Текст книги "Космические катастрофы. Странички из секретного досье"
Автор книги: Михаил Ребров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
XI. Алиби, или что произошло на «Алмазе»
Серьезная неприятность подстерегла их на 42-е сутки, когда неожиданно взревела сирена тревоги, погас свет, отключились многие бортовые приборы.
И снова о Борисе Волынове. Не потому, что он выделялся от других – судьба космическая у него особая. Врачи со временем стали не столь категоричны, да и не ждал он, что фортуна сама повернется к нему лицом. От подготовки не отошел, хотя пребывал в «устоявшихся дублерах», а вот опыт…
Напутствия перед долгим полетом
Опыт – это свое. Опыт – свод устоявшихся привычек и умений. Это когда часть пути проходишь очень быстро, а потом – улавливаешь грань осторожности. Осторожность – это лучшая часть опыта и мужества тоже. Мужество всегда однозначно. Оно не вспышка молнии, а "раскидывание" мозгами: "Теперь начинаю пробовать… Нет, не так… А что если чуть иначе…"
Вернуть его к работе, вовлечь в атмосферу изнурительной и в то же время бодрящей подготовки к новому старту, породить надежду, а вместе с ней и способность перенести новые испытания, можно было лишь отрубив прошлое.
Так оно и случилось. Когда формировали экипажи для "Алмазов", Борис отстоял свое право на второй старт.
Возможно, определенную роль сыграло еще и то, что в свое время Королев предлагал послать его на 18-суточный полет на корабле "Восход-3" (этот первый длительный планировался на 1966 год, но смерть главного конструктора изменила первоначальные планы). Так или иначе, но провести испытания новой станции, более сложной по оснащению, с большим объемом герметического отсека, поручили Борису Волынову и Виталию Жолобову. Увы, но и в этом полете сложилось все не так, как предполагалось.
* * *
«Союз-21» стартовал 6 июля 1976-го. В то время Главная оперативная группа управления полетом располагалась в Евпатории. Еще до начала экспедиции предполагалась трехмесячная работа на борту станции (тогда это была секретная информация), но из-за ограниченного ресурса корабля утвердили 60-суточный полет.
Работа на орбите монотонна. Многое повторяется изо дня в день. Те же восемь рабочих часов в сутки. Только вот вечером не пойдешь домой, не сменишь обстановку. Те же праздники, те же выходные. Но их не проведешь с семьей, не поиграешь с детьми, не съездишь в лес, не сходишь в гости. У космоса свои законы!..
Случаются и особые ситуации, неожиданные открытия. Тот же космос возьмет и удивит чем-то таким, что заставит отменить воскресенье, забыть о времени и помногу часов кряду проводить у научной аппаратуры. Или "притянет" к иллюминатору, демонстрируя свои красоты и хитрости, играя красками и всполохами, от которых порой душа холодеет. А еще – незапланированные сеансы связи, телеграммы на борт, требующие незамедлительных подтверждающих "квитанций", изменения в программе…
Словом, Волынов и Жолобов работали на орбите, а наша журналистская братия посылала в редакции репортажи, "высасывая из пальца" значимость и необычность этой работы. Попытки вытянуть из операторов ЦУПа и членов госкомиссии что-нибудь эдакое наталкивались на односложное "Все идет по программе". К этому мы привыкли и большую часть времени проводили на пляже. Когда еще попадешь к морю!
Но вот в один из дней августа нам предложили покинуть Центр управления. Причину не объяснили. Это было более чем странно. Пришлось подчиниться. Вскоре полет был прекращен. Как выяснилось позже, досрочно. Кроме того, что "программа выполнена полностью", никаких иных официальных сообщений не последовало. Поползли слухи о том, что прекратили полет из-за "психологической несовместимости экипажа". Они так и остались версией, которая живет и по сей день.
Что же произошло на "Алмазе" или ОПС-103?
Свиданию с космосом предшествуют многие встречи с небом. Борис Волынов перед полетом на реактивном истребителе
Первый месяц работы на борту орбитальной станции прошел, как принято говорить, штатно. Испытания аппаратуры, наблюдения, исследования и эксперименты выполнялись Вольтовым и Жолобовым строго в соответствии с инструкциями, которые передавались с земли, и с той аккуратностью, к которой командир и бортинженер привыкли еще на тренировках. И надо признать, что все шло нормально, если не считать неприятного запаха в отсеках "Алмаза". Сначала экипаж относился к этому спокойно, но со временем странный запах стал досаждать. Между собой космонавты обсуждали причину случившегося. Грешили на каким-то образом попавшие пары ядовитого топлива, на материал внутренней обшивки станции. На их повседневной работе это не сказывалось: ни в первые дни пребывания на борту, ни когда полет перевалил за месяц. Более серьезная неприятность подстерегла их на 42-е сутки, когда неожиданно взревела сирена тревоги, погас свет, отключились многие бортовые приборы.
