Текст книги "Бойся сбычи мечт (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

  За пять прошедших лет отношения в городе «устаканились». Взаимоотношения выстроились. Старшим среди мужчин был Срок, старшей у женщин была Игра. И этот порядок уже никем не оспаривался.

  Причём, если в племени Хрымара и Ларга за лидерство боролись и побеждал сильнейший, то у меня побеждал умнейший, и я лично встревал в попытки узурпации власти.

  Я самоуправно выделил старших по, так сказать, сферам жизнедеятельности города. Дедал руководил «металлоделателями», Брас – рыбаками, Бур – лесорубами-плотниками, Срок, ко всему прочему, заведовал охотой.

  Жизнь в поселении текла размеренно и планомерно. Радиус города увеличился ещё на пятьдесят метров, расчищенных от леса. Третья стена более всего походила на «обычный» средневековый частокол с башнями, причём не округлой формы, а звездообразной. В вершинах лучей стояли площадки, получившиеся от срубленных на высоте восьми метров деревьев.

  Это была та ещё задача! Но мы справились с ней, надстроив на ветвях сосен крепкие круговые площадки, с которых и рубили деревья. Площадки потом так и остались смотровыми.

  Положение вождя позволяло мне самому выбрать, чем я буду заниматься, и я не скучал. Я любил охоту и давно мечтал научиться охотиться с луком и арбалетом. И на тебе! Я, таки, охочусь с луком и арбалетом. Я любил рыбу и рыбалку острогой. Так на тебе и рыбу, и острогу.

  Я интересовался выплавкой металлов и кузнечным делом, изготовлением кирпича и керамики. Я, в конце концов, писал книги про «попаданцев», и вот, я сам «попаданец». Да... Попаданец в такую... глушь, что другим «попаданцам» и не снилась. Но мне эта глушь уже нравилась.

  Несколько раз сюда поднимались племена, но мы понаставили на тропах столько разных указателей и идолов, что к нашим «погранпостам» на обоих берегах реки. Племена подходили смирные и растерянные.

  Погранпост представлял собой небольшую крепостицу, срубленную из нетолстых деревьев из подлеска, перекрывавшую тропу воротами. Одна стена крепостицы оканчивалась в реке, другая уходила в лес, где через каждые десять метров торчали на кольях черепа, и висели на ветках кости, причём не только людей, но и животных.

  Да и сам лес мы засорили колючими ветками и вбили маленькие острые колышки, смазанные особым варом. С учётом того, что аборигены не носили обувь, как и наши, кстати, потери у прошедших вокруг пограничников составляли около ста процентов. Воевать они уже физически не могли.

  Колышки вбивались сначала редко, потом чаще и чаще. Это была непреодолимая преграда. Вой стоял такой, что у меня слёзы выступали от жалости. Но пограничники предупреждали всех: «туда пойдёшь, ноги потеряешь»

  Дедал с плавкой и ковкой справлялся сам. Мы с ним пытались плавить железо, но получалось плохо. Да и зачем? Бронза выходила прочная и ковкая. Видимо в рудах присутствовали какие-то легирующие компоненты.

  Посудой мы обеспечили себя на много лет вперёд и стали жечь тонкий кирпич и вымостили им верхний город. Не складировать же? Кирпичные дома я строить не собирался, а вот получить навык его изготовления я хотел и получил.

  Зато, с появлением керамической плитки в городе исчезла грязь. Выкопав колодец-водосборник сразу за первой стеной, и проложив к нему водостоки, мы получили небольшое резервное водохранилище. Дно водосборника уплотнили бентонитовой глиной, а выход из него сделали из керамической трубы на уровне его дна. Вода из колодца в нижний город поступала с помощью вентиля и проходила по отхожим ямам, вымывая из них излишки дерьма.

  Канализационные стоки п-образной формы накрывались съемной верхней крышкой и вскрывались при засорении. Ведь в клозеты выбрасывались и пищевые отходы, как я с этим не боролся.

  * * *

  Я шел по «соболиной тропе», собирая попавшихся в ловушки зверьков, попутно охотясь на них же из лука. Я заготавливал пушнину. Если она есть, то что бы её не заготавливать? Почему бы нам всем не ходить в соболях, если они тут, оказывается водятся? Да и должны же здесь появиться европейцы, раз на море стоит заброшенный парусник?

