Текст книги "Над планетой людей. Алексей Леонов"

Автор книги: Михаил Ребров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Космос – суровый океан. Уже первые полеты показали, что в этом странном и необычном океане нет ни опоры, ни веса, ни ориентиров. За бортом корабля подстерегает человека смертельно опасный вакуум. Там свои условия: и таинственная невесомость, и радиационные пояса, окружающие Землю, и солнечный ветер, и солнечные бури, и метеорные ливни. И все это враждебно человеку…

Три года, проведенные в отряде, три года общения с учеными и конструкторами приучили Алексея трезво подходить к оценке всех «за» и «против». Человек смел и настойчив. И несмотря на все опасности, которые подстерегают его в звездном океане, он шел и будет идти на покорение космоса. Кто-то всегда должен быть первым в стремлении открыть и утвердить новое. И где бы ни пролегал путь первопроходцев – в горах ли, среди льдов, в нетронутых глубинах морских пучин или в космосе, – он всегда труден.

Защитой выходящего в космос должен был стать специальный скафандр. Конструкторам, которые взялись «сшить» эту одежду, пришлось решать множество проблем. Прежде всего, перепад температур: от плюс 150 градусов на солнечной стороне и до минус 150 – на теневой. Прочность и гибкость, эластичность и жесткость – нужно было совместить непримиримые, казалось, требования. Выбор материалов, тысячи испытаний…

В труде и поиске рождалось чрезвычайно сложное инженерное сооружение – именно таковым был космический костюм. Отдельные слои оболочек скафандра предназначались для выполнения самых различных функций, переплетения коммуникаций обеспечивали вентиляцию и связь, отопление, снабжение кислородом. И все это при заданном весе, заданной жесткости.

Поначалу был создан манекен, тот самый «Иван Иванович», которого крутили на центрифуге, трясли на вибростендах, испытывали на динамическую и статическую прочность. Если опыты проходили успешно, скафандр надевали испытатели, и снова проверки – на земле, в воздухе, на море, в бассейнах с ледяной водой.

В результате была создана система высокой надежности. Для полета человека в кабине космического корабля медики и биологи уже имели проверенные методики подготовки. А как готовить пилота для выхода из кабины в открытый космос? И тут оказалось, что нужно решить множество своеобразных и очень сложных проблем. Что произойдет с психикой человека, когда он шагнет в неведомый и загадочный мир? Преодолеет ли он «пространственный страх»? Не охватит ли его боязнь падения, страх лишиться привычной ориентировки, опасение потерять связь с самой последней опорой – с самим кораблем?..

Врачей Звездного тревожила и такая мысль: не парализуют ли разум и волю человека дремавшие древние инстинкты, разбуженные видом бездонного фантастического океана, в котором все не так, как на Земле, все наоборот – нет воздуха, нет веса, нет верха и низа?.. Психологам известны случаи, когда человек после длительного пребывания в замкнутом пространстве сразу же после выхода из него на широкий простор получал тяжелые психические травмы. Но то был выход в среду обычную, а здесь…

Не сразу решился и вопрос о подборе экипажа. Королев присматривался к каждому, кто входил в первый отряд космонавтов. Прикидывал, взвешивал, советовался. После долгих раздумий отобрал четверых: двоих для первого экипажа и двух дублеров. Попал в эту четверку и Алексей. В Леонове Королева привлекала живость ума. Это – первое. Второе – хорошее усвоение им технических знаний. Третье – характер. Собранный, волевой. Он наблюдателен, хорошо рисует, очень общительный, добрый, располагающий к себе человек. Смелый летчик. Прекрасно владеет современными реактивными истребителями, летает уверенно… И Главный конструктор пришел к решению: «Пожалуй, на выход можно готовить Леонова…»

Что касается командира корабля, то здесь выбор пал на Павла Ивановича Беляева: был командиром эскадрильи, имеет опыт командной работы, человек спокойный, неторопливый, очень основательный, делает все очень фундаментально.

