Текст книги "У самого Черного моря. Книга III"

Автор книги: Михаил Авдеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Констанца в огне

Пламя и дым закрыли небо Констанцы.

Камнем срывается с неба первая шестерка пикировщиков. Сейчас, конечно, невозможно рассмотреть, кто из знакомых ребят сидит в кабинах. Знаю только – головную машину ведут сам командир полка, мой друг Степан Кирьянов, и штурман Лаврентий Салата.

Но что за цель они выбрали?

Ясно! На водной глади хорошо различим миноносец. Он ведет яростный огонь по пикирующим самолетам. С борта корабля тянутся к машинам красные, зеленые, желтые трассы. В каждой – смерть. Бьет, кажется, даже главный калибр.

Молодец Степан! Ни один самолет из его шестерки с курса не сворачивает. Лезут в самое пекло. Словно застрахованы от лобового удара. Случись попадание – из пике самолет уже не выведешь. Врежешься в воду.

Трудно рассмотреть все сразу, но все же главное видно: вроде бы операция развивается по плану: Пе-2 перестраиваются в колонну шестерки. Разделяются. Все так и задумано – удар по базе будет нанесен с двух направлений.

Передано своим ребятам по радио:

– Быть особенно внимательными! В таком аду «мессерам» ничего не стоит подкрасться незамеченными…

«Накаркал»! – Прямо из сизой мглы вываливаются четыре немецких истребителя.

– Немцы! – кричу в микрофон, лихорадочно думая, как их не подпустить к пикировщикам. Но уже вижу – реакция ребят молниеносна: четыре «яка» уже отвалили наперерез «мессерам», отсекающих от атакующих бомбардировщиков.

– Прикрывай! – кричу ведомому. – Атакую их ведущего…

Знаю – немцы не любят лобовых атак: иду в лоб!

Что-то бьет по плоскости, «як» вздрагивает, а «мессер» в последнюю секунду отваливает.

Только на мгновение вижу в прицеле его брюхо. Рука машинально нажимает гашетку. Ура! Зачадил, подлец!..

Снова бросаю машину в атаку.

Нет, стрелять уже нет необходимости. «Мессер» с ревом удирает с поля боя. Но вряд ли дотянет до своих: слишком густой шлейф дыма тянется за истребителем.

Тревожно оглядываюсь – где же остальные.

Немыслимая карусель в воздухе кончилась.

– Смылись, товарищ командир, – слышу в наушниках насмешливый голос Саши Волкова.

– Куда?

– А бог их знает куда… Совсем смылись. Один, кажется, подбит. Чадил…

– Молодцы, ребята! – и тут же спохватываюсь: сейчас не до похвал. И уже строго добавляю: внимательно следить за воздухом…

Небо над Констанцей было уже целиком нашим. Ни один «мессер» не рискнул больше появиться над городом. Значит, «группа расчистки воздуха» задание выполнила.

На войне случается самое невероятное. Расскажи – не поверят. Но здесь, в Констанце, слишком многие были свидетелями удачи воистину необыкновенной.

Когда я заложил вираж и снова мельком взглянул на миноносец, вначале не понял, что с ним происходит: палуба его была вроде бы цела, а из бортов вылетало пламя.

Только позднее все прояснилось: надо же было случиться такому – бомба попала прямо в трубу эсминца и благополучно «проследовала» в котельное отделение. Там и взорвалась. Вот почему так необычно чадил этот корабль.

Никто, понятно, на такую «точность» бомбометания не претендовал, но что было, то было.

На крутом повороте снова успеваю мельком взглянуть на бухту. Пламя и дым окутали крейсер «Дачка».

Молодцы ребята! Только позднее, на аэродроме, я узнал, что это была работа пикировщика Анатолия Бриллиантова.

Отбомбившись, пикировщики стали уходить к морю. Но я знал – это еще не конец.

Так и есть. Бросаем истребители в высоту. Видим – к Констанце подходит 29-й авиаполк под командованием Алексея Цецорина.

Сейчас все начнется сначала…

Когда наш полк вышел к морю, сердце сжалось от боли: один из бомбардировщиков Пе-2 судорожно пытался набрать высоту. Но у экипажа, видимо, ничего не получалось. Самолет явно был подбит.

