Текст книги "У самого Черного моря. Книга III"

Автор книги: Михаил Авдеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Михаил Васильевич Авдеев
У самого Черного моря
Книга III

Об авторе и его книге

Краткое свидетельство фронтовой газеты «Черноморский летчик» за август 1944 года: Михаил Авдеев и Константин Алексеев первыми среди летчиков-истребителей-черноморцев удостоены звания Героев Советского Союза. А позади был нелегкий, полный тяжелейшего ратного труда путь.

Пожалуй, не было на Черноморье ни одной сколько-нибудь серьезной операции, в которой не принимал бы участия Авдеев со своими отважными летчиками.

Авиаполк, где служил, а впоследствии и командовал которым Михаил Васильевич, уже в феврале 1942 года стал Гвардейским, позднее – Краснознаменным. Сотни сбитых немецких самолетов, тысячи уничтоженных солдат и офицеров противника, – таков доблестный путь полка к Победе.

В сотнях сбитых этим полком гитлеровских машин – семнадцать на личном счету автора этой книги, ныне генерал-майора авиации в отставке. Его ратный подвиг Родина отметила Звездой Героя, орденом Ленина, шестью орденами боевого Красного Знамени, многими другими наградами.

Читатель уже знаком с первыми двумя книгами трилогии, вышедшими в нашем Издательстве в 1968 и 1970 гг. В них рассказывалось о подвиге защитников Севастополя, Кавказа, о мужестве советских летчиков, противостоявших наступающим фашистским воздушным армадам.

Теперь курс Авдеева и его асов лежит на Запад. Пришло время возмездия, время Победы. Об этом – третья, заключительная, книга автора, которую мы адресуем не только бывшим фронтовикам, но и широкому кругу читателей.

ВОЗМЕЗДИЕ

Утро в таманской степи

Степь просыпалась. Вначале и небо и земля были неразличимы – только по ярким южным созвездиям угадывалась бездонная глубина, опрокинутая над землей.

Потом появилась тусклая стального цвета полоска. Она начала розоветь, поджигая ранее невидимые в темноте облака. И вдруг на всем исполинском просторе, который только мог охватить взгляд, начался торжествующий праздник света, в котором участвовали, казалось, все цвета радуги.

– До чего же хорошо!.. – Капитан Гриб сказал это так тихо, словно боялся вспугнуть тишину. – Сколько лет прожил на свете, а такого еще не видел.

– В мирное время ты просто не дежурил ночью на аэродроме, – поддразнил его я.

– В мирное время… В мирное время… – Гриб машинально повторил мои слова. – А я смотрю вот сейчас на это волшебство, среди такой тишины, и, кажется, никакой войны нет, и что вчерашние бои – тяжелый сон, что это, – он оглядел степь и небо, – никогда не кончится…

Мы долго сидели молча.

– К сожалению, друже, кончится, – вздохнул я, поглядев на часы. – Ребятам осталось спать еще час. Потом – тревога. И все будет, как вчера, месяц, год назад.

– Не скажи, – Гриб улыбнулся. – Как год назад уже никогда не будет. Знаешь, что мне вчера сказал мой техник? Сейчас, говорит, война для нас – тот же праздник близкой победы. А было время – мы отступали. И на душе было погано, и людям, которых оставляли под немцем, стыдно было в глаза глядеть…

– Наша совесть чиста. Мы делали все, что могли.

– А он и не говорил о совести. Он не хуже нас с тобой это понимает. Но, согласись, сейчас каждая сводка Совинформбюро – радостная весть. Мы наступаем. Гоним гитлеровцев. Да и сейчас вот стоим накануне прыжка в Крым. А там, – Гриб даже зажмурился, – там Севастополь. Как вспомню Приморский бульвар, – сердце переворачивается.

– A y меня, думаешь, не переворачивается! Только трудно нам сейчас будет. Ты же знаешь программу на ближайшее будущее – Керчь, Феодосия, Судак… Я радуюсь тому, что мы уже не обороняемся, а наступаем. Что эта весна – наступление…

Грибу снился Приморский бульвар в Севастополе. Я бредил мысом Херсонесом, с его ослепительной голубизной, бескрайним морским горизонтом и белопенным прибоем, разбивающимся об известковые скалы, над которыми с гортанным криком кружат чайки.

