюха неожиданно обежала меня и запрыгнула ко мне на спину. – Но, лошадка! Вон туда! – и показала рукой, куда ехать.

Я бесцеремонно стряхнул её с себя, рявкнув:

– Хватит надо мной издеваться, мерзавка!

– Оёёй! – передразнила Ксюха и двинула меня коленкой под зад. – Ладно, пойдём в столовую, там поговорим. Ах, да! – она хлопнула себя ладонью по лбу. – Забыла спросить. Мобильник есть с собой?

– Нету, – процедил я, красный от стыда.

– Вот и прекрасно, а то у нас телефоны запрещены. Используем только при выездах.

По пути к столовой она пыталась подлизаться ко мне, развеселить. Ставила подножки, била локтем и присматривалась, смеюсь ли. Из-за неё у меня не получалось сосредоточиться, чтобы запомнить дорогу. Я сжимал зубы и глядел под ноги, отмечая, что снег был вычищен с армейским тщанием.

– Курить-то хоть у вас здесь можно? – спросил я.

– Только в отведённых местах, – Ксюха толкнула меня плечом. – Абрамыч заклюёт, если увидит.

– Абрамыч какой-то… Хорошие-то люди у вас вообще есть?

Ксюха задумалась, перестала дурачиться и смущённо ответила:

– Я хорошая.

Столовая имела минимум армейских благ: хлорированный простор, ряды столов, окно раздачи и окно мойки. Ксюха взяла меня за руку и отвела в дальний угол, подальше от компании недавних безработных, которые расположились рядом с раздачей.

– Раздевайся, мёрзлик. Ишь, навьючился, – бурчала Ксюха, стаскивая с меня пуховик. – Кидай всё на лавочку, у нас нет раздевалки. Тебе чего принести? Кефир?

– Кофе. Но не такой крепкий, как раньше.

– Кури, – она поставила передо мной солонку, предварительно высыпав соль на пол. – Абрамыч облезет.

Один, и закурив, я рассматривал то, что сначала не увидел. Одна из стен была покрыта старой советской живописью, изображавшей молотобойца, который выбивал кувалдой фонтаны искр из пустой наковальни. Лицо его было адски красным, глаза – разбойничьи, а челюсть своими размерами превосходила наковальню. Над головой молотобойца сиял алыми буквами забавный лозунг: «Каред хо ашляй – не размышляй!» Стена местами имела сколы и темные подпалины – свидетельство погрома двадцатилетней давности.

– Хватит картинки смотреть. Помоги, – Ксюха несла гружённый тарелками поднос.

– На каком это языке написано? – спросил я, помогая. – На цыганском?

– Хе! На ангельском, – хмыкнула она. – Идиотский язык. Триста букв, из них возможно выговорить пятьдесят. Остальные произносятся дыханием, паузами, стоном… Не спрашивай ерунду! Давай есть.

– Шутишь?

– Почему? Я этот язык с десяти лет учу. После первых уроков блевала и кровью харкала. У людей гортань под него не приспособлена.

Себе Ксюха поставила жареную картошку, стейк, винегрет, креветки, сочни, чай. Мне – кофе. Всё в солдатской пластмассовой посуде, и креветки тоже.

– Многовато для завтрака, – заметил я.

– Завтрак был два часа назад, – оправдалась она, нападая на картошку.

В другом конце столовой хохотали над поездкой и над слепой пулей, которая, вообще-то, могла пробить мне висок.

– И что означает «каред хо…», как там дальше? – я постарался добавить в голос ехидства. – Продолжай врать. У тебя интересно получается.

– Почему врать? – Ксюха хватала шипящий стейк пальцами, обжигалась и яростно дула. – Этот язык на другие языки не переводится… ффуу, ффуу!.. На нём говорят о вещах, которые не для человеческого ума… ффуу!.. В лозунге достаточно усвоить слова «не размышляй». Долби по наковальне, и будешь молодец… ффуу!.. Спросил бы лучше меня о том, как ты, мол, Ксюш, без меня, не страдала ли.