Прошли какие-то секунды и, подняв к небу каскады брызг, Пе-2 сел на воду.

Мы барражировали над местом катастрофы. Вдруг кому-нибудь из экипажа удастся спастись.

И действительно, машина держится на воде, а на крыле ее – люди.

– Следить за воздухом. Не подпускать противника, – приказал я.

А горючего уже оставалось буквально в обрез.

Мы облегченно вздохнули, когда увидели, что ребята успешно добираются до берега.

Вот они укрылись в камышах.

Позднее мы узнали, что летчики благополучно ушли от противника…

К ночи из штаба ВВС ушла в Москву шифровка: «Задание выполнено. Выведен из строя судоремонтный завод. По предварительным данным потоплено свыше тридцати кораблей противника. Сожжены склады боеприпасов и бензохранилища…»

Еще чуть-чуть…

Звонок командующего ВВС Черноморского флота генерала Ермаченкова меня озадачил:

– Михаил Васильевич! К утру 25 августа подготовьте два «яка». Полетим вместе с вами вдвоем на разведку гитлеровских аэродромов, расположенных в Румынии.

Я опешил:

– Как вдвоем, товарищ командующий?! Мы такую разведку и своими силами можем сделать. А лично вам-то зачем лететь? Тем более вдвоем. Нарвемся на «мессера». За себя не беспокоюсь, – тут же уточнил я, – но вы же командующий…

– Хочу все посмотреть сам.

Я действительно волновался. На войне бывает всякое. Не хватало еще, чтобы на моих глазах сбили моего же командующего. Бой есть бой. Тем более, если вдруг нас атакуют, скажем, десяток «мессеров».

– Тогда, может быть, взять группу сопровождения?

– Это ни к чему, – отрезал Ермаченков. – Какая же разведка скопом. Ты еще весь полк подними! А вдвоем все сделаем аккуратно.

Я знал личную храбрость Василия Васильевича, но так и остался при своем мнении: риск неоправдан. Но приказ есть приказ: его нужно выполнять. Двадцать пятого Ермаченков прибыл на аэродром:

– Я буду ведущим. Ты – прикрывающим.

– Может быть, все же возьмем хотя бы шестерку сопровождения, – не унимался я.

– Нет.

– А если – бой.

– А у нас задача иная. Наша цель – разведка. Отобьемся… Дадим полный газ – и домой.

– Ну что же, – вздохнул я, – тогда летим.

– А ты не вздыхай, Михаил Васильевич, – Ермаченков похлопал меня по плечу. – Всю ответственность я беру на себя…

Над линией фронта нас обстреляли. Правда, огонь был не очень сильным и прицельным. Только один раз немного тряхнуло машину командующего.

Что я пережил в этот момент – лучше не вспоминать.

Летим в глубь вражеской территории. До боли в глазах всматриваюсь в небо: не дай бог «мессеры». А я за командующего головой отвечаю. И еще более утверждаюсь в личном мнении: делаем глупость. Чтобы наблюдать за обстановкой в воздухе слева, справа, вверху впереди и сзади по курсу, двух моих глаз явно маловато.

После полета у меня болела шея – извертелся до чертиков.

На солнечной стороне замечаю группу самолетов. Дождались! Хочу уже радировать генералу и облегченно вздыхаю: узнаю «яки». Наверное, из соседнего полка.

На бреющем проходим над аэродромами противника…

Теперь можно возвращаться.

Как мы перелетели линию фронта, как сели – помню смутно: нервы – на пределе. Ни в одном бою такого не чувствовал.

Подходит улыбающийся Ермаченков:

– Я же говорил, что все будет в порядке. Кстати, заметил, – он наклонился ко мне. – Аэродромы-то почти пустые. Значит, немцы стягивают авиацию в Германию… А это что такое? – неожиданно спрашивает генерал, показывая рукой на взлетное поле.

Смотрю – на посадку идут «яки».

– Откуда?

– Не знаю, товарищ генерал… Сейчас спрошу у начальника штаба Локинского.

