Текст книги "Будни накануне"

Автор книги: Михаил Садовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Садовский Михаил
Будни накануне

"Ты кто есть?

Ты есть – бородавка на теле государства!.."

Степан Иванович Милёшкин,

Директор мужской ср.шк. N652 г.Москва, 1952 год

(Из беседы с учащимся)

Жара пропитала день и ночь. Только утро еще не сдавалось. Автомат на углу плевался остатками пены от газировки и с шипением выдувал над стаканом пузыри. Асфальт на Триумфальной плавился и вонял жареной рыбой. Из метро тянуло болотной прохладой... тогда я вытащил из пачки бумаги, которую бессознательно приволок накануне с работы, один листок, заправил дополна свою авторучку и начал безо всякой подготовки писать обо всем этом, о своей бесцельной, засушенной и пустой жизни.

Выходило так гладко и так печально, что просто плакать хотелось. Представлялась длинная линейка муравьев, которые почему-то бегут поперек дороги в обе стороны. Они тащат какие-то мелкие крошки, хвойные иголки, пушинки, оброненные вылетками, и со всем этим скарбом забираются по стволу огромной красавицы сосны наверх... Что им там нужно, муравьям? Кто гонит их? И мне представлялось, что я в точно такой же цепочке, и так же бегу, дыша кому-то в спину, а оторваться и отойти в сторону невозможно просто потому, что нет места: с одной стороны обрыв, с другой – такая же цепочка бежит в обратную сторону. Наверное, можно переметнуться, резко поменять направление и пуститься, как муравьи, вниз, назад... Некоторые так и делают, но только в самом конце, на земле, а когда такой смельчак муравей пытается развернуться на вертикальном стволе, его сбивает поток, и он летит вниз... бесшумно, незамечено... и навсегда.

Кудряшова сказала утром вместо «здравствуйте»: «Вам звонили из цеха», – и я поплелся обратно, не дойдя до своего стола, как был с сумкой через плечо и в светленьком плаще, добытом по знакомству...

– Ну, вот что, – сказал Михалыч и полез в свой металлический шкаф, – я тебе твою штуковину выточил, но внутренние стенки, сам понимаешь, там резец не берет, я исхитрился, но поверхность до семерки не дотянет... Вот держи, строгай свою диссертацию...

– Михалыч, с меня бутылка! – почему-то обрадовался я или изобразил это.

– Конечно. Сам понимаешь, – растопырил ладонь мастер, – в инструменталку...– он загнул мизинец, – на склад, – присоединил к нему безымянный, – потому что такую болванку, где я достану! А Косте мастеру – он же все видит...– у него получился полный кулак, из которого торчала ветошь...

– Вы взносы не заплатили, – встретила меня на обратном пути в дверях Кудряшова. Она вообще меня любила за то, что когда ее муж переманивал меня в конструкторское бюро на большую зарплату, я отказался и остался в лаборатории. – А что это у вас? Уже заказ готов? Как вам это удается – не успеете эскиз в цех принести, а Вам уже готово! И Борода вам все подписывает! Ох, Николенька!.. Только с полной суммы! – это она уже опять о взносах. – У вас статья вышла в научном журнале. Я видела! Поздравляю!

– Хорошо! – я полез за бумажником в задний карман брюк, а детальку свою зажал между коленок – что я ей стану объяснять, что за статью получил в десять раз меньше, чем заплатил редактору, чтобы он ее толкнул скорее? В бумажнике оказалась последняя десятка, и я без вздоха отдал ее на процветание профсоюза работников науки и культуры... А эта Сабиночка в Сберкассе вчера так уговаривала меня – если б Кудряшова видела, ее любовь бы сразу испарилась – она уговаривала меня, чтобы я взял будильник, который выиграл по лотерее (по тому билету, что мне всучила Кудряшова), а не четыре пятьдесят, "потому что такого будильника не купишь и еще переплатишь", а мне его по номиналу, конечно, оплатят. Она меня так уговаривала, будто он должен был стоять на тумбочке в спальне рядом с кроватью и будить нас с ней по утрам после страстных ночей, чтобы не опоздали на работу. Она, правда, хорошенькая, беленькая, пухленькая... слойка настоящая с повидлом внутри, и образование высшее... финансовое... А что, надоело уже по утрам бежать в эту кафешку, и там Лизка мне уже все приготовила и пораньше кофе налила этот бочковой со сгущенкой, от которого тошнит... и от Лизки уже тоже... А она ведь с высшим образованием... Плехановский, по-моему, кончила и числится товароведом в этой кондитерской... Чего они там ведают? "Булочка городская – 10 коп., плетенка -23 коп, сахар песок – 78 коп..." Сегодня опять спрашивала... Она тоже сдобная... только, как калорийная булочка за 10 коп. с изюмом... да, уж она с изюмом... точно... там его столько! Изюма... нарыть можно!..

