Текст книги "Луна Ктулху (сборник)"

Автор книги: Михаил Ахманов

Соавторы: Злата Линник,Александр Лидин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Огромным прыжком я ворвался в зал. Оборотень с крыльца тут же бросился за мной следом… но чуть опоздал. Я успел проскочить мимо крестьян, вскочить на диван, выхватить из ножен один из клинков и развернувшись, встретил противника обнаженным серебром. И хоть сабля была не заточенной, она вошла в глаз оборотня, словно раскаленный нож в масло. Тварь взвыла. Морда – не могу назвать лицом эту звериную маску – вытянулась, заострилась, превращаясь в волчье рыло.

Я был поражен тому, что никчемное оружие произвело такой удивительный эффект, в отличие от, казалось бы, смертоносных вил.

Но времени обдумывать происходящее не было.

Я сорвал со стены вторую саблю, и держа в каждой руке по клинку, шагнул в сторону двух революционеров. Крестьяне бросились в разные стороны, давая мне дорогу, и я подошел к столу – теперь только он отделял меня от оборотней. На мгновение в голову закралась странная мысль: а что, если и остальные «убитые» мною – не люди? Но тут же отогнал все эти страхи. Как говорится, станем решать проблемы, по мере их поступления.

Какое-то время мы – я с крестьянами – и оборотни смотрели друг на друга не двигаясь. Матрос и рабочий. Один в бушлате, выбритый, с большой головой и массивными чертами лица, второй – маленький, с длинной шеей и почти лишенный подбородка, очень походил на любопытного цыпленка.

Они не стреляли, понимая, что люди доберутся до них в любом случае, а крестьяне понимали, что если они нападут, то победят, однако большинство из них погибнет.

Первым молчание нарушил я.

– Что все это значит? – спросил я, указав одним из клинков на полуобглоданный труп на столе.

Один из красногвардейцев скривился.

– Ты кто?

– Какая разница. Что здесь происходит? – гневным голосом поинтересовался я, ткнул одной из сабель в труп на блюде.

– Мы обедали. А что непонятного! – фыркнул второй.

– Человечиной?

– Предположим. И вы должны объяснить этим людям, что их истинное предназначение…

– Я ничего никому не должен, кроме как батюшке Императору. Кто это это? – я ткнул саблей в сторону полуобглоданного трупа.

– Поп. И это всего лишь дань…

В толпе за моей спиной послышались вздохи. Несколько крестьян быстро перекрестились.

– Не несите чепухи. Вы – демоны – чума России.

– Мы – вестники новой эры.

– Потусторонние твари!

– Как я понимаю, вы предводитель этих крестьян?

Я кивнул, хотя если честно, большинство собравшихся я видел впервые, а некоторые казались мне смутно знакомыми, хотя спроси меня я ни за что ни вспомнил бы, как из зовут. Тем не менее это были мои люди, они пришли сюда с оружием, повинуясь моему зову, и я не мог предать их, не оправдать их ожиданий.

– Да, – объявил я, и неожиданно понял, что ни к чему хорошему разговоры не приведут. Оборотни почему-то тянули время, а раз так, то мне нужно было сделать все до наоборот. Решив, что пора действовать, я бросился вперед, метнув клинок в одного, и в глубоком выпаде попытался достать другого.

Бросок оказался удачен, клинок по самую рукоять вошел в горло одного из людоедов, что же до моего выпада, клинок оказался слишком тупым, и несмотря на то, что я бил со всей силы, он лишь скользнул по бушлату.

Матрос-оборотень попытался выстрелить в меня, но пули ушли в потолок, так никого и не задев, а оборотню скрутили руки за спиной, связав их кожаными ремнями.

Подойдя к мертвому оборотню, я вытащил клинок из его горла. А потом застыл над телом, дивясь происходящим с ним переменами. За несколько секунд кожа его посерела, приобрела совершенно нездоровый оттенок, черты лица вытянулись, заострились. Я уже сжался, готовясь к тому, что мертвец вот-вот превратится в чудовище, однако ничего подобного не случилось.

Ах, как хотел бы я в тот момент, чтобы тут очутился товарищ Константин, но он был далеко в залитом кровью Петрограде, а тут, в доме, в моей усадьбе еще оставалось множество врагов. Ведь обычные пули оборотней не берут, а, значит, не все те, кого я застрелил, мертвы.

Держа наготове посеребренные клинки, я обошел еще раз по кругу весь дом, но все красногвардейцы были мертвы, кроме еще одного оборотня, которого мужики скрутили точно так же, как и тварь в главном зале.