И тут меня осенило: так вот чьи «яки» я заметил в нашем рейсе на солнечной стороне.

– На какое задание летали?

Ермаченков подходит, хитровато улыбается.

Локинский минуту мнется, потом безнадежно машет рукой:

– Ладно, все равно узнаете… Я слышал, товарищ командир полка, ваш разговор с командующим… И на свою ответственность решил вас подстраховать. Вы же знаете повадки гитлеровцев: любят нападать из-за угла, скопом на одиночные самолеты… Вот и послал группу сопровождения… Часть первой эскадрильи под командованием капитана Гриба…

Ермаченков побагровел, потом вдруг расхохотался:

– Вот провели, черти! Ну ладно, за заботу спасибо!.. – он крепко пожал руку Локинскому.

24 августа королевская Румыния вышла из фашистского блока. Утром мне стала ясна цель нашей с Ермаченковым разведки: огромные силы нашей авиации готовились перебазироваться на румынские аэродромы.

Удары авиации Черноморского флота сломили основные силы противника на побережье.

Войска 3-го Украинского фронта входили в Румынию. Да румынские солдаты и не хотели воевать с нами.

В те дни начальника штаба Локинского вызвал командующий:

– Настроение в румынских войсках, – сказал он, – в нашу пользу. Попробуйте, используя это обстоятельство, своими силами занять аэропорт Констанцы и аэродром Мамая.

– Попробуем…

* * *

На Констанцу пошли с группой машин Локинский и Гриб. Подошли к городу на самой малой высоте, С земли – ни одного выстрела.

– Ну и дела… – протянул Гриб. – Словно война кончилась.

– Ты о чем? – спросил по радио ведомый.

– С Констанцей, кажется, все в порядке. Разведаем аэродром Мамая. Там все же авиационная школа базируется. Посмотрим, как нас там встретят…

Гриб не знал – кто в Мамае: румыны или гитлеровцы. На всякий случай в багажник каждого самолета комэск еще на своем аэродроме посадил по автоматчику. Это были наши же мотористы. Мало ли что могло произойти на незнакомой земле. Да еще за линией фронта.

И вот под крылом – Мамай.

– Я иду на посадку. Разведаю, что и как. Остальным – прикрывать с воздуха, – передал по радио Гриб и выпустил шасси машины.

Сели. Автоматчики наготове. Медленно тянутся минуты томительного ожидания. Но вот из здания выходит человек, идет к самолету.

– Позвольте представиться – подполковник румынских ВВС, начальник школы.

– Очень приятно, – Гриб спрыгнул на землю.

Подошла группа летчиков-румын.

Короткие переговоры, и все становится ясным: нас встречают как друзей.

Гриб машет рукой. «Яки» идут на посадку.

Начальник штаба Локинский оценил обстановку на аэродроме с воздуха и, убедившись, что все в порядке, возвратился назад, доложив мне о выполнении задания командующего.

На другой день – 30 августа – весь наш полк перелетел на аэродром Мамай.

Это был первый полет за всю войну, когда мы знали, что нас встретят не огнем, а дружественными улыбками.

В Румынии стояла золотая осень. Тихая и ясная. По утрам сквозь туманную дымку сиреневым силуэтом виднелась Констанца. Над ней уже не было ни черных клубов дыма, ни пожарищ, ни взрывов зенитных снарядов.

Тогда мы впервые почувствовали, что война все же идет к концу.

А через несколько дней – снова в бой. Теперь уже – в болгарском небе. За освобождение Варны и Бургаса.

Здесь и закончилась для летчиков нашего полка и для меня война.

Страшная война, взявшая столько дорогих жизней. Но без них – не было бы этого конца…

Да, для одних из нас война завершилась раньше, для других позже. На Дунае и над Веной завершился боевой путь хорошего моего друга, Героя Советского Союза Ивана Тимофеевича Марченко. В аттестации, данной ему командованием, говорилось: «165 воздушных разведок провел морской летчик за годы войны, сбил 7 вражеских самолетов, уничтожил десятки танков, автомашин, повозок с военным имуществом».

