Текст книги "Путешествия по Китаю и Монголии. Путешествие в Кашгарию и Куньлунь"

Автор книги: Михаил Певцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Начальство высоко оценило научную деятельность Певцова в Монголии и Северном Китае: через несколько лет (в 1885 г.) он был награжден РГО медалью Литке (по географии); правительство удостоило его орденом Святого Владимира 4-й степени; кроме того, решено официально назвать ледник хр. Монгольский Алтай в Синьцзяне именем Певцова. Характерная для поведения Певцова черта – он озаботился, чтобы два его соратника-топографа были повышены в чине.

После второго путешествия Певцов вернулся в Омск, где прожил еще семь лет. Там он продолжал работать, исполняя обязанности начальника Штаба округа, много сил отдавал Западно-Сибирскому отделу РГО, а на досуге устроил во дворе своего дома маленькую обсерваторию, где ежедневно занимался астрономическими наблюдениями, оттачивая свой новый метод определения географической широты. Результаты своего открытия он изложил в статье «Об определении географической широты по соответственным высотам двух звезд», опубликованной в 1887 г. в «Записках» РГО. Тогда же М. В. Певцов был переведен служить в Петербург, где ему была предоставлена должность делопроизводителя Азиатской части Генштаба. Там он и пребывал вплоть до своей третьей, самой большой экспедиции в Центральную Азию.

ТРЕТЬЕ ПУТЕШЕСТВИЕ – ВОСТОЧНЫЙ ТУРКЕСТАН И СЕВЕРНЫЙ ТИБЕТ Началу третьего путешествия М. В. Певцова предшествовало трагическое событие. Осенью 1888 г. Н. М. Пржевальский намеревался отправиться в свою очередную (пятую) центральноазиатскую экспедицию, полностью снаряженный и готовый к выходу отряд ожидал его в Средней Азии, они должны были выступить из г. Каракола на восток, через Восточный Туркестан (Синьцзян) по направлению к Тибету. Но накануне, 20 октября 1888 г. Пржевальский скоропостижно скончался от брюшного тифа. Полностью подготовленная экспедиция оказалось под угрозой срыва. Но руководство РГО все же решило проводить экспедицию и предложило возглавить ее М. В. Певцову. Он принял это нелегкое предложение, как настоящий русский офицер, надежный соратник, вдумчивый и опытный организатор, верный традициям отечественной научной географической школы, во многом заложенным именно Н. М. Пржевальским, путешествие состоялось, правда, не сразу, а через полгода, весной 1889 г.

Памятник Н. М. Пржевальскому

в Александровском саду С.-Петербурга. 1892 г.

В мае 1889 г. Тибетская экспедиция РГО под руководством полковника Певцова выступила из Средней Азии и через перевал Бедель, после тяжелейшего горного перехода, спустились сначала к Учтурфану и далее – на Кашгарскую равнину (уже в китайских пределах), а оттуда направилась далее, в знаменитый туркестанский город Яркенд.

Прежде чем продолжить рассказ о маршруте третьей экспедиции М. В. Певцова, остановимся на том, как цели возглавленной им экспедиции соотносились с намерениями Н. М. Пржевальского, организовывавшего ее.

Начать нужно с того, что Николай Михайлович Пржевальский – смелый первопроходец, неутомимый открыватель неведомых земель, гор, рек, неизвестных племен, экзотических животных, все, что совершал во время своих путешествий по Центральной Азии, делал ярко, темпераментно, блестяще. М. В. Певцов был человеком и ученым совсем иного склада. Стиль его научной деятельности был абсолютно другим: он был склонен к предварительно организованному, скоординированному, систематическому и обстоятельному сбору разнородной научной информации – астрономической, климатической, геологической метеорологической, геодезической, барометрической, топографической, ботанической, зоологической, наконец, историко-культурной. Его в равной мере интересовали результаты научного труда и сам его процесс, особенно методика географических исследований. Поэтому цели и задачи экспедиции к моменту ее были сформулированы им по-новому. Если Пржевальский мечтал пройти в Тибет и дойти до его столицы Лхассы, то Певцов предпочел для начала основательно изучить подходы к Тибету со стороны Куньлуня, т. е. тщательно исследовать эту горную, почти неизведанную тогда страну и прилегающую к ней территорию Восточного Туркестана. Это намерение и было выполнено возглавленной им экспедицией.

