Текст книги "Саксофон Гавриила"

Автор книги: Михаил Земсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Знакомых увидел. Немного пообщались. – С напускным равнодушием ответил я.

– Знакомую… – Уточнила Лена. – Какую-то малолетку из детского сада. – Я видела.

– Да. Маша и её друзья, которые здесь работают.

– Друзей не видела.

Я пожал плечами.

– Поехали домой, – попросила она после паузы.

– Ты что – из-за какой-то моей знакомой? – Скривив неопределённую и непонятную мне самому гримасу, неизвестно что призванную выразить, наигранно возмутился я, и вдруг поймал смешливый взгляд Маши, танцевавшей в нескольких метрах от нас.

– Нет. – Соврала Лена. – Просто пойдём домой. Здесь как-то уже очень не фэншуйно.

К нам подсел Акрам, невозмутимый, как всегда, но блеск в его глазах выдавал внутреннее возбуждение.

– Классные чиксы есть, – он провёл руками по лицу, внимательно посмотрел на Лену, потом – на меня, вытащил ситцевый платок и высморкался.

Через пять минут мы с Леной вышли из клуба.

Ночь, ветер, дома и улицы навалились на нас, словно стараясь прижать и приплющить к земле – как-то необъяснимо враждебно. Или только меня так прижимало? Я хотел сказать что-то Лене. Хотел просто говорить о чем-то, производить слова, но не мог. И непроизносимые слова скапливались в горле, толпились там и уплотнялись в комок, как толпа пассажиров у узкого выхода из метро. Дурацкие, ненужные слова, которые хотели родиться из моего чрева, но не могли. Хотели. Не могли.

– Я вечером опять видела НЛО, – сказала вдруг Лена.

5

Мой второй визит к психотерапевту состоялся через два дня. Довольно странно, но за это время из моей памяти почти полностью стёрлись черты его лица. Отчётливо запомнились только темно-карие глаза – часто бегающие и суетливые, но умеющие в нужный момент стать внимательными и неподвижными, устремлёнными в собеседника.

– О, Илья, привет, проходи… – Он поднялся с кресла навстречу мне, протянул руку, и я пожал его маленькую влажную ладонь. – Как здоровьице? Как сон? Были кошмары эти дни?

– Не было, – честно ответил я.

– Ну хорошо, хорошо. Вот уже что-то выстраивается. Новые связи в подсознании. Все, что было нарушено, скручено, заверчено – в подсознании – сам знаешь, как там бывает, – он мелко рассмеялся, – запутано все, концов не соберёшь… А мы вот начали что-то собирать, выпрямлять, выравнивать, соединять разорванное… Никаких дискомфортных ощущений после прошлого сеанса гипноза не было? Усталости, вялости, замедления реакций, заторможенности?

– Ничего не было. Все в порядке.

– Ну здорово. Замечательно даже, можно сказать. Значит, готов сегодня продолжить погружения?

– Готов.

Раз… два… три… четыре… пять… Щелчок пальцев.

– Сейчас ты в одном из важных дней своего прошлого. Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

– Я бос. Мне лет двенадцать.

– Что ты видишь вокруг? Видишь ли людей?

– Вижу бородатого мужчину. Это мой отец. Он очень недоволен чем-то. Он бьёт меня наотмашь по лицу ладонью. Ругает за то, что я не дал сдачи соседским детям. Говорит, что будет бить меня каждый раз, когда я буду возвращаться домой побитым – до тех пор, пока я не научусь давать сдачи обидчикам. Он ещё раз бьёт меня. Мимо проходит мой старший брат. Он сильно толкает меня, и я падаю. Отец злится из-за того, что я упал, бьёт меня ногой, потом ещё раз. Теперь отец садится на бревно, смотрит на меня и улыбается. Его гнев прошёл. Он говорит, что лучше бы я совсем не выходил из дома. Что надо мной смеются все соседи и считают меня слабым на голову. Я думаю о том, что на самом деле отец мстит мне за то, что я был зачат не им. На самом деле он – мой отчим, хотя я привык называть его отцом. Но кто мой истинный отец?