Уже заканчивая обход, я на крыльце столкнулся к Прохором. Он сидел у трупа молодого парня, которому выпустили кишки, и слезы катились по еще щекам. На коленях у него лежал здоровенный колун.

Я присел рядом с ним, протянул пачку немецких папирос. Он взял одну из них, затянулся.

– Твой сын? – спросил я кивнув в сторону мертвеца.

Прохор покачал головой.

– Племянник. Но жена в нем души не чаяла.

– Это война. Настоящая война, – попытался утешить я его.

– Но ведь сказали: «Декрет о мире».

– Ты же видел, они людей жрали.

Прохор кивнул.

– Мы их сожжем на костре, как нечисть поганую.

– Уверен? А я думаю, их надо судить.

– Кого? – удивление появилось на лице Прохора. – Этих тварей?

– Судить, а потом сжечь, – пояснил я. – Без суда никак нельзя. Потом, мне нужно понять, откуда они взялись. Это же… – я не нашел нужных слов.

– Проклятие… Бич Божий… – попытался подсказать мне Прохор.

– В общем, нужно понять, откуда они взялись…

– Так что с ними сейчас делать?

– Оттащите в подвал, в ту комнатушку, где крюки для туш, и пусть туда принесут жаровню.

– Зачем жаровню?

– А ты как думаешь, или ты считаешь, что они вот так тебе все расскажут?

– Но…

– Никаких «но», Прохор. Ты меня с детства знаешь, так что поверь: раскаленное железо – крайнее мера, но мне нужно понять откуда взялись эти твари. Если они представители новой власти – это одно. Если же это всего лишь дьявольщина, которая выползла на свет на фоне всеобщего бедлама, то с этим можно совладать. Когда мы поймем, с чем имеем дело, то я приму соответствующее решение.

Ведь это уже третий отряд красногвардейцев и оттого, что мы его уничтожили, вы не защититесь ни от пятого, ни от шестого… Эти экспроприаторы будут обирать вас, пока вы не пойдете по миру с протянутой рукой. Надо разобраться, что к чему, и принять соответствующее решение.

Прохор кивнул и, развернувшись, отправился поговорить с односельчанами, а я вышел из дома и торопливо, пока не стемнело, направился к конюшне, там в закутке лежали инструменты. У меня было большое желание наточить оба серебряных клинка.

Пусть это и не ахти какое оружие в обычном бою, но как показала практика, на оборотней оно действовало безотказно. Так что стоило подточить клинки, чтобы они могли резать не только плоть демонов, но и то, чем она могла оказаться защищена. А, кроме того, в ящике с инструментами лежал с десяток заговоренных пуль, оставленных мною несколько лет назад, когда я в последний раз заезжал в усадьбу по пути на юг в горы Афгула.

Это был подвал под подвалом. Земляные стены, земляной пол и ржавые стальные крючья, свисающие с деревянного потолка. Раньше тут держали мясные туши. Потом, когда в нашем имении перестали растить скот на убой, подвал опустел. Ныне же, кроме крюков ничего не напоминало о прошлом, даже запах протухшей крови, который, как казалось мне в детстве, был неистребим, исчез куда-то.

Теперь же дворовые постарались. На земляной пол постели ковер, сверху из людской принесли несколько стульев и жаровню с длинными стальными шомполами. И теперь красноватые отблески пламени играли на бурых стенах. Несколько стариков сгрудилось за жаровней в ожидании продолжения действа. Посреди подвала связанные по рукам и ногам болтались на крюках два оборотня в обрывках человеческой одежды. Выглядели они жалко, поскольку Прохор и его люди поработали с ними от души.

К этому времени обе твари окончательно утратили человеческий облик и теперь напоминали скорее волков, переодетых в человеческую одежду, чем людей. Мне же до сих пор не давал покоя вопрос:

почему они там, в Гостиной зале, не стреляли. Ведь оба были вооружены и, тем не менее, не сделали ни одного выстрела. Я долго мучился этим вопросом и лишь, находясь в Р’льехе, случайно натолкнулся на один очень интересный документ, касающийся ликантропии. Его написал один англичанин – пуританин, много путешествовавший по северной и центральной Африке. Этакий рыцарь без страха и упрека. Сейчас уж точно не припомню как его звали, то ли Соломон Кан, то ли Соломон Кейн. Так вот в одном из своих дневников он описывал свое столкновение с человеком-ягуаром. Причем этот оборотень был белым, подхватившим проклятие, где-то в дебрях Африки. Этот оборотень выступал на стороне «правых» с точки зрения автора. Он даже спас факторию белых во время восстания одного из чернокожих племен. Но дело не в том. Автор манускрипта – назову его по имени, его-то я помню точно – Соломон, утверждал, что оборотень очень боялся вспышек огня и громких звуков. И. значит, выходило так, что оборотни просто не любили огнестрельного оружия, не пользовались им в надежде на свою силу, зубы и когти, а пистолеты им нужны были для видимости… Кроме того, оборотни бывали врожденными и обратимыми. Первые рождались при неудачном положении звезд или страдали от родового проклятия. Вторые… превращались в чудовищ в результате укуса. Так что где-то должен был находиться врожденный оборотень. Вот о нем-то я и хотел выведать у пленных тварей. Ведь считалось, что если обыкновенного человека укусит оборотень, то он вскоре станет чудовищем, но если убить Главного оборотня, того, с кого все началось, то есть человека с родовым проклятием…