– Ты зачем меня дуришь? Откуда ты набралась всякой чепухи? У меня ум за разум заходит.

– Ну ладно, негодник, – гнула Ксюха своё. – Не хочешь знать, как я мучилась, тогда я опять спрошу: почему убежал и бросил меня? – она вцепилась зубами в мясо и зафырчала.

– Потому что слышал, как ты докладывала обо мне по телефону. Довольна?

– Глюпый! Глюпый! Гоячо! – она, наконец, откусила от стейка и теперь перекатывала во рту раскалённый кусок. – Я зе сюдя, в Стаый Еюсялийск докьядыала.

– Старый Ерусалимск – это завод?

– Ага.

– Значит, будь добра, объясни, чем Старый лучше Нового?

– Ысем!

– Чем же?

– Тям щейти, а у няс айгелы.

– Черти? Ангелы?

Я провёл рукавом по лбу. Догадался, что попал в сердце огромной секты, и Ксюха одна из жертв.

– Ксюш, если хочешь знать, я ехал сегодня, чтобы найти и забрать тебя из Ерусалимска. Собирайся, а? По пути расскажешь мне о чертях и об ангелах. Считай, что я делаю тебе предложение. Согласна быть моей женой?

– Ня, – она вынула из нарукавного кармана устройство, похожее на офтальмологические очки.

Я взял, повертел. Да, очки. Но громоздкие, как бинокль. Их оправа и заушники были металлические, и в каждом окуляре содержалось по нескольку круглых линз. Справа, рядом с душкой, торчал симпатичный рычажок.

– Наж… нажми, – с трудом выговорила Ксюха, проглотив мясо непрожёванным.

Я надавил на рычажок, и линзы веером выскочили из окуляров. По пять штук с каждой стороны.

– Поставь на третье поколение.

– Мм?

– Заправь, говорю, третьи по счёту линзы, а остальные пусть торчат.

– Понимаю, что какая-то шутка, но раз просишь… – вздохнул я.

– Защёлкнул? Надави до щелчка. Так. Надевай, но смотри, не разбей. Они одни.

– И ты будешь смеяться, да?

– Не буду, честно.

– Эх…

На лице Ксюхи росла короткая серая шерсть… Из-под носа свисали усы в виде тонких крысиных хвостов. Подбородок отсутствовал, и на его месте беспокойно двигался синий язык, усеянный тысячью мелких зубов.

Я спиной вперёд выпрыгнул из-за стола и врезался в стену. Очки слетели с меня и едва не разбились об пол, но я машинально поймал их.

– Аккуратно! – взвизгнула Ксюха.

Она сидела обычная. Красивая и с торчащими ушами.

– Вы что там, подрались? – крикнул рыжий Сашка.

– Нет, он в очки посмотрел, – откликнулась Ксюха.

В столовой грянул хохот.

– Ты себя голодную показала?

– Что я, зверюга? Я картошки сначала съела, а то бы он поседел. И не смейтесь. Ты, Дим, тоже смеёшься? Забыл, как от меня под столами прятался?

Ксюха подошла ко мне, улыбнулась, протянула руку.

– Вернись, сядь, – сказала нежно. – Не бойся.

Я жался мокрой спиной к стене и высматривал короткий путь к выходу.

– Не бежать ли надумал? Прямо, как маленький, – она тронула меня за локоть. – Пойдём, я покажу тебе совсем другое.

Мы снова сели.

– Электроники в них нет, одна механика, – пробормотал я, поворачивая очки в трясущихся руках. – Три-дэ никак не может быть спрятано. Что за фокус?

– Не мешай мне пока, – попросила Ксюха, принимаясь черпать из тарелок ложкой.

– Мой Буян так ест, – робко заметил я.