Я охвачен бесконечной тоской. Земной мир жесток и несправедлив. Власть в нем принадлежит сильным, эгоистичным и бессердечным. А что принадлежит мне? Мне остаётся ждать, когда жизнь моя на земле закончится, и я попаду в Царство Небесное, где правят добрые и смиренные, обиженные и обездоленные. То царство, в отличие от Земного, будет праведным, блаженным и вечным. Вечным…

– Хорошо-хорошо, все ясно… Давай теперь изменим эту ситуацию. Пришло время заслужить уважение твоего отчима. Встань ровно, подними голову и, прямо глядя ему в глаза, уверенно скажи, что ты уважаешь его, как человека, которого выбрала твоя мать. Что ты благодарен ему, как человеку, который заботится о твоей матери и о семье. Что ты уважаешь его и благодарен ему за пищу, которая всегда на твоём столе, за то, что ты одет и обут и у тебя есть кров, – Игорь Иванович выжидательно замолчал, затем после паузы продолжил, – Сказал?

– Да, – тихо ответил я.

– Теперь скажи, что в ответ ты требуешь от него такого же уважения к себе, как к сыну его жены. Что ты требуешь уважения и благодарности за то, что помогаешь ему и матери в домашних делах; за то, что по мере своих сил и возможностей заботишься о нем, о матери и о семье… За то, что, хотя ты и пасынок, но ты продолжишь его род. Сказал?

– Да, – снова подтвердил я.

– Ты видишь, как меняется его взгляд? Как он смотрит на тебя с интересом и уважением. Он готов пожать тебе руку за то, что ты говоришь такие не по годам мудрые слова. Проходящий мимо брат тоже смотрит на тебя с уважением. Тебе всего двенадцать лет, но ты говоришь уже не как подросток, а как мужчина. И окружающие будут теперь относиться к тебе соответствующим образом. Ты видишь изменение ситуации?

– Да. Я вижу, что отец смотрит на меня с интересом и уважением. Он подходит ко мне и жмёт мою руку. Говорит, что не ожидал услышать от меня такие не по годам мудрые слова.

– Он обещает защищать тебя?

– Да, он обещает защищать меня.

– Твой брат тоже смотрит на тебя с уважением?

– Да, мой брат тоже смотрит на меня с уважением. Он тоже жмёт мою руку.

– Очень хорошо. Сейчас тебя устраивает то, как разрешилась эта важная для тебя ситуация? Ты доволен своей новой ролью в ней?

– Да, меня все устраивает. Я доволен своей ролью.

– Отлично. И, значит, нам пришло время перейти в другой день из твоего прошлого, в другую важную для тебя ситуацию. Я сосчитаю до пяти и потом щёлкну пальцем, и ты окажешься в новом месте и новом времени, в тех событиях, которые сыграли большую роль в твоей жизни. Раз, два, три, четыре, пять.

Щелчок пальцев.

– Посмотри на свои ноги. В какой ты обуви?

– В сандалиях.

– Посмотри вокруг. Что ты видишь?

– Я в большой комнате. Мне лет тринадцать. В комнате много мужчин. Один из них выступает перед остальными. Он говорит «Как сказал пророк Исайя, горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот». Я очень впечатлен этими словами. Мужчина продолжает говорить что-то ещё, но я погружён в свои мысли о сказанном, и не слушаю его дальнейшую речь. Когда он заканчивает говорить, я неожиданно выхожу вперёд. Я очень возбуждён и взволнован, у меня пересохло в горле, дрожат руки. Повернувшись к остальным, я говорю: «почему же имеющие власть не боятся слов великого пророка? Почему они продолжают творить несправедливый суд, обижая малосильных и бедных, и возвышая сильных и богатых? Все делают вид, что уважают пророков, но никто не внимает их словам. Зачем же тогда слова пророков, если никто им не следует?» Говоривший до этого мужчина одобрительно улыбается мне и треплет по плечу. Среди остальной аудитории тоже слышится одобряющий гул. Ободрённый поддержкой слушателей, я продолжаю: «Но если словам пророков никто не внимает, значит, слабы их слова и не имеют достаточной силы? А если слова пророков не имеют силы, то пророки ли те, кто их сказал?» Неожиданно меня обрывает мой отец, стоящий среди слушателей. Он испуганно машет рукой и делает знаки замолчать, потом кричит: «что ты говоришь, дитя неразумное! Иди, не путай людей!». Другие тоже начинают кричать и гнать меня из здания. Говоривший до этого мужчина бьёт меня ладонью по затылку, зло кричит и выгоняет прочь из комнаты – на улицу. Я сажусь под деревом и плачу от тоски и досады.