Ялта, Алушта, Севастополь, Судак – для нас это были не просто названия. Это была земля, где мы похоронили столько боевых друзей. Земля, где каждый камень напоминал нам о счастливой довоенной жизни.

Земля, которая, пока она находилась под гитлеровским сапогом, была для каждого из нас укором совести, болью, мучением.

Крым – это и оперативный простор. Оттуда уже можно «дотянуться» до Одессы, а там – граница, начало возмездия проклятым фашистам в их зверином логове.

* * *

Весна бушевала в Крыму. Цвели магнолии, акации, сирень. Бирюзой отливало не по-весеннему теплое море.

Но кто из нас мог бездумно любоваться и этой весной, и бесконечно высоким, синим небом, и цветами! Мы ясно отдавали себе отчет в том, что нас ждет в Крыму: прикрытая бетоном и сталью 200-тысячная группировка противника. Она была вооружена «до зубов»: 3600 орудий и минометов, 215 танков, 300 самолетов… И это только по предварительным данным разведки.

Гитлеровцы, поднимая дух своих солдат, не скупились на хвастливые заявления. В приказе командующего 17-й немецкой армии генерал-полковник Еникке в начале апреля 1944 года утверждалось: «Крым на замке. В мире нет еще такой силы, которая была бы способна прорвать укрепления на Перекопе и Сиваше. Пусть немецкие и румынские солдаты спокойно отдыхают в окопах. Они здесь проживут до нашей победы. Путь большевикам в Крым навсегда отрезан».

Генерал был самоуверен: «Русские держали Севастополь восемь месяцев. Мы будем его держать – восемь лет!»

Они понимали, что будет означать для них потеря Крыма.

Командир 3-й румынской дивизии генерал Леонард Мечульский заклинал своих солдат «стоять насмерть»: «С потерей Крыма мы превратимся в пух и прах!»

С невольной «прозорливостью» смотрел Мичульский в будущее. А ведь совсем недавно враги собирались жить в Крыму солидно и основательно. Продумали все до мелочей, даже какими словами «в духе великой империи» заменить названия исконно русских городов.

Александр Верт в своей книге «Россия в войне 1941–1945 гг.», в частности, рассказывает: «Так, уже 16 июля 1941 г. Гитлер решил, что Крым должен стать чисто немецкой колонией, откуда всех „иностранцев“ надлежит выслать. Крыму предназначалась роль „немецкого Гибралтара“ на Черном море. По мнению же начальника немецкого Трудового фронта и руководителя организации „Сила через радость“ Роберта Лея, Крым должен был стать гигантским курортом, излюбленным местом отдыха для фашистов. Позже Гитлер тешил себя также мыслью урегулировать с Муссолини южнотирольскую проблему путем переселения в Крым тех жителей итальянского Тироля, родным языком которых был немецкий.

После падения Севастополя в июле 1942 г. „герою Крыма“ Манштейну был подарен один из бывших царских дворцов крымской Ривьеры.

Наиболее сумасбродным „открытием“ Розенберга было утверждение, что, с исторической точки зрения, Крым является-де частью германского достояния, ибо именно в Крыму еще в XVI в. жили последние готы. В декабре 1941 г, он предложил Гитлеру переименовать Крым в „Готенланд“. „Я сообщил ему, что думаю также о переименовании городов. Я считал, что Симферополь можно было назвать Готенбургом, а Севастополь – Теодорихгафеном…“ – говорил Розенберг.

Да, обосновались они здесь, как им казалось, прочно и навсегда. У убитого гитлеровца Руди Рошеля нашли его письмо к жене: „Здесь такие великолепные виллы! Я уже присмотрел себе один участок, – ох, если бы он мне достался! Впрочем, я уже подал заявление полковнику, и он мне обещал его…“».

Наш час настал. Теперь им будут виллы!..