Сочетание таких двух характеров, наверное, самое благоприятное…

Всем отрядом приехали в конструкторское бюро знакомиться с новым кораблем. Уже по первым рассказам Сергея Павловича я представлял себе его схему и предстоящую работу… Собралась большая комиссия. Главный конструктор подробно рассказал о задачах полета. Затем предложил мне произвести выход из кабины в шлюз и на площадку.

Признаться, я удивился и, может быть, поэтому довольно долго надевал скафандр. Наконец занял место в корабле и по команде произвел шлюзование. Я очень торопился – сильно волновался: за мной наблюдали десятки глаз членов комиссии и моих товарищей. Волновался еще и потому, что после опробования системы следовало дать заключение о возможности выполнения задуманного. Грамотное и обоснованное.

После двухчасовой работы я высказал Королеву свои соображения. Сказал, что выполнить эксперимент можно, надо только все хорошо продумать.

– Тогда начинайте работать! – сказал Сергей Павлович и шутливо добавил: – Только уговор: продумайте все с самого начала, не то… не попадайтесь мне на глаза!

Через день в плановом отделе сказали: «Беляеву и Леонову – полное медицинское обследование».

Главная фигура в Звездном – медик, врач. В этом утверждении преувеличения нет. От медиков зависит, сможет ли человек, закаляясь в испытаниях и тренировках, должным образом подготовить себя для полета, не сорваться от «перегрузок».

Для медиков сравнительно новое, но уже примелькавшееся выражение «адаптация человека к условиям космоса» развертывалось в широкую программу исследований. На трудные вопросы, с которыми они столкнулись во время подготовки экипажей к полету на «Восходе-2», в ту пору нельзя было найти ответа ни в одном справочнике, ни в какой литературе. Шел лишь третий год космической эры.

Началась непосредственная подготовка. По особой программе, на специальных тренажерах. И частые поездки в конструкторское бюро и на завод. Там шла «подгонка» экипажа к кораблю. Отливали ложементы– профилированные спинки для каждого космонавта, уточняли покрой скафандров, примерялись к выходному люку-лазу и креслам… Для медиков и космонавтов это были «натурные пробы», а для разработчиков– мучительный поиск «недостающих миллиметров».

Корабль «Восход-2», в отличие от трехместного «Восхода», имел не три, а два кресла – для удобства передвижения в кабине при выходе в открытый космос. Он состоял из гермокабины, приборного отсека и шлюзовой камеры. Этот своеобразный лаз в космос устанавливался на кабине корабля, люк с герметической крышкой открывался внутрь кабины с помощью электропривода или вручную. Так же открывалась и крышка второго люка в верхней части шлюза. Внутри его находились киноаппараты, система освещения, пульт управления, а снаружи – баллоны с воздухом для наддува шлюзовой камеры и с аварийным запасом кислорода.

Конструкция проходила окончательную отработку на предприятиях, а космонавты – в Центре подготовки. Их час настал задолго до полета. Когда скафандр и шлюз были готовы, Леонов, Беляев и их дублеры начали тренировки по выходу из корабля в земных условиях. В специально построенной термобарокамере Алексей и Павел «обживали» скафандры. В камере создавали низкое давление, низкую, приближенную к космической температуру. Скафандры эти нагрузки выдержали. Выдержали они и другие испытания.

И все-таки проблемы возникали на каждом шагу и у разработчиков, и у космонавтов. Приходилось, как говорили, «мудровать». Теории, на которую можно опереться, не существовало. Опыта по разработке кораблей со шлюзовой камерой – и подавно. Исходили в основном из здравого смысла и данных, полученных при запусках шести «Востоков» и одного «Восхода».

Надежность и удобство… Скафандр гарантировал безопасность с точки зрения защиты от перепада температур, глубокого вакуума, радиационного фона. Однако работать в нем было совсем не просто. Для того например, чтобы сжать кисть руки в перчатке, требовалось значительное усилие. Это на. земле, где есть «точка опоры». А в космосе? Алексей понимал, что только физическая закалка и выносливость могут стать его союзниками на этом этапе, только они могут помочь научиться работать в необычных условиях.