Уже близко было время послевоенной тишины, когда из Вены пришло к нам письмо Ивана Тимофеевича: «Дорогие друзья-черноморцы, боевые соратники! Отсюда, из далекой Вены – столицы Австрии, пишу я это письмо… Уже далеко ушли бои. Радуется сердце, что мы находимся здесь в действующей флотилии. Но в то же время скучаем по родной стороне. Мне хочется написать вам, дорогие друзья-черноморцы, чтобы вы каждую минуту учебно-боевой подготовки использовали для дальнейшего совершенствования своего мастерства.

Не думайте, что враг стал слабее сопротивляться, что он бежит с поля боя и что можно почивать на лаврах. Нисколько! Крепче учитесь, овладевайте опытом прошедших боев, учитесь воевать над морем. Тесно взаимодействуйте с кораблями родного Черноморского флота.

Смею заверить вас, дорогие друзья, что мы, участвовавшие в сражениях за освобождение Кавказа, Крыма, очищение от врага Румынии и Болгарии, не посрамим чести авиации Черноморского флота…»

И мы не посрамим этой чести.

Ялтинская конференция

Каких только задании не выполняли во время войны летчики нашего полка. Но то, что им поручалось сейчас, по ответственности, которая ложилась на плечи каждого летчика, не было сравнимо ни с чем…

В самом начале разговора командующий ВВС, оглядев всех присутствующих, строго предупредил:

– Все, что я скажу сейчас – важнейшая государственная тайна. И вы головой отвечаете за ее сохранность. Ни один человек, не привлеченный к операции, ничего не должен знать и ни о чем не догадываться…

Вступление не сулило ничего доброго.

– На днях в Крыму, в Ялте, соберется конференция глав трех союзных держав… На ней будут присутствовать Сталин, Рузвельт, Черчилль. Не нужно вам пояснять, какое значение имеет эта конференция!

Командующий с минуту помолчал.

– Не исключено, что гитлеровской разведке что-то станет известно. А от фашистов можно ждать любых пакостей. Словом, вы должны обеспечить нормальную работу Ялтинской конференции, «прикрыть» ее с воздуха. Ни один немецкий самолет не может в дни работы конференции появиться над Крымом… Задаче ясна?

Нужно ли было о чем-то спрашивать. Каждый командир отлично понимал, какая огромная ответственность ложится с этой минуты на каждого из них.

Перед тем как две эскадрильи «яков» перелетели по приказу на мыс Херсонес, чтобы прикрывать работу конференции с моря, летчики успели познакомиться со своими американскими и английскими коллегами, прибывшими на один из крымских аэродромов.

Василия Гусакова и его товарищей пригласили к зарубежным машинам.

В конце летного поля стояла английская эскадра «Москито». Напротив – американские «Лайтинги».

Четырехмоторный пассажирский самолет, на котором прилетел Рузвельт, находился в середине своей эскадры. Точно такое же положение занимала машина Черчилля.

– Стоят, – подмигнул Кологривов Гусакову.

– Стоят…

Рассмеялись.

Только они знали, что кроется за этим словом – «стоят».

Дело в том, что летчики союзников с первого дня пребывания на советском аэродроме начали ранние утренние тренировки.

Тренировались бы над аэродромом – бог с ними, кто бы им стал мешать? Вся беда в том, что тяжелые машины, все расширяя и расширяя радиус полета, почти на бреющем носились над крышами домов окрестных городов и сел.

В окнах дрожали стекла. Никто не мог буквально найти себе места: полеты начинались чуть свет и нередко затягивались до глубокой ночи.

Стали искать «дипломатический» выход. Нашел его командующий ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков.

Днем он вызвал командира полка к себе:

– Видишь, что делается, – кивнул он в сторону окна, за которым слышался рев стартующих и садящихся тяжелых машин. – Людям – ни сна, ни покоя. Надо с этим как-то «дипломатично» кончать. И я вот что надумал. Подними-ка ты во время этих полетов пару своих ястребков и «покажи» союзникам сверхнаивысший пилотаж. Так сказать, в порядке «обмена опытом».

– Удобно ли, товарищ генерал, – еще какие-нибудь осложнения в «высших сферах» получатся…

– Причем тут «высшие сферы»?! Действуй!

