Текст книги "Крысолов"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 3

Утром в субботу я встал пораньше, плотно перекусил, добрался до вокзала и вместе с толпой дачников влез в пригородную электричку. Путь от Питера до Приозерска неблизкий, часа три, и, скучая на жесткой скамье, покрытой изрезанным рваным пластиком, я размышлял о разных разностях. К примеру, о том, отчего бы России не вступить в НАТО. Геополитический фактор за нас: альянс нуждается в усилении, а мы – в финансах; получим их и достроим Байкало-Амурскую магистраль, чтобы пресечь китайские амбиции… Почему бы нет? Политика – это искусство возможного, а парадоксам истории несть числа… В такт моим раздумьям за окнами мелькали стволы карельских сосен, кто-то из пассажиров включил магнитофон, и томный голос певца посоветовал: не прогибайся под этот изменчивый мир, пусть он прогнется под нас.

Я, собственно, не собирался прогибаться. Психика у меня устойчивая, закаленная жизненными испытаниями, учебой, армией, аспирантурой и Проматом. Эти четыре периода моей жизни резко различались между собой, но было и сходство: подчинение вышестоящим, отсутствие нижестоящих и вечное безденежье. Даже в армии я никем не командовал, а подвизался в качестве лейтенант-программиста при чуде отечественной техники компьютере «Пурга». Этот компьютер, по задумке, должен был заменить в бою пятерых генералов, но в мирную эпоху его – и меня вместе с ним – рассматривали как чистый нонсенс. В лучшем случае как нонсенс, а в худшем – как опасную диверсию империалистической шлюхи-кибернетики. Оно и понятно: генералам вовсе не улыбалось, чтоб их заменили компьютеры.

Но теперь, впервые за много лет, моя позиция стала иной. Теперь я был крысоловом, человеком свободной профессии, уважаемым в определенных кругах; я обладал репутацией почти непогрешимого пророка, я не имел конкурентов, зато имел заказчиков и даже кое-какие деньги.

Собственно, я математик и занимаюсь теорией игр. Играю, разумеется, не в шашки и не расписываю пульку на четверых, зато могу промоделировать третью мировую войну или какой-нибудь политический катаклизм: что, например, случится, если Дума заломает президента или наоборот. Само собой, эти прогнозы носят гипотетический характер, однако они гораздо более определенны, чем смутные догадки политиканов, финансистов или дельцов теневого бизнеса. Прежде я трудился над такими проблемами, как оптимизация зон поражения при обстреле потенциального врага со спутников, а теперь больше рассчитываю вероятности выигрыша во всевозможных «пирамидках» и лотереях. И не жалею об этом. Как-то, в бытность мою в Промате, пришлось нам моделировать последствия аварии на ЛАЭС – иными словами, играли дяди-математики в Чернобыль, но только под Петербургом. Поверьте, выглядело это страшно, даже в компьютерном исполнении.

Так что я ничуть не сожалею, что переквалифицировался в крысолова. Надо отметить, что данный термин несет троякий смысл – прямой, жаргонный и переносный. Прямой очевиден: крысолов – это борец с вредоносными грызунами, искусник по части капканов, ловушек и ядов. Жаргонный обозначает одну из категорий квартирных воришек, которые (о польза чтения словарей!) подразделяются на «обходчиков», «наводчиков», «хвостовщиков», «балконщиков», «форточников», «сычей», «ходящих по соннику» и «крысоловов». Но переносный смысл этого термина не столь очевиден и весьма глубок. Происходит он, разумеется, от крысы, только не серой, а финансовой, каких в условиях демократических свобод расплодилось видимо-невидимо; ну а где крысы, там и крысолов.

Если угодно, считайте меня сыщиком, аналитиком или специалистом в области прогнозов, но я определяю свою профессию иначе: охотник на крыс. Случается мне оказывать и другие услуги, в смежных и сопредельных областях – так что если вам нужен деловой совет, если вы стонете под гнетом налогов, если вас интересует рейтинг определенных фирм, если вы нуждаетесь в кредитах или в финансовой «крыше», если вы подыскиваете партнеров или намерены утопить конкурента – словом, если при минимуме затрат вы хотите добиться максимальной пользы, навестите меня. Вместе мы пересечем океан коррупции, инфляции и девальвации, минуем отмели монетаризма и рифы налогообложения, уцелеем в мафиозных штормах, переживем обвальные лавины и окажемся на благодатных островах, густо заросших «черным налом». В конце концов, экономика должна быть экономной, и я продемонстрирую вам это на практике – но, разумеется, не бесплатно. Еще я объясню вам законы нынешнего российского рынка, согласно которым социалистическая экономика плавно переросла в криминальную.

