Текст книги "Капитал (сборник)"
Автор книги: Михаил Жаров
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Голова кружится и ноги трясутся.
Я закурил сигарету, и предметы стронулись со своих мест. Стул встал на две ножки и пошёл, как на цыпочках. Наклонился двустворчатый сейф-великан. Один из его отсеков был навечно заперт, а ключ по описи я не получал. Окно скользнуло по стене вверх и обратно. Жалюзи его были плотно закрыты, но одна панель перекрутилась, и в просвете торчало внимательное лицо Татьяны Леонидовны.
– Сука! – бросился я к окну и поправил подлую панель.
– Ты чего? – спросила Ксюха.
Она лежала на топчане кверху задом, раздвинув ноги и прохлаждая себя.
– Осу убил, – свято соврал я.
С этого дня Татьяна Леонидовна взялась отмечать по минутам рабочее время Ксюхи и организовала за нами обоими бесстыжий дозор.
Ксюха ступала ко мне за порог, а за окном уже маетно ходила взад-вперёд бдительная тень. Мы садились за стол, и прибегала Наталья Робертовна сообщить о несчастье, которое случилось ещё утром или вчера, а обнаружено только что. Иногда врывалась и сама Татьяна Леонидовна.
– У меня мысль! – сходу овладевала она нашим вниманием, скользя по нам маслеными глазами. – Что будет, если намазать рельсы солидолом? Вдруг кто-нибудь, кроме меня, догадается об этом? Поезда не смогут тормозить! Предлагаю сейчас же провести совместный обход путей.
Однажды, когда она вбежала вперёд своих мыслей и встала посреди кабинета, выдумывая повод для визита, моё сердце подпрыгнуло до горла и заколотилось под самым языком. Слова полетели вперемешку со слюной. Я орал, взмахивал руками и для чего-то притопывал ногой. Со стороны, наверное, казалось, что пьяный тамада сыплет матерными частушками, приглашая женщину поддержать веселье. Татьяна Леонидовна выбежала, сдвинув по пути сейф, и после обеда у Ксюхи пропала отчётная документация.
Две недели ушло на её восстановление. Мы виделись по несколько минут в день, быстро-быстро ругались и, не тратя времени на драки, шли к столу, но не садились. Ксюха наспех ела, а я напирал на неё сзади, торопил. Один раз пытались совместить, но Ксюха подавилась.
Убегая затем к себе, она косолапила и ворчала, что ей мокро.
Через две недели, когда Ксюха восстановила «пропавшие грамоты», мы смогли вволю ругаться, есть сидя, а влюбляться лёжа.
Иногда, шутки ради, мы кружили, опустив головы, по станционным закоулкам. Обходили депо, на крыше которого росла берёзовая роща, плутали между складами, хранившими прошлогодние сквозняки, и всюду замечали за собой слежку.
Скрытое наблюдение вели Татьяна Леонидовна и Наталья Робертовна. Первая одевалась в тёмное, передвигалась вдоль стен и в тени деревьев. Рассекретить её, поймать за руку у нас не получалось. То ли солидная женщина успевала вовремя скрыться под вагонами, то ли у неё хватало здоровья убегать.
Наталья Робертовна преследовала нас верхом на велосипеде. Мы замирали в приятном испуге, когда за нашими спинами вылетала из чипыжей суровая, как Чапаев, наездница в оранжевой жилетке. Никакой конспирации. Всё серьёзно. Благодаря многолетнему маневрированию между постами Наталья Робертовна привыкла гонять со скоростью локомотива и только прямо. На наших глазах она взрывала головой гранитную насыпь, билась о перрон, и ничего.
Мы смеялись над железнодорожными женщинами. Считали, что они скучают в жизни и завидуют нам. Смеялись, пока не стало угнетать.
А там одно к одному: мой интерес к заводу и «башмак» в руке Натальи Робертовны, ночные моционы ерусалимцев и битые окна, срач под дверью и Хренов. Наконец, моя войнушка, буян, гильотина, абсент… За какие-то пару летних месяцев.
Впереди ждала ерусалимская осень. Она сморкалась в дряблую руку и этой же рукой манила: «Иди ко мне, смелый незнайка. Я тебя научу, откуда у твоей Ксюхи уши растут».