Пронзительный вой сирены ударил по нервам. "Алмаз" находился над ночной стороной Земли, в станции стало темно, возникло чувство растерянности. Скорее по инерции, дабы убрать резкий раздражающий звук, вырубили сирену. Наступила тишина. Непривычная, гнетущая. От нее тоже тошно. Ведь когда на борту все нормально, круглые сутки работают вентиляторы, преобразователи, многочисленные приборы и агрегаты, щелкают реле, – все это создает довольно громкий звуковой фон. Он – постоянный спутник на все долгие дни пребывания на орбите. К нему привыкаешь. А тут…
Выключив сирену, командир передал на Землю короткое: "На борту авария". Большего он сказать не мог. Экипаж не мог понять, что же произошло, насколько все это серьезно, что следует предпринять. Земля, встревоженная сообщением с орбиты, стала задавать уточняющие вопросы, чтобы проанализировать неожиданную и непонятную ситуацию и что-то посоветовать, подсказать. Но связь прервалась "Алмаз" ушел на "глухие витки", когда станция находится вне зоны радиовидимости.
Начался поединок с неизвестностью. Он был недолгим. Сознание побороло первое чувство растерянности. Первая мысль – разгерметизация. Если так, то надо срочно перебираться в корабль, отстыковываться от станции и возвращаться на Землю. Но ее отбросили, потому что тишина на борту не сопровождалась характерным "свистом" уходящего воздуха. Стало быть, стравливание идет медленно, и есть какое-то время, чтобы попытаться спасти станцию.
Виталий Жолобов… «Спасение на водах»
Двое напряженно прислушивались. "Алмаз" жил. И какие-то системы продолжали работать. Чуткие сенсоры космонавтов пытались выловить только полезные для них сигналы и отбросить то, что бессмысленно или бесполезно.
С каждой минутой открывались все новые неприятности. Не работала система регенерации воздуха. Кислорода становилось все меньше. Никто не знал, насколько его хватит. К тому же станция потеряла ориентацию. Ситуация становилась все более тревожной, и важно было не поддаться стрессу, не расслабиться, действовать расчетливо и продуманно, чтобы неверным поспешным решением не усугубить и без того бедственное положение.
Ориентировать "Алмаз" попробовали вручную. Большое остался у центрального пульта, а Жолобов перебрался в корабль.
Оттуда, через перископ он мог наблюдать, куда вращается многотонная "связка". По внутренней связи бортинженер корректировал действия командира. Оба кляли технику, на чем стоит свет, но продолжали бороться, вслепую нащупывая линию своей судьбы.
Оказавшись в таком положении, можно выпалить много крепких, разрушительных слов, но чем они помогут? Одно – упиваться болью и безысходностью, вычитывая в собственном страхе единственное: ты сделал все. Другое – надрываться от безысходности и боли, зная, что смерть – расплата за трусость, недогадливость, неумение. Они действовали точно и расчетливо. На исходе второго часа экипажу удалось привести "Алмаз" в норму.
Им предстояло провести в космосе 60 суток. На это и настраивались. Однако авария не прошла бесследно. У Виталия Жолобова начались головные боли, пропали сон, поташнивало, еда вызывала отвращение. Перепробовал все, что было в бортовой аптечке – не помогло. День ото дня бортинженеру становилось все хуже, он не мог работать в полную силу, с тягостным безразличием относился ко всему происходящему.
Страдали оба: один от своего состояния, другой – переживая за товарища. Это чувство в космосе, когда Земля далеко, а опасности рядом, – особо обостряется. Надеясь, что боли и муторное состояние пройдут, космонавты не сообщали на Землю о недомоганиях Жолобова. Но всему наступает предел, и в очередном сеансе связи Виталий пожаловался врачам на свой "дискомфорт". Начались долгие переговоры, консилиумы, консультации. Медики задавали много вопросов, строили предположения, давали рекомендации, но поставить точный диагноз на расстоянии так и не смогли.