  Я удивился, когда самолично увидел соболя, вытащившего из дупла белку. Раньше я думал, что на юге Северной Америки куньих не было, а соболя не было вообще до прихода европейцы. И понял, что мне повезло. Охотиться на белок с помощью лука – занятие утомительное, а вот на соболя с помощью ловушек, гораздо легче. Положил в домик кусок мяса и приходи завтра. Соболя в лесу было очень много. Попадалась и норка, и какой-то другой зверёк.

  Не сказать, что я охотился в одиночку. Стая собак сопровождала меня. И если старше братья убегали далеко, пропадая порой на несколько дней, молодая троица от меня отходила лишь по команде «загон».

  Собачки охотились на всё, что попадётся. В основном они приносили мне мелких зверушек для приманки соболя: мышву, белку, кроликов. Если добыча была крупная, например, как-то они выгнали на меня лося, я стрелял, а собачки добирали.

  Я ушёл далеко от нашего поселения. Возле города я перешёл приток и не пошёл в горы, а пошёл на запад по долине.

  За пять дней я перешёл два правых притока нашей реки и четыре невысоких перевала. Это был пятый, и я понял, что последний. Я сейчас стоял на вершине распадка и смотрел на белую скатерть безлесья. Что это? Болота? Степь? Я видел реку, текущую по долине параллельно нашей реке на юг. Далеко на западе виднелись вершины настоящих гор. Там и брала, вероятно, начало чужая река.

  «Не уж-то Скалистые горы?», – подумал я, а в слух сказал:

  – Это уже не наша долина. Домой, – сказал я. – Пора домой. Переночуем и... – Герда! – Позвал я. – Ищи!

  Я показал на отверстие пещеры.

  Скала возвышалась совсем рядом и казалась мощной.

  Горы здесь были старые, и я старался к ним близко не приближаться, но замёрзший ручей привёл меня в ущелье, стены которого почти смыкались. Ручей, вероятно, вытекал из пещеры, потому что наледь выступала оттуда.

  Вряд ли медведь залёг там, но вдруг барс или какая другая большая кошка забрались попить водички, продолжающей вытекать из пещеры и стекать по наледи.

  Герда спокойно вбежала в зев скалы и выбежала из него довольно быстро.

  – Что? Пусто? – Спросил я. – Что там?

  Герда виляла хвостом требуя плату за проделанную работу. Я покачал головой, но рукой в сумку нырнул и маленький кусок вяленой лосятины её просил. Проглотив вкусняшку на лету, Герда благодарно произнесла: «Ау!» и отбежала в сторону.

  Эти «друзья человека» выполняли команды только если потом их поощрять. Если вдруг забудешь дать вкусненького, потом будет долго смотреть на тебя и думать, выполнять команду или нет? Как у меня так получилось их «выдрессировать»? Не знаю.

  Пещера была не глубокой. Метрах в десяти от входа возвышалась ледяная гора, с которой и стекала вода. Для ночёвки место было так себе. На льду спать почему-то было хуже, чем на снегу. Да и снег можно убрать, если он не глубокий и развести на земле костёр, а потом сдвинуть его в сторону и уложить лапник и шкуры на место кострища.

  Я уже хотел уходить и двинулся обратно, когда увидел на высоте человеческого роста слева от выхода отверстие, имевшее, на мой взгляд, рукотворные следы. Его края имели округлые и почти прямолинейные формы.

  Пещеры мне попадались и раньше. Почти во всех присутствовали следы человеческой жизнедеятельности, например кострища и каменные орудия, поэтому я не удивился, а обрадовался – можно разжечь костёр и нормально переночевать, просушив одежду.

  Свистнув собак, я полез наверх и обнаружил пещеру с ровным полом, выложенным мелкими камнями. Кое где виднелись поломанные и колотые кости животных – остатки давнего пиршества.

  Я пристроил горящий факел из смолистой сосны в сложенном из камня очаге и уложил на него сухие дровишки добытые из моего объёмного рюкзака.