Промелькнули Орехово, Сосново, Лосево, затем электричка прогрохотала по мосту над Вуоксой. Внизу ревел, ярился и стонал широкий поток; волны хищно облизывали скалы, две отважные байдарки мчались по самому стрежню с маниакальным упорством самоубийц. В течение следующих сорока минут поезд приближался к Приозерску, вагон постепенно пустел, а пейзаж за окном становился все более девственным, суровым и диковатым. Местность тут, говоря языком топографов, сильно пересеченная: овраги и буераки, холмы и скалы, ручьи и речушки, а также болота, озера и лужи. Все это – за исключением водных пространств – поросло соснами да елями, осинами да березами, все обильно увлажнено, украшено папоротником, мхами и зарослями дикой малины. Поселки тут небольшие, однако, по давней финской традиции, просторные – от дома до дома не докричишься. Отличное местечко, чтоб спрятаться, когда отоваришь пару-другую поддельных авизо.

Я вышел на станции Морозное, в одном перегоне от Приозерска. Отсюда до моей фазенды полчаса пешком: сначала по шоссе, потом по грунтовке, ведущей к совхозу «Три Сосны», потом мимо озера за холм к детскому лагерю «Солнышко», а от него – по колдобистой дорожке через лес, потом снова через лес, но уже без дорог и тропинок. Дорожка сворачивала к хутору Петровича, служившего пожарником в «Трех Соснах»; Петрович, основательный мужик в годах, его супруга Клава, их дочь, зять и малолетние внуки были самыми близкими из моих соседей. Не в смысле духовной близости, а чисто территориально.

Одолев дорогу в бодром темпе, я подошел к калитке, остановился и осмотрел свои владения поверх штакетника. Дом – небольшой бревенчатый сруб с трубой, под крашенной охрой железной крышей; слева – веранда с крыльцом и дверью, справа – дровяной навес на четырех столбах и кубометра четыре неколотых дров. Еще имелись деревянный столик со скамьей, будка – отхожее место, колодец, большая ель, десяток сосен, кусты одичавшей смородины, а также трава – в буйном и непобедимом изобилии.

Дверь на веранду была притворена, трава не примята, дым из трубы не вился, на кустах смородины алели грозди ягод, еще не оприходованных дроздами. Безлюдье, тишина, покой… Только с дровами случилось что-то непонятное – они были раскиданы, словно под навесом порезвился средних размеров носорог. Но старые, заляпанные краской лабораторные халаты, в которых я красил крышу, по-прежнему висели на вбитом в столб гвозде. Халатов было два: один – синий, другой – коричневый, и в кармане коричневого хранились запасные ключи от веранды и от двери в дом. Сергей, разумеется, знал про этот тайник.

Я окликнул его и, не получив ответа, направился к крыльцу, сшибая по дороге желтые головки одуванчиков. Тягостное чувство вдруг охватило меня; внезапно подумалось, что если звонок Сергея действительно связан с визитом кавказских родичей, то ему положено находиться тут, на моей фазенде, вместе с дочкой. А Маша была весьма непоседливым существом, достаточно шустрым и активным, чтобы крыльцо и стол, трава и каждый смородинный куст носили явный отпечаток ее присутствия. Правда, Сергей не говорил, что собирается сюда с Машуткой… Ее могли отправить в Лодейное Поле или к какой-нибудь Жанниной подружке…

«Или на Крит», – мелькнула дурацкая мысль, когда моя ладонь коснулась двери.

Она была не заперта, и ключи торчали в замке.