– Есть!

Высокая «честь» показать союзникам «сверхнаивысший» пилотаж выпала на долю Кологривова, Гусакова и Степана Петрова.

Едва забрезжил рассвет и на союзных самолетах начали прогревать моторы, над аэродромом вихрем на бреющем полете понеслась тройка «яков».

Точно над летным полем они сделали петлю, выпустили шасси и с ходу произвели посадку недалеко от английских и американских машин.

К летчикам подошел Ермаченков:

– Задание понятно?

– Да.

– Отлично! Действуйте. Самолетов не жалеть. Покажите, на что вы способны.

– Есть, «не жалеть самолетов»!..

Пока Кологривов, Гусаков и Петров находились на земле, к ним началось паломничество союзных летчиков. Они с любопытством рассматривали «яки». Градом сыпались вопросы.

– Какая маневренность?

– Вооружение?

– Какой самолет лучше: Як-3 или Ме-109?

– Смогли бы вы летать на наших машинах?

Ответы явно нравились:

– Лучше Як-3 сейчас истребителей нет.

– На ваших машинах можем лететь хоть сейчас.

– А смогли бы вы провести с нами условный воздушный бой?

– Хоть сию минуту.

– Но у нас тяжелые машины. Мы будем поставлены в невыгодное положение.

– Изменим соотношение сил. Против одного «яка» выставляйте четыре самых лучших ваших машины. Впрочем, мы принимаем любые ваши условия.

Вопросов больше не было…

Назавтра с самого утра летчики и техники с «Москито» и «Лайтингов» расположились у своих машин. Все с интересом ожидали «представления».

Кологривов и Гусаков договорились: пилотировать прямо над самолетами союзников, выходить из фигур на высоте 50-100 метров, взлетать – между рядами машин англичан и американцев.

Гусаков взлетел, набрал скорость, зашел точно вдоль стенки «Москито» и «Лайтингов» и на высоте всего 50 метров начал головокружительный высший пилотаж.

Петля, иммельман с полуторной бочкой, переворот, ранверсман, восходящий штопор, обычный штопор, боевой разворот – подчас Василию казалось, что от таких перегрузок «як» вот-вот развалится. Он воистину «не жалел» самолета.

То же самое проделывает Кологривов. Он идет в «атаку»: на высоте 400 метров – глубокий вираж. С плоскостей и стабилизатора срываются дымчатые струи разорванного воздуха. И сразу – шесть бочек подряд.

На земле творилось что-то невообразимое: вверх летели шапки, шлемы. Союзные пилоты свистели (они так выражают свой восторг), хлопали, орали…

Командующий поздравил летчиков:

– Спасибо. Теперь они утихомирятся. Ведь у них был один аргумент: мы отрабатываем технику пилотирования. После сегодняшнего… – Ермаченков улыбнулся, – вряд ли они столь рьяно будут демонстрировать эту «технику»…

Так все и случилось: на аэродроме установился порядок. Полеты союзных машин стали проходить по заранее разработанным маршрутам и в определенное время.

А над Ялтой и вокруг нее непрерывно патрулировали наши «яки».

Все было продумано до мелочей.

Созданный полком воздушный щит был абсолютно непробиваем для любой армады самолетов противника.

Ялтинская конференция была прикрыта с воздуха абсолютно надежно.

* * *

А в те мгновения, когда «яки» прикрывали Ялту с воздуха, в Ливадийском дворце Рузвельт попросил Сталина рассказать о положении на советско-германском фронте, сложившемся к тому времени.

Сталин предложил заместителю начальника Генерального штаба Красной Армии генералу армии Антонову удовлетворить любопытство союзников.

Антонов с гордостью докладывал:

– К 1 февраля, то есть за 18 дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до 500 километров. Таким образом, средний темп продвижения был 25–30 километров в сутки.

Советские войска вышли на Одер, на участке от Кюстрин (севернее Франкфурта) и южнее, и овладели Силезским промышленным районом.

Перерезаны основные пути, связывающие восточно-прусскую группировку противника с центральными районами Германии.