  Скинув свою верхнюю шкуру на треногу, носимую мной постоянно с собой, я выскочил наружу в нательном белье и стал собирать дрова. Солнце садилось, и я залюбовался розово-снежной гладью чужой долины. Морозец пощипывал меня, влажная одежда парила и я метнулся в пещеру в радостном расположении духа.

  Собаки тоже смогли забраться за мной, и мы славно расположились на ночлег. Набрав воду в рыбий пузырь я подвесил его на малой треноге над огнём и, пока вода закипала, разложил вещи для просушки. От костра исходило достаточно тепла, и я разделся полностью.

  Залив кипятком муку из клубней, которые я считал бататом, я подождал её набухания и с удовольствием поел «кашки», закусывая свежесушёным мясом лосятины. В остаток кипятка я заранее бросил щепотку «чая» и выпил его с наслаждением.

  В эту ночь во мне снова, как в первые дни моего пребывания в этом мире, проснулся Урф. Поначалу я воспринял это как сон.

  Продолжая спать я встал, осмотрелся и подкинул в едва тлеющие угли дров. Кто-то из псов недовольно спросонок фыркнул. Только выйдя из пещеры, я понял, что я сплю, и я уже не я, а Урф.

  – Ты чего? – Спросил я Урфа, но он мне не ответил. – Пошли спать. Завтра обратно. Вниз будет сложнее топать. На лыжах не получится.

  Меня одолевало беспокойство. Почти пять лет разум Урфа не тревожил меня и мне казалось, что наши души «срослись».

  Я попытался перехватить управление, но Урф меня проигнорировал и направился к перевалу. Над долиной висела полная луна. Урф некоторое время смотрел на неё, а потом глубоко вздохнул издал протяжный вой. У меня пробежал по коже мороз. По коже Урфа.

  Урф волнообразно дрогнул мышцами тела, сбрасывая чужие ощущения, и заглянул в себя, вроде бы как только сейчас почувствовав меня. Он вступил в свой взрослый период. Урфу исполнилось семнадцать лет. Урф побежал вниз в долину.

  – Млять! Урф, что с тобой?! – Вскричал я, пытаясь заставить себя остановиться.

  Урф меня не слышал. Или не слушал? Он бежал по глубокому снегу без лыж, как вездеход на гусеницах. Думаю, снег за ним так же клубился. Я не мог его остановить и мысли его мной не читались, как раньше.

  Я бежал по пологому распадку не чувствуя ни тела, ни холода, ни запаха, ни вкуса. Я не чувствовал ничего. Я сидел в теле Урфа, как в клетке, и в конце концов, я перестал видеть. Это было ужасно.

  Чтобы хоть как-то унять пляшущие мысли, я стал считать секунды. Когда-то давно я учился музыке. Сначала в музыкальной школе по классу аккордеона и фоно, потом в музыкальном училище по классу ударных инструментов. Потом играл в военном оркестре, ансамбле. И уже на пенсии я порой подрабатывал, стуча в барабан или в литавры. Так что счёт в меня заложен крепко. Я бы даже сказал, вбит.

  В большом произведении, исполняемом оркестром, удар в литавры не част, поэтому приходилось включать свой внутренний секундомер, чтобы прозвучать в нужное время. Я даже читал в промежутках книжку.

  Умение вести мысленный подсчёт времени пригодилось и развилось в бытность моего пребывания в спец роте осназа, где я прослужил восемь лет, переезжая с одной войны на другую, где и нахватался свинца и осколков, кои и прервали мою жизнь в «моём времени».

  Ведя счёт и размышляя, я подумал, что может быть всё это время я провалялся в коме? Очень уж была похожа на кому пустота и темнота, окружающая меня.

  Воспоминания о той вечности, проведённой мной в коме, укреплению моего духа не способствовали. Я внутренне зарыдал и сбился со счёта. Моя душа металась и билась в стены, как птица, но ничего не происходило. Очень долго ничего не происходило.

  * * *

  Игра вместе с другими женщинами собирала первую зелень и корнеплоды батата, когда вдруг увидела знакомый силуэт.

  – Флора!? – Вскрикнула она. – Ко мне!

  Собака подбежала, и чуть вильнув хвостом, остановилась в нескольких метрах от девушки. Собаки так и не шли к людям. Игра вынула из сумки специально взятую с собой «вкусняшку» и попыталась приманить собаку к себе, но мясо и в этот раз пришлось бросить.