– Вы бы мне статью подарили, Николенька! – разбудила меня Кудряшова.

– Конечно, конечно, обязательно! – пообещал я опрометчиво.

– Почитаем, почитаем, что Вы там описали! Может, даже покритикуем! – пообещала она. – Если надо!

– Да, конечно! – с энтузиазмом поощрил я. – Буду вам очень благодарен! Как ваши ребятки?

– Ой, – надолго обрадовалась Кудряшова, – вы себе не представляете! Борис Михалыч уже говорит мне, что надо их расселить! Купить им по кооперативу! – она залилась и покраснела.– Представляете, вчера Митька вернулся из школы с температурой, а Татка из сада – кто из них кого заразил? Пришлось сегодня маму вызывать – не могу же я сидеть на бюллетене, скоро конец месяца... Просто не знаю, что делать со своей темой! Может, вы посоветуете?

– Ну, – замялся я, – если смогу...– она уже шестой год советовалась, как ей поставить эксперимент – это у нее такое прикрытие было профсоюзной деятельности... Трудно было представить, что можно посоветовать такой маленькой головке с быстрыми остренькими глазками и губками замочком, за которыми иногда проскальзывали остренькие маленькие зубки... но я согласился и поплелся к сваренной из швеллеров и листовой стали лестнице, ведущей на второй этаж.

Авдошкина остановила меня у дверей в мой скворечник и потянула за рукав:

– Коля, ты учти – не трепись с Ленкой Кудряшовой – она все переиначит и вывернет – не узнаешь.

– Да я ж молчу! Ты же видишь! – какая она мне Ленка... двое детей...

– Я все вижу! – она, правда, все видела. – И молчать не надо: молчание – знак согласия. Ты про формулы сразу – это она не любит... – я решил, что никогда не доберусь до своего стола, и погрустнел. Авдошкина это сразу заметила и уцепилась: – Что, уже проболтался? Да? Говори?

– Нет, Мотя, я уж не знаю, как мне быть, помогла бы мне комнату снять, что ли... – Авдошкина все могла, – надоело по утрам спешить в булочную глотать этот кофе проклятый, и вечером деться некуда – тетка заездила – надоел мне ее семейный угол, надо диссертацию кропать, выбираться...

– Э-э, я бы тебя к себе пустила, да ты же знаешь: Авдошкин проведает, что у меня мужик в доме – убьет! Не тебя – так меня точно! Мы с ним в разводе, конечно, – она состроила мне глазки, – и я его к себе не подпускаю, – ну, ты понимаешь, но ревнивый ужасно, а что я поделаю...

– Нет, Мотя, я так... пожаловался просто, – испугался я. Мне вдруг ударило в голову, что она меня на себе женит... Она все могла... Катьке ее пятнадцать... мне двадцать пять... а ей, значит, – я начал быстренько высчитывать, – выходило, лет тридцать... три.... Она мне как-то рассказывала, что рано вышла за своего Авдошкина... так он ей нравился, что не могла устоять... Всего ничего старше... вот и дом, и чистюля она – лучшая лаборантка, все с ней работать мечтают – за ней как за каменной стеной – что достать, что новости узнать, иногда даже научные: кто чем занят, кто к кому в статье свою фамилию приписал, кто у кого оппонентом будет на защите... Ее весь институт знает... – Ладно, я пойду Мотя... пошуршу мозгами, – сказал я будто бы весело и полез на свой второй этаж за стеклянную выгородку.