У неё не убиралось, падало изо рта на стол, и она, чтобы помочь себе, по-революционному била себя кулаком в грудь.

Остались креветки. Ксюха устало посмотрела на них, поводила над ними пальцами и, сказав:

– Вот ещё чистить, – стала забрасывать их в рот и жевать вместе с панцирями и щупальцами.

Хруст стоял отвратительный.

– Тьфу, гадость! – сплёвывала она на пол. – Готовься смотреть ещё раз. И сиди на попе ровно.

Озноб лизнул меня вдоль спины холодным, скользким языком. Не выпуская из пальцев заушники, я снова водрузил очки на нос.

В столовой наступила черным-чёрная ночь, и в воздухе повисли созвездия. Ксюха исчезла.

Я поднял руку, чтобы потрогать Большую Медведицу, которая висела в метре от меня, и в это время кто-то маленький и живой пролетел перед моим лицом.

Шустрый воробей с человеческими ушами вместо крыльев – тот, которого я видел во сне после первой встречи с Ксюхой, – гонялся за звездами, как за мошкарой. Из-за него созвездия рассыпались, и звёзды, каждая сама за себя, трусливо петляли, спасаясь от прожорливого клюва.

– Ксюха, признайся, что в моей чашке были галлюциногены, – произнёс я в темноту.

Воробей испугался моего голоса, замер на одном месте, подобно колибри, а затем вдруг спикировал вниз и с громким стуком разбился о стол.

Я прищурился, чтобы разглядеть жалкое тельце и увидел свой железный танк из далёкого, немого детства. Взял его. На ощупь он оказался мягким, тёплым и не по размерам большим. Снял очки – держу Ксюхину руку.

– Ну? – улыбнулась Ксюха. – Что видел?

– Звёзды, воробья с ушами и танк, – ответил я, сожмурив глаза, обожжённые светом.

Ксюха захохотала.– Ой, до чего испорченный! Ты должен был увидеть ангела! – она глубоко вздохнула и благодаря этому избавилась от смеха. – Говорится же: каждый видит в меру своей испорченности. Так и ты. Ничего лучше детских картинок не померещилось. Ой, негоден ты пока. Но не переживай, я тебя исправлю.

2. Правда

Она принесла ещё кофе. Я просил водки, но получил в ответ, что до вечера обойдусь. Вечером по случаю моего прибытия состоится огонёк.

– Понял, что-нибудь, куда ты попал?

– Нисколько. Скорее с ума сойду, если уже не сошёл.

– Поймёшь, привыкнешь, – Ксюха поставила на стол локти и подпёрла кулаками щёки. – Ни от кого не слышал, что раньше здесь держали больных людей?

– Что-то слышал.

– На самом деле два корпуса были отведены чертям и ангелам. Сделай попроще лицо, я не шучу. В войну на стороне Советского Союза воевали ангелы, а на стороне Германии – черти. Вернее, сначала пришли на землю в облике людей черти, и уже потом небо выставило против них ангелов, тоже очеловеченных. И тех и тех было по две тысячи. Они воевали друг с другом и с людьми. К концу войны чертей осталось семьдесят семь, и все самцы, а ангелов – тридцать. Половина из них девушки. Все сошли с ума, не перенесли войну.

– Не идёт тебе умничать, Ксюх. Или прикрой руками глупые уши, или заканчивай. Уже перегиб.

– Если я начну умничать, то чертям тошно станет, – подмигнула она. – Короче, двумя этими корпусами заведовал отец нашего Уралова, Константин Уралов. Он подчинялся напрямую Сталину, и когда Сталин умер, Уралова обосрали и в пятьдесят восьмом году совсем сняли с должности. Кое-как он уговорил, чтобы его оставили при заводе кочегаром, но всё равно уследить за порядком среди чертей он не смог. Они, хитрые, стали угождать администрации, лебезить перед охраной, а сами насиловали больных женщин и девушек-ангелов.