Примерял готовый скафандр. Поразили его белизна и новизна многих элементов. Почти торжественно облачали меня в новую одежду.

Все хорошо – и шлем, и ботинки, и система. Ничего не давит, не жмет… Завтра начнутся его испытания. Сам написал на гермошлеме: «СССР».

…Снова центрифуга. Сколько раз я уже вращался на этом чертовом колесе, но привыкнуть так и не могу.

Передо мной «крутили» Павла Ивановича. Ведь нам лететь вместе. Вместе, если ничего не случится. Будем надеяться, что так оно и будет.

Он интересного склада человек. В отряде его не сразу сумели понять – считали молчуном, замкнутым. А на самом деле он человек жизнерадостный. Большой оптимист, хотя прошел нелегкий жизненный путь. Справедлив и добр. На такого всегда можно положиться, не подведет. Самое ценное в этом человеке – честность, неподдельная смелость, благородство души.

Он не любит громких слов. Если давать ему задание и повторять при этом: «ответственность», «важность», «необходимость», считай, что нужного контакта не будет. Уж он-то сам знает, как нужно работать, как беречь время, как делать на совесть. И еще: он начисто лишен тщеславия.

Алексей верил в своего командира. Верил и любил его. На тренировках и занятиях, день за днем ему постепенно раскрывался этот «нетипичный» комэск, лишенный броской стати, металла в голосе, очень доступный, внутренне беспокойный, хотя по внешности этого никогда не скажешь – он сдержан и совершенно равнодушен к тому, какое производит впечатление на окружающих. В работе на тренажерах равного ему не было, Алексей знал это лучше других.

Не раз вдвоем с Павлом Беляевым они с начала до конца репетировали выход из корабля и возвращение. И эти тренировки тоже не были легкими, особенно когда они проходили в кабине самолета-лаборатории, делающего сложные фигуры в воздухе. То невесомость, то перегрузки, то вновь невесомость, и снова перегрузки. Кружилась голова, перед глазами шли круги, ломило тело. От напряжения дрожали руки, было тяжело дышать. Секунды казались часами. Это был поединок с техникой и самим собой. Поединок, который требовал его, Алексея, всего – до последней капельки сил и до последней клеточки мозга. И после этого часы работы в КБ. Во время подготовки к старту они ни на минуту не забывали требование Королева: действовать в тесном контакте с разработчиками. Вместе думали о компоновке пультов, конструкции замков на скафандре, устройстве соединительного фала.

Еще с того первого разговора с Главным конструктором Алексей был готов к тому, что придется очень напряженно работать, и он отдавал работе все: знания, опыт, волю.

…Столбик термометра ползет к плюс 25. Солнце накаляет асфальт. Бежит человек в теплом свитере поверх тренировочного костюма. Километр, второй, третий… Колотится сердце, пот застилает глаза, но бегун успевает заметить и причудливый изгиб ствола березы, и солнечный узор на земле от молодой листвы, и сучок, похожий на рога оленя… Все это повторится и завтра, и послезавтра.

Каждый день, придя на тренировку, он надевал скафандр и часами работал, пока не привык к нему, как привыкали рыцари к латам и тяжелым доспехам, как привыкают водолазы к своему костюму.

Близился день старта. Алексей ждал его. И в этом ожидании были нетерпение и некоторая тревога. Как-то будет там, в «открытом» космосе, как сработают все устройства, как справится он сам?.. Тревогу побеждала уверенность. Уверенность в успехе. Ведь все: и ракета-носитель, и корабль, и скафандр, да и все, что они возьмут с собой, – сделано надежно. И это уже доказано.

А в редкие минуты отдыха Алексей брал томик Циолковского и читал удивительную повесть «Вне Земли». Читал снова и снова, каждый раз восхищаясь гениальностью этого человека. Его книга была для Алексея своеобразной инструкцией в картинках, где он находил ответы на все «что» и «как».