  После того, как собаки вернулись без Урфа, Игра горевала долго. Да и сейчас после второй зимы без брата, сердце при виде собаки сжалось и в глазах выступили слёзы. Без Урфа всё было не так.

  Урфа ещё ждали, но город постепенно привыкал к правлению Срока. Но эта зима далась тяжело. Появились те, кто не желал работать, но требовал себе еду. Срок не смог им воспрепятствовать. Наконец, когда сошёл снег и лёд на реке стал хрупким, а рыбалка из-за этого прекратилась, группа из восьми самцов отобрала бронзовое оружие у других, захватила хранилище с запасами еды и фактически узурпировала власть.

  Игра задумавшись впилась зубами в корнеплод.

  – Эй, женщина! Положи еду в корзину. Или будешь наказана, – вскрикнул смотрящий.

  У Игры слёзы хлынули из глаз.

  Глава девятая.

  Я выпал из небытия резко. Только что меня окружала темнота и тишина, и вдруг в голову ворвалось всё. Казалось, весь мир хлынул в меня и наполнил ощущениями. Я снова видел, слышал, обонял и чувствовал боль в теле. Такую сильную боль, что я закричал.

  Кто-то вскрикнул, кто-то заговорил на непонятном для меня языке. Я открыл глаза, обернулся на крик и ничего не понял. Вокруг меня горел огонь. Я сидел, скрестив ноги и прислонившись к чему-то спиной, а вокруг меня мирно горели маленькие костерки. За костерками сквозь пламя угадывались какие-то люди. Было сильно жарко, если не сказать, горячо. Сильнее всего болела грудная клетка и голова. Я снова застонал и захотел лечь, но было негде.

  Пошевелив головой и ощупав руками землю, я попытался опереться на левую руку и оттолкнувшись встать, но рука подломилась, и я едва не упал лицом в костёр. Однако тело моё и лицо упали на брошенную на костёр кожу.

  Костры вокруг меня вдруг погасли, разом накрытые шкурами. Вокруг меня вдруг радостно загомонили. То, что радостно – я понял, а вот, что гомонили – нет. Что за хрень? Кто я? Где я? Мелькнул анекдот: «могу ли я – магнолия». Я рассмеялся и закашлялся, вдохнув дым.

  Меня подхватили и куда-то понесли. Не далеко. Мелькнули звёзды. Я вдохнул чистый морозный воздух, снова закашлялся, и подумал: «Мне ещё пневмонии не хватало... А она будет».

  Сильно болела грудь. Словно мне попало в «броник» из «стечкина». Отрабатывали мы такое, помнится. Но когда это было? В какой жизни? В моей голове переплелись мысли и воспоминания. Я не понимал, какие из них мои, какие – чужие, какие – просто придуманные, прочитанные или рассказанные кем-то.

  Голова болела. Мое радостное настроение снова улетучилось. Было очень больно и я заорал:

  – А-а-а! Господи! За что мне это?!

  Мне смочили губы. Окружающие меня люди снова разом заговорили, что-то единообразное и напевное. Превозмогая боль, я попытался расслабиться. Через некоторое время боль съёжилась и отступила, а я заснул.

  * * *

  Меня разбудило солнце, ярко и жарко ласкающее моё лицо. Откинув покрывало из мягких шкур, я подставил себя его лучам и ощупал пальцами обеих рук проломленную Урфом грудину. Зажила и чесалась страшно.

  Зима закончилась давно. За эти несколько месяцев я освоил язык индейцев на уровне понимания, но говорить ещё не умел.

  Моя душа вселилась в тело вождя племени, погибшего от рук Урфа. Тот, в свою очередь, получив от взбесившегося гиганта смертельные удары по голове и груди, успел наколоть Урфа на длинное копьё. Они оба испустили дух одновременно.

  Шаман племени, призывая богов во спасение вождя, случайно призвал мою душу в его тело. Случайно ли? Не знаю, но добили подручные шамана ещё живого Урфа именно в момент призыва к богам.

