Текст книги "Рассказы (сборник)"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Теперь мы их похороним

12 мая 1971 года. Москва, утро.

Демонстрацию решено было провести прямо в лаборатории.

Напрасно профессор Боровский названивал во все мыслимые и немыслимые инстанции, доказывая, что это парализует нормальную работу Института как минимум на неделю. Ничего не помогало. Дорогому товарищу Леониду Ильичу Брежневу остро приспичило взглянуть на всё самому.

Дорогого товарища, впрочем, тоже отговаривали. Очкастые референты из цековского аппарата даже успели настрочить докладную, в которой доказывалось, что разработки Боровского в высшей степени сомнительны и т. д. В ход пошли даже придирки к родословной почтенного профессора: родители его были родом из Бердичева, известного еврейского местечка, имели в Израиле дальних родственников, и к тому же назвали сына Иосифом – наверняка ведь не спроста, а в честь одиозного библейского персонажа… Но ничего не помогло: Брежнев заявил, что сам разберётся, кто тут еврей, кто скрытый сионист, а кто просто мутит воду, вместо того, чтобы заниматься делом.

Особой проблемой была охрана. Генсек откровенно не любил топтунов, но при этом очень заботился о своей безопасности. Он-то хорошо знал, как в своё время отправил на пенсию Никиту Хрущёва – и ту роль, которую сыграли в этом деле эти неприметные человечки с грубыми лицами. В результате здание Института было буквально нашпиговано людьми с оружием – но только не тот коридор, который вёл в лабораторию профессора Боровского.

Тот же день, то же время. Вашингтон, вечер.

Демонстрацию решено было провести прямо в лаборатории.

Напрасно профессор Боровски отправлял факсы во все мыслимые и немыслимые инстанции, доказывая, что это парализует нормальную работу Института как минимум на неделю. Ничего не помогало. Президенту Соединённых Штатов Америки Ричарду Милхаузу Никсону было необходимо увидеть всё своими глазами.

Господина Президента, впрочем, тоже отговаривали. Высоколобые аналитики из Администрации даже успели изготовить аналитический отчёт, в которой доказывалось, что разработки Боровски в высшей степени сомнительны, и т. д. В ход пошли даже придирки к родословной почтенного учёного: родители его эмигрировали из-под Жмеринки, находящейся на советской территории, имели подозрительные знакомства в левых кругах и к тому же назвали сына Йозефом – наверняка ведь не просто так, а намекая на кровавого кремлёвского диктатора… Но ничего не помогло: Никсон заявил, что сам разберётся, кто тут шпион, кто скрытый сталинист, а кто просто портит воздух, вместо того, чтобы работать.

Отдельной проблемой была пресса. Президент откровенно не любил журналюг, но при этом очень заботился о своей репутации. Он-то хорошо знал, как на предыдущих выборах Джон Кеннеди обошёл его на повороте – и ту роль, которую сыграли в этом деле эти развязные людишки с плохими манерами. В результате здание Института было полностью открыто для людей с фотокамерами – но только не тот коридор, который вёл в лабораторию профессора Боровски.

Тот же день, то же время. Москва, утро.

– Вот он.

Зрелище было так себе. В стеклянном ящике спокойно сидел кролик, довольно упитанный с виду. Перед ним лежала морковка. Кролик презрительно косил на неё красным глазом, давая понять, что сыт каротином по горло. В углу валялось несколько катышков засохшего помёта.

– Он так сидит уже неделю, – несколько смущаясь, сказал профессор Боровский. – Как видите, все витальные функции в норме.

– Все чего? – не понял Леонид Ильич. – Выражайтесь яснее, – бросил он профессору.

– Витальные функции, – повторил тот, потом поправился: – В смысле, он живой и здоровый.

– Точно здоровый? – на всякий случай переспросил Брежнев, глянув на профессора презрительно, как тот кролик на морковку. – Дистрофия там, истощение организма… почки, печёнка, сердце?

– Здоровее нас с вами, – ляпнул профессор, и, смутившись, попробовал исправиться: – извините, то есть здоровее меня… – он совсем запутался и смешался.

Генеральный Секретарь почувствовал нечто вроде симпатии к старику. Было слишком ясно, что бедолага-профессор никогда в жизни не общался с верховной властью и отчаянно робеет, хоть и хорохорится.

– Очень интересно, – буркнул он. – А на людях пробовали?

Боровский понял, что прощён, и с облегчением вытер со лба пот огромным клетчатым платком.

– А то как же. На добровольцах… э-э-э… первого года службы, – неизящно сформулировал он.

