Текст книги "Автор тот же"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Барщевскнй Юрьевич Михаил

Автор тот же

Вместо предисловия

После выхода в свет книги «Автор» на встречах с читателями мне в большинстве случаев задавали однотипные вопросы. Поэтому, вместо предисловия, я просто отвечу на них.

Почему вы решили написать книгу? Почему именно рассказы, а не, например, повесть?

Писать стал для себя, Уж точно не для публикации. Почему? Причин было много и ни одной конкретной. Сейчас, думаю, можно понять, что было в подсознании, чем на самом деле руководствовался. Просто я, как и все мое поколение, жил последние двадцать лет с такой скоростью, что ни оглядеться, ни подумать не было времени. Все менялось, и нам надо было успевать. На понимание того, что происходит, элементарно не хватало сил. Дай бог, успеть понять, что делать.

Вот и решил: сяду, опишу время, в которое жил. В котором выжил. Но мемуары? Нет, не мой жанр, начну оправдываться, объяснять. Придумал героя – Вадима Осипова. По датам все совпадает – мой ровесник, в то же время окончил институт (по странному совпадению, тот же, что и я сам), В один год с ним мы женились (на разных, правда, женщинах). И дочери родились у нас одновременно. Что удивительно, так это то, что и многие другие события по времени у нас совпали. Но только по времени. А еще по мировосприятию. Автобиография? Конечно нет. Вымысел, густо замешенный на правде совпадений.

Писал, чтобы понять свое время. А читатели заметили «Автора» и, кажется, живо заинтересовались им. Значит – написал правду. Значит, понял свое время по-своему, но правильно.

Почему не повесть? Тут как раз все вполне осознанно. Во-первых, сам не люблю читать толстые книги, перекладывая закладку по сто раз, пока до конца дочитаю. Не представляю себе, кто сегодня может читать часа три кряду. А если так, то читателю должно быть удобно. Есть полчаса – прочел законченное произведение. То есть рассказ. Появится еще полчаса – прочтешь еще один. Читать легче, а эффект – тот же. Во-вторых, самим временем, тем, что нас окружает – интернет, репортажная журналистика, телесериалы – мы уже приучены к концентрированной, сжатой информации. Лирика – внутри нас, в головах.

В итоге – роман в рассказах. Прав ли я? Не знаю. Если вам интересно – значит, прав. Если нет – то вы и этот текст не прочтете. Получается, что я все равно прав. По крайней мере, для тех, кто прочел…

Ваши герои – коллеги Вадима, его клиенты – реальные люди? Судебные дела Осипова-это ваши собственные процессы?

И да и нет. За редкими исключениями, действительно, за каждым из коллег стоит один, два, а порой и три прототипа. Это собирательные, но не вымышленные на все сто процентов персонажи. Так, Феликс, заведующий юридической консультацией Вадима, – это собирательный герой. На девять десятых прообразом был один заведующий и на одну десятую – второй. Первый устраивал меня не на все сто процентов – был слишком положительным, вот и прибавил ему несколько черт второго, образца противоположного. Получился вымысел. А Ирина Львовна Коган, учитель Вадима в адвокатуре, имеет своим прототипом мою «патронессу» Ирину Львовну Катц. Значит ли это, что Коган говорит и делает то, что говорила и делала Катц? Разумеется, нет. Просто когда я придумывал поступки и слова Коган, перед глазами в памяти стояла Ирина Львовна. То же касается и всех остальных персонажей.

Отдельно надо сказать о семье Вадима и Лены. Здесь вымысел абсолютно доминирует над реальностью. Моя собственная семейная жизнь – это моя жизнь, и других она не касается. Это в книге не описывается.

Какие-то процессы, с той или иной степенью похожести, были в моей адвокатской практике. Какие-то у коллег. Что-то и просто выдумано. Так что опять – не хроника, не мемуары и не «записки адвоката». Скажем, так – небеспочвенный вымысел.

Короче говоря, и во второй моей книге будет совершенно уместно все то же стандартное предуведомление: любые совпадения имен, фамилий, событий – совершенно случайны и представляют собой исключительно проявление авторского воображения… Так к этому и относитесь.