О Михаиле Васильевиче Певцове, заменившем Пржевальского на посту начальника Тибетской экспедиции, говорили, как о его преемнике и продолжателе. Это утверждение верно, но неопределенно. Ведь М. В. Певцов никогда не работал вместе с Пржевальским (как его ученики – Роборов-ский и Козлов, знаменитые впоследствии ученые), так что о решительности, целеустремленности, твердости характера Пржевальского, даже деспотизме как руководителя, его склонности к едва ли не военной дисциплине и одновременно о неожиданных волевых решениях различных конфликтов, о необыкновенном темпераменте и прочих личностных качествах – он мог знать только по рассказам коллег. Сам Михаил Васильевич был совершенно другим и по характеру, и по воспитанию человеком, по свидетельствам очевидцев, скромным, негромким, рассудительным, основательным, тщательным и очень внимательным к людям. Однако некоторые основные принципы и традиции исследовательской деятельности и экспедиционного быта, заведенные Пржевальским, Певцов не только продолжил, но и значительно развил.

Так, в исследовательской деятельности всех экспедиций РГО в Центральную Азию, вслед за Пржевальским, сложилась единая методика проведения полевых работ, основанная на принципе комплексности географического обследования территорий, – систематические рекогносцировки, топографические описания местности, ее водной системы и рельефа с определением широты и долготы каждого пункта, составление или уточнение карт с указанием торговых дорог и горных троп между основными районами и населенными пунктами, а нередко и обнаружение новых, доселе неизвестных науке объектов; ежедневный сбор метеорологических данных и наблюдения над местными климатическими особенностями и необычными природными явлениями (миражами, песчаными бурями, суточными двадцатиградусными перепадами температуры и пр.); описание окружающей флоры и фауны, выявление неизвестных или редких видов животных, птиц, растений и непременный сбор гербариев, зоологических и минералогических коллекций. Затем все эти разнородные сведения сводили воедино, и получалась обобщающая географическая характеристика обследованного края. Этот принцип соблюдался и выполнялся Певцовым во всех его экспедициях неукоснительно.

Еще одна важная традиция, ярко проявившаяся в исследованиях Пржевальского, – сбор любых, по возможности, сведений об окружающем населении и его истории. В материалах самого Пржевальского, жесткого практика и в то же время несомненного романтика географических исследований, описаний, касающихся туземцев, немного, но они чрезвычайно важны. Это были не просто впечатления европейца о чужой жизни, такого рода заметками пестрели многочисленные записи путешественников. У Пржевальского – и позднее лишь у некоторых его последователей, таких как Роборовский, Козлов, Потанин и, конечно, Певцов, – особо ценны записанные высказывания самих уйгуров или киргизов, монголов или китайцев о своем народе, представления о его происхождении, истории, верованиях и пр. Такого рода внимание к людям иной культуры – одна из славных традиций русских исследователей, подхваченная и достойно развитая М. В. Певцовым.

Третье путешествие М. В. Певцова – по Восточному Туркестану и Северному Тибету – экспедиция, которая, в отличие от двух первых поездок, носила чисто научный характер, и ее цели, задачи и методы продумывал и осуществлял сам Певцов. В состав экспедиции вошли поручик В. И. Роборовский и подпоручик П. К. Козлов, ученики и последователи Н. М. Пржевальского, очень скоро ставшие друзьями и соратниками М. В. Певцова, горный инженер К. И. Богданович (первый специалист, который должен был профессионально изучать геологию), был еще переводчик, а также препаратор (для составления зоологических коллекций), двенадцать казаков для охраны, два проводника и несколько киргизов-погонщиков для экспедиционных животных (88 верблюдов, 22 лошадей, 100 овец для питания и трех сторожевых собак).