Государственная комиссия приняла решение о досрочном прекращении полета (оговорю: экипаж об этом не просил). Приказ о посадке поступил на 49-е сутки полета. Космонавты надели скафандры, командир помог бортинженеру проверить снаряжение и закрепиться в кресле. К станции они подходили "вручную" – уже в который раз система "Игла" давала сбои в работе, поэтому и "отход" ожидали с естественной опаской. Команда на расстыковку с первого раза не прошла. И это тоже вызвало немало волнений. И все-таки "Союз-21" от "Алмаза" отчалил.
Путь к Земле прошел без осложнений, но поскольку посадка была не на расчетном витке, спускаемый аппарат приземлился на хлебном поле и завалился на бок. Волынов выбрался через люк, попробовал сделать шаг, но ноги не держали. Он упал на спину, попытался подняться, но не смог, почувствовал, как сердце подкатилось к горлу и готово разорваться в бешеном душащем ритме. Вылезавший вторым Жолобов за что-то зацепился и остался в висячем положении. Борис собрал последние силы, подполз к люку и помог товарищу вывалиться на землю.
Где-то вдалеке урчал комбайн. "Видели ли они наш парашют? Подъедут ли?" Черное ночное небо разорвал свет сигнальной ракеты. Его и засекли с поискового вертолета.
На этом можно было бы поставить точку, но не поднимается рука. Эмблемой прошлых лет стала непогрешимость нашей техники. Таковой ее стремились делать. Но "космическая гонка" толкала на риск. Порой весьма очевидный, с малой надеждой на полную удачу. Версия о "психологической несовместимости" кого-то устраивала больше, чем признание огрехов техники. Но какие же это нелепости в сравнении с тем, что известно доподлинно. Авария на борту была. Больно, когда думаешь о потребительском равнодушии к людям – к тем, кто простодушно верит, что на его дела и поступки никто не бросит тень сомнения.
– Работа в космосе связана с риском. И это естественно, – признавался Борис, спустя годы. – Там может случится всякое. Это понимаешь еще до старта. Но за наработанным опытом, раскованностью, переходящей в сосредоточенную собранность, за твоим упрямством вырастает уверенность: если что – справишься. И ты действуешь…
Многим пережитое Борисом Волыновым и Виталием Жолобовым может показаться – впрочем кое-кому оно так теперь и видится – величайшей удачей, едва ли не щедрым даром судьбы. Но эта удача слагается не только из победных реляций. Мне довелось говорить о случившемся на "Алмазе-3" с одним из разработчиков станции. Фамилию не называю умышленно, ибо сложнейшая космическая техника – творение не одного человека, а большого коллектива. А потому нет у меня права упрекать кого-то персонально. На мои вопросы "Н" (назову его так) отвечал с той вежливой односложностью, в которой угадывалось упорное нежелание говорить о технических проблемах.
– Вы не хотите, чтобы об этом написали? – спросил напрямую.
– Угадали, – так же прямо ответил Н. – К тому же у нас есть алиби. Последующий 18-суточный полет на станцию показал, что с атмосферой там все нормально…
Но ведь алиби есть и у Волынова и Жолобова. После их полета перед следующей экспедицией на "Алмазе" частично заменили атмосферу. Это сделали автоматические системы.
XII. Трудное возвращение в ночь
Анализ телеметрии наводил на грустную мысль: что-то неладное происходит в работе измерительной аппаратуры. С этого и началась нервозность. Космонавты рвались продолжать сближение в ручном варианте. Земля сдерживала их порыв, прикидывая возможные осложнения и степень риска. На какое-то время связь с кораблем прервалась.
Дежурный синоптик скорее почувствовал, нежели увидел перемену погоды. Глянул вверх. Звезды и луна были особенно яркими, искрящимися, а это всегда предвещало норд-ост. Он обычно налетал сразу и быстро набирал ураганную силу.
Вячеслав Зудов
Валерий Рождественский
Легкое дуновение чуть коснулось лица, потом исчезло, но появилось снова: "Несомненно это авангард норд-оста". Обычно на аэродромах в такую пору крепят чехлы, лопасти вертолетов, сами винтокрылые машины и все прочее, что может быть сорвано неуемным штормом. А экипажи спешат домой, зная, что в такую погоду вылетов не будет. Однако в тот поздний вечер все складывалось вопреки правилам. Дежурный поежился. "Надо же садиться в такую погоду", – подумал и пошел передавать штормовое предупреждение. Летчиков из поисково-спасательной группы оно не обрадовало, но что делать, если посадка космического корабля предполагается именно в этом районе. Отменить ее или перенести куда-то нельзя…
«14 октября 1976 года в 20 часов 40 минут московского времени в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля „Союз-23“, пилотируемого экипажем в составе командира корабля подполковника Зудова Вячеслава Дмитриевича и бортинженера подполковника Рождественского Валерия Ильича. Целью запуска корабля „Союз-23“ является продолжение научно-технических исследований и экспериментов с орбитальной научной станцией „Салют-5“, начатых 7 июля 1976 года при совместном полете транспортного корабля „Союз-21“ и станции „Салют-5“. Бортовые системы корабля „Союз-23“ работают нормально, самочувствие экипажа хорошее. Космонавты товарищи Зудов В.Д. и Рождественский В.И. приступили к выполнению программы полета».
