Текст книги "Будни накануне"

Автор книги: Михаил Садовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

И тут я вдруг понял, что пора мне позаботиться о заработке всерьез... меня будто осенило, что тридцатка, которая на патентах набегала – это ж слезы! Копался я в журналах, на последней странице случайно наткнулся на объявление общества "Знание". Позвонил. Анкетку заполнил. Рекомендации? Поехал к Борису Давидовичу – у кого ж еще просить для такого важного дела, не на работе же, хотя все равно узнают... Борис Давидович еще предложил и позвонил в Дом Ученых, там, оказывается, шефские лекции по предприятиям организовывали. Шефские – для предприятий, а лекторам платили. Люська стала подозревать меня, что я вечера на кого-то трачу, тогда я пригласил ее с собой. Она слушала очень внимательно в каком-то красном уголке, даже записывала что-то, а потом призналась: "Мне было так интересно! Николай, у тебя явно дар общения с аудиторией – это очень редко бывает! Тебе преподавать надо!" Я, конечно, согласился, тем более, что она успокоилась...

Но верно говорят: деньги к деньгам идут. Я вдруг почувствовал, что мне их просто скоро не сосчитать, сколько заработаю! После такого значительного повышения в зарплате мне еще привалило. Борода вызвал и сказал, что институт заключил договор с заводом, и по этому хоздоговору нашей лаборатории поручена часть работы – наладка экспериментальной установки, и, если я не возражаю, он мне предлагает принять участие, только надо иметь в виду, что придется ездить в командировки... не помешает ли это моей диссертации... Ясное дело, я согласился... даже не стал спрашивать, сколько платить будут... Он от моей реплики заулыбался... наверное, все слишком по-мальчишески получилось: "Согласен! Согласен!" Еще только "Ура!" не хватало и подпрыгнуть...

Так я и стал кататься в К... то на три дня, то на неделю... Люська, конечно, заволновалась... она, по-моему, меня своей личной собственностью считала. Наверное, не зря. Я понял в К..., что очень поддаюсь влиянию из-за своих фантазий... мне Ирочка помогла билет достать обратный... она работала инструктором в райкоме комсомола, а я от общества своего – знание ведь везде знание – лекцию пришел читать, которую на предприятии организовали, на которое я приехал... это длинно объяснять, но познакомились мы быстро... она такая коммуникабельная оказалась, пошла провожать меня – вроде по службе – до гостиницы... и назавтра тоже случайно на заводе оказалась, и опять меня провожала до гостиницы и в гости к себе звала, поскольку она-то местная... То есть, конечно, не совсем местная, но по распределению после ВКШ, ( Высшей Комсомольской Школы), и квартира у нее и перспектива (по партийной линии), конечно, ну, связи и т.д. И так выходило, что просто привалило мне: красивая, перспективная, обеспеченная... вот женюсь, перееду сюда – работа нормальная, квартира есть, диссертацию и тут можно защитить, и цены мне не будет – работа, консультации, лекции, дипломники: живи не хочу... участок садовый... и я столько нафантазировал... Вообще... Не для себя, а вообще, что мне уже не под силу снести стало... Тогда я начал врать: сказал этой Ирочке, что женат. Совсем недавно взял и женился...

– Ну и что? – удивилась она.

– Да так... – я просто растерялся и стушевался, – Думал это имеет значение.

– Никакого! – у нее такой апломб, и зубы сверкают, как ненастоящие... мне даже стыдно стало от своих фантазий... Только я не понял: то ли она и за женатого может запросто выйти, то ли и вовсе замуж за меня не собиралась... Неловко получилось... и завод мне перестал нравиться сразу, но... Эти ребята, заводские, начальство их, мне премию выписывали каждый месяц, как своим работникам... за что – не знаю. Наверное, понравился, потому что начальник цеха и замдиректора на полном серьезе спросили меня не соглашусь ли я, когда защищу, организовать у них лабораторию и возглавить, и квартиру сразу двухкомнатную обещали, мол, одновременно пропуск на завод и ключи от квартиры, а уж перспективы!..