Таким образом, кроме Курляндской группировки (26 дивизий), изолирована группировка противника в Восточной Пруссии (до 27 дивизий); окружены и уничтожаются ряд отдельных группировок немцев (в районе Лодзи, Торна, Познани, Шнейдюмюля и других общей численностью до 15 дивизий).

Прорваны сильные долговременного типа оборонительные позиции немцев в Восточной Пруссии – на Кенигсбергском и Летценском направлениях.

Разгромлено 45 дивизий немцев, причем противник понес потери: пленными – около 100000 человек, убитыми – около 300 000 человек. Всего – до 400 000 человек…

Черчилль слушал, хмуро насупившись. Почему-то после доклада Антонова настроение у него явно испортилось.

И вот пришло оно – долгожданное мирное, спокойное время.

Но не для меня. Я оставался в армии. Закончил Академию генерального штаба, был на различных командных должностях в Военно-Воздушных Силах.

За свою жизнь я летал на 35 типах самолетов. Начал с машин, имевших скорость до 100 километров в час, кончил на реактивных со скоростью в 2400 км в час и высотой в 22 000 метров.

Но это уже была другая жизнь.

Жизнь за тем огненным рубежом, который означала наша великая Победа над фашизмом.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Высота

Если бы судьба снова даровала мне молодость и поставила передо мной выбор, я, не задумываясь, вновь стал бы летчиком.

И совсем не потому, что эта профессия для меня лучше любой другой.

Это – как первая любовь, которая никогда не тускнеет.

Кто хоть единожды испытал счастье огромных скоростей, высокого неба, счастье воздушных схваток, где секунды решают победу или поражение, тот никогда этого не забудет.

Могут сказать – это героическая профессия. Но разве солдат, идущий с гранатой на танк, – менее герой. Или матрос из морской пехоты, дравшийся до последнего патрона под Одессой или Севастополем?

Нет, понятие летчик, как и рядовой солдат, прежде всего означает работу.

Да, советская авиация неплохо поработала в Великой Отечественной войне. За годы ее наши летчики совершили около четырех миллионов самолето-вылетов. Из 110 тысяч самолетов, потерянных гитлеровской Германией и ее европейскими союзниками, только советские летчики уничтожили 55 тысяч.

Трудно перечислить всех героев, все подвиги воздушных витязей: героизм в годы войны был массовым. Ведь только среди воинов-авиаторов более 200 тысяч человек удостоились правительственных наград, а 2420 из них стали Героями Советского Союза.

Но ни один из них, идя на подвиг, не думал о славе. Мы вершили общее ратное дело народа и счастливы, что Победа сложилась и из наших усилий.

Но все же, что такое подвиг?

Недавно я получил письмо от одного из читателей, рабочего Магнитки Алексея Строганова: «…Я понимаю, что вы и ваши товарищи жили самоотречением. Но тогда была война, и кто думал тогда о личном! Все было подчинено одной цели – победить! Победить во что бы то ни стало.

А сейчас – мирные дни. Мне уже скоро тридцать. А какой подвиг можно совершить в эти годы? Когда станешь более зрелым, может быть, тебе поручат и более ответственные дела. А до тридцати – личность только формируется…»

«Это в тридцать-то лет личность только формируется!» – рассердился я… Хотелось сослаться на общеизвестные примеры. Гайдар, Зоя Космодемьянская, Виталий Бонивур, краснодонцы, Стаханов, Хетагурова, Мамлакат… Сотни подвигов, совершенных юными, молодыми в бою и труде!

Но я – летчик. Думаю, что этой книгой я по существу ответил на вопрос Алексея: ведь всем, о ком я здесь рассказал, было далеко до тридцати и лишь единицы «перевалили» за этот возраст.

И все же я расскажу еще об одном парне. В его анкете было записано: «Фамилия – Фрунзе. Имя – Тимур, год рождения – 1923. Время вступления в комсомол – 1938». Только и всего.

Дело, Алексей, не в возрасте!

Суть в том, какую цель ставит перед собой человек в жизни и как упорно ее добивается.

В сентябре 1941 года он окончил с отличием Качинскую Краснознаменную военную авиационную школу им. Мясникова.