9. Вентиляторы
Вербовка потрясла железнодорожных женщин. Полсентября я не знал с ними хлопот, не видел их и не слышал. Лишь поутру они являлись ко мне с агентурными донесениями, а затем до вечера хоронились и от меня, и от моей Ксюхи.
В свой срок настало бабье лето, и солнце исправно включило резервное питание. Ерусалимск наполнился обманчивым теплом, а поезда – простудами. Я же завёл себе масляный обогреватель, привёз из дома хлопчатую пижаму и шерстяной халат.
И сижу я утром в халате, просыпаюсь, наместник добра на ерусалимской земле. В дверь медленно стучат. Подхожу, берусь за ручку и чую носом, кто за дверью. Из замочной скважины резко сквозит корвалолом.
Стоит Татьяна Леонидовна. Открывает-закрывает глаза и плавно покачивается, точно парит над землёй.
– Опять целый пузырёк выпили? – говорю я, сердитый, в халате. – Вы так сердце посадите.
Слушая меня, она держит глаза открытыми, а потом закрывает. Молчит.
– Ну! Говорите! – повышаю голос, чтобы она не заснула.
Татьяна Леонидовна сводит брови. Что-то понимает.
– Есть информация?
Закрывает глаза.
– Татьяна Леонидовна! – хлопаю перед её лицом в ладоши.
– Здравствуйте, – запашисто шепчет она.
С грохотом захлопываю дверь, но знаю, что агент не уйдёт и через минут пять постучит снова.
С улицы доносится шипение шин об асфальт.
Наталья Робертовна, второй секретный агент, бьёт по двери кулаками. Дверь гудит. Открываю.
– Чего я знаю! – протискивается она в кабинет, стараясь говорить в себя.
– Тише, – ругаюсь. – Одна лекарства пьёт, другая – вино.
Наталья Робертовна задерживает дыхание. На шее у неё выступают жилы.
– Да ладно уж, – отмахиваюсь рукой.
– Чего я знаю! – выдыхает она, и едкий выхлоп сбивает мне чёлку. – Сегодня ночью три угона, четыре квартирных кражи и пять грабежей! О!
Она хохочет и перечисляет адреса жертв и фамилии злодеев. Называет места, где спрятано краденое. Адский талант. Дать ей задание собрать компромат на родных отца и мать, она сию минуту взлетит на седло велосипеда и помчится исполнять.
– Мне не нужна информация по городу, – перебиваю её. – Только по жэдэ.
– Сейчас будет и по жэдэ! – Наталья Робертовна выпячивает грудь и звонко, будто поздравляет меня с днём рождения, провозглашает: – Вам конец!
Я как раз пил воду, и она хлынула у меня через нос.
– Слушайте дальше, – продолжила Наталья Робертовна. – Новый электромонтёр срезал сегодня на складе замок и унёс два немецких рельсореза. На триста сороковом километре двое сняли…
– Не частите! – попросил я, отряхивая грудь. – Кому конец-то?
– Вам. Подробности я оставила напоследок. На триста сороковом…
– Плевать на триста сороковой! Чай, кофе? Абсент?
Наталья Робертовна зарумянилась.
– Что там у вас последнее? – проговорила она. – Крепкое?
Я подло налил в глубокие рюмки.
– Наши переговорили насчёт вас… – Наталья Робертовна по-мужски махнула семьдесят пять градусов, и утёрла кулаком губы.
– Кто наши?
– Да все, – она приподняла одно плечо. – Милиция, бандиты, бизнесмены… все!
– И?
– Решили сжить вас со свету, что же ещё? – Наталья Робертовна подалась ко мне румяным лицом. – Жалко вас. Молодой ведь. Я даже влюбилась в вас. Так и знайте.
– Ну-ну-ну! – я поспешил налить по второй. – Скажите лучше, чего мне ждать.
– Убить вас не убьют, – Наталья Робертовна стукнула ребром ладони по столу. – Не хотят поднимать шум из-за иногороднего. Но, клянусь, посадят. Помяните моё слово.
– Как у вас получилось добыть такую информацию?
– Уметь надо, – подмигнула она.
– Согласен. Лишнее спрашиваю. Что-нибудь ещё скажете?
– Сейчас вас прослушивают. Кабинет, телефоны, рабочий и сотовый…
– Тише! – приказал я, поверив ей на слово.
– Ждите, они будут пытаться убрать вас руками ваших начальников, – шепнула она.
– Как именно?
– Спросите тоже! Это ваша кухня, вам лучше знать.