Веранду – почти пустую, если не считать колченогого столика с газовой плитой, двух табуретов и полки с разбросанными по ней кастрюлями, тарелками и сковородками – щедро заливал полуденный солнечный свет. Тени оконных переплетов рисовались на желтом дощатом полу четкими прямоугольниками, и в самом большом из них, скорчившись на боку, нелепо вывернув шею и выбросив правую руку за голову, лежал мой бывший сосед Сергей Арнатов. Мертвый, с черной дырой в виске, уткнувшись носом в черное пятно засохшей крови.

Лежал он здесь давно, и смрадный дух накатил на меня, заставив остановиться на пороге.

Шока, однако, не было. Я привычен к виду трупов. Нервы у меня крепкие, ростом и силой бог не обидел, и потому в скудные студенческие времена мне доводилось прирабатывать, в морге Третьей Городской. Не каждый день, но уж, во всяком случае, не реже, чем на Ленинградской товарной. На станции обычно разгружали лес, а в морге приходилось ворочать покойников, обмывать их, перекладывать с каталок на столы, где их обряжали либо вскрывали – словом, подсобничать прозектору «от и до». Не самая лучшая, но и не самая худшая из работ, какими мне приходилось заниматься; вдобавок она изгоняет мистические надежды на бессмертие, на опыте подтверждая, что из праха мы вышли и, несомненно, обратимся в прах.

Правда, в Третьей Городской я имел дело с чужими трупами, а этот, вытянувший руку будто в мольбе или для защиты, был мне хорошо знаком. Был… Это слово, отнесенное к человеку, который помнился мне здоровым и живым, резануло внезапной болью. Затем я подумал о Машутке, огляделся в поисках детских вещей, не обнаружил ничего и, осторожно обогнув Сергея, направился в дом.

Единственная комната была перерыта, но – к облегчению и счастью! – ни игрушек, ни Машиных платьев тут не наблюдалось. В шкафу и на самодельном книжном стеллаже явно что-то искали, как на веранде в разгромленной кухонной полке. Постельное белье и книги выброшены на пол, шкаф отодвинут, одеяло содрано с тахты и вместе с подушкой, матрасом и одеждой Сергея валяется в углу, пакля в бревенчатых стенах кое-где повыдергана, стол перевернут, а стулья разбиты в щепки; перед печкой-голландкой – груда золы: значит, шарили в печке и дымоходе. «Возможно, – подумал я, – искали похищенный миллион?.. Или сколько там слямзил Сергей в своем банке?.. Может, остроносый меня не обманывал?.. Насчет авизо, цветных металлов и оптических стекол?..»

Все, что я наблюдал сейчас, напоминало работу суровых подельщиков, весьма недовольных своим партнером. Компаньонов, которых надули, от коих скрылись в карельские чащи, стиснув в клювике заветный миллион. Но они, эти подельщики, шустрые парни, произвели оперативный розыск, добрались до партнера и клювика и свернули его набок вместе с шеей… А потом принялись искать.

Вот тут-то и получалась неувязка! Зачем искать, если партнер-обманщик вычислен и изловлен? Не проще ли спросить? Само собой, с пристрастием, с битьем по ребрам, резекцией ушей и поджиганием конечностей. Спросить, выпытать, забрать свое законное, а уж потом…

Я вернулся на веранду и осмотрел Сергея, не прикасаясь к нему даже кончиком пальца. Одет он был в домашнее – в тапки на босу ногу, в потертые джинсы и ковбойку. Уши целы, пятки – тоже… Никакого криминала, кроме отверстия в виске…

Конечно, я не сыщик, а крысолов, но, чтоб восстановить картину произошедшего, не требовалось состязаться ни с Шерлоком Холмсом, ни с Эркюлем Пуаро. Сержа, видимо, застали врасплох: дверь распахнулась, он обернулся и вытянул руку, стремясь защититься – возможно, что-то в ней находилось, пистолет или нож, но сейчас его ладонь была пустой и как бы повернутой к себе, словно в последний миг он изучал свою линию жизни. Наверное, его движение испугало вошедшего – тот выстрелил с порога и угодил в висок. С одной стороны, такая скорая расправа попахивала дилетантизмом, с другой – как мне, во всяком случае, казалось, – стрелял профессионал, стрелял быстро, четко и метко. И вряд ли он был один – в одиночку за миллионом не едут. Значит, целая команда: приехали, обложили дом, пристрелили Сержа и принялись за розыски…

Странная история!