Таково было сообщение ТАСС, прозвучавшее около полуночи. Весьма туманная формулировка задач, которые предстояло решать экипажу, мало что говорила непосвященным. Однако за каждым словом второй фразы стоял определенный смысл. Если бы те, кто составлял текст этого сообщения, не мудрствовали лукаво, то оно звучало бы так: после того, как работа экспедиции в составе Бориса Волынова и Виталия Жолобова на борту «Салюта-5» (он же «Алмаз») была завершена до срока, а причина – появление неприятных запахов в отсеках орбитальной станции и прочие неполадки, – то новому экипажу предстоит состыковать свой корабль с «Салютом», перейти на борт станции и провести тщательную проверку работоспособности системы жизнеобеспечения, исследовать атмосферу и, в случае необходимости, сменить газовый состав в помещениях «звездного дома».
Но это в сообщение о запуске очередного космического корабля не вошло.
Что же происходило на орбите?
В 1 час 55 минут (время московское) была проведена коррекция. Работа бортовых систем корабля не давала повода для каких-либо тревог. В 3 часа после полуночи экипажу был предоставлен отдых. Основные события начались позже. Когда корабль был переведен в режим автоматического сближения со станцией, по причине нерасчетного режима работы системы управления стыковка была отменена. Через сутки (в 20 часов 02 минуты) была выдана команда на включение тормозной двигательной установки. Корабль начал сходить с орбиты и совершил посадку в 195 километрах юго-западнее города Целинограда на озере Тенгиз. В действительности эпопея "Радонов" (позывной экипажа) была куда сложнее и опасней.
Стыковка на орбите – работа весьма тонкая, если не сказать ювелирная. Начну с того, что время старта должно быть выдержано в пределах сотых долей секунды. Затем – коррекция орбиты. Ее удалось провести с минимальным расходом топлива. С борта "Союза-23" еще не различали контуры "Салюта", но в черноте космической ночи отчетливо просматривались сигнальные огни и огни ориентации станции. Слева – белый и красный, справа – белый и зеленый. В центре маняще мигали проблесковые оранжевые "маячки". Вячеслав Зудов и Валерий Рождественский пристально всматривались в бортовой телеэкран и в оптическое устройство, следя за тем, как "Салют" медленно надвигается на них, наплывает, слегка покачиваясь. Подчиняясь командам автоматических систем, корабль послушно совершал плавные развороты.
На этом этапе космонавты были наблюдателями, внимательно следили за происходящим и информировали Землю о поведении корабля и станции: "Расстояние… Скорость… Крен…. Рыскание…" Центр управления полетом односложно отвечал: "Принято… Принято… Принято…"
В эти минуты "Радоны" как бы слились с кораблем, почти физически ощущали каждое включение любого из четырнадцати небольших двигателей причаливания и ориентации и ответные реакции "Союза". Напряжение нарастало. И хотя опыт, полученный во время тренировок, позволял уверенно оценивать обстановку, нервы были на пределе (люди ведь, а не роботы!). Срыв стыковки означал срыв всей программы.
– Есть гашение боковой скорости… Идет выравнивание по крену…
– Принято. Не торопитесь, вы в графике.
"Радоны" и сами знали, что процесс сближения идет штатно. Огни станции становились все ярче, а расстояние между аппаратами заметно сокращалось:
– Расстояние… Скорость… Крен… Рыскание… Комбинация белых, красного и зеленого огней позволяла определять положение станции в пространстве, контролировать движение к ней, следить за тем, не "перевернута" ли она, удерживается точно по курсу или…
Техника работала безупречно. Удаление "Союза-23" от "Салюта-5" составляло всего несколько сот метров. Режим причаливания шел точно по графику. Космонавты работали четко, хотя сутки, прошедшие после старта, были для них нелегкими.