  Сам шаман мне всё это рассказывал много-много раз, пока я не стал понимать его слова. Я молчал, опасаясь напугать окружающих меня индейцев, нескольких женщин и мужчин, постоянно ухаживающих за мной. Они ежедневно переворачивали меня, хотя мне это было невыносимо больно, смазывали моё тело топлёным маслом и скребками собирали с тела грязь. Они массировали мои мышцы на ногах и руках, и моё тело не теряло мышечную массу.

  Наконец, я сам стал поднимать глиняный узкогорлый кувшин, подкачивая свои руки и приподнимать ноги, укрепляя пресс и ножную четырёхглавую.

  Голова ещё иногда кружилась. Вставал и ходил я аккуратно.

  За прошедшие месяцы, а судя по солнцу, стояла середина лета, я разобрался в своих "я", отсеяв зёрна от плевел, понял, что в этом теле я один и возрадовался такому подарку.

  Тело имело превосходные формы тридцатилетнего воина индейца сиуа, неиспорченного ездой на лошади, а передвигавшегося только на «своих двоих».

  Я потянулся и перевернулся на бок, отталкиваясь правой рукой и вставая на ноги. Тело слушалось великолепно. Это было нормальное человеческое тело, без всяких излишеств и отклонений. Оно, конечно, было слабее тела Урфа, но для меня было привычнее, как и моим прошлым навыкам.

  Например, раньше у меня плохо получалось уйти в «перекат», или сделать подъём ножницами. Ноги Урфа были коротковаты и легки, по сравнению с массивным верхом. Ну и всевозможные «па» ногами были бессмысленны по той же причине. Ноги коротки.

  Плеснув в лицо воды из глиняного тазика, и протерев глаза, я закрепил вокруг талии перевязь из шкурок соболя и накинул на плечи жилет, связанный мной самолично из тонких полосок кожи обычной прямой вязкой.

  Ниток индейцы не знали, так как ни конопля, ни лён, на этой земле не росли, а крапиву они употребляли только как пищу, да и зверья водилось много и всякого. Вот я и нарезал тонких полосок из соболиных шкурок и связал себе жилет. Тонко нарезанные полоски шкуры скручивались и превращались в меховую нить. Сидеть я уже мог давно, а вот ходить недавно. Скучно было, вот я и занялся развитием мелкой моторики.

  Жилет состоял из трёх частей: спинки и двух половинок переда, которые я соединил, связав встречным бесшовным способом. Поучилось вполне прилично. Мех был и снаружи и изнутри. Спереди я навязал петли и пуговицы из палочек.

  На мои манипуляции внимательно, но испуганно, смотрела моя жена. Шаман отнёсся к моим чудачествам благосклонно и приказал жене учиться вязать.

  Вообще-то, со мной постоянно находились люди: и мужчины, и женщины, которые не только ухаживали за мной, но и приглядывали за моим поведением. Когда входил шаман, все шептались, явно обсуждая меня. Но я вёл себя адекватно. Только не разговаривал.

  Отдельные услышанные мной слова я пытался произносить, но только на тридцать второй день стал делать это более-менее осмысленно.

  Первыми, естественно, мной были поняты и произнесены слова: пить, есть, спать, ну и так далее. Это значительно улучшило настроение окружающих и они стали обращаться ко мне с вопросами, на которые ответы я не имел. Поэтому я долго претворялся немощным. Пока мой разум не разобрался с разумом вождя.

  Меня называли Вихо, и я подумал, что это моё имя. Однако оказалось, что это слово означает – главный, или по-нашему – вождь. Жена меня называла то Кохэн, то Лэнса, пока я не понял, что это означает – Быстрое Копьё.

  Шамана за глаза называли Охэнзи, то есть – тень. Жену называли – Чувайо, и я пока не знал, что это означает.

  Своих детей у нас с женой не было. Не выживали пока. Детей в племени вообще выживало немного. Да и племя, как я посчитал, начав выходить, сейчас составляло всего тридцать восемь больших «вигвамов» и около ста человек разного возраста.

  После нападения Урфа племя сократилось на половину, и я продолжал рефлексировать по этому поводу, виня себя в совершённом Урфом избиении. По-другому, то, что сделал Урф, назвать было нельзя.

