Текст книги "Мой желанный убийца"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Больше других Ингу привлекал молодой граф. Его бледное лицо обрамляли белоснежные кудри. Тонкие черты трепетали. Ингу поражали его глаза.

Они были голубые, даже скорее – василькового цвета. На графе был линялый лиловый фрак и разорванная по вороту батистовая рубашка с черной запекшейся кровью. Он грустно наблюдал за Ингой. Не мог оторвать взгляд от ее ног. Инге самой нравилась их нагота. Она не скрывала красоту, данную ей природой. Иногда граф улыбался. Но улыбка получалась вымученной. Сейчас во мраке зеркала никого не было. На Ингу смотрело только ее отражение. Лицо представляло довольно странное сочетание неравномерных частей. Но то, что в отдельности может испортить женскую внешность, в лице Инги приобретало новое смелое сочетание, делая его живым, подвижным и каким-то нездешним. Большой лоб со светлой, почти матовой кожей и под ним – небольшие карие глаза. Казалось, лоб должен нависать и давить, но элегантные, сексуально-утонченные линии бровей необъяснимым образом делали ее глаза выразительными. Интеллектуальная ширина лба пропадала в чувственном, притягивающем свете ее взгляда. Под глазами были довольно большие коричневые круги. Но они незаметно растворялись в смуглости щек и скул.

Природа, кажется, специально сделала все, чтобы, глядя на Ингу, хотелось заглянуть в ее глаза. Короткий нос, задранный по-простонародному, делался пикантным, благодаря нервным пульсирующим ноздрям. Губы у Инги были тонкие. Они как бы специально не нарушали изысканную удлиненность линий рта. Инга улыбнулась сама себе. Собственная улыбка напомнила ей улыбку графа. Оставив лежать у зеркала соскользнувшее манто, Инга направилась к приготовленному для пасьянса столу. Недобрая энергия шла от зеленого сукна. Пламя свечей тревожно колебалось. Инга взяла наброшенное на высокую резную спинку дубового стула черное пончо с серебряными кистями. Надела и решительно села к столу. Уверенным жестом разорвала новую колоду и быстро разложила карты в четыре ряда по тринадцать листов. После этого откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

Мельком взглянув на карты, она поняла исключительность события. Ничего хорошего расклад не предвещал. С трудом заставила себя вновь приблизиться к освещенному квадрату стола. Ганс бесшумно взлетел на высокую дубовую спинку. Игнатий, не отдаляясь от камина, уставился на хозяйку. Карты наблюдали за ней с таинственной недоброжелательностью. Впервые за год отношений с Лимоном его карта – король треф – столь далеко находилась от дамы треф, то есть Инги. Но это полбеды. Инге подвластно движение карт, и она способна любой пасьянс подчинить своей воле. Ее беспокоило возникновение дамы бубен – молодой неверной женщины, проще – ветреной девчонки, расположившейся в четвертом ряду первой картой слева. Над ней в третьем ряду соседствовал валет треф – мысли короля треф, его интерес. Причем энергичный. К тому же в данном случае валет треф подтверждает верность гадания. Отношения короля треф (карты Лимона) с дамой бубен подтверждает шестерка бубен слева от короля треф. Сама счастливая карта: веселая дорога к бубновой даме и исполнение желаний. Глаза Инги сузились от злости. Этот пасьянс требовал концентрации всех душевных сил…

Впервые Инга почувствовала свою незримую связь с картами грустным летним утром на подмосковной платформе Ильинское. Она неприкаянно слонялась возле облупившегося строения билетных касс и не могла решиться уехать. Уныло глядела в нависшее серое небо. Ей казалось, что накрапывает дождь. Но дождя не было. Просто безостановочно, сами по себе текли слезы. Ее выгнал любовник.

Захлопнул калитку и спустил собаку. Через неделю настанет срок платить за маленькую комнату в коммуналке, которую он для нее снимал. Платить нечем.

Значит, она окажется на улице. Примирение невозможно. Есть мужчины, которых терпишь из последних сил, и в случае даже кратковременного разрыва невозможно себя заставить вернуться и начать сначала. Да и он устроил скандал, потому что устал.