– Из твоей небылицы выходит, что первое поколение ерусалимцев – это дети чертей?

– Точно. Женщины рожали тройни каждые полгода, как кошки. Слышал, наверное, сколько братьев у Зурбагана?

– Подожди, я догадаюсь. Сейчас ты расскажешь, что все ерусалимцы пошли от чертей, а вы, заводские, от ангелов. Угадал?

– Почти. Наши бабушки были ангелами. С дедушками повезло меньше.

– Здорово! Умеет же кто-то сочинять, чтобы собрать народ. Интересно, а чистокровные ангелы рождались?

– Угу, – Ксюха закусила губу. – Но мало. Черти почти сразу оскопили ангелов-мужчин. Ловили по одному в цехах… А родившихся детей выкрали и съели. Выжил только один мальчик, хотя не чистокровный. Отцом у него был человек.

– Уралов? Сын кочегара?

– Ага. Он считался сиротой, потому и выжил. Отец очень осторожно учил его, кто он есть.

– Ксюш, бог с ними! Пусть! Дураку понятно, что психи устроили на заводе секту, которая потом разделилась на две ветви. Одни живут внутри заводских стен, другие – снаружи. У психов фантазия бьёт фонтаном. Разве что я пока не знаю, как работают эти очки, но мне также неизвестно, как делают свои фокусы Амаяк Акопян и Копперфильд. Ты, например, не знаешь устройство пистолета Макарова…

– Знаю, не хуже тебя, поверь. По огневой подготовке у меня стоит отлично.

– Да, глупость я сказал. Вы террористы ещё те. Ксюш! Повторяю, я за тобой ехал. То, что сам угодил в ловушку – не важно. Я ради тебя в Ерусалимске. Не нужно мне ничего и никого, кроме тебя. Не морочь мне и себе голову фантастикой. Поехали отсюда, прошу.

– Я не досказала, – Ксюха с грустью заглянула в пустые тарелки. – Взять те же очки. Почему, когда я была голодной, ты увидел в них чудище? Потому что чертовка во мне преобладает. Её надо много кормить, чтобы она успокоилась. Зато потом показывает себя ангельская суть. Правда ненадолго. Ты замечал, что голодная я дерусь?

– Всегда дерёшься.

– Чего ты врёшь-то?.. Хотя тебе не с чем сравнивать. Ты просто не видел меня по-настоящему голодной. Блин, сбил меня! Я не о том хотела тебе сказать. Я про тебя хотела. Тебе передалось больше ангельских качеств…

– Я-то причём?

– Ты ерусалимец.

– Ксюха, брось! Ты заговорилась. В этом году я впервые приехал в ваш город.

– Ты наш, Вань. Наш по отцу. Твой отец из Ерусалимска. В семьдесят пятом его подростком с какого-то перепугу выписали, и он уехал в другой город. Думаешь почему он был бешеный? Он же был бешеный!

– Откуда ты знаешь?

– Мы о тебе знаем больше, чем ты сам. Почему ты мёрзнешь даже летом? Почему не переносишь еду? Это ангельская природа. Чёртовы гены в тебе мало активны. Хотя вспомни вентилятор «Ночь», насколько он тебя изменил. Я уверена, что ты сидел перед ним не дольше минуты. Будь передозировка, ты бы поубивал полвокзала. Ой, как смотришь, боюсь! Про вентиляторы мы в курсе. Я с первого взгляда тогда поняла, что с тобой происходит. Потому и сейф выкрали. Сам виноват, ключ куда-то спрятал. Парням пришлось в ментов переодеваться.

Я поёрзал на лавочке и никак не возразил. Слушал.

– Сначала ты держал ключ в штанах. Помнишь стакан абсента? Мне бы, дуре, забрать вентиляторы сразу. Здорово тогда я огребла от Абрамыча.

– Вентиляторы помню, да. Они тоже магические?