– Ты сегодня завтракал? – встретил меня Кулинич – здоровый мужик лет на десять меня старше и с лысиной в венце золотых до ослепления волос. – Вижу, что нет. На! Держи! – он вытащил из кастрюли с водой, кипевшей на плитке, банку сахарной кукурузы. – Молодец, Никита!.. – я подумал, что все вокруг молодцы: и запасливый Кулинич, достающий где-то на базе ящиками эту кукурузу, – как его только через проходную пропускают, и Никита Сергеевич молодец, что засадил всю страну "От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей" этой "царицей полей", и Авдошкина – молодец, даже Кудряшова... родила двух детей, делает вид, что наукой занимается, муж под боком – главный конструктор КБ... Один я – дурак-дураком и ничего впереди, кроме бледного силуэта диссертации, на которую вся надежда, что вытянет меня из болота...

Вообще то говоря, получалось очень достоверно: я сам себя вытаскивал из болота, как барон Мюнхгаузен, тот – за волосы, я – за диссертацию... Сам это придумал, лежа на южном песочке, приехал после отпуска на работу – всего скоро второй год, как институт окончил, приехал, предложил дуриком, как говорится, "актуальную научную тему", а клюнуло – сразу попал в перспективные... главное: никого не озаботил – сам себе тему нашел, сам предложил, сам руководителя пригласил... сам себя из болота вытаскиваю... Правда, иногда подленькая мыслишка проскальзывала в перерывах между затмениями: а куда вытаскиваю? И ответ приходил сам собой (все в жизни моей само собой получается), что в такое же болото попаду, только оно глубже, потому что выше, затягивает сильнее и, оттуда уж совсем выбираться некуда...

Нужна мне была эта диссертация!? Ну, а что-то делать в жизни надо? А то так и просидишь МНСом на 90 р. пятнадцать лет, потом тебе десятку подкинут... ну, можно податься в товароведы... Лизка откровенничала, что"жить можно"... соблазняла, наверное, потому что я ей нравлюсь... Но для товароведа у меня ни нахальства, ни морды – на моей, чуть совру, сразу все проступает, как на экране... А диссертация... э-э-э работа-зарплата, проекты, консультации, дипломники... противно, конечно, но куда деваться – все так живут...

В перерыве возле пищеблока меня остановил Андрюшка Иванов. Я с тоской посмотрел на спину удаляющегося Кулинича и успел крикнуть ему, чтобы взял что-нибудь пожевать мне тоже...

– Что ты там травишься! – возмутился Андрюшка. – Экономишь? – я замялся. – Лекарства дороже стоят. Поехали в ресторан, – меня это совершенно ошеломило: в рестораны ходят очень богатые люди и по вечерам... они там разлагаются... Я, конечно, и сам не прочь бы маленько поразлагаться, но... – Там обед выйдет в рубль двадцать, зато на анальгине сэкономишь!

– Почему на анальгине? – не понял я.

– Живот болеть не будет ни от еды, ни от этих постных рож, – я согласился.

Обед, правда, удался: бутербродик со шпротиной и кружочком свежего огурца поверх, от запаха которого слюна бежала неудержимо, шпикачки... и салфетки на покрытом скатертью столе белоснежные, крахмальные, а не засунутые в стаканчик неуловимо крошечные бумажные треугольнички... В стране все время плохо с бумагой – это я знал. В журнале говорили, что тираж режут из-за сокращения фонда бумаги...

– Ты пойми, Николай, это ведь очень просто: жизнь организовать надо, – поучал меня Андрюшка, сладко глотая и втягивая воздух носом, – можно, как Кулинич... – он сделал паузу и посмотрел на меня, убеждаясь, что я понял... Я правду сказать, не очень понял, куда он клонит, но сделал вид, даже подкивнул головой... – баб менять, пожрать, выпить... но... айм нот шур итс лайф! Да? – переспросил он. – Я не уверен, что это жизнь... – перевел он мне на всякий случай...– Короче, сегодня я в один дом иду, имею полномочия приглашать гостей, как завсегдатай... хочу тебя пригласить... туда просто так не попадешь! – он смотрел на меня испытующе...– тебе все равно вечер девать некуда...