Случайно Инга задержалась возле цыганки, гадающей на картах какой-то женщине в повязанном по-деревенски ситцевом платочке. На ящике из-под банок е компотами лежали замусоленные карты. Инга взглянула на них, и ей показалось, что трефовая дама смотрит на нее со всепонимающей, всепрощающей материнской нежностью. Инга замерла на месте, вглядываясь в карты и неясно ощущая, что понимает каждую из них. В каждом новом раскладе она видела жизнь и поступки людей. Предугадывала дальнейшие повороты судьбы, осязала астральные силы, заставляющие карты ложиться в строго обозначенном порядке. Сколько времени она простояла за спиной цыганки, неизвестно. Очнулась от истошного крика гадалки:

– Отойди, ведьма, а не то глаза заплюю! Иди, паскудь другие места!

Ингу охватил ужас. Она шарахнулась, будто цыганка прилюдно раскрыла ее сокровенную тайну. Казалось, что собравшиеся на платформе люди провожают ее укоризненными взглядами. Инга бросилась в спасительную электричку.

На Казанском вокзале в первом же попавшемся табачном киоске купила колоду карт и, дрожа от возбуждения, помчалась в свою убогую комнатушку. Тогда Инга понятия не имела о гаданиях, пасьянсах, играх. Она просто разложила карты и ахнула.

Карты стали живыми. Валеты смотрели на нее с обожанием. Короли, особенно червовый, – благосклонно. Кроме короля пик. У него был настолько неприятный и колючий взгляд, словно его самого посадили на пику. Дамы, разумеется, воспринимали Ингу по-разному. Ну, от них она и не ждала особого одобрения.

Особенно мерзкой старухой оказалась пиковая дама, очень смахивающая на ту цыганку, оставшуюся на платформе Ильинское.

С этого дня жизнь Инги изменилась. Карты раскрыли ей свои тайны.

Она превратилась в читателя людских судеб. Первой, кому она решилась погадать, была вздорная квартирная хозяйка Клавдия Гавриловна. Инга с ужасом ждала ее прихода и готовилась хоть на коленях молить, чтобы та позволила ей пожить в долг. Клавдия переехала к сыну, и деньги ей были не так чтобы позарез. Но характер имела скрытный и подозрительный. Считала, что все ее норовят обмануть.

Уговорить такую хозяйку – шансов немного. Инга на всякий случай перестирала свои и без того застиранные кофточки. Клавдия явилась в тот момент, когда Инга заканчивала раскладывать пасьянс. Бесцеремонно походила по комнате, зыркая по углам. Ткнула пальцем в карты:

– Молодая девка, а заместо работы вдовьими глупостями занимаешься.

Инга не ответила, боясь ее раздражения. Но Клавдия не унималась:

– Что вино, что карты – одна гадость. Ни разу к ним руками не прикасалась. Тот, кто с карт начинает, тот тюрьмой заканчивает. Ишь чего придумала, целый игральный дом у меня здесь поди завела?! Это ж участковый узнает – по милициям меня затягает.

Инга растерялась окончательно. Какие теперь могут быть просьбы?

Хозяйка разошлась не на шутку, пугая саму себя ужасными последствиями. Девушка оправдывалась заплетающимся языком:

– Я в них не играю. Это пасьянсы, по ним судьбу читать можно.

– Чего? – взвыла Клавдия. – Какую-такую судьбу? Твою, что ли?

Знамо дело, по рукам пойдешь, до позорных мест докатишься…

Инга не смела ей достойно ответить и, проглотив обиду, пытаясь не выдать возмущения, заметила:

– Каждому свою судьбу интересно узнать. Клавдия, казалось, только этого и ждала. Подбоченясь, она с издевкой и высокомерием заявила:

– Уж наврать-то вы все горазды. А судьбу – чего ее знать? Живешь себе и живи. И незачем в это дело чужим соваться. Бери, к примеру, меня и сына моего родного. Ни одна зараза слова плохого вслед не бросит!

Дрожащими руками Инга принялась собирать разложенные на столе карты.

– Не… погодь. Ты и впрямь умеешь? – остановила ее хозяйка.

– Умею.

Клавдия Гавриловна колебалась. Любопытство боролось с подозрительностью. И победило.

Инга покорно разложила пасьянс. Но то, что она прочла по картам, бросило ее в нервную дрожь. Выходило, что сын Клавдии пьет запоем и смертельно болен. Жена его жалеет, но, отчаявшись, нашла себе любовника и даже забеременела от него. Все хозяйство на себе тянет Клавдия, которой в доме и рта не дают раскрыть.