– Да, верно, … – я поднял свою рюмку. – Вам цены нет. Ваше здоровье!
Выпили. Тяжело замолчали.
Я теребил полу глупого халата и отчаянно вспоминал какой-нибудь анекдот. Голова опустела до звона в ушах.
– Раз мы подружились, так и быть, спрошу, – придумал я, как отвлечься. – Что же всё-таки происходит на заводе? За что вы все на него ополчились?
Наталья Робертовна рванула из-за стола к выходу, бросив на ходу:
– Надо сказать, чтоб тебя, говно, убили.
Она от души хлопнула дверью, а я остался сидеть ошарашенный, в халате, один. Где Ксюха? To здесь она, то чёрт знает где!
Первым пострадал стол. Сложился в стопку, как туристический.
Серьёзные переломы получили стулья.
Упал, пошатнув вокзал, холодильник «Полюс». Яростно взвизгивая, я попрыгал на нём и промял ему бока.
Остался сейф и портрет Феликса Дзержинского. Первый из них видел, что произошло с «Полюсом», но весил триста килограммов и вёл себя спокойно, а Феликс благоразумно отвёл глаза, будто думает.
Стены – кирпичные. Зато умывальник сложен из ДВП.
Взялся бить кулаками. Рассадил.
Дался головой. Больно.
Разбежался и налетел всем весом. По полу покатились патроны. Много, сотни. Пистолетные и автоматные. Поломав стенку умывальника, я нарушил тайник, который находился в полости между дэвэпэшными листами.
– Что ни делается, всё к лучшему, – сказал я себе, утирая окровавленной рукой окровавленный лоб.
Если верить Наталье Робертовне, то сегодня-завтра мне следовало ждать проверяющих, вплоть до отдела собственной безопасности, а эти найдут травинку в стоге иголок, не то чтобы боеприпасы в стенной нише.
Среди золотого сияния патронов чернел большой, с мизинец, ключ. Уверенный, что он от сейфа, а в сейфе пистолет и укороченный вариант Калашникова, я сначала сгрёб патроны. Набралось полкоробки из-под электрочайника, и пришлось проклеить её скотчем, чтобы не вывалилось дно. Затем уже проверил ключ.
Три скрипучих, ржавых оборота, и наготове дорожная сумка, чтобы сразу забросить в неё оружие. Дверь гулко рыгает на меня затхлым духом позапрошлых лет, но не оружие там, а два вентилятора. Под каждым из них подложены худосочные брошюры, «Свет-1» и «Ночь-1».
Я взял тот вентилятор, который «Свет», и впервые за утро улыбнулся. Вещь мне понравилась. Возможно, в моих руках оказался дебютный образец советской роскоши: гиревой вес, воронёный металлический корпус, чугунная подставка, стальные хромированные лопасти. Грозный дизайн для грозных времён и людей.
Сзади на подставке имелась жестяная бирка, и на ней значился номер ГОСТа, год выпуска – 1955, а также город-изготовитель. Новый Ерусалимск.
После битвы с мебелью пот лился по мне, как дождевая вода, и я решительно водрузил вентилятор на подоконник, включил его, а сам за неимением стульев сел на пол и закурил.
Кабинет задрожал от самолётного гула. В воздух поднялись бланки протоколов, сотворив переполох, как будто в голубятню пробралась кошка. «Свет» резво поехал по подоконнику и остановился лишь, когда упёрся в оконную раму. Будь у него крылья, он взлетел бы и устроил на вокзале авиакатастрофу.
Я запрокинул голову, прикрыл глаза и в голове мгновенно включился яркий полусон.
Передо мной встали двое детей одной алкоголички, которая недавно подозревалась в мелкой кражонке. Я тогда полтора часа плутал по ерусалимскому посёлку Мартовка, искал её дом, и не единожды проходил мимо него, считая нежилым. Спросил, наконец, у местных.
– Вон тот, без окон, – показали они.
Вошёл, не постучав, потому что вместо двери висела опалённая по краям занавеска. Разгребая ногами тройной слой пустых бутылок, обследовал дом и никого не встретил. Наврали местные, чтобы загнать меня на свалку. Посмеялись.
Так бы и ушёл, если бы не наступил на бутылочное донышко и не проколол сквозь подошву ногу. На мой жизнеутверждающий вопль нервно всхрапнула в углу комнаты куча тряпья.