Я чуть-чуть не застал Тимура, когда мы привели наши «яки» к Каче. Но о подвиге его знал каждый в нашем полку.

Здесь мне хочется перейти на язык документов. Чтобы никто не мог сказать, что я чего-то приукрасил или преувеличил.

«Эх, Климент Ефремович, – писал в 1940 году Тимур другу отца К. Е. Ворошилову, – если бы я только мог описать Вам, какое у меня было ощущение, когда я в первый раз поднялся в воздух! Какая уж там артиллерия! Теперь я уже имею 2 ч 44 мин. налета (с инструктором, конечно). Инструктор у нас замечательный. Лейтенант Коршунов. Он окончил Качу отличником и имеет уже три выпуска.

Вот обидно до смерти: самый разгар полетов – и проклятый выходной день! А завтра новая неприятность – вся эскадрилья летает, а у нашей группы теоретические занятия. А летать убийственно хочется! Обидно.

А вообще я страшно доволен. Учеба, даже теоретическая, очень интересная».

«Теперь имею восемь самостоятельных полетов… Обучение поставлено и обеспечено всем необходимым отлично. Так что, нечего уж тут говорить – все в наших руках. Но пока с учебой все в порядке. Хотя нельзя и сказать, что теория, которую нам преподают, – пустяк. Программа хоть и сжата, но по объему не уступит ни одной программе любого авиационного училища. По крайней мере, все необходимые предметы здесь проходят основательно и подробно. Однако, признаться, думал я, что намного легче будет. Дело не в том, что предметы трудно даются, а в нехватке времени. Буквально каждую минуту приходится использовать и не просто использовать, но стараться как можно рациональнее использовать. Крутишься, крутишься, еле поспеваешь. Однако теперь я уже настолько втянулся, что успеваю выделять ежедневно по 15–20 минут: решил заняться французским языком, чтобы не забыть».

И далее: «Народ в школе замечательный. Ребята простые, веселые, жизнерадостные. Вообще народ лихой, боевой. Короче говоря, мне мое окружение по душе…

К великой нашей радости, наша школа отныне не выпускает больше летчиков ни на И-15, ни на „чайках“. Обучение теперь будет производиться исключительно на И-16. Вообще сам самолет И-16 с первых же дней нравился мне во всех отношениях гораздо больше самолета И-15. А главное, что этот самолет не допускает никаких вольностей в обучении, очень строгая машина, можно даже сказать, несколько трудная машина. Как говорит наш ген. майор т. Туржанский: „Требует обращения только на Вы“».

Другое письмо: «Вы спрашиваете меня о настроении? На это могу ответить твердо, что настроение превосходное, ибо с каждым днем становлюсь все более и более уверен, что с моей профессией не сравнится ни одна другая военная профессия».

Третье, связанное с началом войны: «Летный курс обучения теперь расширен, введены полеты строем, воздушная стрельба и воздушный бой. Надеемся, что теперь нас сразу же отправят на фронт, а не куда-нибудь „тренироваться“… Я серьезно более всего теперь опасаюсь, что, когда я закончу школу, попаду под опеку каких-нибудь начальников и, чего доброго, с полгода проторчу, „осваивая материальную часть“ или под каким-нибудь другим предлогом».

Училище окончено с отличием. Аттестация командования: «Предан делу партии и социалистической Родине. Политически и морально устойчив. Умеет хранить военную тайну. Общее развитие отличное. Политически развит хорошо. Много работает над повышением своих теоретических знаний в области военной литературы и иностранных языков. С товарищами общителен. Пользуется среди них авторитетом. Физическое развитие отличное. Вежлив в обращении. Предупредителен. Энергичен, решителен, инициативен, настойчив и непоколебим в проведении в жизнь своих решений.

Летную программу усваивал хорошо, закрепляя отлично. В летной подготовке наблюдалась переоценка своих сил в овладении самолетом. Не боится делать любые эксперименты на самолете и не прочь выполнить что-нибудь неположенное. Был случай перевыполнения задания в зоне, за что отстранялся от полетов. После этого летал нормально.