– Тьфу, типун тебе на язык! Никакой магии на заводе нет и не было, запомни. И слов таких не упоминай. Вентиляторы – серьёзные изделия, в которые был вложен труд. Их изготовили шесть штук, и одна пара пропала в пятьдесят восьмом, с ней сбежал чёрт. Видать, его поймала милиция и тогдашний начальник взял их себе и не сказал.

– Вообще-то, у меня от них сдвиг непонятный был, – проговорился я. – Хотя я находился на измене, и, может быть, случайно совпало.

– Не случайно. Ты читал инструкции? В них правда.

– И где собирались применять эти вентиляторы?

– Где только ни собирались. «Ночь» – в спорте как допинг. И в армии. «Свет» – на международных переговорах, чтобы враги добрели. И «Ночь», и «Свет» – в допросах, исходя из личности. Потом хотели проводить профилактику разным руководителям. Нерешительных делать пробивными. Буйных – усмирять.

– И какой в их устройстве секрет? Что за волшебные детали?

– Вань! – Ксюха стукнула по столу кулачками. – Не бывает волшебства! Посмотри ещё раз на стену, на молотобойца. Вот так здесь работали, на износ. Например, для того, чтобы изготовить один экземпляр «Ночи», черти горбатились полтора года. Какая-нибудь деталька запаивалась в тяжёлый контейнер, и чёрт таскал его на себе по двенадцать часов, а потом передавал следующему чёрту. То же и ангелы. Слышал про намоленные, чудодейственные иконы? Люди веками бормочут перед ними о своей любви, и иконы вбирают её. Что-то подобное было в производстве вентиляторов. Правда, много силы забирал контейнер, поэтому КПД страдало. Но ведь и не люди работали.

– А чем занимались простые больные?

– При Уралове ничем. Лечились. Завод задумывался не для них. Психодиспансеры с людьми служили прикрытием от шпионов.

– А после Уралова?

– Беда. Пришли новые руководители, увидели, что на заводе как такового производства нет, что цеха пустые, без станков, и озверели. Детали для вентиляторов, я не сказала, привозились готовые с других заводов. Короче, к шестидесятому году наладили гвоздевое производство. Каждый пятый гвоздь в Советском Союзе производился в Ерусалимске. Представь, что за гвозди.

– Угу, сделанные руками чертей и их отпрысками. Проклятые, да?

– Правильно, не улыбайся. Пусть не качеством, но количеством, гвозди рассеяли несчастье по всей стране.

– Ты их наколотила в мои стол и стулья?

– Обидеть хочешь. Тебе я вбила те, что прошли через ангельские руки. Выпросила из неприкосновенных запасов, которые лежали с тех пор в тайнике под землёй.

– Не шибко помогло.

– А подумай-ка. Ни тебя, ни меня бесноватые не рассекретили. Подумай, на что я шла, когда устраивалась на вокзал. Они бы разорвали меня, если бы узнали. То же самое с тобой. Хорошо, что у них нет списков пациентов. Хотя, помнишь начальницу вокзала и стрелочницу? Они чуяли.

– Гладко излагаешь.

– Потому что правда. Радуйся. По тебе легко могли отследить родословную, тем более в Ерусалимске у тебя двоюродный брат…

– Погоди, что за брат?

– Участковый Столбов. Слышал, может быть.

– Час от часу не легче, – понурился я. – Ксюш… Переходи к главному. Довольно мистики… Прости, забыл, что передо мной ангел-материалист. Довольно о непонятном…

– Спрашивай.

– Зачем вам понадобился я? Не тебе, а вам. Ты, как мне видится, всего-навсего исполняла роль агента с задачей изучить меня. Ненарочно переиграла себе на беду, но не важно. Зачем я вам?

– Опять обижаешь… – на её длинных ресницах моментально повисли слёзы, будто бы вышло лекарство из медицинских игл. – Перестань обижать.