  Представьте себе ворвавшегося в спящее стойбище почти трёхметрового монстра. Я не просто представлял, я помнил, так как сам лично видел. Глазами Лэнса, конечно, но в памяти-то осталось виденное.

  После первых криков, Лэнса голый, но с копьём, выскочил из жилища и пытался догнать, поймать чудовище, но гигант скакал по посёлку, как заяц, просто сметая на своём пути вигвамы, разрывая и давя сиу, не разбирая на мужчин, женщин и детей.

  Увидев, наконец, голого индейца с копьём, Урф кинулся на него не обращая внимание на оружие в его руках, и недооценил противника, который при сближении всадил копьё в грудь гиганта.

  Однако Урф даже не заметил укола. Он ударил правой рукой в грудь, а левым хуком в голову. Так учил его я. Добавив ещё и правым прямым в голову, Урф упал умирать.

  К тому времени уже все сиуи племени Лэнса выскочили из вигвамов и были готовы сразиться с монстром. И все видели подвиг вождя, отдавшего жизнь за смерть. Но вождь выжил. Его с проломленной грудной клеткой отнесли в вигвам шамана, и через день я очнулся в теле Лэнса, а душа Урфа наконец-то упокоилась, как и душа вождя.

  Сиуи ходили в лёгких набедренных повязках, типа трусов, прятавших гениталии. Меня же продолжало морозить. Я привык к теплу в теле Урфа, имевшего температуру около 39 градусов, и сейчас без одежды мёрз.

  – Лэнса, ты готов идти с нами на охоту? – Услышал я со спины голос.

  Оглянувшись, я увидел группу воинов, сидящих под навесом, защищавшим их от солнца, и занимающихся подгонкой снаряжения и оружия. Я подошёл к ним.

  – Куда пойдёте? – Спросил я.

  – Пройдёмся по ручью на восход, поищем тапиров.

  Хитрый лис показал в сторону холмов, с которых спустился Урф.

  – Готов, пожалуй, и пройтись. Можно подняться и на холмы.

  – Хочешь пройти по следам большеногого?

  – У него там должна быть нора.

  – Мы там были много раз. И ты был. Нет там норы. Он пришел с Той реки, ты же знаешь.

  – Посмотрим. Может они уже свили там гнездо.

  – Давай сходим и посмотрим, зачем долго говорить, – согласился Белый Медведь.

  – Тогда сначала сходим на холм, а потом пройдём по ручью, – предложил Быстрый Заяц. – Тапиры никуда не денутся.

  – Ну, так пошли? – Предложил Лис. – Солнце уходит.

  Я посмотрел на свои босые ноги.

  – Мокасины надену...

  Я вернулся в вигвам и снял с решётки кожаные сапоги, сшитые из шкуры оленя, снятой с передних ног как чулки. Спереди голенища стягивались шнурками, продетыми в приклеенные кожаные петли. Петли придумал я сам. Раньше голенища просто обматывались ремнём.

  Я же связал тесёмку в кольцо, сложил пополам и обернул вокруг голенища, приклеив сзади и по бокам. Спереди образовались петли. И так четыре раза. Продев шнурок в четыре пары петель, я стянул шнурком голенища так, что задняя часть облегала ногу, а спереди получилась двойная складка, как в хороших непромокаемых «берцах».

  За счет складки мокасины сидели на ноге плотно и не сползали с ноги при быстром беге.

  Накинув на плечи рюкзак, и прихватив спереди лямки, чтобы не соскальзывали, я вышел из своего жилища. Подхватив сумку с дротиками и копьё, я оглядел воинов и увидел в их взглядах растерянность. Вероятно, я мало походил на бывшего Лэнса.

  Охотники, обутые в куски шкур, обвязанных вокруг ступней, выглядели оборванцами.

  Я ухмыльнулся и расправил плечи. Я представлял, как выгляжу со стороны, и я себе нравился.

  – Вперёд бегом, – сказал я.

  * * *

  До холмов мы не сделали ни одной остановки. Я дышал ровно. Эти восемь километров я пробегал без отдыха туда и обратно каждую ночь, когда стойбище спало. Только моя жена и шаман знали об этом. И понимали меня. Сам шаман убедил жену, что мне нужно возвращать себе силы и власть в племени, которая едва-едва держалась.