– Хорошо, давай теперь изменим эту ситуацию в твою пользу.

– Сидя под деревом, я думаю о чем-то очень важном. Ко мне приходит озарение. Я понимаю, что я просто труслив, и от этого все мои проблемы. Я просто очень труслив… В то же время я вдруг осознаю странную, но важную вещь: моя трусость даёт мне нечто великое в этой жизни. Она даёт смирение и терпение. Из-за страха перед окружающим миром, перед соперничеством и борьбой с другими людьми за обретение земных богатств, я научился не прельщаться ими, отказался от них. Я был полон трусости перед реальным миром, и в результате обрёл надежду и веру в богатства Царства Небесного. Царства, которое достанется тем, у кого нет утешения здесь. Бог справедлив, и тех, кто сир и наг в земной жизни, ждёт воздаяние в жизни другой, вечной и прекрасной. Там, где торжествует правда и справедливость. Где зло и ложь не попирают царских престолов. Где все достанется тем, кто ничего не имел на Земле. Там – вечно зеленые луга, наполненные ароматами чудесных цветов. Там нет больных и стариков, мужчин и женщин, и только ангелы в белых одеждах порхают над травой, словно птицы. Там нет слез, нет боли, нет страданий, и блаженство разливается как мёд, во все края, до самых дальних сторон Божественного Царства… – По моим щекам потекли слезы, но я продолжал, – на престоле того Царства – Тот, который любит. Тот, кто милостив, щедр и великодушен. Тот, кто знает все. Тот, кто всегда защитит. Тот, кто сам бесконечен и безграничен, как Его Царство. Тот, в чьи ласковые руки хочется предать Себя и соединиться с Ним навсегда. Путь по тем садам блаженства будет вечным, и в нем ты никогда не испытаешь ни голода, ни жажды. Потому что Господь, Царь Мира Того, всегда рядом с тобой, а Он суть утоление всякой жажды и всякого желания человеческого. Жизнь в том Царстве так прекрасна, что живя на Земле, мы можем только бесконечно плакать о ней и шептать: «Жажду, жажду…» Жажду Царствия Твоего, Отец Прекрасный, и ничто на Земле не прельстит меня и не затмит красоты твоих владений. Я готов вечно сидеть под этим деревом и рыдать от благоговения и блаженства, призывая тот чудесный мир и продолжая шептать: «Жажду, жажду, жажду Царствия Твоего», – Я замолчал, но слезы продолжали литься по моему лицу.

– Хорошо-хорошо… Давай теперь немного изменим эту ситуацию, – тембр голоса психотерапевта повысился, даже стал чуть визгливым. – Вернёмся в помещение, где проходит заседание дискуссионного клуба. Ты видишь тех же людей, ораторов, оппонентов, слушателей. Среди слушателей – твой любящий отец. Ты видишь его?

– Вижу.

– Это твоё первое выступление в дискуссионном клубе. Твой отец гордится за тебя, и в то же время волнуется и переживает. Он готов оказать тебе любую поддержку. Ты чувствуешь его сопереживание и готовность помочь?

– Да. Он смотрит на меня добрыми глазами и слегка кивает головой. Сквозь бороду я вижу его улыбающиеся губы.

– Очень хорошо. Твой оппонент – взрослый мужчина – заканчивает своё выступление. Слушатели аплодируют ему, но не очень горячо. Теперь твоя очередь выступить с речью. Ты заранее к ней подготовился и теперь ты заражаешь слушателей своей энергией, доводами и эмоциональностью. Слушатели горячо поддерживают тебя. Ты чувствуешь эту поддержку? Видишь восхищённые взгляды слушателей?

– Да, я вижу восхищённые взгляды.

– Конечно… Хорошо… Ты заканчиваешь своё выступление, и зал взрывается аплодисментами. Ты – бесспорный победитель дискуссионного клуба. Твой отец невероятно горд тобой. Друзья поздравляют отца с тем, что у него такой умный сын.

– Да, я вижу его польщённое лицо.

– Что ещё ты видишь?