– Не буду, – опустил я глаза. – Объясни мне, зачем вы разыграли вокруг меня свой триллер. Зачем, в конце концов, убивал меня рыжий?

– Сашка стрелял, чтобы провести по тебе последнюю, главную проверку. Мы не были полностью уверены, что в тебе приоритет ангельской крови.

– И в чём заключалась проверка?

– Умрёшь – не умрёшь. Сашка лучший стрелок. Он целился в голову и, будь уверен, попал бы. Ангельская кровь охраняет. Тебе повезло, что твой отец забрал себе бо́льшую часть чёртовых качеств.

Я выбрался из-за стола и заходил вперёд-назад, держась за голову.

– Вы нездоровые. Хуже тех, что снаружи забора. У них страх есть, их можно подчинить, как зверьков. Вы же фанатики, ей-богу. Ты-то, надеюсь, возражала против этой проверки?

– Я настаивала на ней, Вань, – Ксюха призывно хихикнула, вероятно, ожидая, что её честность рассмешит и меня. – Ангельская любовь выше смерти. Ты потом научишься так любить. Я тебя научу. А нужен ты здесь, чтобы пополнить капитал.

– Теперь какой-то капитал. Ладно, на неделю останусь. Объясни мою задачу. Окажу услугу, чёрт с вами.

– Не на наделю, Вань. Навсегда, – Ксюха притворилась испуганной; втянула в плечи голову и часто заморгала. – Не бей засранку! Тебе понравится, обещаю.

У меня кончились слова. Высыпались из головы, как сахар из дырявого пакета.

– Ксюха, обжора мелкая! Когда ты наешься? – прогремел незнакомый голос.

3. Абрамыч

В столовую вбежал лысый тип в хромовых сапогах и галифе, ростом чуть выше Ксюхи, шумный, как толпа. Он устремился в нашу сторону, расталкивая перед собой воздух и перепрыгивая через невидимые препятствия. Жуткий человек. Нос горбом, глаза навыкат, лицо красное от бессмысленных усилий.

– Это Абрамыч, – шепнула Ксюха. – Он добрый.

– Приветствую! – воскликнул тип. – Будем знакомы! Аркадий Абрамыч, командир роты.

Он молниеносно схватил мою руку и потряс её так, что у меня зажужжали связки.

– Иван, – назвался я, отступая назад; чего доброго наскочит на меня со словами «Но, лошадка!»

– Она ввела тебя в курс дела? – Абрамыч показал пальцем на Ксюху и два раза подпрыгнул.

– Вкратце – да. Мне пока мало понятно, – ответил я, разглядывая на его кителе крупный серебристый значок: винт с пятью лопастями на фоне распростёртых птичьих крыльев, и по кругу надпись «Отличник Капитала. Амра!»

– Поймёшь, какие твои годы, – он стукнул меня кулаком в грудь. – Сейчас ты шагай со мной, покажу тебе наше житьё-бытьё. А Ксюха никогда не наестся, – стукнул её по спине. – Никудышная жена, ест и ест.

– Пожалуйста, могу голодать, – пробубнила Ксюха. – Хоть до завтра.

– Ей было лет десять, – Абрамыч таинственно понизил голос, – чем-то отравилась и два дня не ела. Так мы бегали от неё. Рычала страшно и кусалась.

– Весёлые, смотрю, вы все, – вздохнул я.

– Что ты, цирк! Один я здесь нормальный человек. Ну, пошли! – командир решительно подпрыгнул. – За мной!

– Абрамыч, дай полчасика, – плаксиво простонала Ксюха. – Хочу, чтобы он посмотрел на себя в зеркало через очки. И про капитал я не успела рассказать.

– Потом, потом, потом! – Абрамыч потряс руками, и сапоги его заскрипели от нетерпения бегать и скакать.

В первую очередь мы наведались в казарму.