Почему у вас так много евреев-адвокатов? И вообще, для вас так важна еврейская тема?

Начну с первого вопроса. Здесь все просто. Действительно, так исторически сложилось, что евреи во всех странах Европы и Северной Америки чаще всего шли в банкиры, юристы, врачи и музыканты. Однако в Советском Союзе в силу, я думаю, политики государственного антисемитизма (он существовал постоянно, начиная с послевоенного времени и до перестройки, хотя так и не стал репрессивным, фашистским) евреи-юристы были в основном адвокатами. Ни прокурорами, ни судьями их не брали. Следователь – возможный вариант, но без малейших перспектив серьезного карьерного роста. В принципе, все логично: государство недолюбливало евреев, и оно же недолюбливало адвокатов. Подобное выталкивалось к подобному. Кстати, сейчас ситуация сильно изменилась. Я имею в виду национальный состав адвокатуры. Хотя, сразу скажу, для меня существует только одна национальность – россиянин, будь он славянин, татарин, ханты, еврей или дагестанец. И до тех пор, пока большинство моих сограждан не встанут на эту точку зрения, плюс не начнут воспринимать права личности, включая право собственности, как святые, незыблемые и неотъемлемые, в России покоя и благоденствия не будет. Не внешние враги, а мы сами, здесь у себя и между собой, разрушаем великую страну. Но это так, между прочим.

Еврейская тема для меня важна именно в связи с вышесказанным. Писал бы о спортсменах-борцах, скорее всего, затронул бы «кавказскую тему».

Кто-то наверняка скажет, что я упрощаю. Да, конечно. Но это же предисловие к сборнику рассказов, а не научная статья о национальной политике.

Каковы дальнейшие планы в отношении вашего героя?

Человек – предполагает, а Бог – располагает. Хотелось бы «довести» Вадима до наших дней. Через него и людей, с которыми его сводит судьба и профессия, показать всю историю моего поколения. Но об этом я уже говорил.

Впереди – открытие «железного занавеса», знакомство с капиталистическим, то есть нормальным миром. Путч 1991 года, подавление мятежа в 1993-м. Возникновение относительно цивилизованного бизнеса в России. Период всеобщего бардака и первичного накопления капитала. Ну и, разумеется, наше сегодняшнее, противоречивое время.

Рассказы из жизни Вадима Осипова
Вопросик

В субботу Вадим весь день просидел за письменным столом. Лена стирала, гладила, делала с Машкой уроки. В будние дни не успевала, но по субботам – святое. Садились девочки часа на два и повторяли задним числом все, что проходили в школе за неделю. Особой необходимости в этом не было – Машка училась вполне прилично, но Лена считала, что психологическая связь с ребенком – это важно. А как было ее поддерживать, если утром, когда Машка собиралась в школу, Лена либо еще спала, либо, едва проснувшись, как сомнамбула, варила себе кофе и только успевала на автопилоте чмокнуть дочку и сказать пару дежурных фраз, типа – «учись хорошо». Вадим с Леной старались по субботам, пока Машка не вернется из школы, разобраться со всеми «хвостами» за неделю. Вадим отписывался, готовя бумаги, что все равно рано или поздно надо было сделать, но срочности не было. Лена, закончив с домашними делами, готовилась к лекциям на неделю вперед. Когда возвращалась Машка – общий обед, после которого под смех девочек Вадим отправлялся спать. «Растущий организм», – шутила дочка. «Чего только не придумает, чтобы не делать уроки и не обнаруживать свою необразованность», – поддевала мужа Лена, заговорщически посматривая на дочь. Обе они хохотали, а насупившийся Вадим, теряя чувство юмора, пытался объяснить, что очень устал за неделю, что хоть разок можно и днем прикорнуть. Сцена повторялась постоянно, но участникам она нравилась и разыгрывалась вновь и вновь. Вечером, как правило, ехали в гости. Если у друзей Вадима и Лены были дети, близкие по возрасту Машке, ее брали с собой, нет – забрасывали к родителям Вадима, чему те радовались несказанно.