Ночь перед стартом

Завтра старт. Накануне звонила жена. Она посылала привет, желала удачи. Неожиданно голос Светланы дрогнул, и как-то очень по-домашнему она сказала:

– Ты не тревожься, дома все хорошо!..

И эта простая, нечаянная фраза была ему сейчас всего дороже.

В домике, где космонавты, как и их предшественники, проводили предполетную ночь, тихо. Вспомнилась когда-то прочитанная фраза: «Люди тоскуют по самому разному, но более всего – задумывался ли кто-нибудь над этим? – более всего тоскуют по себе». Нет, он не тосковал. Напротив, настроение было приподнятым.

Завтра он полетит. Завтра! Он словно наяву увидел монтажно-испытательный корпус, стартовую площадку, все, ставшее обжитым и привычным за долгие дни пребывания здесь, на космодроме. Вроде бы ничего не забыто, все сделано…

Потом он вдруг увидел отчий дом, остро почувствовал запах смолистых бревен. Перед глазами причудливо перемешивались видения завтрашнего старта и картины далекого детства. Вот материнские натруженные руки. Вот он бежит босиком по росистой траве. Солнце кувыркается в лужах, звенит прозрачный ручей. Воспоминания детства властно оттесняют завтрашнее… Он слышит шепот сосен, шорох ржи, завораживающую песню жаворонка, звон отбиваемой вдалеке косы…

Он вспомнил всех: и мать, и отца, и дядю Сережу, всех своих братьев и сестер – Алексей был восьмым, а всего их росло девятеро: сестры Шура, Люба, Раиса, Нина, Надя, Тоня, брат Петр и самый младший Борис.

Отец называл их работничками. Шутил, конечно. Но была в этой шутке своя правда: для труда возрастных границ нет, каждый вносил свою долю в общее дело. «Труд кормит, труд воспитывает, труд уважение людей дает» – так рассуждал отец, этому учил и детей.

Архип Алексеевич в молодости был шахтером, работал в Донбассе. После первой мировой войны поехал в Сибирь, куда был сослан Лешин дед за участие в революции 1905 года. Дед полюбил суровую красоту сибирской земли, бескрайние ее просторы, крепких, несгибаемых мужиков-бунтарей.

Дед был крестьянин, а отец начинал трудовую жизнь в городе. Приехав в сибирское село Листвянку, стал организатором одной из первых в Сибири коммун, участвовал в борьбе с колчаковцами, председательствовал в местном совете.

Алексея с раннего детства манил мир перелесков и полян, деревьев, подпирающих верхушками небо, извилистых узеньких троп. Мальчишкой он научился отыскивать съедобные сладкие корешки и на всю жизнь запомнил аромат медуницы, клевера, сена…

22 июня 1941 года было, пожалуй, началом его сознательной жизни. Он всегда помнил этот день во всех подробностях. Мальчишки играли во дворе. И вдруг из всех окон, как по команде, их стали звать домой. Вбежав в квартиру, он сразу почувствовал: произошло что-то ужасное…

Война. Что это такое, по-настоящему понял не сразу. Меньше мужиков стало в домах, сестры пошли работать, чтобы как-то помочь семье. За городом сажали картошку. Двое младших – Алексей и Борис – окучивали ее, пололи.

Однажды забежал на вокзал. Подошел санитарный поезд. На перрон и на вокзальную площадь стали выносить раненых. Алексей увидел землистые лица бойцов, окровавленные бинты и носилки, носилки, носилки…

Сердце сжалось в комочек. Он явственно представил себе, как где-то далеко идет бой, взрываются снаряды и мины, на землю падают люди. Падают и не поднимаются… Детское сердце замерло в недетской тоске и тревоге.