– Здравствуйте, хозяйка! – покачал я раненой ногой кучу.
Храп сменился мерным, глубоким сопением, и мне не хватило мужской смелости представить себя принцем, а её – красавицей, чтобы лезть будить губами. Грубые способы, включая контакт здоровой ногой, не действовали.
Вышел я на крыльцо, жадно вдохнул от самого неба и краем глаза уловил движение. Кто-то маленький юркнул за дом.
Похромал я вслед, приготовив на случай собак обломок кирпича.
Возле поленницы, богато поросшей грибами, стояли бок о бок двое детей. Мальчик лет восьми и девочка, года на два младше.
– Привет, детвора! Играете? – расплылся я в улыбке, как квашня, и выбросил кирпич.
Они молчали, рассматривая меня без детского страха в глазах. Мальчик держал в руке старый железный утюг, а девочка что-то прятала за спиной.
– Классная у тебя игрушка, – кивнул я на утюг. – Или ты им с хулиганами дерёшься?
Мальчик оскалился мне в ответ. Он не понимал меня.
– А ты что прячешь? – спросил я девочку, заглядывая ей за спину.Она сжимала погрызенную лягушку, которая дёргала одной оставшейся лапой.
Вентилятор обдувал меня. Пот испарился, становилось зябко, но я терпел и выедал себя изнутри, вспоминая, что потом больше ни разу не ходил в тот дом и не носил детям еду, хотя собирался. Зато смотрел «Пираты Карибского моря – 2» и смеялся, когда Джек Воробей убегал от людоедов. Купил вэб-камеру и не доставал её из коробки, потому что она мне не нужна.
По вине «Пиратов» вслед за детьми на память пришёл другой Воробей, вокзальный бомж Женя Воробьёв. Он сел в тюрьму за хранение гранаты.
Это считается добрым делом, милосердием. Мол, бомжи мрут изо дня вдень, а ты выставляешь их беспощадными врагами человечества, тем самым даруя приют и трезвую жизнь.
Воробей пропил ум и никак не мог запомнить, что говорить на суде. Я вылавливал его около вокзальных ларьков и учил:
– Нашёл гранату на земле. Взял её с целью однажды использовать в рыбной ловле.
Он дрожал от напряжения, остервенело чесался и пытался повторить:
– Шёл на рыбалку… шёл… шёл…
Глаза его выражали мольбу ко мне, чтобы я подсказал.
– …Шёл… шёл… Забыл. Попроще бы!
Накануне суда Воробей пропал. Я ручался за него перед следствием, и потому под стражу он заключён не был. Глубоко сомневаясь, что у такого хватило ума и отваги сбежать, я навёл справки в больницах и морге, навестил пьяные притоны, пункты приёма посуды, рынки, подворотни, а нашёл у бывшей жены.
Он прощался с единственным на земле человеком, кто помнил его прошлое воплощение, когда он, Воробьёв Евгений Павлович, заведовал художественным отделом в местной газете, и вино требовалось ему для того, чтобы выводить из памяти чужие стихи, как рентгенлаборанты выводят радиацию.
К утру судного дня Воробей спятил: туго перетянул пальцы на левой руке проволокой и выждал, пока они отомрут.
Я услышал со стороны ларьков женский визг, побежал туда и застал Воробья, когда он сидел на лавочке торжественный, в чистой рубахе, и отламывал себе указательный палец.
– Это чтобы первый год прошёл счастливо, – пояснял Воробей собравшимся людям.
Я бросился к нему, но при виде меня он так дико взвизгнул, что я похолодел и замер.
– А это чтобы счастливо прожить второй год, – вывернул он средний палец.
Видимо, проволока была затянута плохо, и нервы отмерли не полностью. Вслед за хрустом глаза Воробья навострились, и он, оставив повисший средний палец, легко отломил безымянный.
Я обхватил его за плечи, стиснул что было силы, но он, завизжав, успел одним рывком выдернуть из сустава мизинец.
Однажды я навещал его в психушке и познакомился там с медиком Ольгой. Она крала психотропные препараты, а я стал покупать их, фиксируя наши встречи на скрытую видеокамеру. Хлопотное занятие, некрасивое, как с её стороны, так и с моей.