Я понял, что кандидатская – это действительно стоящее дело – уж не такой я самоуверенный, чтобы предположить, что они меня и без кандидатской так же встретили бы. Квартиру предложить – это не шутка, а тем более двухкомнатную, одинокому, не семейному. Люське я всего этого багажа не привез. Просто мы встречались реже, и я забыл про все, а про Лизку и говорить нечего – она, это видно было, – извелась и, конечно, ни одному моему слову не поверила. Она ситуацию разрешила однозначно просто:

– Пусть она теперь тебе сама кофе по утрам подает!

– Кто? – я, наверное, очень натурально удивился, но она никакого внимания не обратила.

– Может даже в постель... на столике на колесиках... ага... – она тоже, когда сердится, становится такой привлекательной, что невозможно удержаться...

– Лиза, послушай, ты же знаешь, я ведь диссертацию заканчиваю, установку езжу налаживать... – но ей мои перечисления совершенно ни к чему.

– Вот и женись на ней!

– На ком, Лиза?

– На установке! Ей сколько лет? Она в период индустриализации родилась, что ей родители такое имя дали? – ну, в чувстве юмора Лизке не откажешь... но раз так, выходит, она хотела за меня выйти...Тут уж тоже целая диссертация получается...

Авдошкина пришла ко мне под лестницу, оперлась двумя руками о стол и совершенно серьезно предложила помощь:

– Николай, у тебя самый трудный период сейчас! – откуда она знает? – Тебе расчеты надо, оформление, графики, ты скажи – я это все умею, не только пробирки мыть и термопары доставать... – ну, я, конечно, растрогался, долго сидел потом и думал, что вот так в одной лаборатории работать с верным другом, толкать науку... Черт те что получалось... какой-то комплекс у меня стал вырабатываться... но Ангелина Сергеевна – это Крутова – меня совсем сразила и сбила с этого упаднического настроения. Она меня остановила во дворе:

– Можно вас на минуточку, Николай Аркадьевич, – я, понятно, обрадовался даже. – Я наблюдаю за вами, – она даже легонько несколькими пальчиками моего свитера коснулась, – наблюдаю и, честно говоря, горжусь, потому что ваши слова – это не простое обещание, вы очень серьезно отнеслись ко всему, что мне говорили, и я в свою очередь советовалась с Иваном Семеновичем – мы с ним решили, что я вам дам рекомендацию в партию... – и так это торжественно у нее, как присяга перед строем...

Сердце мое заколотилось, и я понял, что все очень серьезно. Здесь не нафантазируешь и не отбрехаешься – тут себе биографию испортить – нечего делать, проще простого... Хотел с Люськой посоветоваться, но... что-то остановило... купил бутылку и поехал к школьному товарищу. Так вернее.

Когда мы закончили школу, все суетились, в институты поступали, очки, проходные баллы... а он сразу в армию и на Будапештское пекло... с парашютом... Он старше был на четыре года... а когда вернулся досрочно – после госпиталя, говорить ни с кем не хотел и ничего не рассказывал... так только иногда срывалось у него что-нибудь, и он опять молчал долго... мы с ним странно дружили. Когда мне пятнадцать с половиной было – ему почти двадцать, и почему ему разрешили закончить дневную школу, а потом идти служить, – никто не знал... из нас – никто... Только мальчишество мое прошло, а одиночество – нет, и симпатия наша взаимная не прошла... стала дружбой... наверное, мне повезло, что у меня такой друг был... и неважно, что не так часто виделись...

Он выслушал все внимательно и сказал просто:

– Уходи.

– В каком смысле? – поинтресовался я.

– Ты в этом своем болоте, чем больше суетиться будешь, тем глубже погружаться, а потом засосет – не вылезешь...

– Значит, бросать все на полдороге... и опять идти с самого начала, а там – чуть высунешься, снова... – Юрка человек откровенный. Он даже и не раздумывал – сразу все нарисовал:

– Если о себе думаешь – немедленно уходи... а если веришь, что очень науке нужен, может, у тебя еще романтика в одном месте сверебит, – сразу уходи... – и я всю ночь думал, кому я нужен вообще на этом свете? Выходило: кроме себя – никому... так грустно стало – это... такое открытие, которое никак нельзя использовать – только утопиться или удавиться, но для этого характер особый требуется.