Я размышлял об этом, уже шагая к лагерю, где был ближайший форпост цивилизации – иными словами, телефон. Зрительная память у меня отличная, и, прокручивая в голове печальный пейзаж смерти и хаоса, я вдруг подумал, что все это напоминает вендетту. Не добрались ли до Сержа джигиты с кавказских гор, родичи Жанны-Джаннат? Вот эти бы точно сперва пристрелили, а после начали разбираться – кровь южная, горячая… Но первая часть спектакля под названием «Месть гяуру» не стыковалась со второй, с поисками на веранде, в доме, в дровяной пристройке и, быть может, во дворе. Что им было надо, этим гипотетическим джигитам? Охальника они прикончили, чего ж искать? Скорей спалили бы они мою фазенду, и делу конец…

Добравшись до лагеря, я с боем проник в кабинет тощей и склочной директрисы, объяснил, что не шучу, что я не телефонный хулиган и что ей, директрисе, будет, если она рискнет чинить помехи правосудию. Затем, отыскав в справочнике номер Приозерского УВД, позвонил и описал ситуацию: мол, явился в выходной на дачу отдохнуть, открыл дверь, сунулся на веранду, а там – труп недельной свежести с дырой в виске. Директриса не спускала с меня бдительных глаз, но вроде бы успокоилась, заметив, что после звонка я не собираюсь убегать. Чувствуя, как спину сверлят стальным сверлом, я снова склонился над телефоном и – чудо из чудес! – смог дозвониться в Питер, остроносому майору Скуратову.

Новости его не порадовали, но разбираться со мной и с ними на расстоянии он не пожелал. Буркнул: «Едем. Ждите!» – потом спросил, кто еще в курсе, и очень неодобрительно засопел, узнав, что приозерские коллеги тоже будут. «Скажите им, чтоб ничего не трогали и не топтались возле дома», – распорядился он и повесил трубку.

Под конвоем директрисы я направился к воротам лагеря, украшенным фанерным солнышком с широкой лукавой улыбкой. Минут через двадцать подкатил «газик», а в нем – молодой лейтенант УГРО, шофер, фотограф и два сержанта. Лейтенант оказался парнем распорядительным: одного подчиненного оставил у лагеря, дабы сопровождать высокое питерское начальство; другой был отправлен в обход по ближним и дальним соседям – не слышал ли кто пальбы, не видел ли подозрительных рож под стрижкой бобриком; ну а все остальные, включая меня, погрузились в «газик» и отправились к фазенде.

Пока протоколировался мой отчет в расширенной версии (приехал, открыл, вошел, а там…), пока фотограф, резво подпрыгивая и приседая, щелкал снимки с крыльца и через окно, пока сержант, вернувшийся с обхода, докладывал о скромных результатах (не знаю, не видел, не слышал) – словом, пока крутилась вся эти кутерьма, миновала пара часов. Лейтенант отправил водителя в лагерь, справедливо решив, что питерским гостям не одолеть колдобистой лесной дорожки на «Жигулях»; «газик» взревел и вскоре вернулся с новой командой сыщиков: остроносый, два эксперта в штатском и, разумеется, еще один фотограф. Меня опять допросили с пристрастием, засняли на пленку виды снаружи и изнутри, очертили мелом контуры трупа, собрали в пробирку засохшую кровь, нашли и осмотрели пулю, потом перенесли Сергея в «газик» и приступили к совещанию. Участников было четверо: Иван Иваныч, его эксперты и лейтенант. Я болтался у калитки и смог уловить немногое: «Дней десять тут пролежал… Стреляли из „макарова“, в висок… Казанские?.. Сомневаюсь. Свидетель (взгляд в мою сторону) упоминал о вишневом „мерсе“… Думаете, связь имеется?.. Почему же нет? Знакомый почерк – „макаров“ и приметная машина… Ну, машину тут никто не видел… В городе видели, значит, связь была… Выходит, Танцор?.. Возможно… А он откуда? У нас тут казанские плясуны, а о танцорах не слышно… Да все оттуда, лейтенант. Из новых, из отколовшихся… Тот еще отморозок!..»