– Я иду домой. Я очень горд своим выступлением и чувствую небывалое счастье. Я тороплюсь домой, потому что хочу рассказать о своём выступлении маме и сёстрам.

– Отлично. Мы изменили эту ситуацию и твою роль в ней, сделав тебя её героем и победителем. И, значит, теперь мы можем переместиться в другой важный для тебя день твоего прошлого.

Щелчок пальцев.

– Посмотри на свои ноги. Во что ты обут?

– Я бос. Стою на траве.

– Что ты видишь вокруг себя?

– Крутой обрыв, под ним скалы и камни, и дальше внизу – долина. Я стою около обрыва. Мне страшно. Я хочу броситься вниз, но боюсь боли и смерти. Больше всего боюсь, что умру не сразу, а буду мучиться. Я уже два раза разбегался, чтобы прыгнуть вниз, но оба раза останавливался у самого края.

– Видишь ли ты кого-нибудь из людей вокруг?

– Нет. Здесь пустынно. Никого нет.

– Почему ты хочешь свести счёты с жизнью?

– Я живу в непрерывной тоске. Земной мир жесток и несправедлив, и я не хочу его даров. Я хочу скорее покинуть земную жизнь, чтобы попасть в Царство Небесное, которое праведно, блаженно и вечно, где правят добрые и смиренные…

– Но самоубийство – грех, и ты не попадёшь в Царство Небесное, если покончишь с собой.

– Эти мысли тоже останавливают меня. Бог дал мне жизнь, и только он может забрать её. Но в то же время я надеюсь на то, что он поймёт моё желание скорее воссоединиться с ним и смилостивится, зная о моих мучениях на Земле.

– Да, это сложный вопрос, и никто не знает ответ, потому что никто оттуда не возвращался. Хорошо, давай теперь немного изменим эту ситуацию. На самом деле ты ведь пришёл к этому обрыву совсем по другой причине. Ты пришёл сюда, чтобы нарвать красивых полевых цветов, которые здесь растут. Ты видишь вокруг красивые полевые цветы?

– Да, я вижу сиреневые и жёлтые цветы.

– Твоя мама очень любит эти цветы, и каждый раз, когда ты их ей приносишь, она радуется, на её лице появляется улыбка, она сразу молодеет лет на десять. А ты уже давно не приносил ей эти жёлтые и сиреневые полевые цветы. Поэтому сегодня ты решил прийти сюда и принести ей эти красивые цветы. Ты уже заранее знаешь, как она обрадуется, улыбнётся и снова помолодеет на десять лет. Поэтому ты подходишь к цветочной поляне и срываешь для своей мамы те жёлтые и сиреневые цветы, которые она любит. Ты видишь эти цветы?

– Да, я вижу жёлтые и сиреневые цветы. Я собираюсь их сорвать.

– Когда ты начинаешь заботиться и беспокоиться о жизни своих близких, ты перестаёшь беспокоиться о жизни своей, и с тобой уже ничего не может случиться. Когда ты думаешь не о себе, а о своих близких, твои мысли успокаиваются. Забота о матери всегда была важна для тебя, так ведь?

– Да, мама всегда была для меня единственным утешением. Я вспоминаю себя маленьким. Маленький Иисусик, находивший успокоение, счастье и себя самого только поздно вечером, на соломе, укрывшись с головой грубым полотном, отгородившись от всей бесконечной Вселенной и создав свой крошечный закуток, чьей главной ценностью и была эта крошечность. В тесном уютном мирке начиналась моя вторая жизнь, в которой только блаженству было место, в котором существовали только я и тот сгусток благости и всеобъёмности, который, наверное, и был частицей Бога, Его присутствием лично для меня, ничтожного несчастного существа, чья жизнь на Земле так коротка и мимолётна. В те секунды под покрывалом я был бесконечен, блажен, всемогущ (в пределах укрывавшего меня полотна) и почти равен Богу.

А утром… Утром начинались те же дневные страдания и мытарства, и окружающая земная жизнь то и дело устраивала мне побои своими многочисленными кулаками – и физическими – через отца, братьев и соседских мальчишек, и душевными – через осознание бесконечности страдания и тщетности существования здесь меня – малой песчинки.