Потом он часто прибегал на вокзал. Забыв о времени, стоял и смотрел на вереницы теплушек, в дверных проемах которых толпились солдаты, на пушки и танки, укрытые брезентом и установленные на открытых платформах, на цистерны о бензином.

Неподалеку от дома, где они жили, строили электростанцию. Сторожил строительство старый рабочий, который сопровождал оборудование, эвакуированное из фронтовой полосы. Старик был хороший рассказчик, и Алексей с товарищами часами слушал его воспоминания о революции, о нашествии фашистов, о том, что он видел и пережил.

Первой его учительницей была Клавдия Васильевна Васильева, а первым школьным уроком – рисование. Этот урок он запомнил на всю жизнь, может быть, потому, что очень любил рисовать. Рисовал на фанере, на стенах дома, на оберточной бумаге. Рисовал всем, что было под рукой: углем, карандашами, акварельными красками. В свой первый школьный день он рисовал гриб. Так велела Клавдия Васильевна. Она сказала: «Ребята, каждый из вас видел в лесу грибы, собирал их. Вспомните, как они красивы под елкой или в траве, у пенька…»

Его, Лешкин, гриб был с темно-коричневой шляпкой, приземистый. Рядом – еще один, поменьше и светлее. Посмотрев рисунки, Клавдия Васильевна на Лешином аккуратно вывела «отлично».

Он стал школьным художником.

Деньги на краски давала мать. А однажды, когда Алексей помог соседке очистить погреб, отец протянул ему пятерку, на которой был изображен летчик, и сказал: «Вот тебе за работу. Истрать на что захочешь». Он купил пять коробок красок и считал себя самым счастливым из мальчишек.

Весну 1945 года мальчишки Лешиного детства встречали в строю, на параде в честь Дня Победы. Им, пионерам, доверили в военкомате настоящие винтовки. Счастливые и гордые, маршировали они по центральной улице рядом со взрослыми. Победа!..

После войны семья Леоновых переехала в город Калининград. Впрочем, трудно было назвать городом то, что осталось после изгнания гитлеровцев. Были скелеты домов, нежилые и неживые улицы со свалками битого кирпича, покореженной и разбитой техники. Изредка ползущие всего по двум маршрутам трамваи. Медленно бредут люди с котомками – во всех направлениях. Колючая проволока, брошенные на землю надписи со свастикой, израненные деревья… Каждый камень города был полит кровью советских солдат. Каждый!..

Новая школа, новые учителя, новые товарищи. Частенько в класс заходил директор школы Павел Петрович Шатохин. Просто так, побеседовать, посмотреть. Он знал каждого ученика, его успехи и «проказы». Он умел без назидания, просто и убедительно говорить об их долге, их задачах. «В школу приходят не за отметками, а за знаниями. Со временем забудется, какая отметка была получена за контрольную по геометрии в девятом или десятом классе. А суть теоремы, если она понята, сохранится в памяти на всю жизнь. И всю жизнь будет приносить пользу».

Павел Петрович, да и другие учителя каждодневно приучали их к мысли о том, как важны полноценные знания, как пагубны обман и списывание, которые из баловства перерастают в черту характера.

Характер… Из чего он складывается, с чего начинается? Порой говорят: «У него отцовский характер» или «Характером он в мать». А он, Алексей Леонов, в кого? Мать говорила: «Пока человек сердцем чужую беду понимает и готов разделить ее, он остается человеком».

Отец считал, что «мужик должен быть твердым». Твердость эту он понимал как силу: «Работящий человек– всегда человек». Материнскую теорию отец не опровергал. В чем-то он даже повторял ее. Алексея он учил нехитрым, казалось бы, истинам: «Идти к людям надо с полными руками. Сажаешь дерево – смотри, чтоб были живы все корешки, и большие, и малые».

В десятом классе Алексей почувствовал, что не может решать тригонометрические уравнения, сложные формулы в его тетради не упрощались, а превращались в еще более сложные…

Состоялся серьезный разговор с директором Шатохиным.