Тем временем к моей калитке подобрался хмурый пожарник Петрович с зятем, супругой Клавой и десятком взбудораженных односельчан. Выглядели они как стадо лосей в преддверии массового отстрела.

Петрович дернул меня за рукав:

– Слышь, Димыч, чего случилось-та? Вовка-сержант сказывал – убили кого?

– Убили, – подтвердил я, протягивая Петровичу сигареты. Это было непременным ритуалом, маленькой данью, снимаемой с городских. Он прикурил от моей зажигалки, выпустил струйку густого дыма и произнес:

– Убили, значитца… А кого?

– Серегу помнишь? Который у меня тут с дочкой жил? Прошлый год и позапрошлый?

– Его, что ли? – Петрович поскреб в густой бороде. – Вот, б… убивцы! Ха-ароший ведь был мужик… В прошлом годе мы с ним пиво на станции пили…

– Тебе все пиво да пиво! – прошипела тетка Клава, но, развернувшись в мою сторону, тут же сменила тон: – А дочка ихняя где? Такая шустренькая, масенькая, чернявенькая… Никак и ее?..

– Без дочки он был, – откликнулся я. – Дочка, наверное, в городе.

Тетка Клава, доброй души человек, пригорюнилась.

– Теперь безотцовщиной вырастет… ой, вырастет! Чего ж на верхах-то смотрют? Чего глядят на энтих иродов? Иль они всех купили? – Вопрос был явно риторическим, и тетка Клава, выдержав паузу, запричитала: – Вот ироды так ироды! Поганцы так поганцы! Дите малое папани лишить…

– Ха-ароший, бля, мужик… – угрюмо пробурчал Петрович, дымя моей сигаретой. – Пиво я с ним пил…

Тут, закончив совещание, к нам приблизился остроносый майор Скуратов и велел очистить территорию от посторонних. Затем он повернулся ко мне с явным намерением поговорить – но не для протокола, а так, по душам.

– Ну, что скажете, Дмитрий Григорьич?

– Плохо работает Интерпол, – отозвался я. – Вроде бы нам обещали Крит или Кипр? Или Мальорку, на худой конец?

Он проглотил мой намек не поморщившись.

– Вы первым осматривали дом. Что-нибудь нашли? Ценности, деньги, бумаги?

Перед словом «бумаги» он слегка замялся. Я выдавил улыбку.

– В дымоходе был чулок, а в нем – миллион двести тысяч долларов в мелких ассигнациях. Я их зарыл в лесу. Хотите, пройдемся до этого места?

– Не стоит язвить, Дмитрий Григорьич. Совсем не стоит, – с легкой обидой сказал остроносый.

– Не стоит вешать лапшу, Иван Иваныч, – парировал я.

Скуратов наклонился, поднял валявшийся у калитки ржавый гвоздик и с минуту разглядывал мое лицо – будто выбирая, куда бы его воткнуть, в ноздрю или прямо в глаз. Было ясно, что я ему не нравлюсь – как, впрочем, и он мне.

Шумно выдохнув, он что-то пробормотал о тайнах следствия, затем поинтересовался:

– Вчера вы действительно не знали, что Арнатов прячется у вас на даче?

– Действительно не знал. Ему доводилось тут бывать, а я не делаю секрета, где спрятаны ключи.

Мы обогнули дом, и я показал ему старые халаты, висевшие на темном от времени столбе. Остроносый кивнул.

– Однако вчера вы не были со мною откровенны, Дмитрий Григорьич. Мы ведь беседовали с Жанной Саидовной, с супругой Арнатова, и знаем, что он здесь бывал. Знаем также, по какой причине. А вы мне ни полслова не сказали.

– Это их семейная тайна, – объяснил я. – Сами понимаете, Восток – дело тонкое.

– Восток, значит… А если я вас привлеку за ложные показания?

– А если я вам напомню протокол? – Я поднял глаза к ясному синему небу и процитировал: – Вопрос: какие отношения были у вас с Арнатовым? Ответ: дружелюбно-соседские, но без детального проникновения в личную жизнь. Стаканчик белого по праздникам и мелкие взаимные одолжения… – Мой взгляд переместился на физиономию майора. – Вы ведь не спросили об этих мелких одолжениях? Если б спросили, я бы, возможно, о них рассказал.