Заканчивался участок дальнего сближения. Казалось еще чуть-чуть, и "Союз-23" причалит к "Салюту". Но именно в этот момент началось то, что стало неожиданностью и для Центра управления, и для экипажа. Данные о параметрах относительного движения корабля и станции, заложенные в программные устройства, не совпадали с истинными измерениями. Расхождения, появившиеся на этом этапе полета, никак не выступали в роли обычных предвестников ошибок, допущенных кем-то из операторов, а наоборот стимулировали ускорение всех процессов управления. Смена декораций произошла столь стремительно, что находившиеся в Главном зале ЦУПа, не сразу разобрались в изменившейся ситуации. Но уже вникнув в нее, поняли: она весьма серьезна и требует срочного вмешательства.
Время, отводимое на завершающий этап стыковки, ограниченно. Свои жесткие условия диктует положение космических аппаратов на орбите: светлая или теневая сторона, возможности прямой радиосвязи, запас топлива на борту. Обычно в случаях каких-либо "сбоев" дается команда на зависание (прекращение активного движения корабля), чтобы пропустить виток, попытаться разобраться в причинах происходящего и принять соответствующие решения.
Анализ телеметрии наводил на грустную мысль: что-то неладное происходит в работе измерительной аппаратуры. С этого и началась нервозность. Космонавты рвались продолжать сближение в ручном варианте. Земля сдерживала их порыв, прикидывая возможные осложнения и степень риска. На какое-то время связь с кораблем прервалась.
– Что будем делать, командир? – Валерий Рождественский задал этот вопрос скорее себе, чем Зудову. Тот не ответил.
– Вот чертовщина, – выругался бортинженер. – Надо пробовать, – продолжил он после короткой паузы. – Они перестраховываются, а мы…
Командир молчал. Чувствовалось, что ему в этот момент хотелось выразиться более энергично, но верный себе, он сдержался. Сбой в работе аппаратуры сближения сводил на нет и всю долгую наземную подготовку, и все попытки экипажа попасть на станцию.
…В отличие от большинства летчиков, отобранных в отрад космонавтов, Вячеслав Зудов пришел в Звездный не из истребительного полка, где летают на скоростных и высотных самолетах, а из транспортной авиации. Начинал на Ли-2, потом на Ил-14, а больше всего летал на Ан-12. О всех полетах рассказать трудно. Были сложные и попроще, долгие и непродолжительные. Словом, всякие были. Не было только легких. В каждый надо было вложить максимум навыков и знаний, из каждого вынести крупицу опыта и, как любил повторять его первый наставник и командир Евгений Коровин, "заставить себя вырасти на сантиметр". Сантиметр – это, конечно условно. А вот вырасти профессионально– это в прямом смысле.
Помню один откровенный разговор с ним о профессионализме и о том, из чего он складывается. Вячеслав отрицал, что летчика делают летчиком необыкновенные, невероятные, нестандартные ситуации. "Обычное упорство, желание, выдержка, помноженные на каждодневное совершенствование того, что уже умеешь, – сказал и подытожил:
– В моей летной практике приключений не было. Но, чуть подумав, добавил: – Разве что один раз…
Этот "раз" был в ту пору, когда он летал вторым пилотом. "Сегодня твое место на левом кресле", – сказал Коровин, а сам занял место правого летчика. Взлетели. Прошли маршрут, не отступив ни на градус от курса. Зашли на посадку, как положено. Планирование. Выравнивание. Касание. Все отлично выполнено, все по инструкции, осталось нажать на тормоза. И это сделано. Но… Тяжелый самолет не реагирует на действия пилота. Бежит по бетонным плитам. Полоса короткая. За ней – вспаханное поле и строения. Коровин с правого сиденья тянется к управлению, чтобы помочь молодому летчику. Тот отвечает: "Сам справлюсь, командир". Они вместе поворачивают переднее колесо. Самолет змейкой бежит по полосе, замысловато петляет, каким-то чудом обходит фонари, что вытянулись вдоль взлетно-посадочной полосы. До торца бетонки оставалось всего метров пятнадцать, когда тяжелогруженый "Ан", подчиняясь усилиям того, кто был за левым штурвалом, затормозил, оставив черный след на полосе, и остановился. В кабине стало тихо. Стрелки приборов "легли на нули", и только бортовые часы продолжали "полет". Молчание прервал Коровин: "Пригни голову, когда будешь шагать в люк. Сегодня ты вырос чуть больше, чем на сантиметр…"
Его не хотели отпускать в отряд космонавтов: таких без сожаления не переводят, не отдают. Но генерал, который решал его судьбу, не счел себя вправе удерживать летчика, которого позвала и поманила мечта о звездных полетах…
– Через минуту сеанс связи, – напомнил Рождественский. – Будь настойчив, командир.