– Не только тебе тяжело, Леша. К сожалению, и другие ребята не знают формул. Но к тебе у меня просьба. Выучи все формулы назубок. Мне это нужно для дела.

«Для дела?» Алексей удивился, но задавать вопросы не стал. Голова работала только на тригонометрию.

– Как твои успехи? – спросил через неделю Павел Петрович. – Не подведешь меня?

– Нет, – ответил Алексей твердо. – Но мне нужны еще два дня.

Через два дня директор вызвал его к доске. Все сорок пять минут стоял Алексей у доски: писал, отвечал устно, снова писал. В конце урока Павел Петрович подвел итог:

– Вот, друзья, как нужно знать! Ну, а Леша Леонов вам сам расскажет, как этого можно добиться…

Учеба, спорт, комсомольские поручения. Он много рисовал. И не только «для себя». Школа нуждалась в оборудовании. Чертежи, схемы, таблицы, плакаты по разным предметам – все это делалось руками ребят. Руководил работами Алексей Леонов – редактор и художник школьной газеты, член комитета комсомола.

Калининград – город моряков. В порту всегда множество кораблей, больших и малых, грузовых, торговых, рыбацких. Мальчишки все «болели морем». Не избежал этой болезни и Алексей. Присмотрел с ребятами старую заброшенную яхту. Решили отремонтировать. Сами заделывали щели, шпаклевали, смолили, красили, меняли прогнившие доски, оснащали оборудованием… Делали все строго по морским правилам. На борту написали: «Мечта», Спускать яхту на воду помогал Лешин отец.

Потом их приняли в члены яхт-клуба, включили в списки участников соревнований. Гордые и счастливые мальчишки чувствовали себя настоящими моряками.

Он не боялся работы. Ездил в пионерский лагерь вожатым, был физруком, работал в школьных кружках, где делали наглядные пособия и приборы для физического и химического кабинетов. Не было слабости и лености, не было боязни устать. А главное – не было хитрости, той самой, когда человек решает не принимать бой, а обойти стороной. «Такие люди предают сами себя». Эта мысль, вычитанная в одной из книг, глубоко запала в душу, и он следовал ей во всем.

Как-то на школьном субботнике, когда все ребята в поте лица разбирали во дворе разрушенное здание и таскали камни и кирпичи, Алексей заметил, что Вовка, сосед его по дому, только делает вид, что работает. Не выдержал, вспылил:

– На чужом горбу проехаться хочешь!

– А тебе больше всех надо. Тоже мне командир нашелся…

– Надо! – Алексей двинулся к группе парней, которые готовы были заступиться за Володьку.

– Объединились в подлости? Ну-ну…

Спор был горячим. В конце концов мальчишки разошлись по рабочим местам.

Школа определила и укрепила его привязанности. Любил литературу и историю, рисование и физику. Но втайне мечтал о художественной академии. Весной 1953 года собрал все свои рисунки, после «строгой ревизии» отобрал лучшие и попутной машиной махнул за 400 километров, в рижскую академию художеств. Бродил по залам и коридорам, заглядывал в классы… Пожилой человек в строгом черном костюме, обратив внимание на растерянного паренька, попросил показать рисунки. Некоторые откладывал сразу, другие рассматривал подолгу. «Приезжайте осенью, у вас есть хорошие шансы», – сказал он, прощаясь. Позднее Алексей узнал, что разговаривал с самим президентом академии.

Но юность переменчива: одна мечта сменяет другую, со временем приходит новая, и быть ли ей последней – предугадать нельзя…

Летом 1953 года Алексей Леонов выбрал небо.

Отец был удивлен. Архип Алексеевич как бы впервые увидел сына: раздавшиеся плечи, большие и сильные руки. Взрослый, добрый… Круто поворачивает свою жизнь и делает это как мужчина. Отговаривать не стал.

Получена рекомендация обкома комсомола, собраны нехитрые пожитки в маленький чемоданчик. На вокзале собрались родные и друзья. Мать держит платок у глаз, отец о чем-то говорит. Негромко, неторопливо. Но что-то невысказанное еще чувствуется в ясности его доброго взгляда, в интонации слегка глуховатого голоса.