Остроносый вытер ладонью вспотевшее лицо.

– Непростой вы человек, Дмитрий Григорьич… Ох, не простой!

– Это точно, – признался я. – Могу взять интеграл Лебега по любому контуру. Даже во сне.

– Ну, раз вы такой крупный специалист, – с сарказмом заметил остроносый, – мы ограничимся пока подпиской о невыезде.

Но это меня не устраивало – ведь я собирался в Испанию! В Андалусию – к маврам, пальмам, теплому морю и огненным пляскам фламенко.

– Никаких подписок, – твердо заявил я. – В четверг я вылетаю за рубеж. На отдых. В Коста-дель-Соль.

Глаза майора мстительно блеснули.

– Никуда вы не полетите, Дмитрий Григорьевич. Вы – важный свидетель. – Он подумал и со значением добавил: – А может, и подозреваемый.

Я приподнял бровь.

– Отчего же не полечу? Билеты, путевка и паспорт с визой у меня в руках. Если вы меня тормознете – к примеру, в таможне, сунув в мой чемодан ЛСД, – то я гарантирую вам трех свидетелей-журналистов, которые проверят мой багаж на каждом километре от города до Пулкова.

– Вот как? – Теперь бровь приподнял остроносый. – У вас такие обширные связи с прессой?

Я подтвердил, что именно так, и мы принялись торговаться. Вероятно, получить санкцию прокурора остроносый никак не рассчитывал и потому давил на сознательность и гражданские чувства. Но я держался как скала, которая не идет к Магомету, и в скором времени победил. Мы условились, что мой вояж неприкосновенен, но, возвратившись из теплых краев в Северную Пальмиру, я тут же отзвонюсь и в будущем стану всемерно содействовать следствию.

На том мы и разошлись. Вещи Сергея забрали, остроносый со своими сыщиками погрузился в «газик» и исчез, а я, перекусив по-быстрому бутербродами, начал прибираться: вынес с веранды битую посуду, поставил на место шкаф, сложил в него разбросанное постельное белье, вернул на стеллаж книги. Имущества в моей фазенде немного, и все это заняло не больше двадцати минут. Покончив с уборкой, я запер обе двери – на веранду и в дом, проследовал к навесу, огляделся и решил, что сложу дрова в поленницу попозже. В другой, значит, раз, поскольку в этот мне и так досталось.

Приняв такое решение, я направился к коричневому халату, сунул в его отвисший карман запасные ключи и окаменел.

Там что-то было! Что-то гладкое, деревянное, похожее на небольшую коробочку, чуть поменьше ученического пенала.

Я вытащил ее и открыл.

В ней лежали разноцветные патрончики – примерно такие, в каких хранится фотопленка. Патрончиков было пять: черный, белый, пестрый, желтый и золотистый – но в этой коробке, наверное, поместились бы еще два. Надписи или какие-нибудь условные значки отсутствовали, и на коробке тоже не нашлось никаких указаний – ни орнамента, которым обычно украшают пеналы, ни марки изготовителя, ни, разумеется, цены. Просто лакированная деревянная коробочка, сделанная очень аккуратно – похоже, на заказ.

Осмотрев ее, я присел на корточки, вынул черный патрончик, поднес к уху и встряхнул. Предположение о том, что в этих футлярах хранится пленка с суперсекретной информацией – к примеру, как дюжина гейш моет в бане новосибирского губернатора, – не подтвердилось: над ухом чуть слышно брякнуло. Там находился какой-то твердый предмет величиной с футлярчик, ибо звук был слабым и глухим: ничего не перекатывалось, не шуршало и не скребло по внутренней стенке.

Алмаз?.. – мелькнула мысль. Здоровенный алмаз на двести тысяч долларов; пять футляров – как раз миллион… Знающие люди, успешно подделав авизо, тут же обращают доллары в камешки, чтоб вывезти их затем на Кипр или Крит под видом оптического стекла…

Конечно, это являлось нелепостью; я был уже уверен, что мой покойный сосед не воровал никаких миллионов, равно как и стратегического сырья – в слитках, досках или очковых стеклах. Дело было в другом. В чем же?