Выступив в мае 1889 г. из г. Каракола (ныне г. Пржевальск) в Средней Азии, экспедиция за первые полтора-два летних месяца претерпела множество трудностей, в том числе успела столкнуться с удивительным явлением кашгарской природы – с пыльным туманом (красочно описанным в отчете). Когда измученные летней жарой и оводами путешественники наконец достигли северных отрогов Куньлуня, в урочище Тохта-хон (между Яркендом и Хотаном) решено было немного отдохнуть и каждому сотруднику заняться частью научной программы, сообразно своим склонностям, знаниям и научному азарту. Богданович обследовал окружающие горы, Козлов добыл первые экземпляры редких местных птиц, Роборовский собирал гербарий, а сам Певцов полностью погрузился в свою любимую деятельность – астрономические, метеорологические и магнитные наблюдения. Между прочим, Певцов на протяжении всей экспедиции приветствовал самостоятельные «экскурсии в сторону» от основного маршрута своих молодых коллег, тем самым поощряя их инициативность и расширяя ареал научного обзора, в этом, безусловно, сказался его организаторский талант.

Страстью самого Певцова, особенно проявившейся во время путешествия по Восточному Туркестану, стало увлечение этнографией местных народов. По мере дальнейшего продвижения экспедиции на восток, вдоль северного подножия Куньлуня – от Яркенда к Хотанскому оазису и далее к Керии и Ние – он все больше и больше времени уделял общению с основным населением этого края– уйгурами. В итоге он свел их рассказы и предания в историческое повествование о Хотане, огромном легендарном городе, известном еще по письменным источникам начала I тыс. н. э. Расспросив местных купцов и проводников, он выяснил, что основные торговые тропы и перевалы, связывающие Туркестан с Тибетом, расположены восточнее, ближе к оазису Ния. Там Певцов и решил перезимовать, поскольку горные перевалы в сторону Тибета в это время года уже были закрыты.

Несколько месяцев, проведенные членами экспедиции в Ние (до начала мая 1890 г.), стали, быть может, самыми плодотворными в научном отношении: по-прежнему велись регулярные астрономические наблюдения, барометрические и метеорологические измерения, причем на стационарных приборах, что позволяло зафиксировать такие массовые и точные данные, которых ранее в Центральной Азии не собирали.

Для основательного изучения проходов из Туркестана на Тибетское нагорье члены экспедиции на несколько недель перебрались в урочище Кара-Сай у северного подножья Русского хребта. Здесь, как обычно, Певцов выполнял свою трудоемкую рутинную работу, необходимую при сборе любой научной информации, но от его заинтересованного и внимательного взора при этом не ускользали и необычные явления. Так, он первый обратил внимание и затем объяснил парадоксальный факт – периодическое появление в этих краях холодного ветра, приходившего не с гор, что было бы естественно, а из глубин раскаленной пустыни Такла-Макан. Занимали его и другие конкретные вопросы, для их решения он в условиях высокогорья (около 4000 м над уровнем океана) проводил опыты по определению скорости распространения звука в разреженном воздухе, или – применил новый геодезический способ точного измерения относительной высоты хребта Ак-таг.

В том же духе работали и сотрудники Певцова: в эти месяцы В. И. Роборовский, перейдя через Куньлунь по перевалу Сарык-туз, прошел в глубь Тибетского нагорья на несколько десятков километров, в другой раз он поднялся к труднодоступным верховьям р. Черчен-дарья и через перевал Гульджа-даван также вышел на Тибетское нагорье. П. К. Козлов обследовал верховья р. Бостан-тограк, высокогорное оз. Даши-куль и дальше территорию нагорья на расстоянии около 100 км. Горный инженер К. И. Богданович впервые собрал столь убедительные и одновременно уникальные данные, что позднее, в отчетах экспедиции он уже представил ряд новейших аналитических выводов по геологии и геодезии Центральной Азии. Его работа была очень высоко оценена коллегами, в частности известным русским геодезистом И. И. Стебницким.

После всех этих «экскурсий» в сторону Тибетского нагорья экспедиционеры собрали всевозможные сведения о необитаемых землях к югу от хр. Пржевальского, и к осени 1890 г. решено было завершить здесь исследования и возвращаться на родину. Для этого предстояло пройти еще около 2000 км: мимо озера Лобнор к предгорьям Тянь-Шаня (через города Курля, Карашар, Токсун и Урумчи), а дальше через Джунгарию к г. Зайсан.