Утро воскресенья было отведено прогулке на Ленинских горах. Там тоже все происходило практически по одному и тому же сценарию. Через пять минут Машка знакомилась с кем-нибудь из своих сверстников, как и она приехавших с родителями на прогулку, а Лена с Вадимом наконец могли спокойно поговорить. В другие дни, даже если один из них и оказывался свободен от дел, что само по себе было редкостью невероятной, то второй уж точно в это время был чем-то загружен. А вот в воскресенье – святое! Особенно они любили поездки на природу осенью, в конце сентября – первой половине октября. Дорожки парков засыпала опавшая листва, и неспешный разговор супругов сопровождался шуршанием нарочно поддеваемых ногами листьев, еще не скукожившихся окончательно, не ставших одноцветно коричневыми, окрашенных в самые разные цвета – от зеленого до пожухло-бежевого, включая золотой, бордовый, красный и какие-то еще, названия которых ни Лена, ни Вадим Толком и не знали.

– У тебя на этой неделе интересные дела будут? – спросила Лена, давая Вадиму возможность рассказать ей о том, что его увлекало больше всего – о работе.

Вадим, еще молодой адвокат, не случайно любил рассказывать Лене о предстоящих процессах. Он давно уже заметил, что, стараясь связно изложить жене, в чем суть дела, какие аргументы есть у него, какие можно ожидать от оппонентов, он, прокручивая дело не в уме, когда одна мысль сталкивалась с другой и никогда не доводилась до конца, а вслух, вынужден был соблюдать логику изложения. Тем самым, между прочим, выстраивая и логику своего поведения в процессе. Лена же, задавая вопросы – «а почему», «а если», «а вдруг те скажут, что», сама того не осознавая, просто от искреннего интереса к делам мужа, увлекала азартом борьбы за выигрыш процесса и фактически исполняла роль спарринг-партнера.

– Да, есть одно. Не знаю, заслушаем ли на этой неделе. Уже шесть раз откладывали. Дело по отцовству.

– А почему ты раньше о нем не говорил?

– А это дело Коган. Она мне его передала перед отпуском.

– Да, я же забыла – бархатный сезон. Она опять в Юрмалу поехала?

– В Палангу.

– Ой, ну да – в Палангу. Они для меня – одно и то же.

– Давай на следующий год съездим туда, тогда будем знать разницу.

– Ага! С тобой съездишь! Ты же всегда говоришь, что осень – самая жаркая пора. Основные дела после отпусков.

– Что есть правда. Но не стоит мною прикрываться. Это у тебя в институте занятия начинаются.

– «Ля-ля» – не надо! Мои студенты – на картошке. До 10 октября как минимум.

– Свидетель, вы путаетесь в показаниях! Тогда к каким занятиям вы вчера готовились? – Вадим рассмеялся.

– Товарищ адвокат, ваш вопрос снимается как дурацкий! Свидетель писала методичку. Вот!

– Простите, ваша честь! Кстати, помнишь, как я из Сухуми приезжал на работу из отпуска?

– Конечно, помню! Меня небось также дурачишь? – Теперь уже смеялась Лена.

– А как же! – в тон жене согласился Вадим. Некоторое время шли молча, вспоминая, каждый на свой лад, историю четырехлетней давности. В тот год зимой Машка постоянно болела – то ангина, то простуда, то грипп. Короче говоря, врач сказала, что надо вывозить ее на море, причем надолго, месяца на два, а лучше на три. Родители Вадима подписались на весь сентябрь. Лену с работы отпускали сразу по окончании вступительных экзаменов, то есть с середины июля.

Дело было за Вадимом. В юридической консультации, где он работал, молодым сотрудникам, как правило, отпуска давали с ноября по апрель. Заведующий консультацией Феликс, так запросто звали его между собой подчиненные, приговаривал неизменное: «Водку теплую не любишь? Пойдешь в отпуск зимой». Вадиму он благоволил, видел, что парень вкалывает не за страх, а за совесть, и очередной отпуск летом разрешил. Но нужны были еще недели две. Вадим пошел было к Феликсу, но в дверях его кабинета столкнулся с выходившим оттуда таким же молодым коллегой, жутко расстроенным тем, что начальник ему отдохнуть летом не дал.