– Да я заниматься... – начал было врать я, но он перебил меня...

– Не дури! Проще говоря ... на все это! – совершенно определенно выразился он. – Форма одежды вольная... ну, не спортивные брюки, конечно! Будут дамы!.. – я тут же стал ломать голову, где достать десятку – не с пустыми же руками в гости идти, но Андрюшка будто читал мысли – наверное, потому что старше на десять лет: – Вино, цветы – отменяются, тортик я припас... "Сюрприз" – придем вместе, все в порядке...– я согласился.

– Вась, где червонец достать? – спросил я, соседа Кулинича. Наши столы стояли рядом перед огромным цеховым окном.

Ну, – вытянул губы Кулинич. – А у Авдошкиной не спрашивал? Она касса взаимопомощи, может, там по сусеку поскрести... а ты куда нам`ылился? – Кулинич иногда немного заикается... чуть заметно, – Я хотел тебя в гости пригласить как раз сегодня вечером, – он всегда так говорит: не с опережением, а с запаздыванием, у него такая реверберация жизни получается... Как он угадывает? Обязательно пригласит или предложит что-то, когда человек уже достал или купил – удивительно здорово – я так не могу, завидую!

– В гости иду!

– Потом расскажешь, какие девки были!.. Знаешь, натура у меня такая – сам удивляюсь: ненасытная! Все мало! Да, слушай, а обед-то я тебе не принес – ждал, ждал и сам съел!..

– Запиши на мой счет! С получки верну!..

– Ты что! – обиделся Кулинич. Он вообще, часто за чистую монету принимает шутки.

– Ну, я ж пошутил, Василий, ты что, в самом деле!

– Ну, ты даешь, Колька! Я аж вспотел весь от такой шутки – думаю: ни хрена себе друг! Ну, ты даешь!...

В таком доме мне, правда, бывать не приходилось: гибрид театра с библиотекой... и все стены и даже потолок в автографах.

– Андрюшенька! – обрадовалась дама! Мм-мм-мм! – они расцеловались. – А это ваш друг? Представьте, пожалуйста! – я протянул букет цветов, она мне – руку, я испуганно поцеловал ее вслед за Ивановым и сам представился:

– Николай... Волынский...

– Очень мило! Спасибо! – она окунула нос в букет. – Наталья Николаевна...

– У вас громкая фамилия... это не из тех ли Волынских? – я не знал, что она имела в виду, и ловко выкрутился:

– У вас тоже историческое имя отчество! – она тихонько засмеялась и даже зарумянилась...

– Андрюшенька, вы всегда с приятным сюрпризом – у вас очень интересный друг...

– Ученый... будущее светило, поверьте мне, Наташенька! Светлая голова и труженник, скоро академиком будет, гордостью страны... – это он так прикрылся, чтобы не слишком патетично звучало...

Там оказалось, действительно, интересно... Говорили за столом обо всем и вольно, пили в меру и незаметно было, чтобы кто-то уже захмелел, только я никак не мог включиться и поспеть за их перебросками с экзистенциализма к искусственному оплодотворению и от продажи из Эрмитажа двух картин Рембранта на песенки какого-то Окуджавы... потом оказалось, что программа вечера только началась после ужина, и мы пошли в соседний дом, где у мужа Натальи Николаевны была мастерская. Сегодня там молодой, но уже модный художник Вадим Щукарев специально для нас выставил три своих новых работы... По дороге за пять минут Андрей успел сообщить мне, что муж Наташи сейчас за границей, что он Народный художник, а Вадим его дальний родственник – сын троюродного брата, что у них совершенно разные школы, что они несовместимы, как Вавилов и Лысенко (что он имел в виду, я не переспросил) и что поэтому, пока нет мужа, Наташа на один вечерок пригласила Вадима, потому что он сильно входит в моду...