Только у моей матери находил я иногда утешение. Маленький Иисусик бежал к ней, зарыться в складки её одежды, найти тёплые ласковые ладони, выпростать их из грубой материи, схватить, прижать к себе – присвоить единолично, чтобы они гладили только мои щеки, чтобы только на моей голове лежали, чтобы только я имел на них полное право, чтобы они каким-нибудь чудом стали частью моего тела. «Ну, Иисус, не балуйся», – улыбалась она. – «Вот же ласковый детёныш, словно маленький телок. Ну иди, иди…» – Она не хотела, чтобы её проявления слишком тёплых чувств видели мужчины.

Я глубже нырял головой в складки её одежды. Мой нос выискивал в них те же потайные укрытия, тот же маленький, но принадлежащий только мне, мир блаженства, что царил под моим покрывалом вечером перед сном. «Иди, Иисусик, иди», – она легонько подталкивала меня – куда-то вперёд, прочь от себя. Туда, где в проёме двери сиял уличный свет. И я шёл на свет… Который ждал меня, и которого я боялся. Можно ли достигнуть света, не испытывая по пути страха? Не является ли сам свет нашим страхом? И для преодоления страха нужно достичь его и пройти сквозь? «Иди, Иисусик, иди», – лёгкий подзатыльник, и мама дарила меня миру, вводила в него и обрекала. Она ещё не знала и не могла знать, на что.

Во дворе в лучах солнца стоял отец с долотом. Другой рукой он придерживал большой брус для креста. Остановившиеся в деревне римские легионеры заказали ему пять крестов для пленённых мятежников. Отец посмотрел на меня и ничего не сказал. А солнце продолжало безжалостно сиять.

– Похоже, что ты уже самовольно переместился в другое воспоминание и в другую ситуацию в твоём прошлом. Давай все-таки вернёмся к цветочной поляне над обрывом и к тому, как ты срываешь на ней жёлтые и сиреневые цветы. После того, как ты набрал букет, ты идёшь домой, чтобы подарить его маме, так?

– Да, я иду с букетом домой, чтобы подарить его маме.

– Ты даришь жёлтые и сиреневые цветы маме. Мама очень рада, на её лице сияет улыбка, она молодеет лет на десять. Ты совершил замечательный поступок, подарив маме цветы.

– Да, мама очень рада.

– Тебе есть о ком заботиться в этой жизни – о твоей маме. И есть человек, который всегда будет заботиться о тебе – твоя мама.

– Да, для меня важно заботиться о маме.

– Очень хорошо. Мы изменили эту ситуацию, ты обрёл понимание важных для себя вещей, и вышел из неё победителем. Сейчас ты доволен своей ролью?

– Да, я доволен своей ролью в этой ситуации.

– Очень хорошо. И, значит, нам пришло время выйти из этой ситуации, и одновременно выйти из состояния гипноза.

6

– Произошла такая штука… – Игорь Иванович почёсывал указательным пальцем свой висок, – Во время гипноза ты попал в воспоминание не из настоящей твоей жизни, а из прошлой – одной из твоих прошлых жизней. Такое случается, да… – Он провёл пальцами по губам, и словно смыл улыбку. – Если заинтересуешься подробнее, то есть такой психотерапевт Майкл Ньютон, он подробно исследовал этот феномен, написал несколько книг. Можешь посмотреть в интернете, почитать. Там тысячи сеансов гипноза, тысячи экспериментов… Этот самый Ньютон, Майкл, утверждает, что переселение душ существует, и наша душа, точнее, её подсознание, помнит все свои жизни, с самой первой. Гипноз же позволяет проникнуть в эти уголки подсознания, и тем самым вытащить воспоминания наших прошлых жизней… Он назвал это регрессивным гипнозом – то есть гипнозом с погружением в прошлые жизни. Я тоже этим занимаюсь, и на самом деле был первым в России, кто эту технику использовал. Да и техника – не главное. Просто разновидность гипноза… Главное – работа в самом состоянии, внутри. Но сейчас это у нас произошло неосознанно, как будто твои прошлые жизни очень хотели прорваться сюда, заявить о себе и рассказать что-то очень важное. И ты туда заглянул – да! – с моей помощью. Да и куда заглянул… Имя-то какое… Иисус… Пока рано утверждать, что тот самый. Имя ведь когда-то очень распространено было на Ближнем Востоке… Но нужно продолжить изыскания. Продолжить… И терапевтическое воздействие, конечно, продолжить. Интересный ты у меня пациент, интересный… – Игорь Иванович шутя погрозил мне пальцем. – Но не сегодня. Отдыхай… И пока, наверное, не стоит распространятся… Ну… о результатах нашего эксперимента… терапии… Нужно полностью пройти курс, удостоверится в результатах. Хорошо, что мы все с тобой записываем на видео… Да… Ну хорошо, больше не буду тебя утомлять и задерживать. Отдыхай…

– Они отобрали у меня очки.