Брежнев поощрительно улыбнулся, и профессор несколько оживился..

– Вы понимаете, Леонид Ильич, – принялся он за объяснения, – солдат-первогодок, у него же нагрузки… голенища от сапог сожрать готов. Так вот: не едят. Мы им бутерброды икрой намазываем – ни в какую…

Генеральный Секретарь поймал себя на мысли об икре. Наверняка ведь её списывают как испорченную в ходе опытов. А потом сами жрут под водку. Документы оформляются элементарно… Он ещё раз посмотрел на Иосифа Боровского и решил, что профессор вряд ли к тому причастен: дедок не от мира сего, у него одна наука в голове… «Да, вот на таких стариках мы пока и держимся», – вздохнул про себя генсек.

– Ну покажите теперь это ваше средство, – распорядился он.

Тот же день, то же время. Вашингтон, вечер.

– Вот она.

Зрелище было так себе. В стеклянном ящике шебуршилась белая крыса, с виду довольно тощая. В кормушке перед ней была насыпана гора корма. Крыса, зарывшись в корм, жрала в три глотки, время от времени отвлекаясь на поилку. Но даже и в эти моменты она косила вожделеющим глазом на кормушку, давая понять, что голодна. По всей клетке был разбросан помёт: зверюшка какала много и обильно.

– Она так жрёт уже неделю, – с плохо скрываемым торжеством в голосе заявил профессор Боровски. – Как видите, все витальные функции в норме.

– Все чего? – не понял Никсон. – Выражайтесь яснее, – бросил он профессору.

– Витальные функции, – повторил тот, потом поправился: – То есть она жива и здорова.

– Точно здорова? – на всякий случай переспросил Никсон, посмотрев на профессора подозрительно, как крыса на кормушку. – Ожирение там, проблемы с желудком… сердце, сосуды?

– Здоровее нас с вами, – самоуверенно заявил, профессор, и, не подумав, ляпнул: – извините, то есть здоровее меня… – тут он всё-таки осёкся.

Господин Президент почувствовал нечто вроде симпатии к старику. Было слишком ясно, что бедолага-профессор никогда в жизни не общался с большими боссами и не очень понимает, что при них можно говорить, а что нет.

– Очень интересно, – буркнул он. – А на людях пробовали?

Боровски понял, что всё в порядке, и с облегчением вытер со лба пот огромной влажной салфеткой.

– Ну разумеется. На добровольцах… э-э-э… временно испытывающих затруднения с трудоустройством, – неизящно сформулировал он.

Президент поощрительно улыбнулся, и профессор расцвёл.

– Видите ли, господин Президент, – затараторил он, – человек на пособии на всём экономит… за цент удавится. Так вот: все деньги тратят на еду. Мы им автомобили предлагали по цене бутерброда – ни в какую…

Ричард Никсон поймал себя на мысли об автомобилях. Их вполне можно было бы оформлять как проданные в ходе эксперимента. А потом загонять торговцам подержанным хламом. Документы оформляются элементарно… Он ещё раз посмотрел на Йозефа Боровски и решил, что профессор вряд до этого додумается: старикан не от мира сего, у него наука в голове… «Нет, без нас, без людей практических, высоколобые ничего не могут», – с удовольствием подумал Президент.

– Ну покажите теперь эту вашу панацею, – распорядился он.

Тот же день, то же время. Москва, утро.

На предметном стёклышке лежала щепотка красного порошка.

– Это вещество снижает потребность в пище в пять раз, – пояснил профессор. – Ничего фантастического, просто пища перерабатывается по другой схеме. Никаких побочных эффектов. Схема производства отлажена как часы. Можно хоть завтра запускать в водопровод.

– В пять раз? – не поверил Брежнев. – Ничего себе…

– Можно и больше. Испытуемые обходились одним бутербродом с сыром в три дня. И прекрасно себя чувствовали. Ни слабости, ни истощения.

– А алкоголь?

– Эта штука снижает потребность практически до нуля. Да и незачем: после порошочка у человека стабильно держится повышенный тонус и прекрасное настроение. И, ещё раз, никакого вреда для здоровья.

Тот же день, то же время. Вашингтон, вечер.

На предметном стёклышке лежала щепотка синего порошка.

– Это вещество повышает потребность в пище в пять раз, – пояснил профессор. – Ничего фантастического, просто пища перерабатывается по другой схеме. Никаких побочных эффектов. Схема производства отлажена как часы. Можно хоть завтра запускать в водопровод.

– В пять раз? – не поверил Никсон. – Ничего себе…

– Можно и больше. Наши испытуемые съедали один гамбургер в три минуты. И прекрасно себя чувствовали. Ни запоров, ни колик.