Честно сказать, мне было не то что скучно даже, а просто никак... не склеивалось у меня все это с моей жизнью... с комнатушкой в теткиной квартире, где раньше, очевидно, жила прислуга, а может этор была кладовка с окном-бойницей...Мимо своего дивана я мог протиснуться к столу только боком, обтирая задом стенку, отчего обои стерлись на высоте метр пять до газет, наклеенных на сухую штукатурку, приемник в углу вовсе не говорил мне таких вещей, а только про битву за урожай, сто два процента плана на ведущем Ленинградском металлическом и премьеру Ивана Сусанина в Большом... Газет я совсем не читал... шахматы иногда, когда играл Таль... И откуда они брали все эти новости, все эти сплетни, названия картин, выставок, авторов, никому неизвестных, с песнями, которые по радио не передают... откуда вообще берутся народные художники... Я смотрел на мамино фото на стенке и думал, что она бы тоже затруднилась, наверное... хотя знала много и тоже много загадочного... вдруг читала мне стихи по-французски и говорила, что я еще пожалею в жизни, оставшись из-за своей лени без иностранных языков... Я уж, действительно, жалел... вообще, единственное, что всегда сбывалось, то, что мама говорила мне в детстве... может быть, в молодости она бы мне сказала что-то очень важное, что помогло бы мне, но... до моей молодости она не дотянула... а что говорил мне отец, я не помнил сам... только со слов мамы... мне было пять, когда он погиб, а когда ушел на фронт и того меньше...

Теперь приходилось самому себе говорить что-нибудь... я старался умное, по крайней мере, что мне казалось умным, а потом следовать этому совету-напутствию... Я сидел на своем диване в совершенно несобранном виде, листал монографию, которую мне дали на два дня, думал о том, почему Андрей позвал меня на эту вечеринку, и вспоминал, куда я положил телефон, который мне дала девушка, с которой я там познакомился. Было обидно его потерять – он сулил заработок... Наконец, я обнаружил его в пистончике брюк. Как он туда попал, я никогда не клал в этот пистончик ничего!? Все было странно на этом вечере и что после него происходило.

Утром Андрей позвонил мне по местному и сразу начал: "О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют, что строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют!" Ну, как? " Я не знал, что ответить и поэтому сказал:

– Замечательные стихи! Пастернак!!!

– Старик, ты растешь в моих глазах! – он не знал, что у меня память на имена и события феноменальная. Прочту один раз случайно: Рыгор Бородулин – и все, на всю жизнь... Или на первой полосе газеты на улице на стенде за стеклом: Осип Колычев – навсегда, и еще какие-то ассоциации странные со сказкой "Волк и семеро козлят" – такой волк-Осип хрипатый в мужицком зипуне, нечесаный и потом клочки, закоулочки, коза, которая бодает его в живот, а оттуда весь выводок... Люся в телефон обрадовалась:

– Николай! Это замечательно, что вы так скоро позвонили – а я думала, что потеряете мой телефон... У нас есть заказ новый, и надо его быстро сделать...– она тараторила, как кофемолка, – в семь сегодня можете подъехать к институту? Знаете, на набережной... да, да – я вас встречу в вестибюле...

От Люси пахло какими-то прекрасными духами, работа оказалась очень простой, но я сразу отказался. Она настолько опешила, что даже растеряла все слова и свою убедительную скорость. Мы долго молчали, сидя на стульях в вестибюле института. Потом она предложила:

– Ладно, пошли тогда... проводите меня, я тут недалеко живу... – четыре трубы ТЭЦ перерезали небо дымовыми межами по диагонали, которая легла на крышу странного полукруглого дома над рекой. Я молчал, вышагивая рядом, не зная, что говорить и что делать – может, надо взять ее под руку... Портфеля, который можно поднести, у нее не было, только сумочка на плече на тоненьком ремешке... – Я думала вас это заинтересует, раз вы диссертацию делаете... – вдруг заговорила она, и не быстро, как прежде, и совсем другим голосом...– то, что такую работу люди ищут, я уж не говорю... Прочли и составили реферат в две строчки, если по теме, а если нет – отметили и отвергли... Патентная экспертиза – это сегодня ключик, а за ним дверца. Ключик-то, может, и золотой...