Понимая всю бесперспективность просить помимо отпуска еще и две недели за свой счет, Вадим решил, что проще будет поставить Феликса перед фактом. Позвонить уже из Сухуми и сказать, например, что обратных билетов нет?

Пятнадцатого июля Вадим с Леной и Машкой улетели на море. Двенадцатого августа Вадим позвонил из Сухуми Феликсу и сообщил, что билетов нет. Правда, и дел, назначенных к рассмотрению в суде, тоже, так что он, если Феликс Исаакович не возражает, задержится дней на десять. Может, чуть меньше или чуть больше – как получится.

Феликс взъерепенился: «А кто будет 49-е вести? „Старики“? Хитрее всех хотите быть, Вадим Михайлович?!» Вадим попробовал было что-то сказать в свое оправдание, но Феликс просто взревел раненым львом и, проорав, что никакому больничному он не поверит, бросил трубку. Лена стала говорить, что Феликс – не человек, не хочет войти в их положение, но Вадим неожиданно взял его под защиту. Адвокатский инстинкт сработал, что ли? Подтвердил, что Феликсу и вправду трудно. Летом поток сорок девятых меньше не становится, а сотрудники в отпусках, и в суд посылать некого. Лена заявила, что это нелогично, если все отдыхают, то и дел меньше, так как судьи – тоже люди и тоже в отпуска уходят.

Вадим стал терпеливо объяснять, что летом ситуация усложняется из-за «чердака». Так на жаргоне называли дела, по которым сажали в тюрьму людей за проживание в Москве без прописки. Ночевали бомжи тогда на чердаках, весной и летом их отлавливали в больших количествах, а к августу-сентябрю дела этих несчастных лавиной сваливались в суды из кабинетов следователей, успешно раскрывавших сии криминальные действа сограждан всю первую половину лета. Приговоры штамповались, как гайки на конвейере, те гайки, которые советская власть так любила периодически немного подзакрутить. Но для правильного производственного процесса в деле должен был быть адвокат. «Вот Феликс и мучится!» – заключил защитительную речь Вадим.

Получилось складненько – Феликс не виноват, советская власть виновата. Объяснение в те времена для интеллигенции абсолютно удовлетворительное. Но вот заявление Вадима, что придется возвращаться в Москву раньше, по крайней мере ему, а жена останется на две недели с Машкой, пока ее не сменят родители, Лену никак не удовлетворило! Взрыв был мощный, сокрушительный и направленный. На Вадима.

И тут вдруг Лена произнесла магическую фразу, которую столько раз слышал в напряженных, рискованных ситуациях от отца: «Включи голову!» Ну, он и включил.

В консультации Вадим должен был появиться пятнадцатого августа, в среду. Дежурство начиналось в три часа дня. Первый рейс из Сухуми в Москву прилетал в девять утра, так что Вадим легко успевал добраться из аэропорта до консультации, даже с учетом времени, необходимого, чтобы заехать домой переодеться. Но не только для этого. По дороге в консультацию Вадим заскочил к школьному другу, с которым они за год до этих событий опять стали тесно общаться, Автандилу.

Тот работал детским урологом в больнице недалеко от дома Вадима и Лены, Автандил сделал ему укол чего-то, накапал в глаза что-то, и Вадим появился в консультации красный как рак, со слезящимися глазами и распухшим носом.

Когда к шести вечера в конторе появился Феликс (как Вадим ждал его прихода, описать невозможно), секретарша с ходу ему доложила, что Осипов на работе, но совсем больной. Феликс вызвал Вадима, с трудом скрывая удивление, что тот здесь, поскольку уж от него такого безропотного послушания ждать не мог никак Более того, за неподчинение воле начальника, а что так оно и будет, Феликс не сомневался, Вадиму уже было приготовлено наказание – сорок девятая месяца на три-четыре в Мосгорсуд. Мера крайне жестокая, но справедливая, как полагал Феликс.