Но все это я узнал много позже. А тогда…

Тогда. в восемнадцатом, меня прежде всего интересовал вопрос: что они за твари, откуда свалились на нашу голову?

Итак, поигрывая двумя, теперь уже острыми, как бритва, клинками, отливавшими голубоватым светом, я приступил к допросу. И первым моим вопросом было:

– Как вы превратились в этих тварей?

– Мы не твари, – пробормотал один из них, при этом слова его были столь неразборчивы, что скорее походили на волчье рычание, а не на человеческую речь.

– Ну да, на Руси оборотни издавна считались существами хорошими… чего о вас сказать нельзя.

Собственно меня интересует только один вопрос: по какому праву вы тут беспридельничаете и кто вас послал?

– Нас послал Питерский пролетариат. Мандат товарища Троцкого среди бумаг, что вы у нас отобрали.

– Только вот я сомневаюсь, что господин Троцкий приказывал вам людей жрать.

– А вот это не твое собакино дело! – фыркнул тот, что был покрупнее. – Мы псы революции и должны терзать и уничтожить врагов ее.

– Что-то вроде этого я уже от одного урода от революции слышал. Только при всей его гнусности до людоедства он еще не скатился. В общем, давайте-ка разделим: революция в одну сторону, а бессмысленное кровопролитие в другую. С мировым пролетариатом нам, боюсь, разбираться отдельно придется. А вот с вами. убийцы… Так что лучше скажите сразу, сколько вас и кто вожак стаи…

Припирался я с пленными довольно долго, но они все юлили, отвечая или красными лозунгами, или неся какой-то горячечный бред. Первым не выдержал Прохор. После очередного лозунга, вроде того, что мы умрем, но дело наше будет вечно, он взвыл и, выхватив из жаровни один из раскаленных прутьев, приложил его к щеке твари. Крик чудовища был невыносим. Вибрирующий, горловой вой, переходящий в ультразвук.

Когда же Прохор собрался прижечь вторую тварь, та взвыла.

– Хорошо. Я все скажу… Все… Только не жгите… Чего говорить-то?

– Чего говорить? – повернулся ко мне Прохор, все еще сжимая в руке раскаленный шомпол.

– Когда все это началось? Где вы подцепили эту заразу?

Тварь вздохнула, словно все еще раздумывала, говорить или не говорить правду.

– Ты не молчи, рассказывай… рассказывай, чего барин спрашивает…

– Мы всех бар на деревьях, как игрушки развесим… – начал было второй, но Пахом еще раз ткнул его раскаленным железом, потом повернулся к тому ,что согласился говорить.

Несмотря на тусклый свет жаровни, я отлично видел каждый волосок на его лице, его странно вытянутую волчью верхнюю губу.

–А ты говори.

Но оборотень молчал, словно загипнотизированный, и смотрел на кончик раскаленного шомпола. Я отчетливо видел как капли пота. выступив на низком покатом лбу, скатываются вниз по заросшим шерстью щекам.

– Так вот… это… – пленник облизал губы. А язык у него был отвратительный – ярко-красный и даже на вид шершавый, как у собаки. Нет, не может у нормального человека быть такого языка. —Так вот… В конце августа, нашу дружину от Металлического завода Товарищ Троцкий дал в усилении Продовольственной бригаде с крейсера «Афродита».

Ну, мы с матросами завсегда вместе. Они ж, хоть и по большей части анархисты, но революционный дух в них… – тут пленник опять замялся, покосился на своего товарища по несчастью, и видя, что тот молчит, продолжал. – Так вот значит… Отправились мы изымать хлебные излишки…

И тут возмутились мужики.

– Какие излишки!

– Мы же два раза вам, дармоедам, все отдали.

– У нас у самих жрать нече…

– Вона, дети голодают!

Мужики возмущались бы еще очень долго, если б не Прохор, который громко цыкнул на них, заставив замолчать.