– Это верно, – согласился я, – только дураки сегодня велосипед станут изобретать! – она посмотрела на меня удивленно.

– Вы что, передумали?

– Да я не передумал и не придумал, я просто малограмотный человек, это вам Андрей наплел, что я полиглот, а на самом деле – заурядный МНС, подведу я вас со своими языками...

– Что, правда?

– Ну, конечно!.. Ну, поверьте: в школе немецкий – это же мало, правда? А мама со мной в детстве только по-французски... Вот она бы вам пригодилась...

– Так давайте! – обрадовалась Люся

– Мамы уже нет... давно...

– Простите... – она очень мило смущается.

– Нет, нормально... Она... да, а я... так... И английский мой только... чтобы минимум кандидатский сдать. Что такое институтский английский!?

– Ну, вы неправы! Вы просто очень самокритичны... это уже несовременно... Давайте попробуем! – я понял, что уже сомневаюсь, что у меня скверный характер, что мне хотят помочь, а я, как последняя сволочь, капризничаю, и сам не знаю, как это получилось – пожал плечами... мол, ну, ну, ну... ну, если вы не боитесь, и все такое... рискнем...

Плохо иметь быстрые мозги, сумасшедшую реакцию и трагическую склонность к самоанализу. Вообще фантазеры в мире всегда ценились, а иногда такие ему задачки ставили, что он пыхтел потом, этот огромный умный и сильный мир, чтобы оправдать соблазнительное предположение одного человека выдумщика...Сидел себе дома всю жизнь фантазер Жюль Верн и писал романы, никуда не ездил, не скитался по морям, пустыням, подводным пещерам, царствам пирамид, прериям и горным хребтам, не летал на воздушном шаре, не плыл вокруг света – он вообще, был великий домосед и труженик: писал, писал, писал, выдумывал все... А мир после этого схватился за голову и давай осуществлять, лезть под воду, искать, раскапывать, повторять, вычитывать из его книг идеи... И все думают, что это у него столько разного в голове, потому что он по миру поколесил и всего понавидался – ничего подобного, он все это у себя в голове нашел... как пустился в путь по своим клеточкам, а их в мозгу столько, что все равно за жизнь не обойти... или Эйнштейн... Эйнштейн, вообще, мне очень нравился... троечник... по математике еле успевал, а выдал одну мысль, которая строение мира объяснила и ворота открыла – это вот по мне было... Почему я про него вспомнил?... О! Да он же в молодости патентами занимался, пока его не сшибла с колеи эта сумасшедшая идея... Он тоже по клеточкам путешествовал, только не по своим клеточкам, а по чужим, по всему миру тоже, сидя на одном месте... Эта тяга к фантазиям когда-нибудь окончательно меня погубит... Я шел и молчал рядом с красивой девушкой, она иногда взглядывала на меня в промежуток между оправой очков и нависающей шапочкой и уже наверное давно молчала... Я очень растерялся, когда она остановилась:

– Я пришла... мы пришли... – что надо делать, я не знал... если бы был портфель, я бы ей портфель вернул, или бы предложил до двери донести на этаж, если тяжелый... Руку пожимать глупо... целовать в щечку я не умею – ерунда какая-то... Я вдруг взял ее под руку и потянул от подъезда в сторону. Она посмотрела на меня странно, чуть отклонившись, но потом приблизилась и даже ногу сменила, чтобы не сбиваться на ходу...

– Я знаете, Люся, подумал, на что мы сейчас тратим так много времени, через пятьдесят лет, например, будут тратить секунды... Летать научились уже быстрее звука, уже космические скорости делят по ступеням – первая, вторая, третья... всякие процессы все быстрее, быстрее идут. Научат машины скорее думать, чем мы сами можем, а мы начнем все отставать, отставать, отставать и не сможем уже управлять всеми этими скоростями... не будем поспевать сами за своим экипажем, который построим...

– Это вы от стеснения мне все рассказываете, или...

– Или,– безнадежно протянул я.