Проверять жизнь экспериментом я не стал, но понял, что если все время об этом помнить... плохо дело кончится... надо что-то наложить сверху, слой другой, чтобы дифракция такая возникла и оставила размытый силуэт, а самому, наоборот – резче очертиться как-то, проявиться, как на фотобумаге в кювете с проявителем...

Но в этот момент я почувствовал, что все, за что мог спрятаться, как-то ужасно надоело, если грубо, без приближений – обрыдло и стало скукоживаться... Стенд мой, который почему-то вызывал разражение у всех, кто до меня начал "ковырять" науку, даже у Кулинича... он опять бубнил мне, что я неправильно поступаю – "вкалывать надо, чтоб все видели"... а тут еще мои отлучки в патентный институт... И сначала все подхихикивали, что ерундой занимаюсь, но вдруг распоряжение директора по институту, чтоб все руководители тем представили патентную экспертизу своих работ...

А кто это знал, с чем едят эту патентную экспертизу? Ну, и началось! Кинулись ко мне, а я думаю: "Братцы! А когда ж я жить и работать буду?" Раз отказал, два, мол, сами давайте – не боги горшки обжигают... Обиженных я считать не стал, а тем более к слухам приноравливаться... они ж из компетентных и независимых источников... "ТАСС уполномочен сообщить"... Но откуда-то Люськино имя узнали, потому что многие в ее патентный институт кинулись... цепочку-то выстроить проще простого... и пошло, пошло... одна Авдошкина мне сочувствовала и, правда, помогать стала... но зато я все время, как на исповеди присутствовал – она мне такого понарассказала... Сидит, работает, а язык сам по себе живет... уже до женских секретов добралась... Познавательно, конечно, но очень уж подозрительно: про такое, наверное, только с подружкой близкой, или доктором, и я никак не мог решить, кто я – никак не выходило, что кто-нибудь из них...

А привычка? Без нее не проживешь... а с ней... слишком часто – лучше б ее и не было... а то все, как у амебы становится: сплошь врожденные рефлексы... и больше ничего...

Диссертация мне казалась полной ерундой, и я успокаивал себя только тем, что не могли все разом сговориться, чтобы врать мне, что она нужна и полезна, ну, и так далее... Командировки – тоже тоска... разве что заработок... Вокзал заплеванный, чай перекипевший, мутный с тугим коржиком, простыня влажная, номер в гостинице с резким запахом хлорки, тусклый свет и сквозняк в цеху, а вечером кино с поцарапанной пленкой и ужин в буфете: утка с зеленым горошком и стакан сметаны, а потом ночью пьешь, пьешь и рыгаешь, звук такой, как будто лошадь мордой трясет, а губы шлепают и в горле у нее клокочет... тоска. Черноземный горизонт до бесконечности, до абсурда, до отчаяния... и в довершение всего Люська перестала очки снимать, когда целуется. Я сначала решил, что по рассеянности это, и, по-джентельменски стерпел... Терпел, потому что дужка стекла мне чуть пониже переносицы так уперлась, что думал обчихаюсь... какое уж тут чувство, если думаешь, как не обидеть человека своей несдержанностью... А Люська ничего... будто не заметила... и опять очков не сняла... Мне так обидно стало... больше всего обидно, из того, что меня тогда давило... Ятут же решил: значит, сам виноват: вот женился бы – она бы всегда очки снимала, а так – и не скажешь... Ну, короче говоря, я принял это за знамение судьбы. Попросил у Андрюшки, чтобы он мне перепечатал стихи те, что под копирку достал, из "Доктора Живаго", и когда вычитал там: "Аве отче, если только можешь, чашу эту мимо пронеси", по-настоящему заплакал. Слезы катятся, а я думаю: отчего я так разревелся? И выходит: просто из зависти, что человек не только себя понять может, но и всему миру объяснить, что с этим несчастным огромным и крошечным миром происходит, объяснить всего двумя строчками! Вот это уже вершина концентрации эмоции, а энтропия какая! Тут я понял, что въехал на своего конька – на энтропию, я уж давно заметил, что у меня такой комплекс выработался "энтропийный" – с тех пор, как Борис Давидовичу экзамен сдавал не по книгам, а по его диссертациям... И понесло меня, понесло... я уж так далеко от поэта забрался, что и сам не знал, как выбраться... поехал к Юрке и первый раз в жизни так напился, что ничего не помнил и утром не мог никак сообразить, где я...