– Какие очки?

– Мои такие классные очки – ты же видел – такие чёрные, тонкие, красивые, с коричневыми стёклышками, с золотыми гвоздиками.

– Гвоздиками?

– Гвоздиками.

– В очках не бывает гвоздиков, там только винтики.

– Ну, значит, винтиками. Они отобрали мои такие классные очки с золотыми винтиками, – Маша возбуждённо потрясла руками с растопыренными пальцами, потом вдруг задержала взгляд на левой ладони. – Фигня какая-то… – вдруг сменив голос на задумчивый, пробормотала она.

– Что? – Я обеспокоенно посмотрел на неё.

– По-моему, линия жизни поменялась.

– Ты веришь в хиромантию?

– Нет, по крайней мере до тех пор, пока линии жизни на руке не начинают меняться. А если начали меняться – тут уж верь-не верь… Помоги мне вернуть очки. Ну пожалуйста… – Она посмотрела на меня снизу вверх серыми глазами, которые сейчас казались голубыми.

– Но кто – «они»?

– Друзья из клуба.

Я увидел на своём мобильном телефоне пропущенный звонок от Маши, когда вышел от психотерапевта. Перезвонил. Она попросила срочно встретиться. Теперь я узнал, по какому поводу.

– Ну что, Илюша, начнём с тебя, – преподаватель широко улыбнулся и приглашающим жестом махнул рукой в мою сторону. Длинной рукой… Жилистой, какой-то недоброжелательной и опасной… – Давай-давай…

Я нехотя вышел на середину зала. Да, в тот день – почему-то нехотя. Расстегнул широко рубаху, приспустил назад на спину её плечи и воротник. Выпятил вперёд подбородок, опустил вниз уголки губ – до предела. Высокомерно задрал голову, полуприкрыв глаза.

– Ну что, малолетка, опять припёрлась? – Картинно сплюнул в сторону. – А кто платить будет? За напитки? Опять не понимаешь? А кто понимать должен? Лохов, что за тебя платят, сегодня нет. Нет… – Картинно пожал плечами, – не пришли… Где-то ещё отдыхают… А че эт у тя в волосах. Ну-ка дай. Руки!.. – Угрожающе рыкнул я. – Прикольные очечки. С золотыми гвоздиками. Надо же – не винтики, а гвоздики… Прямо «Версаче» с «Дольче габбаной». Как я в них? – Я одел воображаемые очки. – Да не вой ты… – Снова угрожающий рык. – Видишь, как мне идут. – Картинно провёл руками по волосам, повернул голову вправо, влево, словно перед зеркалом. – Поношу… Не вой, сказал… Потом отдам… Потом… Все, свободна. На сегодня вход закрыт. А я танцевать пошёл… В очечках. – Я демонстративно развернулся и, выпятив вперёд грудь, неуклюже пританцовывая и дирижируя руками – гопник гопником – пошёл в дальний конец комнаты.

– Отлично, молодец! – Смеясь, преподаватель громко захлопал в ладоши, за ним – ученики.

Я вышел из образа, поправил рубашку и вернулся на своё место. Думая о том, что на последних занятиях вошло в привычку начинать упражнения с моих этюдов. Я не знал, как это можно было расценивать – то ли меня ставили в пример, то ли, наоборот, преподаватель хотел, чтобы вначале «отстрелялись» самые слабенькие.

Позднее тем же вечером преподаватель разрешил мои сомнения. После занятия он подошёл ко мне и предложил участвовать в постановке его спектакля:

– Репетиции начнём недели через две-три, максимум четыре. Кое-какие административные вопросы нужно решить. Ну и сам материал мы с драматургом сейчас готовим и прорабатываем. Насчёт твоей роли уже есть задумки-прикидки, соберём все вместе в ближайшее время. Ну и по ходу спектакля, как это часто происходит, будем выстраивать…

Счастливый и вдохновлённый, я поехал домой.