– Вы мне очень нравитесь, – вдруг сказала она и опустила голову, чтобы смотреть на меня поверх стекол очков... я совсем растерялся. – Знаете почему? – я молчал. – Вам не интересно?..

– Нет, нет, очень! – ну, так натурально получилось, что мы оба со смеху покатились...

– Вы фантазер, а врать не умеете! – сказала она серьезно, и я почувствовал в животе пустоту, пульс в голове и полное отсутствие ног: падаю и все... – Мне не хочется с вами расставаться! Денег нет – не возражайте, я знаю: раз у меня нет, то и у вас нет. Остается что? Идем ко мне – там тетка, но она переживет. Пошли!

– Как тетка? – это меня сразило.

– Тетки были у всех знаменитых людей: Тома Сойера, Оливера Твиста, Давида Коперфильда...

– И у меня тетка! – я всегда вставляю не к месту.

– Вот и познакомились...

Кулинич отозвал меня в сторону:

– Учти, не пренебрегай моим советом. У нас институт не теоретической физики, им нужен результат! Из маленькой установки большой результат выдать трудно, не отказывайся от своей трубы. Во-первых, она гремит на весь район, во-вторых, на ней надо в три смены работать, в-третьих, на тебя вся лаборатория тогда трудится, понял?

– Что?

– Не строй дурака – все видят и знают, что ты вкалываешь, столько сил затратил, командовать умеешь, отвечать и т.д. А ты что сейчас делаешь?

– Что?

– От этого стенда отказался – зачем?

– Да он же чужой, не мной придуман, мне его всучили, чтобы не списывать, как хлам, а в него столько денег вбухали по чьей-то тупости, что...

– Тссс... ты знаешь по чьей!.. Вот! Подставляешь начальство, а кто потом тебе звания давать будет и так далее – подумал? То-то!

– Вась, ты что, всерьез? – я искренне удивлялся, а он думал: разыгрываю.

– Вполне! Больше шуму – видна работа! Газеты читаешь?

– Нет!

– Зря! У нас все самое большое в мире, понял?

– И дураки тоже?

– Ну, как хочешь... – Кулинич обиделся. – Только учти, потом обратно не повернешь, а захочется... ты сделай работу, потом будешь наукой заниматься... и мнение свое высказывать...

– Я так не хочу!

– "Хочу" могут себе позволить только те, кто... сам понимаешь...

– А я попробую... мне ж терять нечего, кроме... я ж пролетарий...

– Умственного труда! – обиделся Кулинич, и я, чтобы скрасить неудачный разговор, сам не зная почему, вдруг сказал:

– А я с такой девушкой познакомился!

– Ну! – сразу обрадовался Кулинич. – У нее подружка есть?

– Да там весь институт патентный одни подружки, а тебе что, мало?

– Ты не понимаешь... Вот мы разные с тобой люди... Ты должен все заранее предугадать, предвидеть, рассчитать, а потом доказать экспериментом, а я наоборот: опыт, опыт, опыт, а потом бац – и феноменальный вывод! Открытие! Мирового масштаба! Понял? Не отказывайся! – погрозил он мне пальцем, и я не понял, о чем он: о стенде или подружках...

Я сидел у своего нового стенда, который уместился на одном столике под лестницей и читал Ремарка, когда из-за самописца выдвинулась голова, и тётя Саша, состоящая из телогреечного шара, на котором была голова в платке, спросила:

– Ты ответственный? – я ещё не переключился и сразу ответил:

– Всё в порядке!

– Смотри: газ, вода, свет! Ночевать нельзя... ты ещё долго?

– А вот опыт закончу, – ткнул я в самописца, который нависал над столом и маленьким приборчиком, который заменил мне огромную, нелепую, полученную в наследство трубу...

– Ладно, – согласилась на мою научную деятельность тетя Саша, – только ключ не утащи – у нас строго!