  После своего выздоровления, я вынужден буду доказать, что я, по прежнему, самый сильный, самый ловкий в племени воин и охотник, и соответствую своему имени и должности.

  Да-да... В случае несоответствия, могли отобрать не только должность, но и имя. Вернее, – характеристику имени. Я мог стать, например, «мягким копьём», или «дрянным копьём».

  В нашем мире редко кого чтут за прошлые заслуги, а в этом люди жили здесь и сейчас. Не можешь? Не хочешь? Никто не будет ни учить, ни заставлять. Выгонят из племени и всё. Даже старики, если не могли охотиться, или изготавливать оружие, пытались делать хоть что-то. Некоторые начинали заниматься женской работой. Их, конечно, не изгоняли, но питались они значительно хуже молодых и сильных.

  Вбежав на знакомый мне распадок, я перешёл на шаг. Здесь сложно было бежать. Ручей вытекал из горы слева. Там где была пещера. Но отсюда её не было видно. Только чуть перевалив невысокий хребет, мы увидели вход в скалу.

  Заметив моё намерение войти в пещеру Лис крикнул:

  – Там глубокая вода, Копьё.

  Лис ещё ни разу не назвал меня вождём, и я подумал, что прозвища так просто не даются. Уж если человек Лис – значит себе на уме, а если Копьё, то человек прямой, как палка. Хоть и острая, но – палка. У нас говорили: «прямой и твёрдый, как карандаш ТТ». Потом сократили до «прямой как ТТ».

  Я шагнул в знакомую мне пещеру, перейдя вытекающую из него воду, и заглянул вовнутрь. Пещеру, где лежали вещи Урфа, от входа видно не было. Вся основная пещера была заполнена водой, и дно в кристально-чистой воде не просматривалось.

  Я шагнул чуть правее, прошел вдоль стенки и с глаз охотников исчез.

  – Вихо, вернись, – не выдержав крикнул Кролик, но получил затрещину от Лиса.

  – Что там, Копьё? – Спросил нарочито заинтересованно Лис.

  Вещи Урфа лежали там, где я их оставил зимой. Меня главным образом интересовали шкурки. Эту зиму я не охотился, а пушнина и здесь считалась денежным эквивалентом. Воин, не имеющий солидного капитала, не имел права быть вождём.

  На выборах вождя претенденты демонстрировали шкурки, привязав их к шесту.

  Когда зимой я «соболевал», то вечером обязательно снимал шкурку, а тушку на следующий день использовал для приманки. И прибегал я сюда не зря. Зимой то шкуркам ничего не сделается, а вот в тепле не обработанная шкурка сгниёт на раз-два.

  Вытащив мешок Урфа, колчан с луком и стрелами, шкуры и одежду я спокойно посмотрел на напарников и усмехнулся, доставая ворох шкурок.

  – Моя охота уже удалась. Жаль, что никто из вас не пошёл со мной. Но я выделю из своей добычи по две куницы тому, кто поможет мне отнести добычу в мой типи (дом из шкур).

  Замешательство было очень коротким. Тапиров можно было пострелять и завтра, а вот у соболя шкурка летом никудышная, это знал каждый индеец, и получить летом две шкурки – это стоит отмены охоты на тапиров.

  Я отдал сумку с пушниной Кролику, спальные шкуры, связав, Медведю. И тот и другой были даже чуть крупнее меня. Одежду Урфа понес Лис, не желавший терять заработок ради амбиций. Колчан со стрелами и лук понёс я.

  Надо понимать, что этот лук очень сильно отличался от нормального индейского, то есть короткого, лука. Это он для Урфа был коротким, а для теперешнего меня он стал длинным. Но я примерялся к нему, когда прибегал сюда, натягивал на него тетиву и тренировался в стрельбе.

  Сейчас я легко могу растянуть лук на всю длину стрелы, что вряд ли сможет сделать кто-либо из воинов племени.

  В стойбище мы вернулись на закате. Собаки залаяли, учуяв чужой запах. И я чувствовал запах, отличный от нашего, индейского. От пропахших потом шкур и одежды Урфа, не смотря на то, что они проветривались уже около полугода, проистекало такое звериное амбре, что сдыхал на подлёте гнус.