Разведка наша в те дни работала днем и ночью. И мы знали довольно точно, как складывается соотношение противоборствующих сил.

Гитлеровское командование, придавая большое значение обороне Крыма, решило любой ценой удержать его в своих руках. Группировка войск в Крыму усиливалась, перебрасывались по морю и воздуху новые соединения и части, предпринимались энергичные меры по укреплению полуострова.

В марте 1944 года немецкое командование усилило свою авиационную группировку в Крыму первой группой 3-й истребительной эскадры «Удет», состоящей из отборного летного состава. Всего к началу Крымской операции в составе немецко-фашистской оперативной группы ВВС «Крым», входящей в состав 4-го воздушного флота, находилось около 300 самолетов.

Кроме того, в Крыму было сосредоточено 6 зенитных артиллерийских полков и 1 прожекторный полк – всего 414 орудий и 81 прожектор.

Советские ВВС, включающие 4-ю и 8-ю воздушные армии и ВВС Черноморского флота, в количественном отношении были больше фашистских ВВС в Крыму почти в 6 раз. Только авиация 4-й и 8-й воздушных армий превосходила немецкую в 4,5 раза. Особенно большое превосходство наша авиация имела в истребителях, а по штурмовикам имела абсолютное превосходство.

Наши бомбардировщики и истребители были лучше немецких по скорости и по маневренности. На вооружении советских ВВС стояли первоклассные штурмовики того времени Ил-2. В составе авиации противника штурмовиков вообще не было.

Для разведки и наведения самолетов мы располагали высококачественными по тому времени радиолокационными станциями «Рус-2». Не испытывали мы недостатка и в средствах зенитно-артиллерийской обороны. Аэродромы и другие объекты 4-й и 8-й воздушных армий надежно прикрывали 10 зенитных артиллерийских полков.

Таким образом, к началу Крымской операции, несмотря на потуги немецкого командования, мы количественно и качественно значительно превосходили авиацию противника. О морально-боевых качествах наших летчиков говорить не приходится: мы буквально рвались в бой, чтобы как можно быстрее освободить советский Крым от ненавистных фашистов.

В боевых операциях за освобождение Крыма и Севастополя наш 6-й гвардейский полк начал принимать участие уже в январе 1944 года, прикрывая действия штурмовиков 11-й авиадивизии по вражеским объектам на Крымском полуострове.

Когда пришло известие, что мы включены в число авиачастей, которые будут участвовать в боях за освобождение Крыма – трудно описать нашу радость.

Стихийно возник летучий митинг. Выступали летчики, техники, инженеры.

Миша Кологривов (он был уже Героем Советского Союза) мигом взобрался на ящик из-под снарядов:

– Ребята! Теперь мы с ними расквитаемся! За Севастополь! За все зверства фашистов! Я говорю от имени своей эскадрильи – просьба посылать нас на задания как можно чаще.

Выступили тогда многие, и у всех одно и то же требование – пошлите нас в бой первыми!

* * *

…В начале февраля 1944 года в полк прибыл мой новый замполит – майор Григорий Пятницкий. Мы быстро сдружились, да и в судьбах наших было много общего: вместе обороняли Севастополь. Два года шли рядом по длинным дорогам войны. Но в те дни многое в нашей работе нужно было обдумывать заново.

– Раньше, – сказал я ему, – мы по большей части были «чистыми» истребителями. Дрались с «мессерами» и «фоккерами». Теперь наша главная задача – обеспечить успех боевых операций штурмовиков по береговым и морским объектам врага, не дать возможности гитлеровским истребителям пробиться к «илам», сорвать их атаки.

– В полку, – продолжал я, – много молодых летчиков. Парни рвутся в бой, мечтают открыть свой личный боевой счет. Боюсь, они будут увлекаться поединками с «мессерами». А в такие мгновения им не мудрено забыть и об ответственности за сопровождение штурмовиков: ведь боевого опыта у них, мягко выражаясь, маловато…

Вместе с майором Пятницким пришли на разговор парторг полка капитан Леонов, комсорг – лейтенант Климентов, пропагандист капитан Зыбин и еще несколько политработников.