– Знаю, – согласился я, – Помогать некому, не успеваю! – доложил я, думая побыстрее отвязаться, но сделал роковую ошибку. Тетя Саша вплыла вся и стала делиться опытом:

– Ты вот спешишь зря! Когда очень скоро, то это же всех раздражает, тебя и так уж на Доску почета повесили, а люди-то по десять лет работают – и ни хрена! Понимаешь? Слишком быстро сделаешь работу – начнут палки в колеса вставлять, чтоб защитить, ить это как? – поинтересовалась она сама у себя. – Он диссертацию, а все тут сидят ни с места, значит, плохо работают, зря хлеб едят? Оно, конечно, раньше защитишь, так и зарплата сама за себя все скажет, но... – я потихоньку незаметно нажал кнопку, зашипел воздух, клапан щелкнул, переключился и прибор заурчал плотоядно и деловито. – Ладно, пошла я дежурить, – испуганно вздохнула тетя Саша... – У меня племянник, – обернулась она в дверях, – тоже в научном учреждении... у них там колонны такие... у входа... – но я уже ее не слышал. Ее племянник стал мне неожиданно дорог, потому что пополнил славную когорту тетковладельцев мира... и "Карл" опять побежал по крутому зимнему серпантину дороги в горы, в санаторий для людей с больными легкими.

Больше всего на земле серого цвета: сходящиеся к мосту склоны оврага, река в обе стороны под ним с размытыми очертаниями соседних мостов, шуга на воде, мелькающей под ногами между шпал... даже сырой ноябрьский воздух, забирающийся в душу – и она тоже становится серой и плоской в такое утро...

Попозже, через полчаса будет уже не так туманно и тоскливо. Все же солнце постарается за толщами туч и добавит немного света. Тогда дома предъявят свои желтые бока, зазеленеют надписи сберкассы и почты, прижмутся к улице кубики красных девятиэтажных башен с витринами того, чего никогда не купишь, и останутся серыми небо, вода, асфальт, кирпичный забор, напитавшийся осенней влагой, и здания лабораторий за ним с нелепыми в мелкую решетку стеклами, никогда не мытыми за целый век...

Чашка приторно сладкого со сгущенкой кофе (другого и не бывает) уже дымилась на круглом столике, и затейливая, посыпанная сахарной пудрой слойка пахла в этот момент вкуснее всего на свете. Лизка улыбнулась глазами. Ее безмолвные вопросы мелькали в промежутках спин, скользящих мимо прилавка покупателей, и в ответ она успевала понять, пока очередная фигура не заслоняла кивка и взгляда с вопросом: "Придешь? Ждать?... На углу... Да, как всегда... в восемь... Ладно... Спасибо... все... побежал... проходная через шесть минут... все". Я выскочил из дверей кондитерской, перебежал через дорогу, нырнул в темную дверь ("Здрась-теть-Саш") и уже внутри потащился медленным шагом, слизывая с губ сладкую белую пудру...

У парторга института, конечно, было много работы, поэтому он как-то упустил, что творится дома, в своей лаборатории, и теперь беседовал со всеми сотрудниками по очереди. Тут свести концы с концами ему было не трудно – все же жизненный опыт и сноровка, что с того, что двадцать восемь человек, у каждого свое мнение, а должно быть одно, вот и надо трудиться, он, как учили, шел в массы и начинал с низов, поэтому до МНСов дошла очередь скоро.

– Вы ведь в комсомоле состоите? – поинтресовался он у меня.

– Конечно, Иван Семеныч!

– Так надо думать, как жить дальше... У вас какая общественная нагрузка? Есть?

– Я дружинник... и еще это... я фотолисток делал, когда Фиделя встречали!

– Вот, замечательно! Ряды партии должны расти за счет сознательных и грамотных... ученые нам нужны...

– Конечно, – согласился я, – свои Ломоносовы!

– Да, вы поговорите с Крутовой... она у нас старый работник, парторг... и расскажет вам все насчет рекомендаций...

– Хорошо, – согласился я без обиняков, чтобы сократить прения... – Поговорю. Обязательно.

– Я очень рад, что вы меня поняли, – искренне обрадовался Иван Семенович.

Авдошкина остановила меня в тот же день:

– Семеныч приставал? – то ли спросила, то ли утвердила она. – Правильно. Без этого никуда. Не пробьешься... надо вступать...