Мы играли друг перед другом, изображали из себя тех, кем не были. Она заклеивала пачки таблеток в почтовые конверты и пискляво материлась, что, по её мнению, соответствовало повадкам наркодиллера, а я в ответ таскал на шее красный галстук, читал стихи, называл себя непонятым художником, и в итоге Ольга влюбилась. «Впервые в жизни люблю и счастлива!» – клялась она.После задержания, узнав, кто я, Ольга умерла. У неё встало совершенно здоровое сердце.
Уфф! Обжёг пальцы! Сигарета дотлела, я забыл про неё. Было ощущение, что прошло несколько часов.
Выключил вентилятор и понял, что это он – из-за него я трясусь и хочу ломать себя, как Воробей. Бежать на перрон и слёзно молить людей, чтобы они не делали никому зла. Упасть хочу на колени и ползти сто километров к могиле Ольги. Забрать потом себе тех детей, кормить их и учить говорить.Но сначала бросился к сейфу и схватил брошюру «Свет-1». Прочитал:
...
ИНСТРУКЦИЯ
по применению вентилятора
СВЕТ-1
Свойства
Возбуждение умственной и нервной деятельности, связанное с самооценкой личности.Усиление таких моральных качеств, как чувство долга перед обществом, честность, уважение к людям, раскаяния в отрицательных поступках и др.
Дозировка
Первый месяц 2 – 3 сеанса в день по 5 – 10 секунд.
Далее повышать дозировку на 3 – 5 секунд в неделю.(Максимальная доза с учётом постепенного повышения не ограничена.
Побочные действия
При передозировке возможна тяга к самобичеваниям и самоубийству При обычном применении вероятно расстройство сна, сердцебиение, нервное переутомление, галлюцинации.В случае наступления побочных действий немедленно принять любое успокаивающее средство либо алкоголь. Обратиться к специалисту
Противопоказания
Активное нежелание пациента.
Необратимые нарушения мозговой деятельности.Врождённые и приобретённые психические расстройства.
Внимание!Не применять без контроля специалиста!
– Мне долго стучаться?! Ты откроешь? – послышался Ксюхин голос из-за двери.
Я пихнул вентилятор обратно в сейф, запер дверцу и убрал ключ в карман штанов. Едва Ксюха переступила через порог, я упал перед ней на колени и обнял её за ноги.
– Не ходи ко мне! Прокляни меня и не ходи! – проговорил я.
– Что, били?! – вскрикнула она. – Кто? Почему погром?
– Слушай, – поднялся я. – Сейчас ты забудешь, что знала меня, такую сволочь. На полгода или год. Пока я не закончу здесь, пока не уеду. Потом дам тебе знать, заберу тебя отсюда, но сначала спрячусь, чтобы ерусалимцы забыли меня. Поняла?
– Нет, – усмехнулась Ксюха.
– Не важно. Прощаемся! – я толкнул её к выходу. – Опасно!
– Что у тебя с глазами? – спросила она, сопротивляясь уходить. – Мне видно, как лопаются капилляры. Ты сейчас кровью заплачешь.
Я отвернулся от неё и упёрся лбом в стену.
– В монастырь надо, – шепнул. – Или умереть, но чтобы с пользой. Прихватить с собой десяток подонков. Чтобы в мире стало лучше. Да! – стукнулся я головой.
– Вань! – позвала Ксюха. – На!
Она протягивала стакан и недопитую бутылку абсента.
Я вылил всё. Получилось до краёв.
– Неужели разом выпьешь? – спросила она.
Я зажмурился и поднёс стакан к губам. В нос ударил ядовитый травный запах. Ведь не выпью!
Открыл глаза – слепит утро. Лежу раздетый на топчане, покрыт простынёй. В кабинете порядок. Мебель целая, а на столе записка: «Ну, ты спать! В обед зайду».
Встал, прошёлся. В одном стуле насчитал четырнадцать гвоздей. Стол был усыпан шляпками, как стразами.
Главное же, что не хотелось быть ни монахом, ни шахидом. Хотелось жить и в туалет.
Кофе заваривал уже второпях. Не терпелось испытать «Ночь».
...
ИНСТРУКЦИЯ
по применению вентилятора
НОЧЬ-1
Свойства
Возбуждение умственной и нервной деятельности, связанное с критическим отношением к окружающей действительности.
Повышение уровня самооценки.Усиление таких моральных качеств, как чувство собственного достоинства, гордость, агрессия, ощущение превосходства себя над остальными членами общества.