За время обучения летному делу оказалось, что ему необходим строгий контроль по технике пилотирования. Зачет по теории и летной практике сдал отлично.

Кадрам ВВС соответствует с использованием летчиком-истребителем в частях ВВС КА с присвоением звания „лейтенант“».

Сам К. Е. Ворошилов об этих днях, последовавших за окончанием Тимуром училища, рассказывал: «Вспоминаю эпизод из жизни Тимура, который я не могу забыть. Когда началась война и Тимур уже окончил Качинское военное училище летчиков, я встретил его, повзрослевшего, в Куйбышеве, куда в то время были переведены многие правительственные учреждения. Встреча была приятно трогательной. Он кратко сообщил об окончании летной школы и сказал, что направляется теперь в штаб ВВС для распределения, т. е. для назначения в действующие войсковые части. Через несколько дней самолетом отправились в Москву. Летели вместе, и он всю дорогу вел разговор об одном: просил меня, чтобы я помог ему побыстрее отправиться на фронт…

После этого Тимур, не получая назначения по службе, несколько раз заходил ко мне и, несмотря на мою занятость, заводил речь все об одном и том же – об ускорении отправки его в действующую часть. Я пообещал выяснить этот вопрос, помочь ему, звонил по телефону кое-кому из его начальства, но как-то в текучке различных дел вопрос затянулся. Тимур не переставал напоминать мне о своей просьбе, но теперь он был уже возбужден и нервничал…

– Вы, Климент Ефремович, очевидно, мне не доверяете? Но вы же хорошо знали моего отца, я во всем хочу походить на него. Я буду бить врагов умело, беспощадно, собственной жизни я жалеть не стану. Поскорее, пожалуйста, устройте отправку меня на фронт.

Мне стало жаль Тимура, я успокоил его, как мог, и сказал, что позвоню еще и еще раз кому следует…

– Позвоните, пожалуйста, Климент Ефремович, только поскорее. Я, знаете, боюсь, что война может в любой момент кончиться, и это произойдет без моего участия, без моего личного, хотя бы одного воздушного огневого удара по фашистским выродкам, по этому подлому врагу нашей Родины, нашего народа.

– Бояться внезапного окончания войны, дорогой Тимур, нельзя, этому следовало бы радоваться, – ответил я ему. – Но, к сожалению, конца войны еще не видно – она лишь разгорается.

Тимур стал уверять меня, что он со мной согласен, что именно поэтому ему и необходимо быть в первых рядах защитников Родины.

Таков был Тимур Фрунзе – смелый и бесстрашный юноша. Он с честью сдержал слово – бить врага, не щадя собственной жизни – и погиб смертью героя, отражая налет превосходящих сил вражеской авиации».

Как это случилось – рассказано в рапорте командования, представившего его посмертно к присвоению звания Героя Советского Союза: «…17.1.1942 г. при выполнении боевого задания по прикрытию своих войск в районе северо-восточнее города Старая Русса в 12 ч. 15 мин. на высоте 900 метров в паре с опытным летчиком младшим лейтенантом Шутовым встретили четыре самолета противника типа Ме-109, смело и решительно атаковали эту группу вражеских самолетов. Атака была дерзкой и неожиданной для врага. Один самолет Ме-109 был сбит. Во время атаки на помощь фашистам подошло еще три самолета Ме-109. Имея численное превосходство и преимущество в скорости, врагу удалось расколоть отважную пару соколов. Самолет Фрунзе атаковали три Ме-109. Тов. Фрунзе использовал всю свою огневую мощь и в этом неравном бою погиб смертью героя.

Лейтенант Фрунзе с воинскими почестями похоронен на кладбище в поселке Крестцы Ленинградской области.

За образцовое выполнение заданий командования на фронте против немецких оккупантов и проявленные при этом мужество и героизм лейтенант Фрунзе представлен к званию Героя Советского Союза».

* * *

Вот что может, Алексей, совершить человек даже в свои девятнадцать лет! Настоящее дело и цель окрыляют человека, поднимают его до подвига.

Небо! Оно будет манить и меня, даже на последнем моем рубеже. Пока видят глаза и бьется сердце.