И вот Вадим здесь, мало того, больной и «сморкатый». Убедившись, что секретарша не врет, выглядит Вадим действительно ужасно, Феликс отчитал его за выход больным на работу – «Нечего заражать коллег» – и предложил немедленно отправиться домой.

Разумеется, Вадим не лишил себя удовольствия напомнить: «Но вы же сами запретили мне брать больничный!» Уязвленный Феликс процедил сквозь зубы: «Теперь разрешаю!» Он уже думал, кого же и за какую провинность «наградить» той самой сорок девятой в Мосгорсуд, от которой, сам того не ведая, столь ловко увернулся Осипов.

Вадим выскочил из консультации, схватил такси и рванул в аэропорт, где его со сменной одеждой, лакомствами для Машки и парой батонов сервелата ждал отец. Назавтра Осипов-старший получил у знакомого врача больничный для Вадима, а Лена проснулась в пять утра оттого, что Вадим забирался под ее одеяло.

Лишь много лет спустя Феликс узнал о проделке Вадима, но так до конца и не поверил, что его, старого прожженного волка, адвокатищу, обвели вокруг пальца так, что у него и капли сомнения не возникло.

Первой из воспоминаний вышла Лена.

– Надо сегодня заехать к твоим, Эльза Георгиевна обещала постирать пакеты, – нарушила тишину, сопровождаемую звуком шуршащих листьев, Лена.

– Что? – не понял Вадим.

– Эльза Георгиевна обещала постирать для нас пакеты. Полиэтиленовые пакеты.

– А! Хорошо! – отозвался Вадим и подумал, что человеческая мысль идет по своей, неподконтрольной сознанию логической цепочке. Видимо, Лена, вспоминая поездку в Сухуми, что для нее как для хозяйки вылилось в сплошной кошмар, переключилась мысленно на домашние дела и оттуда перескочила на пакеты, которые бабушка обещала постирать.

Ни у кого другого в семье не хватало терпения отстирывать тонкие, рвущиеся от любого неловкого движения полиэтиленовые пакеты, в которые в некоторых магазинах клали продукты. Отдельно пакеты не продавались, но в хозяйстве были очень удобны. Для холодильника особенно. Вот бабушка и стирала их на две семьи.

Вадим вспомнил, как кто-то из адвокатов рассказывал ему, что в Генпрокуратуре идет следствие по делу «цеховиков», наладивших выпуск этих пакетов из неучтенного материала. Где-то на химзаводе покупали гранулы нужного вещества, в подпольном цехе установили списанное оборудование, отладили, наняли рабочих и стали гнать дефицитную продукцию. Поскольку из килограмма гранул получалось несколько тысяч пакетов, то доходы были сумасшедшими. ОБХСС накрыл «цеховиков», и дело завели по хищению социалистической собственности в особо крупных размерах. Посадили человек пятьдесят, и, по крайней мере, половине из них грозила «вышка».

Вадим никак не мог понять, ну кому было плохо от того, что люди работали? Государство-то не смогло наладить производство пакетов! Из мусора делали нужную вещь, а их к стенке?!

Сколько бы ни убеждал себя Вадим, что в политику лучше не вникать, но в последнее время все чаще и чаще стал задумываться по поводу окружавших его глупостей. И не он один. Многие коллеги, клиенты, о друзьях и говорить нечего, удивленно пожимали плечами, пересказывали друг другу, ехидно улыбаясь, злые анекдоты про «дорогого Леонида Ильича Брежнева» или ожившего Ленина, недоумевающего, «чего это я натворил».

Да вот та же поездка на Черное море! За хлебом, который привозили в Каштак, местечко под Сухуми, где Лена с Вадимом и Машкой снимали за немалые деньги домик, больше похожий на просторную собачью конуру без удобств, очередь надо было занимать с шести утра. И не каждый день, а по вторникам, четвергам и субботам. В другие дни хлеба не завозили вовсе.