– Ну, так вот, сначала мы вокруг станции кружили. Хоть там уже все села были раскулачены, —при слова «раскулачены» мужики разом подались вперед, но Прохор остановил всех движением руки.

– А тут Савелий Кузьмин, ну, тот что замкомиссара из разведки, предложил саму станцию осмотреть.

Ну мы, конечно, сначала отмахнулись, а потом чего терять? Вагонов-то на подъездных много стояло. Бог знает, что от какого поезда… А вдруг там и взаправду есть чего… Может даже и хлеб. Начальник-то и смотритель расстреляны были еще зимой. А какие вагоны на те пути и откуда прибились, никому не ведомо было. Местные путейцы там, конечно, ужо пошукали. Ну, чем черт не шутит. Вот и стали мы те вагоны потрошить. Большинство порожняком стояло, несколько с вещами брошенными. Пассажиры, видно, покидали их быстро. Некоторые из наших поживились даже, но так, по мелочи… А вот один вагон странным был. Раньше он запечатанным стоял, а потом кто-то вскрыл его, так что там толком ничего и не осталось. Так, бумаги с гербами царскими и сейф здоровущий. Видно, что было ценное, путейцы то растащили, а сейф не взяли, благо он дюже тяжелый был. Да и вагон, ежили его без охраны оставили, то и не вез, наверное, ценного ничего. Однако сейф закрытым стоял… – тут оборотень сделал паузу, вновь облизал губы, и обратился к Прохору. – Вы б лучше пить дали, а то говорить не в мочь, в горле пересохло.

– Я тебе сейчас шомполов раскаленных дам, —фыркнул Прохор, примериваясь.

– Хорошо… хорошо… – заверещал оборотень, а потом, выдержав небольшую паузу, словно надеясь, что кто-нибудь из присутствующих смилуется над ним и даст напиться, но, разочаровавшись в своих ожиданиях, продолжал. – В общем, хотели мы тоже этот сейф бросить. Только этот самый Кузьмин и говорит, что надобно его открыть. Тут выискался один умелец из моряков. Ну, они с Кронштадта в этом деле очень сноровисты, как стакан «балтийского пунша» всадят, так все могут. Повозились морячки с сейфом, открыли, ну а там ничего интересно.

Документы какие-то еще царские, да голова волка.

Мы в документы тихо заглянули, а они еще там с пятого году лежат: переписка какого-то маньчжурского генерала. А Кузьмин тогда голову волка вытащил, крутил ее итак и этак, и бросить жалко, и чего с ней делать непонятно. А что само по себе чудно, голова ведь сколько времени в сейфе пролежала, а хоть бы подпортилась чуть-чуть! Ну, подгнила там, к примеру. Так нет. Свеженькой была, как огурчик, а ведь дай бог больше десяти лет в сейфе лежала. Крутил он ее, пока пальцы себе все не разодрал о зубья. Нам правда врал, говорил, что голова сама его укусила. В общем, потом он голову ту в реку выбросил, а с тех пор стал сам не свой. И стало выходить так, что он часто вперед отряда в бой шел, а как мы подходили, так уж все кончено было. А вскоре он и «посвящать» наших начал. А кто откажется?

– Нормальный человек, – фыркнул Прохор.

– Так и где сейчас этот Кузьмин? – поинтересовался я.

Второй оборотень, тот который молчал, покосился на первого, зарычал было, но увидел, что Прохор вновь замахнулся шомполом.

– Он сказал, что у него есть два сына, нашей крестьянской крови…

Прохор со всего маху врезал оборотню шомполом по ребрам, тот взвыл, изворачиваясь в тугих кольцах веревок. Когда же Прохор занес руку, чтобы еще раз ударить, я остановил его.

– Погоди, прибить мы его всегда успеем, пусть сначала расскажет, где это, Кузьмина и его команду искать.

– А если скажу, вы меня отпустите?

– Зачем? Чтобы ты новых мерзких тварей плодил?

Оборотень скривился.

– Значит так, – вновь встрял Прохор, – если не хочешь принять смерть лютую, ужасную, то говори, где нам найти этого Кузьмина и сколько тварей он уже наплодил?

– Сколько не знаю, – испуганно пробормотал оборотень. – Что же до Кузьмина, обещайте не убивать.

Пахом покачал головой…

(Несколько страниц рукописи отсутствуют)

Тогда, в первую ночь в своей старой усадьбе я долго думал. Я вымотался, смертельно устал, но не мог уснуть, потому что меня одолевали различные неприятные мысли.