Я крепко рассчитывал на них, и наш заинтересованный разговор затянулся до самой ночи.

И сейчас у меня хранится блокнот, где записано наше «полуночное» решение: «Провести партийные и комсомольские собрания подразделений. Темы: „Значение эффективных ударов штурмовиков по вражеским объектам“. „Как обеспечить прикрытие Ил-2 при встрече с истребителями противника“. „Место истребителя сопровождения в момент атаки штурмовиков“».

Такая «повестка» была необходима и вполне оправдывала себя: ведь психологический настрой летчика в бою значит очень многое. Если не все.

Пока наземные войска готовятся к вторжению на полуостров, мы должны были первыми нанести удар по врагу.

Вся намеченная работа была проведена по плану. Но тем не менее одно условие из психологической подготовки все-таки осталось вне нашей власти: летчиков буквально лихорадило от нетерпения схватиться с ненавистным врагом.

Приказ есть приказ

Само понятие «истребитель» ассоциируется со скоростью, атакой, преследованием. Такова «профессия» самых скоростных машин. Таковы цели, которые ставили перед собой конструкторы, создавая их.

Но война на каждом шагу опрокидывала самые авторитетные предвоенные представления и ставила нас в обстоятельства, когда мы должны были действовать вопреки, казалось бы, элементарным нашим правилам и задачам, отлично усвоенным и в летных училищах, и в практике первых боев.

Собственно, командующий ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков с этого и начал:

– Михаил Васильевич! Я хорошо знаю и вас и ваших ребят. Их хлебом не корми – дай ввязаться в драку.

А вот на этот раз атаковать вам первыми и ввязываться в воздушный бой категорически воспрещаю.

Видно, у меня при этом было такое выражение лица, что генерал предупредительно поднял ладонь и продолжил:

– Вы будете сопровождать крейсеры и эсминцы, идущие на обстрел вражеского побережья. Не вам объяснять, какую ценность имеет для нас каждый боевой корабль. Тем более такой, как крейсер. Словом – вы прикрываете их с воздуха и целиком отвечаете за сохранность кораблей. – Командующий прошелся по комнате:

– Абсолютно убежден, фашисты сделают все, чтобы потопить корабли или хотя бы серьезно повредить их. Вы не имеете права отвлекаться ни на что. Ни одной атаки ради только того, чтобы сбить вражеский самолет или, тем более, преследовать его, сколь бы выгодной для вас не оказалась ситуация боя.

Не исключено, что сами гитлеровцы будут стараться отвлечь вас от кораблей, навязать вам бой и тем самым дать возможность своим бомбардировщикам и торпедоносцам прорваться к судам. Вот этого-то вы как раз ни в коем случае и не должны им позволить. Маневрируйте как хотите, делайте что угодно, но от кораблей – ни на шаг… Словом, вы – воздушный щит эскадры.

– Бой «со связанными руками»?!

– Если хотите – да. И никаких отступлений от приказа…

* * *

Веду над морем первое звено. За ним – на разных высотах еще три. «Лесенка» такая продиктована опытом: фашисты нередко вступают в бой на одной горизонтали, чтобы дать своим группам, находящимся выше, атаковать с наиболее выгодных позиций.

Море сегодня на редкость спокойное. В белой пене, разбивая волну мощными форштевнями, далеко внизу под нами идут два крейсера и три миноносца. На небе тоже спокойно: ни одного самолета противника.

Только успел я это отметить для себя, как в шлемофоне раздался тревожный голос ведомого:

– Миша! «Мессеры» со стороны солнца!..

Я уже заметил их: пятерка Ме-109 шла прямо на наше звено.

– «Мессеры» прямо по курсу, – узнал я голос Гриба. – Набирают высоту.

И почти одновременно крик Локинского:

– «Мессеры» сзади. Пикируют на эсминец, замыкающий эскадру.

Вот оно, началось!

Как распределить силы? Секунды здесь решали все.

– Локинскому прикрыть эсминец. Гриб! Отрежьте от нас и эскадры «мессеров» слева. Я атакую группу, идущую впереди.