– Всюду, Алексей, уважают человека трудолюбивого, дисциплинированного. И помни: коль выбрал дело, надо его любить…

Южный город опалил лицо жарким ветром. Свет солнца здесь был таким ярким, что Алексей щурил глаза.

Память отчетливо хранит аэродром на окраине степного городка, свист и гул взлетающих самолетов, строгую, почти спартанскую обстановку курсантской казармы. Теоретический курс, зачеты и экзамены, первые провозные полеты, наряды, караулы, долгие часы самоподготовки и короткие свидания с небом…

Датой его воздушного крещения стало 7 января 1955 года. Самостоятельно совершил полет 10 мая. Его первым инструктором был Николай Дмитриевич Прописвит. Этот человек и дал Алексею путевку в небо. Более строгий экзамен устроил полковник Аносов. Он отбирал среди курсантов школы первоначального обучения кандидатов в Чугуевское авиационное училище. Шли «показательные» полеты. Алексей взлетел третьим. Двоих, кто проходил пробу перед ним, полковник «зарезал». Алексей волновался, допускал ошибки. Общая оценка – «четверка». Приуныл: «Возьмут ли?» Аносов успокоил:

– Тебя возьму. Пилотируешь прилично.

В училище Алексей держал еще один экзамен. Нет, не по знаниям теоретических и практических дисциплин. Это само собой. Была и так называемая «проба характера», экзамен на пригодность профессии, если мерить ее самой строгой меркой. А мерка была особой. Училище имело свои традиции. Сто двадцать его выпускников стали в годы Великой Отечественной войны Героями Советского Союза, девять – дважды удостаивались этого высокого звания, а летчик Иван Никитович Кожедуб стал трижды Героем Советского Союза.

Золотая Звезда Героя… Высшая награда, символ воинской доблести, боевого мастерства, беспредельной преданности народу, партии. Эстафету старшего поколения предстояло принять и с честью пронести тем, кто пришел в Чугуевское авиационное спустя годы после Победы. И они рвались в небо. Скорей бы сесть за штурвал боевого самолета, скорей бы взлететь ввысь! А приходилось заниматься куда более «прозаическими» делами: изучать авиационную технику, теорию полета, аэродинамику, физику, материаловедение, астрономию, без конца практиковаться на тренажерах. Что скрывать, некоторым из его сверстников все это казалось совершенно лишним.

Не сразу стали до конца понятны слова, которые изо дня в день повторяли преподаватели: «Небо штурмуют с земли, товарищи курсанты!»

Когда стала очевидной эта истина? В тот день и час, когда начались самостоятельные полеты на боевых реактивных самолетах. И вот тут небо оказалось исключительно строгим экзаменатором. Сразу же выявилось, кто и чему научился на земле. Курсанты, которые не жалели себя на тренировках, добросовестно изучали все предметы, чувствовали себя куда уверенней.

Был и такой эпизод. В разгар учебных полетов на аэродроме воцарилась непривычная тишина: запрет на полеты.

В чем дело? Оказалось, кто-то осторожничает.

Как раз в те дни Алексея Леонова как представителя училища командировали на Всеармейское совещание отличников.

По пути на слет сосредоточенно обдумывал свое выступление. С волнением вышел на трибуну, откашлялся в кулак и стал рассказывать о том, как чугуевцы борются за высокую успеваемость, крепкую воинскую дисциплину, о товарищеской взаимопомощи. Упомянул в выступлении и о неиспользованных резервах, остановился на том, что мешает будущим летчикам добиваться более высоких результатов. И не преминул сказать о том, что порой на них смотрят, как на выпускников института благородных девиц. Сказал и об обиде курсантов, связанной с прекращением полетов.

Дня через три возвратился в училище, а ему прямо с порога:

– Леша, а ведь мы снова летаем!