Обратный путь занял несколько месяцев, во время которых научная работа продолжалась. Во-первых, были подтверждены слухи о «кочующем» озере Лобнор и установлены причины этого явления, во-вторых, когда в ноябре 1890 г. экспедиция дошла до Турфанского оазиса, точнее до городка Токсун на его западной окраине, там было сделано еще одно из важных открытий – в центре Азиатского материка обнаружили огромную впадину, Турфанскую депрессию. М. В. Певцов не мог знать, что за несколько месяцев до этого здесь же (только на восточной окраине того же оазиса, в Люкчуне) побывала другая русская экспедиция – братьев Г. Е. и М. Е. Грумм-Гржимайло, которые пришли к аналогичному выводу. Это открытие не только объяснило особенности климата этой части Восточного Туркестана, но и дало возможность более точной интерпретации метеонаблюдений по всему центральноазиатскому нагорью. Подобными сведениями из самого центра Азии до этого наука не обладала.

Далее путь исследователей лежал в г. Урумчи, раскинувшийся уже на северных склонах Тянь-Шаня, и через известную дорогу по Джунгарии к г. Зайсан, конечному пункту путешествия. 3 января 1891 г. двухгодичная Тибетская экспедиция под руководством М. В. Певцова завершилась.

Подробно итоги этого путешествия были изложены в трехтомных «Трудах Тибетской экспедиции» и ряде научных статей ее участников. Однако даже простой перечень их основных достижений свидетельствует об исключительной результативности экспедиции.

Прежде всего, были собраны колоссальные новые данные об орографии Куньлуня и о каменистой пустыне севе-ро-западного Тибета с его высокими горными кряжами, внесены существенные исправления в схематическую карту этой горной системы, часть которых, кстати, была подтверждена отдельными съемками другого путешественника, Б. Л. Громбчевского, также побывавшего у северо-западных окраин Тибета в 1889–1890 гг. М. В. Певцову удалось описать множество известных только местным жителям караванных дорог и троп, которые связывали их с тибетцами. Участникам экспедиции удалось открыть в глубинах Куньлуня и севе-ро-запада Тибетского нагорья несколько небольших озер и ледников и уточнить течение р. Тизнаф. Между прочим, Певцов разузнал и об одной старинной, ныне почти забытой дороге через пустыню Такла-Макан, некогда соединявшей г. Аксу (у южных склонов Тянь-Шаня) и долину реки Яр-кенд-дарьи (в предгорьях Куньлуня), до него вовсе не известной европейцам. Все это было сведено на «Карте Восточного Туркестана и северных окраин Тибетского нагорья», суммировавшей географические открытия экспедиции.

Не менее ценными для науки оказались и добытые в предгорьях Куньлуня систематические метеорологические данные, позволившие надежно судить о своеобразии климата в самой сердцевине Центральной Азии. На основании этих наблюдений Певцов написал статью «Климат Кашгарии» (1894), которая была высоко оценена ведущим русским климатологом А. И. Воейковым.

В положительных отзывах специалистов разных профилей на достижения участников экспедиции почти всегда подчеркивался высокий методический уровень проведенных изысканий. Даже обычные рекогносцировочные работы, которые, к примеру, в экспедициях Пржевальского осуществлялись во время стремительных переходов от оазиса к оазису, т. е. «линейно» и мимоходом, М. В. Певцов проводил систематически и обстоятельно, стараясь охватить обследованиями широкие площади. В результате уровень рекогносцировочной изученности пройденных экспедицией территорий заметно улучшился.

В целом собранные экспедицией Певцова материалы позволили создать одно из самых обстоятельных и разносторонних географических описаний Восточного Туркестана и прилегающих областей Северного Тибета. Кроме того, в деятельности экспедиции было еще одно направление, которое поначалу выглядело вполне ординарно, но благодаря силе творческой личности М. В. Певцова превратилось в значительный и оригинальный вклад в общее дело – все более глубокое знакомство с населением Центральной Азии.

ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. Наплыв европейских научных экспедиций в Центральную Азию во второй половине XIX в. имел естественным следствием публикацию множества книг, в которых величественная и таинственная природа Центральной Азии, сдающая свои последние загадочные бастионы под напором любознательного человечества, поражала и восхищала цивилизованный мир, но не меньшим открытием для него была и постепенно открывавшаяся взору древняя центральноазиатская цивилизация. Исторические памятники особенно привлекали внимание читающей публики, возможно потому, что никто особенно не ожидал встретить среди диких гор и безжизненных песков яркую, мощную, своеобразную и неплохо сохранившуюся культуру.