  И это я ещё часто мылся. Хотя в тайге, на пятидневном переходе, какое мытьё? Никакого. Поэтому шкуры и одежда пахли. Индейцы кривились, отворачивали носы, но, подогретые достойной оплатой, терпели.

  На лай собак с оружием в руках из вигвамов повыскакивали сиуи, и сильно удивились нашей банде, нагруженной хабаром.

  Я шёл, гордо неся перед собой большой лук с большими стрелами. К тому времени на одном из привалов я накинул тетиву, и лук предстал перед соплеменниками во всей его идеальной форме.

  Я расплатился с помощниками принципиально при всех, окруживших нас жителях стойбища, выдав каждому носильщику по две шкурки. Я намеренно выворачивал мездрёные шкурки мехом наружу, долго выбирал, рассматривая их в заходящем солнце, и отдавал самые лучшие.

  Шкуры и одежду Урфа я оставил возле вигвама, с противоположной от входа стороны.

  – Зачем ты принёс эту гадость? – Возмущённо спросила жена.

  – Молчи женщина! Ты не понимаешь! – Огрызнулся я.

  Она меня раздражала. Как я вскоре понял, её имя Чувайо означало – Антилопа, но на антилопу она не походила, даже если поставить её на четыре точки. И в моём понимании антилопа, это кроткое и пугливое животное, но Чувайо ни кротостью, ни пугливостью не страдала.

  В вигвам вошёл шаман.

  – Это ты хорошо придумал Вихо, что нашёл вещи большеногого. Покажи, – приказал шаман.

  Я внутренне усмехнулся. Я знал, что кроме шкурок в сумке ничего нет. Кремень, огниво, топор, инструменты и оружие я перепрятал давно. Кроме ножа и маленького рабочего топорика я брал с собой на охоту маленькие ножницы и бронзовые хирургические инструменты: скальпель, пинцет, зажим.

  Маленькие эти предметы были для меня, когда я существовал в теле Урфа, а для теперешнего меня, в теле Лэнса, они были в самый раз. Ножницы, например, мне пригодились при вырезании лент из шкурок соболя, использованных мной для вязания жилета.

  Я вывалил хабар под ноги жене и передал сумку шаману. Тот обыскал её и подозрительно уставился на меня, хитро прищурив левый глаз и при этом скривив лицо.

  – Духи подсказывают мне, что здесь находились и другие вещи. Большеногий прибежал сюда без вещей, значит, они должны были оставаться в мешке. Где они?

  Я понял, что жена нашла инструменты и «настучала» шаману. Я подумал, усмехнулся и достал из-под изголовья своего спального места топорик и ножницы. Охэнзи протянул к ним руки, но в руки шаману я их не дал.

  – Ты же не собираешься забрать их у меня, шаман? – Спросил я.

  – Эти вещи принадлежали большеногому, а значит, в них живут их злобные духи. Надо долго заговаривать их, чтобы ими пользоваться.

  – Не заговаривай мне зубы, Охэнзи. Эти вещи мои. И ты знаешь об этом. Были мои и будут мои. – Я сделал нажим на слово «были». – Ты понимаешь?

  Я смотрел на него беззлобно. Даже добродушно.

  – Мы с тобой – одно целое. И я благодарен тебе за то, что ты для меня сделал. Хочешь, возьми половину хабара. – Я пнул ногой кучу меховой рухляди. – Но эти вещи пока побудут у меня. Я ещё такие отолью, но потом. И другие. За холмами много меди.

  – Ты хочешь пойти за холмы? – Изумился шаман. – Но там же большеногие!

  – Их там осталось мало и они уже не поднимаются в верховья рек. По крайней мере, про две реки, берущие начало с этих холмов, я знаю точно.

  – Нас тоже осталось мало. Слишком много погибло нашего народа в тех битвах, о которых рассказывали деды, а дети перестали родиться и выживать. В скалистых горах ещё можно набрать воинов, но они уже перестали быть нашими братьями.

  – А скажи, шаман, кто-нибудь ходил по нашей реке до большой воды?

  Шаман «вскинул» на меня глаза.

  – Откуда ты знаешь про Большую Воду? – Спросил он. – Никто не говорит про Большую Воду. Это табу.