Я отщелкнул тугую крышку с черного патрончика и вытряхнул его содержимое на ладонь. Это было что-то спиральное, плоское, перекрученное, размером в половину мизинца, изготовленное из стекла или какого-то полупрозрачного сплава. Предмет оказался довольно тяжел, цвета обсидиана, и его очертания, а также мерцавшие в глубине крохотные серебристые огоньки не давали пищи для разумных гипотез. Ровным счетом никакой!

Выяснив это, я сунул странную штучку в футляр, закрыл его и положил в карман. Потом повторил эксперимент – на сей раз с белым патрончиком.

Как и ожидалось, там было нечто белое, переливчатое, неопределенной формы, притягивающее взор. Я попытался рассмотреть эту вещицу внимательней, но ее контуры как бы дрожали и расплывались – и, что самое интересное, я тоже словно бы расплывался вместе с ней. В голове воцарилась звенящая гулкая пустота, ток мысли замедлился, мозг оцепенел, и я внезапно обнаружил, что не могу вспомнить ни имени своего, ни фамилии, ни адреса, ни телефона. Пустота тем временем тоже расплывалась и ширилась, захлестывая все новое пространство, окружая меня со всех сторон, обволакивая невидимым туманом; теперь я казался себе самому крохотной точкой, падавшей в бесконечную пропасть, в какой-то бездонный провал, в трещину бесчувствия и безвременья.

Это падение длилось, длилось, длилось…

… Удар! Свет! Яркий, режущий… Путь окончен. Ощущение бесформенного предмета, стиснутого в ладони, взгляд на часы… Кажется, что я просидел здесь на корточках, привалившись спиной к бревну, минут сорок – сорок пять, пребывая все это время в полном ступоре. В таком же, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб, или как те несчастные, коим довелось узреть ужасный лик Горгоны… А если не касаться мифологических сюжетов, то просто как мамонт в вечной мерзлоте.

Поднявшись и утвердившись на ногах, я на ощупь сунул белую штучку в футляр, футляр – в коробку, закрыл ее и опустил в карман халата. Это был превосходный тайник для таких опасных игрушек, на которые и поглядеть-то нельзя – лучше сразу в печку, вместе с халатом. Но жечь я их не хотел, а чего хотел, так доискаться до их сокровенного смысла. Грешен, что поделаешь! Самонадеян и любопытен!

Впрочем, не только это двигало мной. Я понимал, что в коробке – что-то запретное, колдовское; быть может, некие амулеты для экстрасенсорной практики или трансперсонального погружения в нирвану. Возможно, так оно и было – если вспомнить, где до недавних пор трудился мой сосед. Странные слухи ходили о Психоневрологическом институте… Не менее странные, чем о загадочном «ящике» под вывеской «Красная заря» и некоторых лабораториях Военно-медицинской академии… Но слухи слухами, а реальность была тут, передо мной. Я уже не сомневался, что Сергея убили из-за этих опасных игрушек, и печалился о нем – а еще больше о Жанне и Машеньке. Что с ними будет? Допросы, обыски, угрозы, уговоры? Все возможно! Если до меня добрались – до приятеля, десятая вода на киселе! – то уж их-то в покое не оставят…

Я поглядел на халат, соображая, не отдать ли эту чертовщину кому следует. Отдать, чтоб отвязались… Вот только кому? Остроносому? Либо вчерашнему мормонышу? Либо иродам и поганцам, убившим Сергея? Пожалуй, найдутся и другие желающие… А раз ситуация смутная, если неясно, что отдаешь и кому, то лучше не спешить. Как гласит народная мудрость, поспешность нужна при ловле блох.

С этой нехитрой мыслью я покинул дом, где на полу белели контуры мертвого тела, и зашагал к станции. Уже переминаясь на платформе в ожиданиии приозерской электрички, потянулся к карману за сигаретами и обнаружил там нечто твердое и гладкое. Маленький черный цилиндрик с обсидиановой спиралькой… Не амулет ли смерти? Но я глядел на него и остался жив. Значит…

Пронзительный гудок всколыхнул прохладный вечерний воздух и раскатился гулким вибрирующим эхом. Приближалась электричка.