Описания и зарисовки встреченных путешественниками руин великолепных храмов со средневековыми росписями и скульптурой, записанные легенды о ныне затерянных в песках Такла-Макан загадочных древних городах и прочие следы великого прошлого центральноазиатских племен и народов заинтересовали и специалистов. Н. М. Пржевальский, например, в своих книгах упоминал около двух десятков засыпанных песком древних городов «ныне уже не существующих» – и это только в местности между Хотаном, Аксу и Лобнором. Г. Н. Потанин, побывавший в 1884–1885 гг. в Ордосе, записал рассказы о развалинах трех старинных городов, он же привез первые сведения о легендарном городе Хара-Хото. М. В. Певцов во время путешествия 1889–1890 гг. тоже расспрашивал местный народ о предках и руинах, и уйгуры указали ему на заброшенный город Коне-татар близ Яркенда, на остатки городской глиняной стены Хотана и на руины дворца хотанского правителя (как оказалось, IX в.).

В. И. Роборовский, работая в Турфане, в Люкчунской котловине, посетил несколько древнеуйгурских городов и селений: все они прекрасно сохранились, включая буддийские и манихейские росписи и статуи Будды (Идикут-шари, Ас-са-шари и др.)* От местных жителей он узнал о развалинах монастырей, о старинных кладбищах с субурганами, о пещерных храмах, где находили обрывки старинных письмен и рисунков на бумаге, шелке и холсте. Некоторые вещи Роборовский собрал и привез в Петербург, эти археологические коллекции представляют ценность из-за подобранных им древнеуйгурских рукописей, расшифровкой и анализом которых по сей день занимаются петербургские востоковеды.

Знатоки древних и современных азиатских языков еще с конца XVIII – начала XIX в. начали собирать всевозможные сведения об этой части Азии и заново перечитывать и расшифровывать известия средневековых путешественников по географии, экономике, истории центральноазиатских народов (Ж. Дегинь, А. Ремюза, Ю. Клапрот, Н. Я. Бичурин, С. Жюльен, А. Гумбольдт, М. А. Казем-бек, К. Риттер, В. В. Григорьев, Д. М. Позднеев, Э. Бретшнейдер и др).

После выхода их публикаций у отправлявшихся в новые путешествия по Центральной Азии исследователей уже появилась и дополнительная, более конкретная цель – поиски различных исторических памятников (как письменных, так и в виде предметов древнего искусства), которые в последующие два-три десятилетия, особенно на рубеже XIX–XX вв., усилились, превратившись едва ли не в главную цель специально снаряжавшихся научными центрами Германии, Англии, Франции, Швеции и России экспедиций. Именно в Центральной Азии тогда работали знаменитые ученые – А. Стейн из Англии, А. Ф. Лекок и А. Грюнведель из Германии, С. Гедин из Швеции, Д. де Рэн, Ф. Гренар, Э. Ша-ванн, П. Пелльо из Франции и многие другие. Русские исследователи тоже не отставали.

Помимо рукописей из археологических раскопок, сотни старинных уйгурских, монгольских, китайских письменных памятников удалось собрать в буддийских монастырях или просто у хранителей древностей, любителей старины. На рубеже XIX–XX вв. в поиски старинных рукописей включились русские консулы в Китае (Синьцзяне) А. А. Дьяков, Н. Н. Кротков и особенно Н. Ф. Петровский, для этого же были специально снаряжены экспедиции Д. А. Клеменца,

С. Ф. Ольденбурга, М. М. Березовского, П. К. Козлова и др. Русский востоковед Г. Цыбиков, в 1899–1902 гг. инкогнито посетивший Лхасу, привез оттуда 300 томов тибетских старинных книг и т. д. Впрочем, традиция сбора старинных рукописей существовала в России еще в начале XIX в., когда один Н. Я. Бичурин, служивший несколько лет в Пекине в Русской духовной миссии, привез в Петербург около 400 пудов рукописей на 15 верблюдах. Последующие переводы этих древнекитайских книг о народах Центральной Азии легли в основу его фундаментальных исторических сочинений – «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена», «Записки о Монголии», «Историческое обозрение ойратов с XV столетия до настоящего времени», «Описание Тибета», «История Тибета и Ху-хунора» и др.