Сметану, которую так любили и Вадим, и Машка, «выбрасывали» только по понедельникам. И в очередь опять-таки надо вставать с шести утра. Мяса в магазинах не было никогда, так что приходилось покупать на рынке. Но и там его продавали только по средам и по выходным. Так что «отдохнул» Вадим на славу-не отоспался, умотался в поисках пропитания, настоялся в очередях. В Москве его семье жилось легче, по крайней мере, в силу двух причин – и снабжалась столица все-таки получше, и через клиентов, коллег, друзей механизм добывания дефицита по блату был отработан полностью.

– Так что у тебя за дело от Коган? – опять вернула Вадима к реальности Лена.

– Я же сказал, об установлении отцовства.

– Но ты же не ведешь дел о детях? Что-то изменилось? – ласково посмотрев на мужа, спросила Лена.

– Нет! Это только подстраховка. На случай, если вдруг дело пойдет. Но готовиться надо, поскольку я его срывать не стану. Подозреваю даже, что они, та сторона, увидев, что в процессе не Ирина Львовна, а я, «мальчик», полезут вперед.

– Я им не завидую!

– Спасибо за доверие, товарищ генерал. – Вадим посмотрел на жену тем взглядом, о каком мечтает любая женщина, стоя рядом с любимым мужчиной.

– Всегда пожалуйста. Ну а суть дела-то в чем?

– Ситуация крайне необычная. Только, пока буду рассказывать, за Машкой смотри. А то я увлекусь и забуду.

– Про родную дочь?

– А откуда я знаю, что она родная? Она же на меня совсем не похожа! – Вадим любил подразнить жену, прекрасно зная, что Машка-то уж точно его дочь. Без вопросов. А Лена начинала глупо краснеть, и Вадиму это очень нравилось.

– Ну, Вадик, прошу, перестань.

– Ладно, ладно. Шучу!

– Глупо шутишь!

– Все, проехали. Извини! – Вадим вдохнул побольше воздуха и начал рассказ. Улыбка исчезла, брови сдвинулись. О делах Вадим мог говорить только всерьез. – Служили два товарища. Один русский, мой клиент, другой грузин. Так получилось, что их несколько раз разбрасывала судьба по разным гарнизонам, но через некоторое время опять сводила вместе. Дочь грузина родила ребенка. Без отца.

– А это технически возможно? – рассмеялась Лена.

– Я имею в виду, – абсолютно серьезно продолжил Вадим, недовольный тем, что его перебили, – родила вне брака. Приходит грузин к моему клиенту где-то год спустя и говорит, что дочь домой в Тбилиси собирается, а на Кавказе женщина, родившая без законного мужа, – позор всего рода. Словом, он просит его по дружбе установить отцовство в отношении своего внука.

– Погоди, не поняла. Чтобы твой клиент, ровесник отца этой грузинки, пошел и записал себя отцом? Так он же ребенку в деды годится!

– Это на детородную функцию не влияет.

– На что? – не поняла Лена.

– На способность быть отцом, – пояснил Вадим, – хотя в данном деле это обстоятельство будет иметь серьезное значение. Погоди, не забегай вперед. Тот, ну мой, Николай Петрович, посоветовался с женой. Она говорит: «Давай, что нам, жалко?» Спросила только, не придется ли алименты платить. Николай Петрович отвечает, что нет, Гиви Владимирович – отец грузинки, слово офицера дал, а сама дочка напишет расписку, что от алиментов отказывается. Ну, жена успокоилась и опять говорит – вперед! Мол, для того друзья и существуют. Расписку с отказом от алиментов Николай Петрович взял, заявление в ЗАГС написал. Проходит три года, Гиви умирает, и еще через полгода Манана подает иск в суд о взыскании алиментов.

– А расписка? – ахнула Лена.

– А расписка юридического значения не имеет. Это отказ от права, к тому же права не своего, а ребенка. Словом, юридически это филькина грамота.

– А как она объясняет, что дала такую расписку?

– Пока не знаю, еще ни одного заседания не было. Но могу тебя успокоить, я бы десяток хороших объяснений придумал. А Смирнова, поверь, как минимум не глупее меня.