– А алкоголь?

– Повышает усвояемость практически неограниченно. Порошок сам по себе имеет свойства депрессанта. Нормальное самочувствие – только после бутылки хорошего виски. И, ещё раз, никакого вреда для здоровья.

14 мая 1971 года. Москва, ночь.

– Похоже, товарищ Генеральный, все наши экономические проблемы решены, – сказал советник, откладывая в сторону бумаги. – Мы можем сворачивать своё сельское хозяйство. Достаточно задействовать СЭВ. Нас и болгары с венграми прокормят…

– Что, кирдык колхозам? – сообразил Брежнев. – И всей этой вечной херне на селе…

– Так точно, – улыбнулся советник. – Можно использовать всю освободившуюся человеческую массу в промышленном производстве. Построим огромные заводы… Заодно и грузин с мандаринами ихними прижмём наконец. И зерно в Штатах покупать больше не будем… А представляете себе Москву? Идёшь по городу – и ни одной столовки, закусочной, рюмочной… Чистота, порядок…

– Отлично, – Брежнев принял решение. – Всех поощрить, профессору – дачу и орден. Вскорости развернём пробные испытания. Где-нибудь в Сибири. Потом – по всей стране. Пусть Никсон варежку разинет.

14 мая 1971 года. Вашингтон, день.

– Похоже, сэр, наши экономические проблемы решены, – сказал эксперт. – Мы можем полностью реанимировать наше сельское хозяйство. И к тому же задействовать Европу. Откроем свой рынок для голландец и французов, они на нас молиться будут…

– Что, кранты безработице? – сообразил Никсон. – И есть чем занять негров с латиносами…

– Именно, – улыбнулся эксперт. – Можно использовать всю лишнюю человеческую массу на полях. Создадим огромные плантации… Рынок попрёт вверх со страшной силой. Будем покупать зерно в Индии, рис в Китае… привяжем их всех к нашим закупкам. А представляете себе Нью-Йорк? Идёшь по городу – и на каждом шагу «Макдональдс», китайская харчевня, ресторан… Обороты, деньги…

– Прекрасно, – Никсон принял решение. – Всех поощрить, профессору – премию и пакет акций «Макдональдса». В ближайшее время произведём пробные испытания. Где-нибудь в Аризоне. Потом – по всей стране. Пусть у Брежнева челюсть отвалится.

19 мая 1971 года. Москва, раннее утро.

– Первая партия, – профессор Боровский высыпал на полированную поверхность стола горсть красных таблеток. – Своей головой ручаюсь: никаких неожиданностей.

– Н-мм… – Брежнев покрутил таблетку между пальцами.

– А не хотите сами попробовать? – учёный, внезапно набравшись смелости, протянул Брежневу красную таблетку. – Просто положите под язык – и готово. Подействует через полчаса.

Брежнев неожиданно скривился.

– Эта… того… нет, – сказал он, отодвигаясь от учёного и поворачиваясь к советнику. – Срочно распорядись насчёт усиления химической проверки всех продуктов для кремлёвской столовки… Мало ли что туда попадёт… Кстати, – он снова обратился к Боровскому. – У вас есть какой-нибудь нейтрализатор этой штуки? Который бы действовал наоборот? Ну, в смысле, увеличивал бы потребность…

– Да, есть. Вот даже захватил на всякий случай… – профессор долго шарил в кармане, пока, наконец, не вытащил маленькую пробирку, в которую был насыпан синий порошок. – Но зачем? Практической ценности это не имеет…

– Ещё как имеет, – усмехнулся Брежнев. – Запиши, – бросил он советнику, – у меня есть идея. Красный порошок давать всему населению. Партийным – двадцатипроцентную нейтрализацию. Пусть у них будет два бутерброда в неделю. Освобождённым работникам – половину. Членам ЦК – чтобы каждый день в ресторан ходить могли. Идея доступна?

Советник задумчиво кивнул.

– Да, – наконец, сказал он. – У нас и так нет нормальной системы привилегий, а на те, что есть, народ раздражается: никого не устраивает, что начальство на «Волгах» раскатывает… А это… да, это сработает. Еда – мощный стимул, биологический. Зато буржуи не смогут утверждать, что мы разложились и сидим на шее народа.

– Забудь о буржуях, – Брежнев махнул рукой, – им конец. Теперь мы их похороним.

19 мая 1971 года. Вашингтон, поздний вечер.

– Первая партия, – профессор Боровски высыпал на полированную поверхность стола горсть синих пилюль. – Гарантирую своим авторитетом: никаких неожиданностей.