– Давно?

– Сразу же после твоего выступления на совещании сняли запрет. Молодец!

Для себя же Алексей сделал из всего этого такой вывод: если уверен в своей правоте, если чувствуешь, что твои предложения чему-то помогут, скажи о наболевшем вслух. Тебя всегда поймут и помогут разобраться.

В училище его приняли в партию. То был особенный день. Он стал членом партии Ленина, партии коммунистов, влился в ряды тысяч друзей, товарищей, единомышленников. Общение с ними, работа плечо в плечо, жизнь под «одной крышей» делали сильнее, духовно богаче, внутренне дисциплинировали.

И вот – выпуск. Горделиво надета фуражка с голубым околышем и золотыми крылышками на тулье, на плечах – погоны с блестящими звездочками… Позади годы учебы, впереди – распахнутое небо.

В полку молодое пополнение встретили приветливо. Ветераны, бывалые летчики, прошедшие войну с немалым счетом боевых дел, по-доброму поглядывали на губастые мальчишеские лица новичков, расспрашивали, пытаясь угадать, что вынесли молодые из прославленного гнезда.

Летал Алексей с упоением. Каждый полет, будь он прост или сложен, приносил новые впечатления, радостное ощущение высоты и скорости, удовлетворение тем, что занимаешься любимым делом. Серебристой молнией проносилась стреловидная реактивная машина. Мгновение – и она меняла положение в воздухе, скользила в облака, стремительно набирала высоту – и снова вниз. Липкий пот выступал под комбинезоном. Сердце отстукивало часто и гулко. Перегрузка тяжелой ношей ложилась на плечи, кисти рук, оттягивала лицо…

Нелегко с несущейся на огромной скорости машины, введенной руками летчика в сложнейшую фигуру высшего пилотажа, с первого захода поразить цель и не дать атаковать себя. Тут надобно не только умение, но и особое чутье. То самое, что определяется у летчиков одним понятием: «мастерство».

Разное случалось в таких полетах. Бывало и так, что только умение собрать нервы в кулак, трезвый расчет и хладнокровная неторопливость спасали положение. В такие минуты не было страха, жалости к себе – сложная ситуация в воздухе будто превращала его в одно целое с самолетом, и он жадно впитывал показания приборов, каждое движение стрелок, заставляя непослушную машину подчиниться своей воле.

А разве можно забыть тот день, когда его вызвали к командиру полка и когда состоялся тот самый первый разговор о космосе!..

В кабинете было двое: полковник и незнакомый врач. Короткие вопросы, короткие ответы:

– Вы только что с полетов?

– Так точно!

– Как полетали?

– Вроде ничего.

– А необычные полеты бывали?

– Как смотреть… Каждый полет по-своему необычен. Для меня лично, – уточняет Леонов и снова молчит.

– Почему для вас?

– Я молодой летчик, мне все интересно.

– А как здоровье?

– Не жалуюсь.

– Хотели бы попробовать свои силы на новой технике?

– Хотел бы. Это по моему характеру.

– Какой же у вас характер?

Молчит. А что, собственно, сказать? Характер как характер. В чем-то, наверное, хороший, в чем-то и нет. Так он и сам считает.

– Ладно, вернемся к полетам. – Врач смотрел на него испытующе. Глаза внимательные, острые. – А если в космос придется полететь?

– В космос? – Алексей не понял, сколь серьезен вопрос. – Можно и в космос.

Потом был вызов из Москвы, отборочная комиссия, долгие и однообразные дни в госпитале. Потом был Звездный и длинная вереница дней.

…Пришел наконец и его черед. И вот – последняя ночь перед стартом.

Поздним вечером в домик к космонавтам пришел технический руководитель полета академик Королев.

Сергей Павлович неторопливо снял темно-синее пальто, в котором всегда ездил на космодром, повесил на вешалку шапку-ушанку и тяжело сел. Видно было, что ученый очень устал. Только карие глаза его, как всегда, поблескивали.