ДозировкаПрименять разово, от 0, 5 до 1 минуты
Побочные действия
При передозировке возможна неконтролируемая агрессия, тяга к самоубийству.
При обычном применении возможно расстройство сна, головокружение, галлюцинации.В случае наступления побочных действий немедленно принять любое успокаивающее средство либо алкоголь. Обратиться к специалисту.
Противопоказания
Активное нежелание пациента.
Необратимые нарушения мозговой деятельности.Врождённые и приобретённые психические расстройства.
Внимание!Не применять без контроля специалиста!
Вентилятор стоял передо мной, и я боялся включать его. «Воткну и тут же выдерну, – думал. – Он даже не успеет набрать скорость. Надо спешить, чтобы эффект прошёл до обеда. Стоп! Водки нет».
Бегом, туда – обратно, я сгонял в магазин, и поставил рядом с вентилятором бутылку и стакан. Чтобы было наготове.
– С богом, что ли… – пробормотал я и воткнул вилку в розетку.
Меня обдало оглушительным ветром, я прислушался к себе: ничего.
Выключил, прошёлся по кабинету и заглянул в зеркало. «Давно побриться надо, – сделал вывод. – И как до сих пор не прирастаю к подушке? Во! Мысли о том, чтобы побриться. Агрессия по нулям».
Сел за стол и снова включил «Ночь». Попытался разозлить себя: «Так! Начнут они травлю, а я возьму, в самом деле, соберу качественные материалы. Ерусалимск затрещит! Нет, не получается злиться… Ещё что? Прослушка. Да и чёрт с ней. Я умею разговаривать по телефону, не называя вещи своими именами. Проверки? Не боюсь. Сегодня же сяду за документацию, вылижу её до блеска. Ох, ты, блин! Я же не избавился от обреза и патронов! Это огромный промах. Дурень! Хотя… Хрен ли я ляжки обоссываю, как баба? На войне как на войне. Драться надо. Всерьёз драться. Пока же буду собирать материалы, пока следствие передаст их в суд, пройдёт полгода. Одним днём надо делать дело. Сегодня поеду, получу в отделе автомат и устрою здесь Сталинград. Патронов хватит на всех. На Зурбагана, Борова, прокурора, на любителей домашнего видео, на себя… Решено».
Моя жизнь и мир вокруг вдруг упростились, и меня пробрал смех, настолько полегчало на душе. О, как раз пригородный поезд идёт. Пойду-ка сяду на него, съезжу за автоматом.
Я запер вентилятор в сейф, а ключ сунул в щель под плинтус. Всё-таки хорошая вещь, лучше «Света»!
В коридоре налетел грудью на Татьяну Леонидовну.
– Как жизнь? – выпалил я дрянным голосом.
Она ахнула мне в лицо корвалолом и зажмурилась.
– Слушай, ерусалимская женщина! Передай всем… Слышишь? Без шуток… Слушай, говорю! На полном серьёзе… – язык скакал у меня во рту, и слова слетали с него, не успевая строиться в предложения. – Тьфу на тебя!
Плюнув Татьяне Леонидовне в лицо, я оставил её думать над сказанным.
Поезд уже затормозил. Из него высыпали самые жадные до покурить.
«И с чего это вчера терзался? Воробья жалел, апостол! – размышлял я, встав посреди перрона и приглядываясь к пассажирам. – А кто бомжей подкармливал? Кто лекарства им, больным, покупал? Бывало, что ползарплаты тратил на вокзальных беспризорников, не думая, зачем мне это надо. А скольких я людей из-под поезда вытащил? Обычное дело, и не считал никогда».
– Молодой человек! – загородила мне поезд пышная женщина. – Простите, здесь на вокзале есть буфет?
– Стоянка десять минут. Вон обратно в вагон! – рявкнул я. – Почему толстые ждут до последнего и потом запрыгивают на ходу? Неужели считают себя пушинками?
– Ты что раскричался? – женщина зарумянилась и похорошела.
– Железной дороге почти двести лет, а бабьё так и не научилось ездить на поездах! – не унимался я. – Буфет… Зачем столько жрать? Женская красота и без того недолгая. Одни монстры кругом, в автобусах не убираются. Красоты из-за вас не остаётся. Ни себе ни людям… На улицах страшно бывать, ходят бабы-великаны. А красоты нет – и счастья нет. Потому и злые все. Возьми мужика, у которого жена сто пятьдесят килограммов, и на работе динозавры, левака бедняге не устроить. Как тут не взбеситься и тем, и тем?