Лежу – потолок чужой, занавески чужие, угол скатерти со стола свисает чужой и картинка на стене, какая-то очередная сосна реалистическая, готовая к распилке на дрова... голова гудит и хлюпает, и ни одной мысли. Вот это меня страшно обрадовало – что в голове пусто... А первая мысль, которая позже появиялась, что, значит, я все-таки выбрал путь и ушел... а там уж и не трудно было по обрывкам, обрывкам добраться до Юркиной квартиры, вчерашнего разговора и даже воспоминания о том, как я не позволял ему снять с себя туфли и говорил: "Я тебе не доверяю! " Это я про туфли... чтобы он снял их...

Совершенно гнусный сюжет получался...

Я пошел к Бороде. Исповедоваться. И там же, сидя против него в кабинете за столом, понял, что никого нельзя слушать ни в чем, что тебя касается... а только скрести душу пятерней и кряхтеть... то ли от натуги, то ли от удовольствия... и прислушиваться внимательно, что внутри происходит... мы с ним больше про "Эрмитаж" говорили, про Петербург провинциальный, и мне ясно стало, почему он лабораторией заведует, а не Иван Семенович, например... я даже удивился, как это просто, и объяснять не надо...

Вот только не сходилось с другими лабораториями, там частенько Иван Семенычи сидели... уж я-то побродил, повидал, благодаря патентам этим...

Однажды после моего возвращения из К... Люська сказала мне, что занята вечером... Это первый раз было за все знакомство наше, и я твердо решил – раз у меня теперь одна женщина осталась, с индустриальным именем, я ей не изменю, проверю на ней свою теорию, наконец, которую у себя на столе выстроил, и буду потом ей верен всю жизнь... а советом люськиным воспользовался: снял себе комнату в расчете на заводскую премию, а к отпуску приплюсовал еще месяц за свой счет, и... налег на свою женщину...

С этого момента начались странности в моей жизни. Комната эта мне случайно досталась... и хозяйка молодая в соседней комнате...Я опять в фантазии брачные ударился, чуть только с ней договариваться стал (что это со мной, объяснил бы кто), но они быстро улетели, потому что эта Валентина Матвеевна сказала мне сразу:

– До первой женщины! Вы меня поняли? Если, – она такая энергичная, особенно руки... кто-то, очевидно, в роду кавалеристом служил, – рубит сверху вниз, – увижу женщину в доме – вещи за дверь... Даже по подозрению... В моем доме женщина больше никогда не появится! – но мне же интересно, я исследователь... вопросы мучают:

– Вы женоненавистница? – нахально, конечно, но я же скоро кандидатом буду, солидным... А она без обид, и без апломба говорит:

– Да. У меня подруга мужа увела. Это часто бывает. Но я думала со мной-то никогда не случится... и вот – пожалуйста... – я призадумался, честно сказать, потому что она сама сразу оборвала мои жениховские домыслы и прикидки, и с Люськой все непонятно, и в дом никого не приведешь, а уж мне солидному как-то неудобно по скверам да подъездам слоняться... И в самом деле – у нее подруга мужа увела, у меня в голове и сердце какая-то индустриальная женщина, Люська последнее время перестала очки снимать... все перепуталось и перемешалось... Но я подумал, что все один к одному: телефон никому не дам и засяду писать... Последний бросок...

В городе нашем, стоит захотеть, можно во всех столицах мира побывать... почти... ну, во всяком случае, дружественных стран, надо только там пить умеренно и есть понемногу, чтобы к концу путешествия не умереть...