Описать бой, в котором столь много «составных», практически невозможно. Все происходило в считанные секунды.

Я атакую ведущего «мессера». Даю очередь. Он отворачивает, огнем не отвечает…

«Ясно, – проносится в мозгу. – Хочет оттянуть нас от эскадры. – Не зря же три других фашистских машины даже не приближаются: перестроились метрах в восьмистах, разошлись веером, ждут, пока мы подойдем».

Ведущий «мессер» находился в положении столь выгодном для атаки, что мне стоило огромного напряжения удержаться от нее.

«От кораблей ни на шаг», – вспомнил эти слова, взял себя в руки:

– Противника не преследовать! От эскадры не отходить, – кричал я по радио, отлично понимая, что сейчас происходит в душах моих ребят.

Они всегда привыкли атаковать. Атаковать первыми. А тут нужно было держать себя «на вожжах».

Осматриваю воздух.

Гриб со своими ведомыми – уже над кораблями. «Мессеры», зашедшие со стороны, исчезли, меняя направление атаки.

«Молодцы, – похвалил я мысленно наших летчиков. – Не поддались провокации».

Мы уже подходили к вражескому берегу, когда небо буквально потемнело от вражеских самолетов.

Волна за волной шли бомбардировщики и торпедоносцы. Вперед вырвались «мессеры». На этот раз они явно стремились навязать нам бой, сковать наши истребители, чтобы дать возможность своим тяжелым машинам прорваться к кораблям.

На крейсерах тоже заметили опасность. Корабли ощетинились огнем.

На пути атакующих торпедоносцев встала стена огня. Вот уже один из них задымил и рухнул в воду.

– Локинский, – крикнул я в микрофон, – сковывайте «мессеров». Гриб – ни шагу от эскадры. Если кто-нибудь прорвется – уничтожайте. Я иду на торпедоносцы и бомбардировщики.

Эскадрилья Локинского как-то мгновенно оказалась в гуще «мессеров». И – закрутилась знакомая по сотням боев карусель. Ребята Локинского, не принимая конкретного боя ни с одной из вражеских машин, устроили такой «кордебалет», что гитлеровцы опешили. «Яки», вроде бы, шли в атаку, в лоб. Но тут же, отвернув, бросались на машины слева и справа. Опять заходили в атаку и, завершив ее, сковывали еще секунду тому назад «не занятых» в сражении асов.

Такой же тактики придерживались и мы. Разбив строй бомбардировщиков, я резко спикировал и дал очередь по торпедоносцу. Он задымил, резко повернул в сторону Феодосии, чуть не нарвавшись на другой бомбардировщик. Тот буквально шарахнулся в сторону и тут же попал под огонь моего ведомого, который решил, видимо, добить врага: слишком заманчивой была добыча.

– Назад! – крикнул я по радио. – Немедленно назад! К эскадре!

Осмотрелся: карусель, которую «крутил» Локинский, уходила в сторону от кораблей. Гриб и его ребята барражировали над ними, отгоняя бомбардировщиков. Те беспорядочно сбрасывали бомбы в море и уходили к берегу.

Пока мы пришли в заданный квадрат, весь этот «цирк», как назвали потом бои того дня летчики, повторился еще четырежды.

Ровно в семнадцать часов заговорил главный калибр кораблей. На воздух взлетели доты, портовые сооружения, огневые точки противника.

Береговая артиллерия врага пыталась было ответить, но ее тут же подавили.

В тот день, доставив в целости и сохранности корабли обратно в базу и вернувшись на аэродром, мы были измотаны до предела.

Тогда я, пожалуй, впервые понял, что иногда легче атаковать, чем удержать себя от атаки. Легче выдержать самый сложный поединок, чем видеть все возможности личной победы, но сознательно не использовать их. Во имя более важных, высших целей, которые в конце концов определяют решающий тактический успех на войне.

Погибшие с нами в строю

Как ни трудно было «дотянуться» нам до Феодосии, делать это было необходимо.