Важной страницей изучения истории и культуры центральноазиатских народов стали и многотомные «Труды» Российской духовной миссии в Пекине, включавшие самые разные материалы, в том числе и записки многих путешествовавших членов миссии (Е. Ф. Тимковского, Г. А. Фритше, Г. Фусса и др.), и первые переводы на русский язык монгольских письменных памятников «Алтан Тобчи» (П. С. Савельев, 1858), «Сокровенное сказание» (П. Кафаров,18бб), первые сводные сведения о социально-племенном делении и расселении монголов Центральной Азии (И. Я. Шмидт, 1829) и многое другое.

Иными словами, одним из важнейших последствий географического открытия Центральной Азии во второй половине XIX в. было бурное развитие мировой археологии и востоковедения, когда ученые из разных стран по существу продолжили и блестяще развили ту линию изучения центральноазиатской культуры, начало которой положили русские путешественники XIX в.

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ ЕВРОПЕЙЦЕВ О ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. Многие путешественники, столкнувшись со следами величественных исторических памятников центральноазиатских народов, в тени открытых археологами древних храмов, дворцов и великолепных памятников искусства, которыми восхищался весь мир, почти не замечали потомков их создателей, современных обитателей Центральной Азии, скромных земледельцев и скотоводов. Конечно, многого чужеземцы не могли видеть из-за того, что местные жители сами редко допускали их в свою частную, семейную или религиозную жизнь. Поэтому постепенно выяснилось, что сведения об их языках, культуре, верованиях весьма туманны и разноречивы. Даже перечень народов и племен аборигенов и их расселение в те времена были фактически полуизвестны. С каждой экспедицией подобные факты накапливались, знания расширялись, хотя полноценное и разностороннее изучение истории культуры центральноазиатских народов развернулось лишь в XX в. Однако без этих первых, еще поверхностных, часто наспех сделанных путешественниками этнографических заметок и отрывочных описаний туземцев, безусловно, были бы невозможны все последующие достижения историков и этнографов.

Читая центральноазиатские дневники и путевые записки англичан, французов, немцев, шведов, венгров, японцев конца XIX– начала XX в., сначала удивляешься обилию этнографических пассажей о местном населении, но все эти свидетельства по большей части фрагментарны, разнородны по достоверности, степени подробности и аргументированности. В XIX – начале XX в. разные люди и с разными целями приезжали в «неизведанную Азию»: официальные посланники и частные предприниматели, военные специалисты и ученые – историки, археологи, ботаники, зоологи, геологи, палеографы, языковеды; были и просто искатели приключений, авантюристы, скучающие снобы и невежественные туристы. Оставленные ими записки были разнородными: одни описывали главным образом себя, свою отвагу на охоте и мужество в преодолении трудностей переездов или живописали устраиваемые в их честь местными правителями приемы; другие были склонны изображать главным образом природные катаклизмы – смерчи, горные лавины, пылевые бури и прочие опасности; третьих интересовала экзотика – базары, мазары, архары, местная кухня, юродивые, красочные одеяния туземцев или их празднества.

Но, к счастью, были и другие путешественники, не только всерьез и с огромным вниманием и теплотой наблюдавшие за своеобразным укладом местной жизни – оригинальной, приспособленной к местным условиям (везде разным по ландшафту и климату) системам традиционного хозяйства, за повседневным бытом и праздниками, верованиями и обрядами, частной и общественной жизнью туземцев, но и тщательно отмечавшие районы расселения разных родоплеменных групп монголов, тибетцев, уйгуров, киргизов, дунган, казахов, китайцев, а также существующие и функционирующие в разные времена года местные дороги и горные тропы. Особо ценными в этой информации были записанные мнения и точки зрения самих аборигенов, высказанные во время бесед с иноземцами, о своей истории, стране, о религии, их представления, сложившиеся стереотипы о соседних народах. Одним из первых, кто обратил на это внимание, был М. В. Певцов.

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ПЕВЦОВА. Во второй половине XIX в. этнография (наука о народах) еще только зарождалась, т. е. определялась ее тематика, круг проблем, специфические средства и способы анализа. В те времена этнография еще считалась частью географии, и лишь позднее она перешла в лоно исторической дисциплины. В записках путешественников XIX в. современный этнограф находит множество наблюдений, замечаний и рассуждений о местных народах, и они являются для него ценным источником. Без фактов, собранных путешественниками, было бы невозможно представить, как люди XIX в. жили в разных ландшафтно-климатических зонах материка, чем занимались, во что облачались, как отдыхали, во что верили, наконец, какие народы и этнические группы заселяли разные территории – без этого фундамента нельзя было бы даже поставить многие сложнейшие вопросы современной этнографии и антропологии.