Что делать? Клавдия сидела напротив, затаив дыхание и исподлобья буравя Ингу немигающими глазами. Инга почувствовала, что, если сейчас соврет, навсегда потеряет благосклонность карт. Запинаясь и краснея, в своем рассказе не утаила ничего. Последовало долгое молчание. Инга внутренне съежилась, предчувствуя поток оскорблений. Но Клавдия вдруг разразилась громкими, какими-то икающими рыданиями.

– Все правда! – кричала она и зачем-то прижимала к себе Ингу.

Инге стало страшно.

– Идите домой. Я попробую что-нибудь сделать, – тихо сказала она.

Через некоторое время сын Клавдии ни с того ни с сего завязал пить. Лег в больницу, где ему удалили оказавшуюся доброкачественной опухоль.

Жена в порыве раскаяния призналась ему во всем. Он простил и уговорил оставить ребенка. В доме поселился покой.

Клавдия Гавриловна ежедневно прибегала к Инге. Об оплате за квартиру не заикалась, но постоянно приводила с собой женщин, с собачьей преданностью смотревших на Ингу усталыми печальными глазами. Все хотели узнать судьбу и молили о помощи.

Молва о чудесной гадательнице пошла гулять по столице. Все больше народу толпилось у ее дверей. Все чаще к подъезду подъезжали богатые посетители.

Однажды к Инге пришел маленький, плотный, очень задумчивый мужчина. Он долго осматривался, вздыхал, вытирал потный лоб белым носовым платком. Потом шепотом признался:

– Я устал… У меня предчувствие близкой смерти. Вокруг меня все хорошо. Мой бизнес процветает. Прибыли опережают самые радужные прогнозы. Но дальше, впереди со мной что-то не то. Вообще, я не верю во всю эту вашу чепуху.

Однако кто-то же должен знать незнаемое? На прошлой неделе ко мне пришел кот.

Должно быть, бездомный. Просыпаюсь ночью и вижу в темноте два светящихся глаза.

Картина не для слабонервных. Оказывается, он вошел через открытую дверь на террасу. Я включил свет, но он стремглав унесся. Так каждую ночь и приходит.

Мне кажется, это дурное предзнаменование. В душе возникло мучительное беспокойство. Сколько бы я дал, чтобы узнать, что ждет меня впереди! Если силы и здоровье, я все деньги вложу в новый грандиозный проект, а если болезнь и смерть – возьму накопленное до последнего цента и укачу в Бангкок. Хоть напоследок устрою себе праздник.

Инга разложила пасьянс. Долго его изучала и кратко посоветовала:

– Уезжайте.

– Когда? – без всякого испуга спросил бизнесмен.

– Чем скорее, тем лучше.

– А что со мной?

– Диагноз вам поставят в клинике. Скорее всего в Балтиморе.

Бизнесмен побледнел. Руки его нервно стали стирать пот с лица.

– Откуда вам известно, что я улетаю в Балтимор?

– Это знают карты…

Он быстро ушел, даже не заплатив. Инга забыла о нем в нескончаемом потоке человеческих страданий и тайн. Но однажды ей принесли письмо из Балтимора. В конверте лежала дарственная на московскую квартиру бизнесмена со всей его мебелью и утварью. А еще через две недели в газете «Коммерсант» был помещен некролог, который, впрочем, Инга не прочла.

Когда она открыла дверь своей новой квартиры, то от удивления чуть не вскрикнула. На розовом диване сидел и вопросительно смотрел на нее большой сибирский кот.

С тех пор Инга и поселилась в желтом доме, выходящем террасой на Садовое кольцо. Кот вел себя странно. То исчезал, то приходил опять. Инга волновалась, когда он отсутствовал. В одну из холодных осенних ночей, видя, что он собирается улизнуть, Инга схватила кота на руки и прижала к себе. Кот принялся яростно вырываться, при этом расцарапал Инге руки, плечи, грудь.

Разорвал платье, вцепился в волосы. Ей было очень больно и сладостно. Какая-то неизъяснимая нега разливалась по ее телу вместе с тонкими струйками крови. Инга отпустила кота. Наслаждение и легкость обволакивали ее сознание невероятным чувством дотоле не веданной свободы. Ей казалось, что стоит лишь оттолкнуться от пола, и она без усилий взлетит. Инга подбежала к зеркалу на львиных лапах.