Я не помню, когда появилась в нашем обиходе шуточная песенка:

 
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
 

 
Бак пробит, хвост горит,
Но машина летит
На честном слове
И на одном крыле.
 

Чего не было – того не было: «на одном крыле» не полетишь… А вот «на честном слове» – это как раз о нашей ситуации: десять минут на бой – и возвращайся: горючее кончается. Иначе – свалишься в море.

…Василия Гусакова долго преследовали тяжелые видения последнего боя, который он провел перед тем, как оказаться в нашем полку: он потерял ведущего. Потерял, хотя его вины в этом никакой не было… А дело случилось так.

Ведущим шел Сережа Луценко. Друг и закадычный товарищ Гусакова. Облачность была довольно плотной, и самолеты летели словно «обложенные ватой»: видимости – никакой.

По расчетам где-то внизу должна была быть станция Благовещенская. Неожиданно облака кончились, в кабины ударило яркое солнце, и в это мгновение Луценко увидел идущий ниже Ме-110. По его курсу нетрудно было догадаться: он возвращался с задания, с нашей территории.

– Василий, видишь?!

– Вижу.

– Атакуем! Прикрывай!

– Есть прикрывать!..

Используя преимущество в высоте, они камнем свалились на противника.

«Мессер» метнулся в сторону и со снижением стал уходить в облака.

Выпущенная Луценко очередь прошла мимо.

– Повторяем атаку! Догоним…

До «мессера» оставалось уже каких-то 300–400 метров, и Сергей приготовился дать очередь.

В воздушном бою случается всякое: стрелок с Ме-110 опередил Луценко всего на секунду…

Сергей резко бросил машину вверх. Василий пошел за ним, поняв все сразу: из мотора истребителя ведущего повалил дым.

«Под нами же море! – с тревогой подумал Василий. – Что делать? Чем помочь?!»

Он видел, как Сергей покинул кабину, и через несколько секунд в воздухе поплыл белый купол парашюта.

Василий кружил рядом с товарищем, тревожно оглядывая облака и небо: «Только бы „мессеров“ черти не принесли».

Так он и проводил друга до самой воды. Сергей, видимо, был тяжело ранен: он ни разу не махнул ведомому рукой.

Как только Луценко приводнился, Василий засек время, курс, координаты места его приводнения и на полной скорости пошел к аэродрому. А через полчаса со старшим лейтенантом Фоминым он на УТ-2 уже вернулся обратно. «Только бы продержался на воде… Только бы продержался!..» – лихорадочно думал Василий, сжимая в руках спасательный пояс.

Они обшарили весь район. Летали, пока позволял запас горючего. Но Луценко на воде уже не было…

Через два дня, зайдя в столовую, Василий случайно услышал разговор незнакомых летчиков:

– Слышал, Луценко сбили!..

– А кто у него был ведомый?

– Какой-то сержант, молодой…

– Наверное, растерялся, не прикрыл..?

Василий не стал вмешиваться в разговор, хотя болью полоснуло по сердцу.

Он-то знал, что выполнил свой долг до конца. Но что толку от такого сознания, если Сергея уже не воскресишь. Если ничего уже для него не будет – ни солнечного крымского неба, ни высоты, ни счастья полета…

Когда Гусаков пришел вместе со своим другом Борисом Масловым в сентябре 1943 года в наш полк, он попросил меня:

– Товарищ командир! Мне нужно как можно больше летать на боевые задания.

– Чем же вы лучше других?

– Я не лучше. Но мне нужно отомстить… за погибшего друга.

Я не стал расспрашивать подробности. Видел – тяжело на душе у человека. И только много месяцев спустя узнал о трагедии, происшедшей с Луценко.

* * *

– Гусаков и Маслов, будете сопровождать штурмовики в Феодосию.

– Есть!

– Воздушным боем не увлекаться. Главное – охрана «илов». И помните о десяти минутах над целью. Остальной бензин – на обратный путь.

– К чему вы это, товарищ командир?

– Молодые, можете увлечься…

– Так и вы, товарищ командир, не старик.

– Я – другое дело. Я не забуду.

Летчики четко повернулись и побежали по полю к машинам.