В своей первой поездке по Джунгарии Певцов помечал лишь отдельные факты из жизни местного населения. Прежде всего он тщательно фиксировал поселения разных языково-этнических групп – сибо, солонов, т. е. маньчжуроязычных групп поселенцев, «настоящих китайцев» (северных хань), урянхайцев (сойотов, тува) и др. Помимо этого, его как военного человека и путешественника чрезвычайно инков центральноазиатских народов, в тени открытых археологами древних храмов, дворцов и великолепных памятников искусства, которыми восхищался весь мир, почти не замечали потомков их создателей, современных обитателей Центральной Азии, скромных земледельцев и скотоводов. Конечно, многого чужеземцы не могли видеть из-за того, что местные жители сами редко допускали их в свою частную, семейную или религиозную жизнь. Поэтому постепенно выяснилось, что сведения об их языках, культуре, верованиях весьма туманны и разноречивы. Даже перечень народов и племен аборигенов и их расселение в те времена были фактически полуизвестны. С каждой экспедицией подобные факты накапливались, знания расширялись, хотя полноценное и разностороннее изучение истории культуры центральноазиатских народов развернулось лишь в XX в. Однако без этих первых, еще поверхностных, часто наспех сделанных путешественниками этнографических заметок и отрывочных описаний туземцев, безусловно, были бы невозможны все последующие достижения историков и этнографов.

Читая центральноазиатские дневники и путевые записки англичан, французов, немцев, шведов, венгров, японцев конца XIX– начала XX в., сначала удивляешься обилию этнографических пассажей о местном населении, но все эти свидетельства по большей части фрагментарны, разнородны по достоверности, степени подробности и аргументированности. В XIX – начале XX в. разные люди и с разными целями приезжали в «неизведанную Азию»: официальные посланники и частные предприниматели, военные специалисты и ученые – историки, археологи, ботаники, зоологи, геологи, палеографы, языковеды; были и просто искатели приключений, авантюристы, скучающие снобы и невежественные туристы. Оставленные ими записки были разнородными: одни описывали главным образом себя, свою отвагу на охоте и мужество в преодолении трудностей переездов или живописали устраиваемые в их честь местными правителями приемы; другие были склонны изображать главным образом природные катаклизмы – смерчи, горные лавины, пылевые бури и прочие опасности; третьих интересовала экзотика – базары, мазары, архары, местная кухня, юродивые, красочные одеяния туземцев или их празднества.

Но, к счастью, были и другие путешественники, не только всерьез и с огромным вниманием и теплотой наблюдавшие за своеобразным укладом местной жизни – оригинальной, приспособленной к местным условиям (везде разным по ландшафту и климату) системам традиционного хозяйства, за повседневным бытом и праздниками, верованиями и обрядами, частной и общественной жизнью туземцев, но и тщательно отмечавшие районы расселения разных родоплеменных групп монголов, тибетцев, уйгуров, киргизов, дунган, казахов, китайцев, а также существующие и функционирующие в разные времена года местные дороги и горные тропы. Особо ценными в этой информации были записанные мнения и точки зрения самих аборигенов, высказанные во время бесед с иноземцами, о своей истории, стране, о религии, их представления, сложившиеся стереотипы о соседних народах. Одним из первых, кто обратил на это внимание, был М. В. Певцов.

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ПЕВЦОВА. Во второй половине XIX в. этнография (наука о народах) еще только зарождалась, т. е. определялась ее тематика, круг проблем, специфические средства и способы анализа. В те времена этнография еще считалась частью географии, и лишь позднее она перешла в лоно исторической дисциплины. В записках путешественников XIX в. современный этнограф находит множество наблюдений, замечаний и рассуждений о местных народах, и они являются для него ценным источником. Без фактов, собранных путешественниками, было бы невозможно представить, как люди XIX в. жили в разных ланд-шафтно-климатических зонах материка, чем занимались, во что облачались, как отдыхали, во что верили, наконец, какие народы и этнические группы заселяли разные территории – без этого фундамента нельзя было бы даже поставить многие сложнейшие вопросы современной этнографии и антропологии.