– Будешь жить пока здесь, чтобы привыкнуть к коллективу, – инструктировал Абрамыч. – Потом женишься на Ксюхе, и я поселю вас вместе.

– Без меня меня женили, – обронил я.

– Что тебе не нравится, боец? Не слушай, что я ругаю её. Хорошая она девчонка. Моя дочь.

– Как? – глянул я на будущего тестя сверху вниз.

– Просто! – подпрыгнул он.

Казарма мне понравилась.

Стандартная армейская казарма, она совершенно ничем не удивляла, была местом понятным, без подвоха. Я сразу проникся к ней родственным чувством.

Двухъярусные кровати, шерстяные одеяла с отбитым квадратным кантиком, шкафы для одежды. Непоколебимый, как математика, уют.

Единственное, что меня озадачило, это художественный вкус дневального, который сидел на табурете и листал «Cosmopolitan». Парень моего возраста, крепко сбитый – с чего бы? И не поднялся при нашем появлении. Глянул искоса, и дальше сидеть.

– У нас нет устава, – Абрамыч заметил недоумение на моём лице. – Службу все несут в лучшем виде. На постах не спят, чистоту и порядок соблюдают. Зачем кого-то дрочить? Пусть себе отдыхают, если есть время.

Я получил верхний ярус в самом углу располаги рядом со шкафом для одежды. На сердце снова потеплело. Оказаться на унизительных правах «молодого» означало жить без чудес, без чертей и ангелов.

Абрамыч открыл тумбочку рядом с кроватью и продемонстрировал мне мыло, пену для бритья и набор одноразовых станков.

– Твоё! – торжественно произнёс он, словно дарил полцарства. – Прятать не нужно. У нас не крысят. Пистолет тоже можешь убирать сюда. Оружие у нас всегда с собой.

– Пистолет?

– Да, сегодня получишь. Тебе, наверное, привычнее Макаров? Пойдём, кстати, в каптёрку, выдам тебе форму.

Двадцать минут, и меня не узнать, я солдат. На мне две пары кальсон, две белуги, штаны, китель, берцы, бушлат, шапка зимняя. Как десять лет назад.

– Кроме дневального в казарме никого нет. Где все? – спросил я Абрамыча.

– Кто в карауле, кто в нарядах, а остальные на заводе. О! – прыжок на месте. – За мной на завод! Там, наверное, уже Ксюха в поте лица.

По дороге к заводской громаде я волновался. Обещалось зрелище.

Абрамыч скакал впереди и бросал через плечо ёмкие реплики:

– Бесноватые планируют что-то серьёзное. Вроде, как сегодня начнут.

Прыг-скок, взмах руками.

– В школах ввели факультативы по военной подготовке даже для первоклашек.

Прыг. Поскользнулся, упал, вскочил. Галифе в снегу.

– Зурбаган завозит в город стволы. Много. По нам палить.

Хромовые сапоги весело скрипят, довольные, как резвые собаки на выгуле.

– Если ночью будет тревога, держись Ксюхи и смотри по обстановке. На прошлой неделе мы двоих похоронили. Уралов нам за тебя головы поснимает. Сначала капитал пополни, а потом умирай, сколько хочешь.

Из одного сапога торчит край портянки. Выбилась.

– Уралов сегодня прилететь не сможет, но очень хочет познакомиться с тобой. Всё-таки с его младшей тебе капитал делать.

– О чём вы? – насторожился я.

– Ах, да. Ксюха не успела, придётся мне. Сказать?

– Сделайте одолжение.

– Дитё тебе завтра зачинать с Ольгой, младшей дочкой Уралова.

– С кем кого зачинать?

– Дитё, дитё! С Ольгой, младшей дочкой Уралова! Трудный ты. Так бы сегодня, но бог с тобой, отдыхай с дороги.

– Объясните толком.