Тревога не покидала меня. Из головы не выходила фраза, оброненная в разговоре Василием: «Мне нужно отомстить…».

«Не наломал бы он дров», – подумалось тогда. По собственному опыту я знал, что случится, если истребитель забудет об этих десяти минутах, ставших для нас проклятием.

«Илы» держались у самой воды. Волна за волной заходили они в атаку.

Вот уже пылают две десантные баржи. Чадит пароходик. Причал усеян трупами гитлеровцев.

«Мессеры» появились, как всегда, внезапно. Фашистские летчики, видимо, уже изучили нашу тактику. Они вывели машины веером на разных высотах. Было ясно, что завязывать затяжной бой с «яками» они не собираются. Их цель – штурмовики.

Гусаков отрезал первую группу атакующих от «илов». Маслов бросил машину в самую гущу второй группы. Остальные истребители сковали боем третью группу фашистов. Три воздушных «карусели» одновременно закружились над Феодосией.

На минуту Василий забыл все наставления командира – так выгодно для него сложилась в эту секунду обстановка: два «мессера» точно нарочно «подставляли» ему свои хвосты. Еще чуть-чуть дотянуть и…

Хорошо еще, что он вовремя обернулся. Какой же он простофиля! Его и ведущего просто отводили в сторонку: справа с небольшим углом пикирования рвался к штурмовикам нивесть откуда взявшийся Ме-109.

– Борис! Справа «мессер». «Мессер» справа!..

Гусаков не знал, услышал ли его в это мгновение Маслов. Раздумывать было некогда.

Только бы успеть! Успеть во что бы то ни стало! Резко повернув вправо, Василий дает длинную заградительную очередь. Потом, сблизившись, бьет со всех точек.

«Мессер» отворачивает, огрызается огнем. Дистанции между машинами стремительно меняются: 200, 250, 300 метров… 250, 200…

Новая очередь. Мимо…

– Борис! Он сворачивает на прежний курс. Идет на штурмовика!.. – голос Гусакова уже охрип от напряжения.

«Услышал!» – на миг отлегло у Василия от сердца: Борис резко разворачивает «як», выходя в атаку на «мессера».

И в эти секунды справа от машины Гусакова прошли трассирующие пули. Василий стремительно обернулся. «Шляпа!» – выругал он себя: его атаковал другой «мессер».

«Что делать? Ситуация исключительная: ведущего никто прикрыть не может. Борис занят атакой „своего“ фашиста. Значит, оставлять его нельзя. Но тогда тебя, Вася, собьют, – вот и „мессер“ в хвосте…»

Решение пришло мгновенно. Гусаков резко бросает свой самолет на преследователя. Расчет один: фашист наверняка не пойдет на столкновение, отвернет. А это – выигрыш драгоценных секунд… Так и случилось. «Мессер» рванулся в сторону.

Теперь – прикрыть Бориса!

Когда Василий вышел из виража, то увидел, как Маслов уже медленно разворачивался вправо. А «его» «мессер» камнем шел к воде. Вот он коснулся плоскостью поверхности моря, «прочертил», подняв каскад брызг, несколько метров и скрылся в глубине.

Когда друзья снова «привязались» друг к другу, слева от них к воде, оставляя за собой шлейф черного дыма, пронесся еще один «мессер». Это работали их друзья, продолжая надежно прикрывать наши бронированные штурмовики – «илы».

Ни один фашистский истребитель к штурмовикам не пробился.

После разбора операции в летную книжку Маслова вписали сбитый самолет. В книжку Гусакова – «обеспечил прикрытие ведущего, который сбил Ме-109».

Попробуй тут разберись, что и кому «вписывать»: только за месяц Гусаков и Маслов совершили 22 боевых вылета и вместе еще сбили «фокке-вульф» и «мессершмитт».

– Не знаю, какую канцелярию мне с вами разводить? – озадаченно спросил я однажды, встретив неразлучных друзей.

– А зачем нам канцелярия? – серьезно ответил Василий. – Это не наши сбитые. Это – Сережи Луценко…