Раньше оно пугало ее своей мутью и размытостью отражения. Но в этот момент зеркало засеребрилось, и Инга отчетливо увидела в нем не только себя, но и многих, одетых в старинные одежды людей. Кот принялся ласково тереться о ее ноги и больше уже никуда не исчезал.

Из дома Инга выходила редко. День и ночь для нее были почти неразличимы. Мешало только то, что множество различных часов в квартире – и каминные, и просто будильники «Кварц» – дружно показывали время, не соответствовавшее ощущениям его Ингой, Она не могла терпеть это бесчасье. Взяла для совета в корзинку кота, привыкшего к имени Игнатий, и поехала с ним на птичий рынок. Там они купили Ганса, гордо и надменно возвышавшегося над всем пернатым миром.

Долгие осенние, а потом и зимние вечера Инга проводила со своими новыми, но самыми близкими друзьями – услужливым, хотя и ленивым Игнатием и серьезным, преданным Гансом. Люди, как некие живые организмы, для нее перестали существовать. Их заменили карточные символы. Каждодневные гадания, изучение изломов человеческих судеб, глаза посетителей, светящиеся испугом и надеждой, требовали от Инги огромных энергетических затрат. Все чаще она впадала в оцепенение. Выходила обнаженная на террасу, мечтала взлететь и навсегда раствориться в необъятном небе.

Лимона Инга нашла на вокзале. Весна растравила ей душу, взвинтила нервы, утончила ощущения. Ей захотелось в лес. В липкий мелко-зеленый березняк.

Вдохнуть запах молодых древесных соков. В результате она провела безумную ночь с Лимоном в пустом купе на каких-то запасных путях. Он собирался ехать воевать на Кавказ. Показал почтовую открытку-приглашение. В ней обещали большие деньги.

Инга порвала глупую бумажку. И привела Лимона в свой дом.

А теперь она охвачена злостью и обидой. Ее король треф, сам того не подозревая, свернул в сторону дамы бубен. Нет, не для того Инга спасала Лимона в его дерзких налетах, не для того взращивала потаенные стремления его необузданной натуры, чтобы легко расстаться с ним. Пока он тихо посапывает, развалившись на диване, ей предстоит перепутать все его карты. Инга углубилась в изучение пасьянса. Блики свечей плясали на картах, и картинки оживали.

– Подожди, король, – шепчет Инга и азартно начинает двигать свою карту – даму треф. Для этого ей приходится вплотную столкнуться с пиковой старухой. Пользуясь тем, что дама треф находится между двумя пиками, Инга накрывает тройку пик против всех правил и с большим трудом отрывается от старухи. Вверху остается пиковая шестерка – поздняя дорога, внизу семерка – обман. А впереди – трефовая девятка… Глаза Инги сузились. Рука, смело накрывающая любые карты, дрожала. Девятка треф указывает, что ее друг исчезнет из ее жизни. Но Инга только начинает борьбу. Пришло время заняться королем треф, так безмятежно развалившимся на диване. Он обложен пустой картой и ничем не в состоянии помочь даме бубен. А к ней, уже по наущению Инги, устремилась плохая пика. Туз пик накрывает пятерку бубен и занимает третью позицию в четвертом ряду, там, где царствует бубновая девка. Этот туз означает зимней ночью испуг и раскаяние, а десятка треф при даме значит интерес трефового короля. Если учесть, что между этими трефами гарцует девятка, многое проясняется. Карта денег всегда в чести у дам. Эта девятка накрывает интерес Лимона – трефового короля. Оказавшись при даме бубен, девятка обозначает ни больше ни меньше – любовь. Дальше у дамы бубен прямая дорога наверх, в объятия короля треф. Вся перемещенная Ингой пика, блокирующая даму бубен, останется внизу. Мерзавка поднимается, как на лифте. Инга впилась глазами в возникающий треугольник – даму бубен, девятку бубен и короля треф. Любовь, деньги, счастье.

– Нет! – взвыла Инга и снова откинулась на спинку стула, больно ударившись позвоночником. Некоторое время она тихо стонала, скрючившись. Ганс слетел на стол и принялся клевать карту бубновой дамы. Широко взмахнул крыльями и загасил все свечи. Инга встала, схватила на руки разгневанного Ганса и скрылась за шелковой китайской ширмой, загораживающей ее роскошную высокую кровать. Не выпуская из рук петуха, она забралась под одеяло и зарыдала. Мягко ступая по коврам, к кровати подошел Игнатий. Посидев в задумчивости, открыл лапой тумбочку, оказавшуюся внутри холодильником, осторожно лапой выкатил зеленую бутылку с черной этикеткой. Любимое итальянское шампанское Инги – «Президентский запас».