Я не заметил, что остался один, и никто-то меня не слушает. Стало вдруг стыдно, что зря обижены две женщины, и я внимательно посмотрел на куривших мужчин: э, кто здесь намного хуже меня, и кому умно рассказать об этом?
От хвоста поезда в мою сторону семенила на тонких ножках милицейская фуражка. Я радостно пискнул: подобные поганки растут только в управлении. Ближе иди! Охуеешь, если не с добром.
Рома Серов… Точно он! Тряпочный человек, трус и ябеда. Тот особенный случай, когда высоко взлетают благодаря низшим качествам. Идеальный истребитель своих коллег, для чего и держат.
– То-то, смотрю, знакомый идёт! – захохотал я.
– Ванюша, здравствуй, – улыбнулся он под фуражкой. – Я к тебе. С проверочкой.
– Милости прошу! Но с чего вдруг? Вроде бы, Ерусалимск никогда не трогали.
– Самому страшно, Ванечка, – Серов блеснул из-под козырька чёрными глазками. – Почему-то управление обозлилось на тебя. Езжай, говорят, и без результата не возвращайся, – он тронул меня кончиками пальцев за плечо. – Не переживай. Я по ерунде придираться не буду.
– Звёздочки у вас, Роман Олегович, красивые, – сказал я, разглядывая погоны гостя.
– Золотые, Ванюша, золотые. По случаю майора подарили. Ну! Сначала в ресторан? Веди, я в твоём распоряжении.
– На вокзале продаются беляши, – процедил я, воображая, как далеко полетит его фуражка, если рискнуть повторить свой лучший удар. – Лет десять назад их делали из детей, которых воровали в пионерлагере, но сейчас перестали. Покупай, ешь.
– Охо-хо, Иван Сергеевич, грубиян вы! – вздохнул Серов. – Этикетом пренебрегаете. Что ж, хозяин – барин. Придётся проверять вас на голодный желудок.
В кабинете он, не снимая фуражку, уселся за стол и открыл журнал проверяющих.
– Смотри-ка, правда. Ни одной записи, начиная с семьдесят седьмого года. Да вы, Иван Сергеевич, как у Христа за пазухой. Никто вас не тревожит. Водку, смотрю, с утра пьёте, – Серов щёлкнул пальцем по неубранной бутылке. – Самому себя лень проверить и записать о результатах?
– Самому себя?
– А то! Следует быть самокритичным. Или вы святее Папы Римского? Где у вас журнал по физической подготовке личного состава?
– У меня нет личного состава.
– Но журнал-то должен быть. Или будете спорить? Теперь предоставьте мне документацию по дежурной части и график несения службы дежурными нарядами.
– Нет здесь нарядов, нет дежурной части, нет никого, кроме меня, – начал я оправдываться, ошалев от напористой глупости гостя.
– Безобразно… – покачал головой Серов. – Значит, правда, что вы единственно чем занимаетесь, это веселитесь с блядями. Не стыдно за погоны?
Он уже что-то строчил в журнале, выложив перед собой шпаргалку – лист, испещренный пронумерованными строчками, которые начинались словами «небрежно», «недолжно», «недопустимо», «халатно». Браво, Наталья Робертовна!
У меня кружилась голова, на память накатывали чёрные волны, и я заметил, что во время просветлений всякий раз нахожусь в новом месте. То запираю дверь и убираю ключ в карман. То зашториваю окно. То бренчу в ящике с инструментами. Наконец кладу на стол пред лицом Серова молоток и гвоздик.
– Хм… – покосился он на меня. – В общем всё готово. Мне пора.
Я взял из-под его носа журнал.
– Да ты шар, Серов!
Под замечаниями стояли два числа. Одно – десятидневной давности с указанием устранить нарушения в течение десяти дней, а второе число – сегодняшнее, с пометкой, что нарушения не устранены.
– Знаешь про Влада третьего Цепеша? Он же граф Дракула, – спросил я второпях, пока не накрыла чёрная волна. – Как он приказал прибить гвоздями чалмы к головам турецких послов? Они тоже не хотели снимать головные уборы.
– Ванюш… Иван Сергеевич… – Серов тронул фуражку, будто боялся, что больно будет ей, а не ему. – У меня работа такая! Я поливаю в управлении цветы и провожу на местах проверки. В этом работа моя, не сердись.