Лежал на своей кровати в одной из комнат второго этажа, и предавался воспоминаниям. За окном ярко сверкали звезды, хотя из блеск невозможно было сравнить с блеском звезд в Белом городе. А когда взошла Луна и где-то далеко-далеко за рекой завыл волк, я вскочил с кровати и проверил оба посеребренных клинка. И все же это было слабое оружие, хотя оба клинка искрясь в лунном свете и переливаясь словно, и в самом деле были волшебным оружием.

Я подошел к окну, глянул сверху на двор. Сейчас залитый лунным светом он выглядел настоящим волшебным уголком, и не верилось, что где-то рядом затаился оборотень-людоед, готовый в любой миг вонзить в зубы в твою плоть. Я тогда еще не знал о долгой борьбе. что мне предстоит, прежде чем все твари до одной будут уничтожены, и не знал о том, что мне придется не раз видеть целиком вырезанные деревни, и что придется стать «красным» ради того чтобы выследить бандитов. Я даже не подозревал, что Василий Кузьмин станет самым близким моим учеником, и, несмотря на «неверное», на мой взгляд мировоззрение, одним из лучших охотников за нечистью…

Однако самой большой моей головной болью была мысль о том, что делать дальше. Оставить все как есть? Нет, на это пойти я никак не мог. Я много думал о том, чтобы рвануть и, перейдя фронт, вступить в армию белых. Но пока мы там воюем здесь, на моей родной земле будет царить смерть, ужас и самоуправство? Разве мог я позволить, чтобы случилось что-то подобное? Нет… нет… нет… Нужно было что-то делать, что-то предпринять прямо здесь и сейчас. Попытаться хоть как-то защитить людей от потусторонних тварей.

К тому же план действий был предельно ясен. К нему меня подтолкнули сами крестьяне. Они давно собирались показать красным, только вот не было у них предводителя. Я же поначалу отказывался, так как изначально понимал бесперспективность этой затеи. Что могли мы сделать? Ну, образуем отряд самообороны. Ну, отобьемся от пяти-шести продотрядов, а дальше то что? Дальше товарищу Троцкому, или кто у них там за главного, надоест и пришлет от солдат с пушками… Однако что-то делать надо было, тем более в те дни волновали меня больше оборотни, а не политика. В общем я поддался, и тогда Прохор и остальные крестьяне провозгласили меня батькой Григорием.

Твари были казнены, после праведного людского суда, во дворе барского дома. Их хотели сжечь, но я настоял, чтобы просто их убили – удара одной из серебряных сабель было достаточно. После смерти твари сильно изменились: кожа у них потрескалась, тела стали словно бескостными и напоминали аморфный студень. Их облили керосином и сожгли.

Горели они ярко, зеленоватым пламенем, распространяя вокруг неприятный запах. А то, что осталось от чудовищ, закопали на заднем дворе в компостной яме.

После этого мы похоронили то что осталось от отца Филимона. Мы вырыли могилу рядом с пепелищем церкви. И все крестьяне прошли, бросая горсти земли в могилу. Господи, как рыдали женщины над могилой невинной убиенного батюшки, который принял смерть столь лютую. И в какой-то момент мне показалось, что плачут и скорбят они вовсе не по убиенному, а по своей старой жизни, по тому мирному существованию, что ушло и повторения которому никогда уж не будет.

На следующий день состоялся военный совет.

Собрались старосты из нашей деревни, да из трех соседних. Все как один кричали, что жизни нет, что так продолжаться не может, что нужно что-то делать. Все были готовы взяться за оружие, и я —как я и боялся – оказался среди них единственным сведущим в военном деле, и хоть я отказывался и отбивался всеми силами, меня единодушно избрали главным.

Вот так, собственно, я и стал батькой Григорием, хоть это назначение было мне вовсе не по душе. После этого мне ничего не оставалось, как подобрать штаб, заняться инвентаризацией и перераспределением оружия. А потом, собравшись всем штабом, мы завели разговор о тактике и стратегии. Хотя, какая тут могла быть тактика и стратегия: нападать на продотряды и возвращать себе награбленное – вот все, на что мы были способны. Однако меня интересовало больше совершенно иное: меня интересовал лишь загадочный Кузьмин – человек, сеявший истинную смерть и ужас, однако гоняться за ним вслепую по всей волости было дело нереальное и бесперспективное. Единственной зацепкой оставалась его семья. По словам оборотня, у него было два сына, а значит, рано или поздно Кузьмин придет к семье, чтобы обратить ее. Если он этого не сделал, то непременно попытается сделать. Тут его и можно будет поймать…

(На этом записки Григорий Арсеньевича Фредерикса о периоде 1917—1918 годов обрываются. Дальше же в них речь идет о других временах и других событиях.)