Несколько раз ободряюще мяукнул. Из-под одеяла вынырнула рука с новым перстнем из белого золота. Сверкнув в глаза коту бриллиантом, забрала бутылку. Ганс получил свободу. Он с достоинством прошелся по кровати, свысока поглядел на Игнатия и перелетел на спинку дубового стула. Инга открыла шампанское. Налила в широкий фужер почти полбутылки пенистого белого вина.

Пузырьки весело выпрыгивали и кололи ее склоненное к фужеру перекошенное лицо.

Навстречу брызгам шампанского падали крупные горячие слезы.

Инга прежде никогда не задумывалась о возможности исчезновения Лимона. Относилась к нему спокойно, как к собственности. Нет, как к собственноручно сделанной вещи. Этот грозный безжалостный рэкетир в ее руках был послушным и заботливым любовником. Оставалось сделать несколько усилий, и они навсегда покинут этот безнадежно больной, умирающий город. Там, на зеленом острове, их ждет ослепительно белый дом с висящей над морем террасой. Синее небо накроет их своим куполом, и они навсегда забудут о мучительных конвульсиях, называемых здесь жизнью…

Уверенность вернулась к Инге. Она отбросила одеяло и легко встала с кровати. Перед тем как вернуться к столу, задержалась у зеркала, ища поддержку в его мраке. Долго всматривалась, ничего не видя, кроме своего горестного отражения. И вдруг из мрачного небытия зазеркалья выглянул генерал-фельдмаршал, сенатор граф Яков Вилимович Брюс – чернокнижник и гадатель. Инга натянуто улыбнулась старому знакомому. Старик почитал себя первым чернокнижником России, поэтому был всегда надменен. Правда, иногда давал дельные советы по пасьянсам, в чем демонстрировал величайшее искусство. Но чаще ворчал, сплетничал и на разные лады хаял губителей России. В этот раз он скривил губы в старческой снисходительной улыбке, небрежно двумя пальцами откинул букли пожелтевшего от времени парика и доверительно прошептал:

– При оной фортификации, голубушка, и блефануть не грешно.

Инга впервые искренне обрадовалась Брюсу. Он напоследок махнул кружевным батистовым платком, заговорщически подмигнул и прыгающей походкой удалился. Его расшитый золотом камзол долго виднелся в сумраке вечности.

Инга вернулась за ломберный стол. Лимон продолжал спать как ни в чем не бывало. Она сама зажгла свечи и с удвоенной энергией окунулась в пасьянс. Ее мысли крутились вокруг короля треф. Если к нему приблизится десятка пик – это будет означать брачную постель с бубновой девкой. Инга лихорадочно перекладывает карты. Но бубновая масть королевы яростно защищается. Тут же маячит трефовая десанта, выражающая интерес трефового короля. Абсолютно ясно, что они заодно с бубновой дамой. Подтверждение тому – четверка червей накрывает десятку треф и оказывается рядом с королем. Теперь никакие Ингины старания не позволят пикам приблизиться к королю треф. От гнева Инги его спасает бубна. Он накрывает денежную карту – девятку бубен – и прикрывается бубновой четверкой. В его ногах лежит преданная стерва значит, сотни тысяч долларов, которые Инга уже перевела в мальтийские банки, достанутся другой?

Из глубокой задумчивости ее вывел громкий крик Ганса. Пришло время отбросить пасьянс. Инга оставила раскладку несобранной. Этот пасьянс сведен будет не скоро. Сняла с себя черное с серебряными кистями пончо и подошла к лежащему Лимону. Он проснулся от кукареканья Ганса и щурился, глядя на Ингу.

Она спокойно взяла острый стальной кинжал, лежавший на сервировочном столике, и молча разрезала на себе зеленую комбинацию. Ее полная грудь налилась безумным желанием. Кровь из-под тонкой кожи рвалась на свободу. Инга медленно провела стальным лезвием чуть выше левого соска. Из-под ножа заструились маленькие красные змейки. Она сделала еще несколько надрезов на грудях и между ними.