Темнота…
В следующий просвет вижу стакан в своей руке и чувствую огонь в пищеводе. Вероятно, сработал автоматизм: выпить перед трудным делом.
– Ванюша, сердце моё… брось! – крестился справа-налево и слева-направо Серов. – Не марайся! Ладно бы об кого, а то об меня!
– Ты вот что, Ромик, – я бросил на стол ключ. – Беги, пока меня опять не накрыло.
Темнота…
В глазах слабо светает. Вижу приоткрытую входную дверь, вмятину на ней и молоток у порога. Серова нет.
Взял бутылку, перевернул её в себя, но поперхнулся, вдохнул, и водка влетела в бронхи.
10. Крах
– С ума сходишь? А ну, поднимайся с пола! – взвизгивала Ксюха.
Она находилась в ином времени – там, где слова произносятся легко и быстро, где люди бегают и прыгают. Внутри же меня время текло вязко, липло в горле, обволакивало, как хурма.
Стоило вечных мук, чтобы просто сесть и открыть глаза. Ксюха резво топала передо мной ногами, обутыми в босоножки, и это мне нравилось. Красивые ноги с сильными икрами, и на ногтях чёрный лак.
– Обалдеть! И дверь открыта, и… и… – задыхалась она в своём демоническом танце.
Однако я уже отвлёкся от неё и изучал кабинет. Из него пропал большой и нужный предмет.
– А где сейф? – выдавил я.
– Не знаю, – закончила топотать Ксюха. – Хи! Точно сейфа нет. А я смотрю, вроде, как пусто стало…
Я вскочил румяный и трезвый. Секунду подумав, объявил:
– Триста килограммов белым днём тихо не унесёшь. Найду!
На перрон я выскочил, перегнав свои ноги и совершив кувырок через голову. Всё-таки трезвость была мной надумана.
А на перроне никого. Ни людей, ни машин.
– Наталья Робертовна видела или знает! – вслух подсказал я сам себе.
Бежал к ней на пост, теряя время лишь на кувырки.
– Конечно, видела, – апатично ответила она, словно я спрашивал про вчерашнюю серию каких-нибудь «Сердечных тайн». – Приехали, погрузили и уехали.
– Кто?!
– Ваши. Милиция. Я и подходить не стала.
– С ерусалимского отдела?
– Нет, незнакомые лица.
Вернулся в кабинет. Ксюха сидела калачиком на топчане. Выпятила губы и перебирала ремешки на босоножках.
– Нашёл? – спросила она, утерев с губ задумчивые слюни.
– Да ну! – отмахнулся я, падая на стул.
– А что хранилось в нём?
– В одном отсеке дрянь, какие-то непонятные вентиляторы, будь они прокляты, – без желания ответил ей; мне надоело говорить, ходить и беспокоиться. – В другом отсеке – «секретка». Достаточно потерять один лист, чтобы огрести по башке. А у меня там пятнадцать томов. Тюрьма… Сам виноват.
Ксюха спрыгнула с топчана и прошлась от стены к стене. Босоножки хлопали по пяткам.
– Пойду тоже искать! – сказала она, бледная, похудевшая, и уши её, казалось, тоже побледнели.
– Не пытайся. Это…
Ксюха убежала, не дослушав.
В окно буднично светило солнце, сквознячок трогал жалюзи, и те мягко постукивали друг о друга. Мир не изменился. Солнце оставалось солнцем, ветер – ветром, звуки – звуками, но я стал посторонним среди них, неправильным. Вроде бы, и живой, а погиб. Умри я сейчас, была бы пусть печальная, но гармония. Солнце светит, покойник лежит. Естественное событие.
«Не кипешись, – пробубнил внутри меня мудрый глас. – Руки, ноги есть, жизнь прекрасна, и тюрьма не самое худшее, что случается».
Понятно, что и как произошло. Серов нажаловался на меня, и с управления приехал микроавтобус, набитый проверяющими. Зашли в отворённую дверь, увидели меня на полу, посмеялись, как над последним синяком, и решили проучить, унести самое ценное. Молодцы, одним днём прихлопнули, вместо того, чтобы морочиться с проверками.
Я взял мобильник, нашёл «Серов-мелочь» и нажал вызов. Потянулись электронные стоны, означающие страх Серова брать трубку.