– Какая Смирнова?

– Алла Константиновна Смирнова.

– Ого! Это – серьезно. Я помню, ты о ней несколько раз упоминал. Она, кажется, вечный оппонент Коган?

– Правильно. – Вадиму было приятно, что Лена действительно интересуется его делами и помнит, что он ей когда-то рассказывал. Так получалось, что если одна из сторон обращалась к Коган, московской знаменитости, то другая старалась найти себе защитника того же «калибра». А Смирнова, как и Коган, входила в ту самую «золотую пятерку» цивилистов – адвокатов, ведущих гражданские дела, имена которых были хорошо всем известны, И соответственно, наоборот, если кто-то обращался к Смирновой, то вторая сторона сразу бежала либо к Вайману, либо к Любимовой, либо к Рохлину, либо к Коган, Вот и судились Смирнова с Коган годами, представляя при этом весьма колоритный дуэт: если Коган являла тип классической русской интеллигентки, то Смирнова – тип скандальной одесской еврейки, что выглядело особенно забавно с учетом их национальностей.

Большинство солидных адвокатов любили повторять: «Клиенты приходят и уходят, а мы остаемся». Они вели себя с коллегами, пусть даже оппонентами в процессе, соответственно. Смирнова этого правила не придерживалась. Что для клиентов оказывалось порою как раз хорошо, потому что дралась она за них, как тигрица, защищающая своих детенышей. Короче, удовольствия от встречи с нею в процессе Вадим никак не ждал.

– Но ведь «штаны»-то не она придумала, а ты, – решила поддержать мужа Лена, напомнив ему успех в одном из первых дел.

– Не обольщайся. Она могла бы придумать и покруче. Ладно, пошли дальше. Мой Николай Петрович подал встречный иск о признании акта установления отцовства недействительным. Но проблема в том, что запись об отцовстве можно оспорить только в течение одного года. А прошло уже без малого четыре. Получается, сам записался отцом, в семье бывал часто, знаком с Мананой миллион лет – поди объясни, что все это в силу дружбы с отцом. А когда о деньгах зашла речь – в отказ, мол, я не отец, ничего не знаю! Мало того, Николай Петрович помнит, что у Мананы есть фотография, где он рядом с ней и с ребенком на руках стоит на ступенях родцома. Ну как он объяснит, что ездил с Гиви забирать ее из родцома не в качестве отца ребенка, а в качестве друга ее отца?!

– Ой, извини, – неожиданно перебила Лена, – посмотри на Машку! Как она кокетничает с этими двумя мальчишками! Ну откуда это в ней?

– Да, действительно, откуда?! – Вадим с иронией взглянул на жену. – Для тебя-то это совсем нехарактерно!

Оба рассмеялись, умиленно наблюдая за дочерью. Лена взяла Вадима под руку и прижалась к нему.

– Поцелуй меня! – Лена потянулась к Вадиму.

– Всегда в вашем распоряжении, – улыбнулся Вадим и поцеловал жену…

– Ну ладно, слушай дальше. – Вадим немного отстранился.

– Да ну тебя! – Лена надула губки. – Тебя и вправду ничего, кроме твоей работы, не интересует!

– Да ты же сама просила рассказать! – Вадим искренне удивился Лениной обиде.

– Ладно, сухарь, продолжай, – смирилась с приоритетами мужа Лена.

– Так вот! Минусы я тебе перечислил. – Вадим был явно рад, что его больше не отвлекают от стройного изложения. Впервые проговаривая дело вслух, он почуял – что-то нащупывается. Но что именно, пока не понимал. – Перейдем к плюсам. Первый и основной: у Николая Петровича своих детей нет.

– Ничего себе плюс! – отпрянула от Вадима Лена.

– В данном случае – да! Мало того, их и быть не могло с середины пятидесятых годов, поскольку служил Николай Петрович в Семипалатинске, а там что-то с ядерным оружием экспериментировали. Что – он не говорит, но факт тот, что у него болезнь, точно название не помню, кажется «негроспермия», это когда все сперматозоиды мертвые…

– Ты у Автандила название уточни!