– М-нн… – Никсон покатал пилюлю между пальцев.

– А не хотите сами попробовать? – учёный, внезапно набравшись смелости, протянул Никсону синюю пилюлю. – Просто проглотите – и готово. Подействует через полчаса.

Никсон широко улыбнулся.

– Это очень кстати, – он ловко ухватил пилюлю, положил в рот и повернулся к эксперту. – Распорядись, чтобы мне срочно заказали столик в моём любимом ресторане. Нет, забронируй столики для всего кабинета на две недели вперёд… Кстати, – он снова обратился к учёному. – У вас есть какой-нибудь нейтрализатор этой штуки? Который бы действовал наоборот? Ну, в смысле, уменьшал бы потребность…

– Да, есть. Вот даже захватил на всякий случай… – профессор долго шарил в кармане, пока, наконец, не вытащил маленький пакетик, в который был насыпан красный порошок. – Но зачем? Практической ценности это не имеет…

– Ещё как имеет, – усмехнулся Никсон. – Запиши, – бросил он эксперту, – у меня есть план. Синий порошок – давать всему населению. Мелким нарушителям порядка, особенно цветным – двадцатипроцентный нейтрализатор. Пусть у них аппетит пропадёт. Представляешь, все вокруг жрут в три горла, пьют вискарь и текилу, а они с унылыми мордами… Рецидивистам – половину. Политическим – чтобы один раз в неделю жрать могли. Смысл понятен?

Эксперт задумчиво кивнул.

– Да, – наконец, сказал он. – У нас и так слишком гуманное законодательство, но при этом тюрьмы переполнены. А это… да, это сработает. Еда – мощный стимул, биологический… Зато коммунисты не смогут утверждать, что мы проявляем чрезмерную жестокость к угнетённым.

– Забудь о коммунистах, – Никсон махнул рукой, – им конец. Теперь мы их похороним.

23 сентября 1971 года. Москва, день.

– Они нас похоронят, – заключил Н.

Н. был начальником Особого спецотдела ПГУ КГБ. Имя его Брежнев, разумеется, знал, но всё время забывал, настолько оно было неприметным и серым: какой-то Иван Петров или что-то вроде того.

– Но почему? – спросил генсек.

– Как бы это объяснить наглядно… – согласно внутреннему уставу КГБ Н. был несменяем и Брежнева не опасался, а потому позволял себе говорить то, что думает. – Их экономическая система завязана на потребление. Чем больше потребления, тем лучше обстоят дела с экономикой. Если у них возрастёт потребление еды, особенно в разы, то они получат такой импульс к развитию, что вылезут из всех своих экономических проблем. В том числе и тех, которые мы им создавали столько лет… Нет, этого допустить нельзя.

– И что же вы предлагаете? – Брежнев почесал левую бровь.

– Есть две проблемы: профессор Боровски и президент Никсон. Начнём с последнего. Никсона нужно устранить.

– Убить президента Соединённых Штатов? – генсек до того забылся, что показал собеседнику дулю. – Вы с ума сошли? Знаете, что за этим последует? Ядерная война! Я никогда не позволю идти на такой риск, слышите?

– Я не сказал «убить». Я сказал – устранить. С политического поля. Мы устроим грандиозную провокацию, после чего он уйдёт сам. Причём – уйдёт, обиженный на всю американскую политическую систему в целом. Он никому не сообщит секрета.

– Тонко, – согласился Брежнев. – А как?

– Придётся положить половину нашей агентуры, – вздохнул Н. – Но у нас есть возможность обвинить Никсона в том, что он шпионит за собственными гражданами. Ну, например, прослушивает разговоры в штаб-квартире демократической партии. Американцы этого очень не любят.

– Его потом из Америки не вышлют? – поинтересовался Брежнев.

– Это вряд ли. Но репутация его будет испорчена на всю жизнь.

– Н-да. Прямо похороны заживо. – вздохнул генсек. – Ну а что с их научниками делать? – спросил он.

– Убивать никого не хочется. Профессор Боровски, в конце концов, ни в чём не виноват. Когда ему срежут финансирование, мы сделаем ему предложение, от которого он не сможет отказаться. В Союз его не повезём, он не захочет. Дадим ему денег на лабораторию в какой-нибудь европейской стране… только чтобы не в НАТО… В Швейцарии. Пусть там сидит и работает на нас. Но действовать надо быстро.

23 сентября 1971 года. Вашингтон, ночь.

– Они нас похоронят, – заключил М.