Потом стала наносить редкие короткие удары по животу, постепенно перемещаясь к ногам. Все ее тело кровоточило, пульсировало, передергивалось от боли. Лимон, поначалу флегматично наблюдавший привычную картину, при виде крови, рисующей на обнаженном теле Инги причудливые узоры, рванулся к ней, нисколько не страшась мечущегося в женских руках клинка. Не раздумывая, Инга вонзила острие ему в плечо. Лимон ударил Ингу наотмашь. Она отлетела к камину и упала в кресло. Но, нащупав на полу чугунные щипцы для углей, снова бросилась на Лимона. На этот раз Лимон увернулся и выкрутил ее руку с щипцами за спину. В ответ она больно лягнула его в пах. Он скорчился и получил удар босой ногой в лицо. Но и у Инги хрустнули косточки ее изысканных пальцев. Взвыв от боли, она запрыгала на одной ноге. Лимон перевел дыхание и двинулся на Ингу. Забыв про боль, она отбежала к камину и швырнула навстречу ему каминные часы из цельного куска малахита. Не попав в цель, они разбились о стену. Инга побежала дальше. Лимон, истекая кровью, бьющей ключом из плеча, бросился за ней, отшвыривая попадающиеся на пути венские стулья, инкрустированные скамеечки, хрустальные светильники и китайские напольные вазы. Последствия ударов его ног разлетались по всей комнате. Инга успела добежать до ломберного стола и вооружиться канделябром.

Изловчившись, она ударила им Лимона по голове. Горящие свечи посыпались на пол.

Визжа от ужаса, Инга заскочила за ширму. Лимон одной рукой отбросил ломберный стол. Горящие светильники упали, и по ковру побежали огненные сполохи. Карты, разложенные Ингой, остались невредимо лежать на сукне, точно приклеенные. Лимон поднял над головой легкую китайскую ширму и принялся лупить ею катающуюся по кровати Ингу.

– Нет! Нет! Нет! – кричала она, раскидывая подушки.

Лимон отбросил ширму. Рванул вниз джинсы. Порвал зиппер. Задрал Ингины ноги ей за голову и повалился всем телом на нее. Кровать трещала под ними, как корабль, попавший в девятибалльный шторм. Из нее неслись истошные крики Инги.

Игнатий с самого начала потасовки забрался по шторе на широкий деревянный карниз и, удобно устроившись на нем, наблюдал сверху за происходящим. Он радовался за хозяйку. Ганс возмущенно кудахтал и взмахами крыльев тушил языки пламени, гуляющие по ковру…

* * *

Федор Иванович Хромой сидел в валенках, телогрейке и шапке-ушанке на своем балконе, дыша морозным бодрящим воздухом. Для разнообразия он рассматривал в оптический прицел катающуюся на льду Патриарших прудов ребятню.

На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону – семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.

Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.

То есть периодически женщины менялись – одни умирали, другие выходили замуж.

Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно – женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх – атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.

Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее – ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.

Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню. Сам остался в валенках и телогрейке, подчеркивая этим, что не расположен к длительному разговору. Юрик сделал вид, будто не заметил намека.

Он был крайне возбужден: глаза бегали, и говорил почему-то шепотом:

– Я к тебе сразу из Склифа… Чуть меня не потеряли. Страшно вспомнить. Какие времена! До чего дожили! Я ведь – человек нормальный. Ты, Хромой, всю жизнь из людей деньги вытряхивал. А я? Всегда сам отдавал. Вспомни – как откинешься, прямиком ко мне. Девочки, условия… Однажды три месяца жил у меня на всем готовом. И на дорогу взял…

– Короче, – оборвал воспоминания Федор Иванович, – говори, какого хрена пожаловал. Я от делишек отошел. Веду жизнь тихую. Деньги от тебя не требуются.

– Совсем? – прищурился Юрик. На его изможденном лице мелькнула привычная льстивая улыбочка.

«Все стареют», – отметил про себя Хромой. Если в молодости услужливые гримасы Юрика вызывали снисхождение, – все-таки бывал нужен! – то теперь ничего, кроме брезгливости.

– Не дави на психику, тут не подают.

– Разве я когда-нибудь просил у тебя денег? – наигранно вздернул Юрик разъеденные экземой брови. – Мне всегда нужна была твоя защита. И только.

С тобой выгодно иметь дело.

– Э-э, вспомнил, махнул рукой хозяин. – Меня давно забыли.

Молодежь нынче дикая. Никаких законов не признает. Послушай меня, брось к черту, ложись на дно и доживай отпущенное с людьми и Богом в мире.