Мне почему-то на страны народной демократии везло. Защиты, защиты пошли одна за одной, и после каждой я попадал в столицы разных стран на шикарные пиры... Но уж наш институт и моя лаборатория просто возлюбили Венгрию... центр Европы, Токай, лечо... не знаю уж почему точно... первым Андрюшка позвал... потом друзья по институтской учебе, потом Кулинич...

В эти годы, наверное, чуть ветерком потянуло... свежим... который границ не знает, летит себе по миру, летит и несет с собой все запахи, пыльцу, бацил разных и гриппа, и вольности, и мелодии наигрывает на воспетых водосточных трубах, а от этого мир становится меньше и понятнее, а, значит, привлекательнее и ближе... и самые простые дороги в этот заграничный мир прокладывали люди: торили народную тропу. Одни, кто поталантливее и удалее, надевали сарафаны и кокошники и выводили незамутненными голосами дедовские песни, а под них такие коленца отплясывали да хороводы изображали, что другим и не снилось! А другие, что не могли ни на пуантах, ни в сафьяновых сапожках, накинулись на "отрасли", то есть на отростки науки. И пошли удобрять их диссертациями, и предоставлять тезисы докладов на симпозиумы и конференции, да патенты хватать, да статьи тискать, где только возможно, даже в популярных журналах, из которых расторопные иностранцы выуживали столько придумок и секретов русских умельцев, что окупали их осуществлением не только подписку на эти популярные издания, но и безбедное свое существование в проклятом загнивающем мире, о котором больше всего мы знали по анекдотам и растлевающим тряпкам и штучкам, которые нам очень были по вкусу и не очень по карману...

На защите моей Борис Давидович сказал: "Э-э-э", – долго почесывал лысину оттопыренным большим пальцем, – "Э-э-э... дело не в том присуждать ли степень кандидата технических наук Николаю Аркадьевичу – так вообще вопрос не стоит!" – и сердце мое покатилось, покатилось: а вдруг он передумал и изменил мнение о моей работе, когда прочел ее целиком, наконец?! Я даже взмок весь. А он, как ни в чем ни бывало: – "Вопрос совсем в другом: надо скорее развивать выдвинутую Николаем Аркадьевичем мысль и идти дальше..." – я тут готов был просто поцеловать его в лысину, в пушок этот, который отсвечивал в софитах, направленных на доску, где мои плакаты с графиками висели. Ясное дело, что после такого выступления накидали мне одних белых шаров. Все же, на самом-то деле, знают, кто какой шар кинул, хоть голосование и очень тайное... кто пойдет против такого столпа... к кому потом учеников за отзывом посылать, кого в оппоненты звать... вопросы-то, получается, риторические... Его же во всем мире знают... кто на конференцию в Берлин или Лондон порекомендует...

На банкете собственном в любимой столице дружественной страны я второй раз в жизни опьянел сразу, когда Борис Давидович сказал публично: "Я верю в то, что скоро мы соберемся здесь же после вашей новой защиты!"

Вот тогда-то я (вспомнил сейчас), и притащил домой пачку бумаги, – сразу, сходу докторскую накропать (нахальства оказывается во мне – пруд пруди, только никто не догадывается)... заодно уж, пока разгон есть и еще не все опротивело... Но когда взял ручку и наполнил ее зелеными чернилами из бутылочки ромбовидной за 17 коп. из Культорга, в первой же строчке вместо того, о чем мне следовало писать, такое вылезло, что я в недоумении несколько раз перечитал медленно:

"Кто предал любовь – потерял творчество, кто предал творчество – потерял жизнь".

Я сильно призадумался. На такие формулы я не рассчитывал...

Жара день и ночь стояла невыносимая. Только утро не сдавалось... И мне отступать было некуда. Теперь у меня свой стол. Надежная защита от женщин, правда, я заметил, что хозяйка моя вдруг стала принаряжаться и даже достала где-то немыслимую импортную кожаную юбку... с чего бы это... и как со мной соотносится?.. Я был неисправим, но я внушал себе: впереди суровые трудовые будни в ожидании, когда ВАК любезно подтвердит, что я имею право хоть о чем-то в жизни высказать собственное мнение.

суббота, 31 Августа 2002 г.; 13 октября 2004