– Ну разумеется. Не перебивай, прошу!

– Так я же для тебя. – Лена удивилась раздражению мужа.

– Это детали. Мне важно все выстроить в цепочку. Не отвлекай!

– Погоди, ты мне рассказываешь или себе?

– Ты моя вторая и при этом лучшая половина, так что получается, по-любому – себе! Ладно! Слушай дальше. Самое интересное, что с точки зрения закона это не абсолютное спасение. Так как факт признания отцовства зачастую перевешивает факт невозможности быть отцом!

– Но это же бред! Чистая формалистика!

– И да и нет! Если экспертиза крови исключит отцовство начисто, то тогда все в порядке. Отцовство не установят. Но дело в том, что в деле есть заключение врачебной экспертизы, более того, в медицинской литературе описаны случаи, когда при «негроспермии» возможно появление менее одной тысячной процента живых сперматозоидов. Получается, что наша справка – отнюдь не стопроцентная гарантия успеха. А вот его идиотское поведение благородного дурака, наоборот, косит нашу позицию под корень. Вадим откровенно злился на своего клиента. Рассказывая сейчас всю историю Лене, он понял, как трудно будет объяснить в суде его поступки. При этом Вадим ни секунды не сомневался, что Смирнова научит свою клиентку представиться бедной обиженной овечкой, а сама будет перебивать и хамить Николаю Петровичу постоянно, желая его смутить и сбить с толку. А он и без того особо толковым не выглядел.

– Так на что ты тогда рассчитываешь? По глазам вижу, что-то у тебя на уме есть!

– Ну есть. – Вадим хитро улыбнулся. – Дело в том, что Николай Петрович знал от Гиви, что Манана подавала иск в суд об установлении отцовства к какому-то мужику, настоящему отцу. Но потом почему-то иск забрала. Больше ему ничего не известно.

– А как бы это выяснить? – заинтересованно спросила Лена.

– В том-то и беда, что Ирина Львовна сделала запросы в несколько судов, но все ответы – отрицательные. Хотя это ничего не значит – канцелярии могли просто формально отписаться, даже не проверяя архивы. Оно им надо? Кроме того, во все суды запросы не напишешь. Я попросил Пашу Острового, помнишь моего однокурсника, по своим каналам разузнать. Он же в КГБ московском работает. Обещал неофициально помочь.

– А что это даст? – удивилась Лена. – Все равно твой заявление писал, фотография из роддома есть.

– А вот приходи в суд, коли твои студенты еще на картошке, и послушай мужа. Хоть там меня перебивать не сможешь!

И оба рассмеялись, ласково глядя то друг на друга, то на продолжавшую безудержно кокетничать теперь уже с тремя мальчиками дочь.

В среду вечером, как всегда накануне процесса, Вадим ушел к себе в кабинет и плотно закрыл дверь. Для Лены и Машки плотно закрытая дверь была более труднопреодолимым препятствием, чем повернутый в замке ключ. Если кто-то из девочек случайно, по забывчивости входил к Вадиму, он смотрел на вошедшую таким взглядом, что та сразу начисто забывала, зачем зашла. Однако на сей раз Лена, приглашенная Вадимом завтра на процесс и чувствовавшая себя его младшим партнером, рискнула побеспокоить мужа. Вошла и с порога, еще не до конца открыв дверь, спросила:

– Ты Автандилу звонил?

– Зачем? – вскинулся недовольный Вадим.

– Узнать название этой негритянской болезни, – попыталась пошутить Лена.

– Какой негритянской болезни? – раздраженно, не поняв шутки, спросил Вадим.

– Той, где в названии негр и сперма, – продолжала улыбаться Лена, осторожно проскальзывая в кабинет.

– А-а! – Вадим наконец ответил на улыбку. – Да, звонил. И слава богу! Мог попасть впросак Смирнова бы поиздевалась надо мной всласть! Правильное название «некроозоспермия».

– Как?!

– Некро-озо-спермия, – разбивая слово на части, повторил Вадим. – Не от «нефа», а от «некро» – мертвый.