– Ох, труден ты, труден. У нас четыре малыша чистого ангельского капитала от четырёх дочерей Уралова. А есть ещё пятая дочь, младшая. Понятно объясняю? Завтра ты с ней займёшься святым делом. Если в отношении тебя информация верна, что твоя порода ангельская, то в итоге родится чистый капитал. Ангельская кровь возьмёт своё.

Прыг-скок…

– Потом бери себе в жёны Ксюху и живите счастливо. Благословлю. Мы пришли!

Тяжело прорычала металлическая дверь высотой с КамАЗ, за ней – другая, поменьше, ахнула голосом Жанны Агузаровой, а третья дверь, тоненько взвизгнув, открыла нашим взорам глубокий, как тоннель метро, коридор. Я вляпался лицом в плотный, пропитанный потом, воздух. Насильно втянул его в лёгкие.

В стенах коридора зияли мрачные арочные проёмы. Из них появлялись и в них исчезали адские рабочие. Дядёк в мокрой робе, усеянной рваной бахромой, катил перед собой кривобокий вагон, под весом которого вздрагивал бетонный пол. Женщина несла на плечах стальное коромысло с двумя флягами, которые висели, не качались. Её лицо облепили чёрные с проседью волосы, и сквозь них просвечивала самозабвенная улыбка.

Паренёк лет пятнадцати держал под мышками электродвигатели. Своей походкой и натуженным лицом он напоминал мультик, где хомяк несёт гороховые стручки и говорит лягушкам: «Не смешите меня».

Прижимаясь к влажным, покрытым конденсатом пота, стенам, мы ныряли из арки в арку, шли по одинаковым коридорам, поднимались и спускались по лестницам, пока не попали в цех необозримых размеров.

Вокруг цеха крепился на мощных швеллерах цепной конвейер. Рыжий Сашка, мой нерадивый палач, тянул по нему автоцистерну «Молоко». Та мерно покачивалась на скрипучих цепях и утробно мычала. Наверное, думала: «А ну-ка упаду. Хлебнёте горюшка».

Опутанный текстропными ремнями Сашка задыхался, хватал оскаленным ртом грязный воздух, но не молчал. Его дюже злили трое пыльных мужичков, которые кувыркали посреди цеха другую цистерну. Нефтеналивную, овальную.

– Хуль вы ломиками тычете? – вопил он, выгадывая время, когда смолкал оглушительный гром. – Поддели и понесли, бездельники! У вас КПД процентов десять. Вы половину времени отдыхаете.

Мужички хватали с разбитого пола горсти щебня и азартно швыряли в хама.

– Санёк! – крикнул Абрамыч. – Где Ксюха?

– Где угодно, – повернул он искажённое лицо. – А почему этот не работает? Он что думает, в санаторий попал, жук навозный?

К своему стыду я покраснел. Во рту скопилась пенная слюна, а взять и ответить человеку, который тянет за спиной цистерну, не повернулся язык.

– Ты работаешь, Саш, вот и работай, – вступился за меня Абрамыч. – Ване надо силы беречь к завтра.

Мы отправились искать Ксюху, и по пути я спросил:

– Целыми днями таскать по кругу цистерну, свихнёшься, поди?

– Почему? – удивился он. – Надоело таскать, тащи в обратную сторону. И ты не серчай на Сашку. Он твой будущий шурин. Ксюшкин брат, мой сын.

Из меня залпом шампанского брызнули смех и слёзы.

– Осталось познакомиться с мамой, – выговорил я.

– Маму съели, – сказал Абрамыч. – В восемьдесят девятом. Она врачом работала.

На лестнице между третьим и четвёртым этажами нам встретился низкорослый паренёк с объёмным термосом за спиной. Чёрная бандана на голове, худой, дыра на дыре камуфляж. Пружинными рывками паренёк взбирался вверх по ступенькам, оставляя позади себя взвесь потных паров. Абрамыч шлёпнул его по затылку ладонью и спросил: