Текст книги "Рихард Зорге"

Автор книги: Михаил Колесников

Соавторы: Мария Колесникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ

Летние и зимние муссоны приносили дожди. Рихард тяжело переносил японский климат. Почти в каждом письме к жене он жалуется на жару и влажность.

«Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. Временами я иду к морю и плаваю, но особенного отдыха здесь нет»; «Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде… Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно вследствие влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи»; «Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима, по крайней мере, внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом…»

Сырая жаркая погода. Костюмы, белье приходится держать в железных чемоданах и сундучках. Прошло уже почти два года с тех пор, как Зорге высадился в Иокогамском порту, но организм вое не мог приспособиться к непривычным климатическим условиям. Рихард страдал, задыхался, постоянно ощущал расслабленность, вялость. И лишь волевым усилием ему удавалось казаться бодрым, веселым, деятельным.

В апреле на Токио словно бы опускалось розовое облако – зацветала вишня. В парке Уэно начинался «танец цветения вишни» – мияко одори. Сюда стекались толпы горожан в праздничных кимоно, с зонтиками, разноцветными фонариками, на некоторых горожанах были травяные плащи.

Улизнув от фройляйн Гааз и всех своих посольских друзей, Зорге слоняется в толпе, прислушивается к говору, к печальным звукам семисенов, бормочет стихи Мотоори: «Если хочешь попять душу японца – взгляни на вишню, цветущую на солнце». Веселье здесь благопристойное, вежливое, и «танец цветения вишни» напоминает древнюю мистерию, а не шумное торжество, какое бывает на улицах и в парках Москвы. Заливаются бамбуковые флейты – сякухати, бренчат гитары, народ сгрудился у балаганов кукольников. Здешняя жизнь чужда Рихарду, но он хочет ее понять. И все же иногда наваливается безразличие, и Рихард ходит по аллеям, усаженным криптомериями, пальмами и вишневыми деревьями, просто так, чтобы обрести спокойствие духа. Он все чаще думает о Москве. Даже аккумулятору нужна периодическая подзарядка, а человеку тем более. Только бы очутиться каким угодно волшебством в Москве, дохнуть воздухом свободы, избавиться хоть на несколько дней от этого миража, кошмара, который приходится называть жизнью; а уж потом, получив зарядку, можно снова вести опасную игру…

Радисты наконец-то установили связь с Центром. Но связь какая-то неустойчивая. Сеансы очень часто срываются по неизвестным причинам. И эта нечеткость порождает уныние, ощущение неопределенности. В одной из шифровок Зорге попросил прислать квалифицированного радиста, Макса Клаузена, а Бернгарда и Урну отозвать.

Он не очень-то был уверен, что Центр пойдет навстречу – менять уже легализовавшихся работников очень сложное дело. Но, видно, и радисты Центра намучились, так как пришла радиограмма – Бернгард и Эрна отзываются в Москву. Обрадованные сверх меры, они немедленно покинули Токио. Мрачный Бернгард на прощание даже поблагодарил Рихарда. Дальше в радиограмме говорилось, что сам Зорге должен также выехать в Москву для инструктажа.

Когда Рихард читал текст, он невольно поймал себя на том, что у него дрожат пальцы. Показалось, что повеяло свежим ветром. В Москву!..

Разумеется, он не мог просто так бросить все и укатить. Отъезд следовало подготовить, чтобы временная отлучка ни у кого не вызвала подозрений. И в его отсутствие организация должна функционировать. Прежде чем уехать из Японии, ему пришлось связаться с Одзаки и Мияги, обстоятельно поговорить с Вукеличем.

Рихард стал распространять слух, что собирается в Европу, так как контракт с «Берлинер бёрзеицайтунг» истекает. Теперь можно будет заключить новый контракт на более выгодных условиях.

Отт заволновался: как некстати Зорге собрался в Германию! Отта только что назначили военным атташе. И все это благодаря помощи Рихарда. Эйген страшился на первых же порах оказаться без поддержки корреспондента. Зорге заверил атташе, что в фатерланде долго не задержится. Версия пи у кого не вызвала подозрений. Отт надавал кучу адресов и телефонов своих штабных друзой в Берлине: Зорге обязательно должен познакомиться с ними! Дирксен, в свою очередь, дал несколько поручений неофициального порядка. У посольских дам были свои поручения.

Зорге изнемогая от нетерпения, рвался в Иокогамский порт, но приходилось каждого внимательно выслушивать, улыбаться, помня завет де Кальера: дипломат должен иметь спокойный характер, быть способным добродушно переносить общество дураков. Отт, конечно же, затеял грандиозный пир, после чего вынудил Рихарда писать новое донесение. Друзья из токийской ассоциации решили, в свою очередь, устроить вечер в честь отъезда «любимца прессы». «Партайгеноссен» из немецкого клуба последовали их примеру. Разумеется, целая орава провожала его на пароход. Фрау Отт даже прослезилась, а фройляйн Гааз до тех пор стояла на причале, пока пароход, увозящий Рихарда, не скрылся за горизонтом.

Великий, или Тихий, океан поднял на свои плечи Рихарда. Синие прозрачные волны. Стаи летучих рыб неслись над водой. Рихард почти все время проводил на верхней палубе. Он знал здесь, в океане, каждый атолл, каждый островок – они были вехами на пути, который должен привести в конце концов в Москву. Вот высокая светлая четырехгранная башня с часами в Гонолулу. Прямо на причале гаваянки с горячими глазами, в ожерельях из красных и белых цветов танцуют хулу. Но эта деланная экзотика не привлекает внимания Рихарда. Все надоело, все опротивело. Он больше не верит в экзотику. За внешним весельем, за всеми этими гирляндами и венками скрывается нищета. Он-то насмотрелся на «экзотику» в Японии! Его трудно обмануть. Экзотика повсюду покупается за доллары. В Москву! Очиститься от «экзотики», не видеть человеческого унижения…

В США курьер Центра вручил Зорге паспорт с советской визой. Путь в Москву был открыт!

Он увидел Москву, которую всегда любил неизъяснимой любовью. Даже там, в Германии, когда он по знал еще этого великого города, он уже любил его. Он знал Москву по рассказам матери, которая хоть и бывала в Москве проездом, но сохранила о ней самые Живые воспоминания. Мать так и не смогла освоиться в Берлине.

Он снова был в Москве, где жила его любимая, прекрасная Катя, где хранились его книги и рукописи, где от каждой улицы, от каждого сквера веяло чем-то волнующе знакомым, родным. Он представлял себя моряком, после долгих и опасных странствий вернувшимся к тихому очагу. Океанские бури позади. Люди… Их всех хочется обнять.

Москва… Всегда бурная, говорливая, зараженная энтузиазмом Москва. Знакомый бой курантов. И это рядом, вот здесь, перед тобой. Сколько раз доносился он сквозь эфирные ветры к Рихарду, склоненному над приемником в конспиративной квартире Вукелича… Арбат, Никитские ворота, Нижне-Кисловский переулок…

Рихард дома. Счастливые заплаканные глаза Кати, ее лицо (как он считал: «античное лицо»), косы, знакомые руки…

Это было 25 июля 1935 года.

Наконец-то Зорге мог насладиться покоем, семейным счастьем, пожить настоящей (непридуманной!) жизнью. Отсюда, из квартиры на Нижне-Кисловском, Япония казалась бесконечно далекой, нереальной. На заводе «Точизмеритель» Кате дали отпуск. Катя уже бригадир. Получает четыреста рублей.

Они сидят на диване. Уютно светит лампа под зеленым абажуром. Здесь все просто, даже бедновато. Небольшой шкаф, в котором книги Рихарда: драмы Лессинга, Гёте, Шиллер, Кант; из новых – Маяковский, Фурманов. Тут же труды самого Рихарда. Он вынимает томик Маяковского:

Ведь для себя неважно и то, что бронзовый,

и то, что сердце – холодной железкою…

Из книги выпадает черновик какого-то документа. Рихард читает:

«Москва, 12 апреля 1926 года. Краснопресненскому районному комитету ВКП(б).

Дорогие товарищи!

Клуб немецких коммунистов создал недавно пионерскую организацию из немецких детей. В этой работе нам обязательно нужна ваша помощь, причем не только в форме указаний, циркуляров и т. д., но и в отношении кадров. Поэтому мы просим вас по возможности прислать нам товарища, хорошо знающего пионерскую работу и владеющего немецким языком.

С коммунистическим приветом, Зорге».

Сейчас они мечтают с Катей о том времени, когда у них будут дети. Ика хочет иметь детей. Его идеал – стать добрым семьянином, заняться наукой, написать солидные труды об азиатских странах, воспитывать детей, быть всегда рядом с милой Катей. Они придумывают имя будущему ребенку.

«Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени? – напишет он после отъезда из Москвы. – С моей стороны я хотел бы изменить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы «К». Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась.

Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим.

Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени с В.».

Один раз они поехали за город, забирались в лесные чащобы, купались; забыв обо всем на свете, ощущали радость бытия, говорили друг другу нежные слова, клялись в верности, мечтали о будущем. Быть вместе, всегда быть вместе… Разве они не заслужили этого права?.. Все еще впереди, жизнь еще расцветет невиданными цветами, ж «старый ворон» (как она в шутку называет его) еще расправит крылья, поднимется в иные высоты…

…Зорге в кабинете начальника Разведывательного управления комкора Урицкого. Подготовлен обстоятельный доклад о деятельности организации. Урицкий остался доволен докладом. Он еще раз подчеркнул, что главные усилия Зорге должен направлять на выявление замыслов фашистской Германии в отношения СССР. Посоветовал Рихарду вступить в нацистскую партию.

Семен Петрович Урицкий устроил небольшой обед, и здесь Зорге встретился с Максом Клаузеном. Да, старые друзья вновь повстречались.

«В 1935 году в Москве я и Клаузен получали напутственные слова начальника Разведывательного управления генерала Урицкого. Генерал Урицкий дал указание в том смысле, чтобы мы своей деятельностью стремились отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, находясь в Японии и посвятив себя разведывательной деятельности, с начала и до конца твердо придерживался этого указания…»

Это из посмертных записок Зорге.

Кто же был тот человек, который четко определил задачу организации Зорге в отношении Японии на целый период? И не только в отношении Японии. Урицкий видел главную опасность, угрожавшую Советскому Союзу, – германский фашизм. И подтвердил основное задание: острие деятельности разведывательной организации Зорге должно быть направлено против фашистской Германии. Зорге обязан также бдительно следить за развитием германо-японских отношений.

Весной 1935 года Ян Карлович Берзин был назначен в Особую Краснознаменную Дальневосточную армию заместителем Блюхера. Обстановка на Дальнем Востоке оставалась напряженной. Японские империалисты, захватив Маньчжурию, вынашивали планы нападения на Советский Союз. Анализируя факты, командарм Блюхер говорил тогда: «Все, что мы делаем на Дальнем Востоке, подчинено только обороне наших дальневосточных границ, в то время как мероприятия японского командования преследуют цели нападения. Мы делаем все для обороны, они – все для нападения. В этом коренное различие".

Начальником Разведывательного управления стал Сомен Петрович Урицкий. До этого он был заместителем начальника Автобронетанкового управления РККА. Автобронетанковое управление и военная разведка… И все же комкора Урицкого нельзя считать человеком, далеким от разведки. Бурная, сложная биография Семена Петровича Урицкого дает повод для больших раздумий. Его связи о разведкой относятся к 1920 году, когда он был начальником одного из отделов Разведывательного управления штаба РККА. Он в совершенстве владел французским и польским языками. С 1922 по 1924 год находился за рубежом, выполнял задание. А еще до этого, в восемнадцатом, во время оккупации Одессы немцами, значился военным представителем при Одесском Советском генеральном консульстве (было такое!). Тогда все консульство арестовали и бросили в тюрьму.

В большевистскую партию Урицкий вступил еще в 1912 году, в семнадцатилетнем возрасте. Тут большую роль сыграло его знакомство о известным революционером Вацлавом Воровским (впоследствии видным советским дипломатом, злодейски убитым в 1923 году в Лозанне), который в то время находился в Одессе. «Влияние т. Воровского было на все мои дальнейшие убеждения огромное. Бывая на разных собраниях, обсуждая текущие события о товарищами, особенно под влиянием ленских расстрелов, «Правды» и бесед о т. Воровским, я в 1912 году вступил в РСДРП (б)».

Три недели находился Рихард Зорге в Советском Союзе. И почти каждый день встречался с Урицким.

Урицкий поинтересовался, в каких условиях живет жена Зорге Екатерина Александровна Максимова. Узнав, что Катя занимает полуподвальное помещение, пообещал позаботиться о ней.

Свое обещание Урицкий выполнил уже после отъезда Рихарда: новую квартиру Кате дали на Софийской набережной. Правда, долго не могли вручить ордер: завод «Точизмеритель», где работала Екатерина Александровна, встал на трудовую вахту, и она целую неделю не являлась домой, спала прямо в цехе.

Прощай, Москва… Последний раз пришел Зорге на Красную площадь, постоял с обнаженной головой у Мавзолея Ленина. На память пришли строки поэта:

…Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть

в революцию дальше…

16 августа 1935 года Зорге покинул Советский Союз. Путь в Японию легкая через фашистскую Германию.

Снова Берлин. Сумрачный, зловещий. Здесь Рихарду пришлось иметь дело с полковниками и генералами – друзьями Отта, а также с однокашниками фон Дирксена – чиновниками министерства иностранных дел. Нацистский пресс-клуб встретил с помпой. Начались попойки, заключение контрактов с газетами и журналами.

Ему удалось завязать отношения с газетой «Франкфуртер цайтунг», и это была крупная удача. «Франкфуртер цайтунг» пользовалась мировой известностью, и Рихард, сделавшись ее корреспондентом, сразу приобретал международный вес: с Зорге должны будут считаться даже в нацистских правительственных кругах, И вот почему: некогда эта газета считалась «гордостью германской демократии»; но те времена прошли, теперь «Франкфуртер цайтунг» прибрал к рукам мощный химический трест «ИГ Фарбениндустри», тот самый, который помог фашистам прийти к власти, оплодотворив их деньгами. Воротилы треста продолжали ставить себя над Гитлером и его камарильей. «Франкфуртер цайтунг» нужна была хозяевам треста для связи с международным капиталом; а чтобы не оттолкнуть иностранцев крайностями геббельсовской пропаганды, на ее страницах весьма часто появлялись международные статьи, так сказать, «объективного» характера. Геббельс вынужден был с этим считаться и даже объявил себя покровителем «Франкфуртер цайтунг». Ну а Рихарда Зорге устраивала возможность высказывать на страницах этой газеты хотя бы малую долю того, что думаешь; ну ля бы ставить международные прогнозы.

Рихард помнил Берлин аккуратным. Теперь он выглядел каким-то запущенным, грязным. Жизнь словно замерла, притаилась, ушла в подполье. Только стук кованых солдатских сапог. Марширующая Германия. Стальные каски, откровенная черная свастика на рукаве Гитлера. Еще жив Гинденбург, и фюрер покровительственно похлопывает его по высохшему плечу. И Зорге знал, что, несмотря на террор, здесь продолжают действовать коммунистическая партия и антифашистские группы.

Здесь Зорге должен был очень искусно и осмотрительно играть роль нацистского борзописца. На этот раз он превзошел самого себя, удостоился особого внимания министра иностранных дел Нейрата.

Как раз в это время намечался перелет из Германии в Токио на первом «юнкерсе», Зорге, как видному журналисту, предложили принять участие в перелете. Рихард не удержался от искушения. Тут были опасность, риск, а кроме того, выигрыш во времени. Он согласился. Сперва лететь собирался специальный посланник германского министерства иностранных дел Шмиден. Но потом, поразмыслив, он решил отправиться в Токио обычным путем: ведь неизвестно, чем закончится перелет. Посланник даже обрадовался тому, что подвернулся этот знаменитый журналист. Пусть летит. Отступление Шмидена останется незамеченным. Он объяснил Рихарду: когда едешь с важной миссией, то уж лучше не рисковать. ‹‹Я кое-что слышал, – отозвался разведчик. – Но, к сожалению, не посвящен в детали. Впрочем, это уже не имеет значения». Шмидену, конечно, благоразумнее было бы оставаться в Берлине – в Японии сейчас адская жара. «Осима – колпак – вот что я вам скажу! – выпалил Шмиден. – Из-за несговорчивости этого колпака я вынужден проделывать все эволюции. Видите ли, он требует, чтобы мы отозвали советников из китайской армии и прекратили поставки. Какая наглость! В самом начале переговоров ставить условия. Но они плохо знают Риббентропа…» – «Я буду в Токио раньше вас и подготовлю почву», – пообещал Зорге безразличным тоном. Шмиден видел в журналисте своего поля ягоду и не стеснялся проявлять благородное негодование. Ведь переговоры носили неофициальный характер, но многие в МИДе о них знали.

Рихард заволновался: в Берлине ведутся секретные переговоры между военным атташе Японии Осимой и Риббентропом! И этому тупице Шмидену поручили уламывать японское правительство!.. Скорее в Токио!.. Оттуда сообщить Центру.

На первом «юнкерсе» Зорге является в Токио. О нем шумят газеты, его встречают цветами. Посланец Геринга… Вскоре Зорге стал кандидатом в члены нацистской партии.

Когда в Японию прибыл специальный посланник Шмиден, они встретились с Рихардом как старые добрые друзья. В присутствии фон Дирксена стали вспоминать берлинские дни, проведенные в компании высоких чинов.

Посол слушал внимательно, а про себя решил, что настала пора привлечь корреспондента к более тесному сотрудничеству в посольстве.

ОРГАНИЗАЦИЯ ЗОРГЕ ЗА РАБОТОЙ

В августе 1933 года Клаузен и Анна приехали из Китая в СССР. После переподготовки в спецшколе они получили отпуск на шесть педель и провели его на черноморском курорте, в Одессе.

Целых шесть недель жили самой беззаботной жизнью: купались, загорали, совершали прогулки по берегу моря. Кругом были свои, друзья… Хотелось каждого обнять, словно родного. У Макса еще с войны была на ноге рана, которая никак не заживала и причиняла ему большие страдания. В Шанхае он лечил рану у очень дорогого врача, но безуспешно. Вода Черного моря оказалась для Макса целебной – он навсегда избавился от своего недуга.

После в целях конспирации их на время отправили под чужой фамилией в Саратовскую область. Они жили в маленьком степном городке Красном Куте, где Макс работал в МТС.

И теперь снова ехать навстречу тревогам и опасностям.

Анна запротестовала: она никуда не хочет уезжать! Ей нравится в степном краю. Спокойствие, тишина. Завелось кое-какое хозяйство: овцы, куры. Чего еще? В годы

неустроенной шанхайской жизни именно так рисовалась ей семейная идиллия. И теперь не верилось, что нужно снова возвращаться в мир, полный опасностей, где все держится на каких-то случайностях, где само существование представляется непрочным, зыбким.

Ее долго преследовали кошмарные сны: пустынные, словно вымершие, улицы Шанхая, Мукдена, Кантона, воронье, а на деревьях висят обезглавленные люди… Она заново переживала ужасы прежней жизни, просыпалась в ознобе, а потом до утра лежала с открытыми глазами. Мирное блеяние овец успокаивало ее, постепенно все становилось на свое место, обретало устойчивость, реальность. Прочь, прочь, тяжелые видения! Пусть прошлое не вернется никогда…

В конце концов они договорились, что в Токио Анна приедет несколько позже, когда Макс там устроится. Перед расставанием три недели провели в доме отдыха под Москвой.

В сентябре Макс уехал. Стремясь запутать иностранную контрразведку, он отправляется сначала во Францию, затем в Англию, Австрию, снова возвращается во Францию. Из Гавра на пассажирском пароходе покидает Европу. Впереди Америка!

Макс очень волновался. Морская полиция могла задержать и на пароходе, и при таможенном досмотре в Нью-Йорке. Больше всего пугал предстоящий визит в германское генеральное консульство на американской земле: там сидят дотошные немецкие чиновники. Станут наводить справки, делать запросы, уточнять. Почему уехал из Германии, где пропадал все последние годы? Не служил ли Макс Клаузен на трехмачтовой шхуне, которая в 1927 году совершила рейс в Мурманск?.. У фашистов цепкая память. Макс Клаузен боролся тогда за улучшение социального положения моряков и был хорошо известен на флоте.

Бесконечные океанские мили. Клаузен старался отсиживаться в каюте, ссылаясь на то, что плохо переносит качку. Нашлись сочувствующие, докучали за обедом, предлагали испытанные средства от морской болезни. Макс злился, нервничал.

«Я очень боялся, что меня задержат в Нью-Йорке. Но там мне повезло. Американский чиновник посмотрел мой паспорт, проштамповал его и вернул». Ему всегда везло, Максу Клаузену. У него была располагающая внешность. Доверчивый взгляд, ласковая улыбка, естественность во всем.

В германском генеральном консульстве осоловевшие от безделья чиновники обрадовались земляку-коммерсанту, без всякой канители оформили документы. Мало ли скитается по белому свету таких вот предприимчивых немцев, как этот добродушный толстяк Клаузен! Немцы – в Америке, в Африке, на Яве, в Китае и Японии. Некоторые обосновались на территории иностранных государств навсегда. Для таких наци даже придумали специальное название – фольксдойче.

И наконец, Сан-Франциско, борт парохода «Тацуте мару». Великий, или Тихий… Испытанный моряк Клаузен с наслаждением дышал океанскими ветрами. Он повеселел, охотно заводил знакомства и даже в самую свирепую качку не уходил с палубы. Знакомства пригодятся в Токио. У коммерсантов своя солидарность, степенный Клаузен им импонировал: сразу видно – деловой человек, знает цены, разбирается в тарифах! Давно ли Макс по указанию директора МТС налаживал радиотелефонную связь между МТС и тракторными бригадами?.. Фотография Макса красовалась на Доске ударников. Степной городок Красный Кут, села Гусенбах, Рекорд, Ильинка, Воскресенка, ерики, заросшие молочаем, бескрайняя ширь, запах спелой пшеницы… А перед глазами встает вздыбленный тайфунами океан. Гонолулу, остров Оаху и еще какие-то острова и атоллы, над которыми качаются кокосовые пальмы. Немыслимые расстояния отделяют его от Анни, от тракторных бригад, от тихого городка на самом берегу Волги – Энгельса, от всей той жизни, которая ему, так же как и Анни, пришлась по вкусу… Но как-то получается так, что всюду, куда бы ни занесла его судьба, он оказывается в своей стихии и не тужит о прошлом.

В Иокогаме на таможне к нему никто не придирался. Вскоре он уже был в Токио, в отеле «Сано», а вечером, как и положено добропорядочному немцу, отправился в немецкий клуб поиграть в скат, выпить кружку пива, закусить сосисками.

Максу не терпелось встретиться с Рихардом. Но до условленного дня – вторника – было еще далеко, а где находится бар «Гейдельберг» – место их свидания, Клаузен не знал.

Немецкий клуб располагался неподалеку от гостиницы.

От портье Клаузен узнал, что сегодня, там будет большой вечер берлинцев.

Каково же было изумление Макса, когда первым, кого он встретил в коридоре клуба, был Рихард Зорге! Рихард, во фраке и цилиндре, изящный, с ослепительной улыбкой, бойко торговал сосисками, зазывал почтенных гостей. Заметив Макса, он не переменился в лице, а только раскланялся с ним, как и со всеми, пожал руку, а потом негромко сказал: «Тебя представит мне третье лицо. Жди». Вскоре президент клуба действительно представил их друг другу. Улучив минуту, они договорились, что встречаться будут в ресторане «Фледермаус», принадлежавшем немцу Бирке. Этот, ресторанчик посещала только избранная публика, немецкий бомонд.

Зорге познакомил Макса с Вукеличем. Макс и Бранко как-то сразу подружились, почувствовали друг к другу симпатию; «Он мне очень нравился. Он был очень обходителен с людьми», – говорил Макс о Бранко. На электричке Макс и Бранко отправились в тот район, где проживали Вукеличи. Двухэтажный типичный японский дом стоял на горе, и Макс сразу оценил это обстоятельство с точки зрения радиоспециалиста: наружную антенну можно не устраивать! Эдит по обыкновению встретила гостя не очень дружелюбно. Радиостанция была развернута на втором этаже. Здесь Клаузен, удивляясь и paдуясь, нашел свой старый передатчик, который монтировал еще в Китае. Значит, техника действует!

Правда, был еще один передатчик – громоздкое сооружение ватт на сто, как догадался Макс – произведение рук незадачливого конструктора Бернгарда. Этот передатчик следовало немедленно уничтожить! Если такую махину обнаружит полиция…

Поскольку Бранко собирался в воскресный день побывать наконец у священной горы Фудзи и пригласил на экскурсию Макса, то решили передатчик разобрать, погрузить в два рюкзака, а потом выбросить в озеро Кавагутиго.

Оставив машину, «туристы», сгибаясь под тяжестью набитых до отказа рюкзаков, пробирались к озеру. Все шло хорошо. Но дежурному полицейскому два иностранца показались подозрительными. Он решил их задержать. «Что в рюкзаках?» Все было кончено… Так, во всяком случае, думал Макс. Вукелич не потерял хладнокровия. Он уже освоился в Японии и знал местные порядки.

В частности, полицейским строго воспрещалось распивать спиртное с иностранцами. Вукелич широко улыбнулся и ответил: «Сакэ, биру…» Он схватил полицейского за рукав и пытался усадить на траву, как бы для того, чтобы распить с ним бутылочку. Перепуганный полицейский замотал головой и поспешно ушел. Передатчик бросили в озеро Кавагутиго, близ горы Фудзи. Там он лежит на дне до сих пор. Рихарду сначала не хотели ничего рассказывать, боясь его гнева. Но не удержались и рассказали. Зорге рассердился не на шутку.

Решили смонтировать несколько портативных передатчиков и приемников, так как сеансы связи в целях безопасности следовало проводить из разных мест. Такими пунктами для начала должны были стать квартиры Вукелича, Зорге и самого Клаузена.

И все же поскольку Рихард и Макс жили в отелях, то возникла необходимость перебраться в отдельные домики. Детали для радиоаппаратуры Макс с большими предосторожностями приобретал в разных районах Токио и Иокогамы.

Клаузен появился в Токио в ноябре 1935 года. Официально он зарегистрировался в посольстве как представитель немецких деловых кругов. Его солидная фигура внушала доверие, он весь был на виду, аккуратно посещал немецкий клуб и платил взносы. Типичный бюргер времен Веймарской республики! Каждый, глядя па него, наверное, думал: вот она, здоровая основа великой немецкой нации! Такой, конечно же, кроме Библии и газет, ничего не читает.

Немец Хельмут Кетель держал в Токио ресторан, куда Макс иногда заглядывал. Кетель общался с неким Ферстером, который па полпути между Токио и Иокогамой обосновал маленькую мастерскую по производству гаечных ключей. Ферстер был накануне финансового краха, так как английские ключи, по-видимому, плохо подходили к японским гайкам. Тут-то владелец ресторана и познакомил его с Максом. Клаузен согласился стать компаньоном Ферстера, внес свой пай. По старой памяти Макс решил также заняться продажей мотоциклов «Цюндан». Чтобы поддержать «Инженерную компанию Ф. и К.», Зорге купил первый мотоцикл. Он любил быструю езду, и мотоцикл был кстати. Как мы узнаем позже, это для Рихарда было роковое приобретение: лучше уж обходился бы он без мотоцикла! Вскоре фирма стала процветать: каждый из немецкой колонии но примеру Зорге счел долгом поддержать земляков Клаузена и Ферстера, обзавелся новеньким мотоциклом. Иностранные журналисты также сделались клиентами «Инженерной компании».

Рихард снял небольшой двухэтажный дом в районе Адзабуку по улице Нагасакимаси, 30. Это был довольно– таки невзрачный заброшенный дом. Раздвижные стены – фусумы, балкончик, на полу циновки – татами. Это был как раз такой дом, который соответствовал положению корреспондента. Пробираться схода приходилось вдоль высокой глинобитной степы по переулочку шириной в два метра. Дома Рихард бывал редко, приходил сюда спать. Внизу находилась столовая, ванна и кухня. Наверх вела крутая деревянная лестница. Тут находился рабочий кабинет. В кабинете с левой стороны стоял большой письменный стол. Посреди кабинета – стол поменьше. У стены – диван. Циновки были покрыты ковром.

Утром приходила работница, женщина лет пятидесяти, маленькая японка, которую Рихард называл Онна-сан; она готовила ванну, наводила порядок. Вечером уходила домой. Иногда она готовила обед. Но обычно Зорге обедал в ресторане или у друзей.

Клаузену у Зорге нравилось: «У Рихарда была настоящая холостяцкая квартира, в которой царил беспорядок. Но Рихард хорошо знал, где что лежит. Я должен сказать, что у него было очень уютно. Было видно, что он много работал. Он всегда был занят и любил работу. У него был простой книжный стеллаж, на котором стояли книги. Дверь аз рабочего кабинета вела в его спальню. У него не было кровати, он спал на японский манер – на разостланном на полу матраце».

В письмах к Кате Рихард описывал свое жилище так:

"Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу, совсем легком, состоящем главным образом из окон, на полу – плетеные коврики. Дом совсем новый и даже современнее, чем старые дома, и довольно уютен.

Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное: варит обед, если я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно… Если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти всесоседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки – плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству».

Макс также снял двухэтажный дом на Синрюдо-тё, № 12, в Адзабуку. Стены на метр в вышину были облицованы панелями, за которыми Макс устроил тайник для передатчика. Над тайником повесил большой портрет Гитлера, чтобы выглядеть благонадёжным в глазах японской полиции. «У меня в жилой комнате висел портрет Гитлера, на который Рихард плевал каждый раз, как только входил туда…»