М. был начальником Центра «Омега» УВР ЦРУ. Имя его Никсон, разумеется, знал, но старался не держать в памяти, благо оно было неприметным и серым, какой-то Джон Смит или что-то вроде того.

– Но почему? – спросил Президент.

– Как бы это объяснить наглядно… – согласно внутреннему уставу ЦРУ М. был несменяем и Никсона не опасался, а потому позволял себе говорить то, что думает. – Их хозяйственная система завязана на экономию ресурсов. Чем меньше потребление, тем лучше обстоят дела с хозяйством. Если у них упадёт потребление еды, тем более на порядки, то они получат такой резерв прочности, что вылезут из всех своих экономических проблем. В том числе и тех, которые мы им создавали столько лет… Нет, этого допустить нельзя.

– И что же вы предлагаете? – Никсон почесал правую бровь.

– Есть две проблемы: профессор Боровский и генсек Брежнев. Начнём с последнего. Брежнева нужно нейтрализовать.

– Убить Генерального Секретаря ЦК КПСС? – президент был до такой степени изумлён, что показал собеседнику средний палец. – Вы превратились в идиота? Знаете, что за этим последует? Атомный апокалипсис! Я никогда не дам согласия на такую авантюру, слышите?

– Я не сказал «убить». Я сказал – нейтрализовать. В политическом смысле. Мы устроим маленькую провокацию, после чего он перестанет доверять учёным как таковым. Причём – в особенности медикам. Будет лечится у гадалок и колдуний… Он никогда не возобновит те исследования.

– Тонко, – согласился Никсон. – А почему?

– Придётся положить половину нашей агентуры, – вздохнул М. – Но у нас есть возможность вызвать у Брежнева опасное нарушение здоровья. Ну, например, микроинсульт. А потом подкинуть ему ту мысль, что это результат употребления средства для аппетита. Он очень испугается.

– А паралич его не разобьёт? – поинтересовался Никсон.

– Это вряд ли. Но здоровым человеком он уже никогда не будет.

– Н-да. Прямо похороны заживо. – вздохнул Президент. – Ну а что с их учёными делать? – спросил он.

– Убивать никого не нужно. Профессор Боровский, в конце концов, ни в чём не виноват. Когда его лабораторию закроют, мы сделаем ему предложение, от которого он не сможет отказаться. В Америку его не повезём, он побоится. Дадим ему денег на лабораторию в какой-нибудь европейской стране… только чтобы не в НАТО… В Швейцарии. Пусть там работает на нас. Но действовать надо быстро.

1979 год. Монтрё, день.

– Ваша реконструкция событий, дорогой коллега, не лишена определённого интереса, – профессор Йозеф Боровски вдохнул аромат кофе, но пить не стал. – Однако, насколько мне известно, советский руководитель по-прежнему находится у власти…

– Ну да, в каком-то смысле, – профессор Иосиф Боровский придвинул к себе огромную глиняную кружку с глинтвейном. – Но у него большие проблемы с головой. Насколько мне известно, в семьдесят пятом он перенёс инфаркт и инсульт сразу. Думаю, это последствия того покушения. У него нарушена дикция, проблемы с речью… Говорят, начал верить гадалкам и этим, как их… экстрасенсам. Его лечит какая-то грузинка. Джуна… не помню, что там дальше – …швили. Ну а кто та сейчас заправляет делами… даже и думать не хочется.

– У нас тоже было… До чего же грязная история с этим Уотергейтом, – вздохнул Боровски. – Конечно, он был прав, что ушёл. Нация больше не могла ему довериять… – Вы не испытываете ностальгии? – профессор Боровски всё-таки сделал крохотный глоток.

– Как сказать, – задумался профессор Боровский. – Учить на старости лет немецкий – это было трудно. Дойче швахе – швере шпрахе. Хорошо, что мой дедушка научил меня хотя бы ругаться на идиш…

– Да, немцы придумали ужасный язык, – согласился профессор Боровски. – Хорошо, что моя мама не забыла мамэлошн. Хотя сейчас мне, наверное, придётся учить английский…

– Новая работа? – заинтересовался Боровски. – Мне тоже предлагали работу в одной фирме. «Пфайзер». Знаете такую?

– Ну, это монстр, – вздохнул Боровский. – Признаться, они мне тоже кое-что предлагали. Не связанное с пищевыми добавками.

– Проект «Виагра»? – Йозеф наградил Иосифа долгим понимающим взглядом.

– Он самый, – Иосиф Боровский отхлебнул глинтвейна. – Но это работа надолго. Лет на двадцать. Зато потом…

– Потом, – довольно улыбнулся Йозеф, – мы их всех похороним.