– Не получается. Видно, характер такой. Все ради других стараюсь.

Просят. Как отказать? Но и меня достали. Подчистую. Можно сказать, на улицу выбросили.

– Наехали? – усмехнулся Федор Иванович.

– Еще как! Прямо в квартире бомбу взорвали. Едва жив остался, – вздохнул Юрик. Его воспаленные красные веки не смогли удержать слез. – Ты прав, Федор Иванович, никаких правил не соблюдают. Убить – плевым делом стало. Среди бела дня кинул бомбу, и с приветом. Даже торговаться не стал.

– А ты еще на меня обижался, – довольно проворчал Хромой. – Кто ж тебя обложил?

– Помнишь, месяца два назад сам мне рассказывал, что в Екатеринбурге директор банка вместе с балконом рухнул? Я тогда не поверил.

Думал, врут, как всегда. Так вот; ко мне тот самый Лимон заявился.

– Ого! – от неожиданности Хромой аж присвистнул. – За что ж тебе такая честь? Клюешь ведь по мелочи.

– Теперь никем не брезгуют, – развел руками заплаканный Юрик. – Пришел ко мне под утро, положил лимонку на блюдце и заломил сумму. Я такой отродясь не имел.

– Перепутал, наверное. В нашем деле такое бывает, – подтвердил Федор Иванович. Потом важно снял валенки, телогрейку, бросил на сундук и по-дружески предложил попить чайку. Его заинтересовал поворот событий. Такие новости на хвосте не каждый день к нему залетают.

Юрик размазывал слезы, утвердительно кивая.

– Тогда пошли в комнату. У меня там самовар. Ботинки-то скинь.

Грязь нанесешь.

Юрик, неловко размахивая загипсованной рукой, разулся и поспешил за Хромым.

– Продолжай, – позволил Хромой, усевшись возле урчащего электрического самовара.

– Собственно, история глупая. Есть у меня одна девка. Иногда даю возможность подработать. Поехала она к клиенту, что-то не поделили. Он ее, видать, немного помял. Где она подцепила этого Лимона, понятия не имею.

Приехали ночью ко мне вдвоем. Стали права качать. Я их выпроводил. Откуда же известно, что он – Лимон? Только отошел ко сну, и, представь, дверь в темноте открывается, и Лимон опять тут как тут.

– За деньгами? – Не выдержал Федор Иванович, потирая от удовольствия руки. Так обычно реагируют рыбаки, когда при них рассказывают об удачном улове.

– Да. Выкладывай, говорит, десять тысяч «зеленых».

– Ты соврал, что не имеешь?

– Почему – соврал? – возмутился Юрик.

– Потому что соврал, – уверенно постучал пальцем по столу Федор Иванович.

– Вечно вы не верите, – расстроился Юрик. – И сразу бомбу бросать.

– Серьезный человек. Уважает себя.

– Теперь у меня ни дома, ни денег, – плаксиво заключил Юрик.

Федор Иванович вкусно отхлебывал чай. После некоторых раздумий спросил:

– Чем тебе помочь? Лимона я не знаю. Из новых. Скорее всего – залетный. Нигде не засвечивается. С таким всегда опасно. Вам лучше больше не встречаться.

– Он уверен, что взорвал меня к чертовой бабушке.

– Тем лучше для тебя. А говоришь – не повезло. Езжай в Подмосковье, купи маленький домик и жируй потихоньку. Прошло наше время.

Юрик затрясся от возмущения:

– Вы, Федор Иванович, издеваетесь надо мной? Пока Лимон разгуливает на свободе, у меня поджилки трястись будут. Возникла одна идея.

Юрик многозначительно посмотрел на Хромого. Тот никак не отреагировал.

– Решил я, Федор Иванович, сдать Лимона ментам. Хромой ответил равнодушным молчанием. Отхлебывал чай, барабанил пальцем по столу, чему-то усмехался. Посмотрел в горящие нетерпением глаза старого сутенера:

– Значит, не все твои деньги спалил Лимон. Поторопился.

Юрик не стал отнекиваться. Наклонился через стол к Хромому:

– Помоги. Из последних крох, но отблагодарю.

Хромой отодвинулся.

– Я же объявил тебе, что завязал. Старость, она покоя требует. А покой – отсутствие случайностей. Хватит. Все мои беды от ханыги-случая.