Я не знал как отобрать очки у ребят из ночного клуба и вернуть их Маше… Но подумал, что Акрам должен знать.

– Сколько у тебя осталось патронов? – Позевывая, Акрам погладил бритый затылок.

Нет, он спросил о чем-то другом, возможно, вполне мирном и даже возвышенном, но мне послышались «патроны». О чем же Акрам спросил на самом деле?

А если бы у меня действительно были патроны, сколько бы их осталось на тот момент?

– У меня не осталось патронов… – Подумав, честно признался я. Акрам вытащил шёлковый платок, хотел высморкаться, но почему-то передумал. Помял платок в пальцах, потом отпустил, расправил, дунул на него.

– Придётся говорить… Не люблю говорить… – Интимно признался он. – А кем тебе приходится эта девочка?

– Это цветок моей жизни.

Акрам удивлённо поднял брови:

– Ты был женат?

Как истинный кавказец, Акрам обладал врождённым метафоричным мышлением. Именно к этой части его сознания я сейчас и взывал.

– Мои страсти – мои птицы, разлетающиеся в разные стороны.

– А мои мысли – мои скакуны… – Скорбно вздохнув, согласился Акрам.

– Господь с тобой…

– Аллах акбар…

На том и порешили.

Мы с Акрамом подружились в школе – учились в одном классе. Жили тогда ещё в Алма-Ате. Пять лет – с пятого по девятый класс – мы были почти неразлучны, особенно в течение того неполного года, пока существовала рок-группа «Убить зяблика». Но потом семья Акрама переехала в Москву, и «Зяблик» окончательно дал дуба. Я сбежал в Москву через два года, после окончания школы. Здесь мы снова встретились, и наша дружба возобновилась.

Лена плюхнулась на пассажирское сиденье рядом со мной, поцеловала в щеку:

– Поехали куда-нибудь? За город, на природу?

– М-м… Поехали, – неуверенно проговорил я, несмотря на то, что Акрам обещал позвонить и подтвердить время встречи с парнями из клуба по поводу Машиных очков.

– Только сначала что-нибудь поесть и кофе.

– Окей… – Неуверенность постепенно, но неумолимо проникала во все клетки моего тела, словно невидимый, но всесильный вирус.

– Ты чем-то загружен?

– Н-нет… – Изо всех сил продираюсь через неуверенность к поверхности, к воздуху.

– Значит, наверное, я загружена. Тяжёлый день какой-то. Сегодня неблагоприятный лунный день, плюс магнитная буря. Я продала всего семь телефонов, и все – дешёвые модели. Хотя семь – хорошее число. Может, все нормализуется.

Автомобильные пробки, сигналы, выхлопные газы, толчки, остановки. В результате припарковались у ближайшей пиццерии. Посетителей внутри, к нашему удивлению, оказалось немного. Лена выбрала столик в глубине зала, у стены за колонной – небольшой уютный уголок. Лена вообще обладала чутьём на уютные и симпатичные места (фэн-шуйные, как выразилась бы она).

Я заказал спагетти, Лена – пиццу.

– Пойду вымою руки, – Лена поднялась со стула.

– Хорошо.

– И попудрю носик.

– Хорошо.

– Ты очень скучный сегодня. Я, впрочем, тоже, – Лена хмыкнула и двинулась по направлению к туалету.

Я достал мобильный телефон, набрал номер Акрама. Гудки. Холодные и равнодушные. Каждый новый гудок кажется длиннее предыдущего. Отключил, набрал ещё раз. Гудки не потеплели.

Из-за колонны появилась Лена. Я отключил телефон и убрал его в карман.

– Кто звонил? – Спросила Лена, садясь на место.

– Я.

– Дозвонился?

– Нет. Не отвечает Акрам.

– Жаль.

– Почему тебе жаль?

– Не знаю – сказала ради красного словца. На самом деле мне не жаль.

– Жаль, что тебе не жаль.

– Ильюша, давай прекратим каламбуры. Я на самом деле сегодня устала.

– Почему ты не любишь Акрама?

– Разве? Ну вообще-то… Да, в нем есть что-то неприятное для меня. Необъяснимо… Хотя нет… Наоборот; наверное, даже очень объяснимо. Он напоминает мне моего отца.

Я удивлённо поднял брови. Лена не любила говорить о своих родителях, и почти ничего о них не рассказывала. Все разговоры о родственниках обычно сводились к Ирочке, вместе с которой они переехали в Москву восемь лет назад и теперь вместе вели бизнес. Я знал только, что их родители остались в Харькове, на Украине.

– Какая-то очень мужская энергия. И внешне немного похож. Бритость головы… От неё тоже неприятная брутальность.

– У тебя были плохие отношения с отцом?

Лена набрала в лёгкие воздуха и задержала дыхание. Украдкой посмотрела по сторонам. Потом, как будто чуть улыбнувшись, медленно выпустила воздух тонкой струйкой вниз. И сразу стала другой – задумчивой и, как казалось, спокойной.

– Видишь ли, то, что он делал со мной и с Ирочкой в детстве и отрочестве, попадает под несколько статей уголовного кодекса. Но он сам был милиционером. А мы с Ирочкой и мамой… кхм… не были милиционерами.

Я взял её руку в свою и мягко сжал:

– Не рассказывай, если не хочешь.

– Я и не рассказываю, – пожав мою руку в ответ, спокойно ответила Лена.

– Поэтому ты боишься Акрама?

– Ну вот ещё… Будет еврейка бояться мусульманина.

– В смысле? Ты – еврейка? – Я удивлённо вытаращился на Лену. Она никогда мне не говорила.

– По маме. Значит, таки-да. И у меня даже четвёртая группа крови.

– Причём тут группа крови?

– Четвёртая группа крови очень редкая, и чаще всего встречается у евреев.

– Прикольно…

– Надеюсь, тебя это не смущает?

– Почему это должно меня смущать?

– Ну и отлично. А то вдруг ты какой-нибудь тайный антисемит, и по ночам читаешь «Майн кампф».

Нам принесли спагетти и пиццу.

– Как классно! – Лена нетерпеливо потёрла руки и наигранно улыбнулась, – обожаю пиццу!

Я отделил нежный ароматный кусок с тянущимся сыром, не желавшим отделяться, и положил ей на тарелку.

– Битч! – Вдруг резко хлестнула английским ругательством Лена.

– Что такое? – Я с тревогой посмотрел на неё.

Лена снова набрала полные лёгкие воздуха и потом выпустила его через чуть приоткрытые губы.

– Мама… Навязывается воспоминаниями… Она вообще всегда такая навязчивая была, со всеми, кроме отца. А ради отца даже от своего еврейства отказалась и крестилась. Битч! Ну ладно, ладно… Это все магнитная буря… И неблагоприятный лунный день. Извини… Лучше есть пиццу, – Она взяла нож и вилку.

На большом плазменном экране телевизора, висящем на противоположной стене, танцевали девушки, потрясывая бразильскими попками. Звук был выключен, и трясущиеся танцы беззастенчиво напористых женских прелестей, то верхних, то нижних, выглядели странновато. Причём сменялись беззвучные песни, видеоклипы, а попы оставались.

Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Хотя я пытался сконструировать какие-то фразы, найти темы, отвлечь и развлечь Лену:

– Почему ты не расспрашиваешь меня о моих сеансах у Игоря Ивановича? Не спрашиваешь, что я видел под гипнозом? Мне кажется, что ты обходишь эту тему стороной, даже когда я хочу тебе что-нибудь рассказать.

– Это ведь сложные и очень интимные вещи. Я ставлю себя на твоё место и думаю, что мне не хотелось бы, чтобы кто-то приставал ко мне с расспросами. Даже если это близкий человек. Хотя близкому, на самом деле, ещё труднее рассказывать. Я думаю, что тот, кто проходит через это, сам расскажет, когда почувствует нужный момент. Ты хочешь что-то рассказать? – Улыбнулась она.

– Не то, чтобы прямо сейчас… – я почувствовал себя застигнутым врасплох.

– Вот видишь… Я вообще думаю, что делиться этим лучше по прошествии некоторого времени, когда все уляжется внутри, обретёт своё новое место, придёт в равновесие.

– Да, наверное, ты права. Ты как-то говорила, что тоже консультировалась с Игорем Ивановичем. А регрессивный гипноз с ним пробовала?