– "Радоны", как слышите? – раздался голос Земли.
– Слышим хорошо, – ответил бортинженер.
– Доложите обстановку.
– Объект наблюдаем, удаление сорок, разрешите еще одну попытку. – Зудов говорил спокойно и уверенно.
Бортинженер согласно кивал. Он смотрел в визир. Станция находилась совсем рядом – рукой подать! "Салют-5" величаво парил на крыльях своих солнечных батарей, светя сигнальными огнями, но эти яркие огоньки не совпадали с контрольной сеткой на экране.
– Как поняли? – спросил Зудов и повторил вопрос.
– Уточните положение объекта.
– Чуть развернут. Расхождения в измерениях остаются… Небольшие.
На земле думали, прикидывали.
– Ну что, будем пробовать? – настаивали с орбиты. Всего секунду длилось молчание.
– "Радоны", – голос руководителя полета звучал резко и твердо, – дальнейшую работу по стыковке запрещаем.
И после вздоха, который был хорошо слышен в динамике, повтор:
– Запрещаем! Как поняли?
– Поняли, – не скрывал огорчения "Радон-1". – Поняли, что запрещаете, хотя…
Он не успел закончить, как руководитель полета передал распоряжение:
– Готовьтесь к посадке!
– Есть, готовиться к посадке, – выдавил из себя Зудов, отчетливо сознавая, что на "Салюте-5" им не быть, наверное, никогда.
Станция действительно была рядом, но подойти к ней без риска "Союз-23" не мог. Соударение двух многотонных объектов на орбите могло трагически закончиться и для людей, и для техники.
Пока шли радиопереговоры с ЦУПом о предстоящих операциях, связанных с возвращением на Землю, и уточнялись разного рода детали, поисково-спасательная служба получила распоряжение о сосредоточении своих средств в районе предполагаемой посадки. А там ждали шторма.
…В 20 часов 02 минуты включилась тормозная двигательная установка. Это время "по Москве". В районе, куда должен был прийти спускаемый аппарат, было на три часа больше. Если прикинуть, что сход корабля с орбиты до касания с землей длится примерно около часа, то можно определить, когда для поисковиков начнется пик работы.
Дежурный синоптик устал отвечать на телефонные запросы об обстановке в районе. Штормовой ветер, сдобренный снежными зарядами, резкое падение температуры, необычное для октября, темнота ночи ставили под сомнение использование авиации. Ждали улучшения погоды. Однако метеослужба никаких авансов не давала. Скорее наоборот, к утру ожидался еще и плотный туман.
Тормозной двигатель отработал положенное время. На смену невесомости пришла перегрузка. Она подкралась незаметно и сразу же начала прижимать космонавтов к ложементам кресел. Потом яркие сполохи заметались по быстро темнеющему стеклу иллюминатора, нагревая теплозащитную обмазку корабля до огромных температур. Немигающим метеором мчался к планете спускаемый аппарат "Союза-23".
"Радоны" отслеживали по секундомеру последовательность срабатывания автоматических устройств. Еще несколько коротких минут стремительного "падения", когда спускаемый аппарат, используя свое аэродинамическое качество и упругость атмосферы, удерживается на расчетной траектории движения.
Корабль вырвался из плазменного облака и сразу же восстановилась связь с Центром управления. В соответствии с циклограммой спуска сработали пиропатроны, раскрылся парашют. Рывок и… покачивание. Теперь началось плавное движение без тряски и перегрузок. В эфире слышались голоса поисковиков. "Стало быть, видят нас, ведут", – подумал командир. Гулкий отрывистый "выстрел" двигателя мягкой посадки подвел черту под этим полетом. "Все, они на земле!"
– Отличная посадка! – не удержался бортинженер. Он старался говорить так, словно ничего неприятного не произошло, не было долгих и мучительных терзаний на орбите, обид и разочарований.
– Сели мягко, как на воду, готовы к вскрытию люка, – последовал доклад.
– Отставить! – неожиданно скомандовал оператор ЦУПа. – Отставить открытие!
Летчики поисково-спасательной группы, которые несмотря на погоду ходили кругами над местом приземления, успели сообщить в Центр управления, что спускаемый аппарат оказался на озере Тенгиз, поодаль от берега.
– Закон бутерброда, – скривил губы Зудов. – Какой будет следующий сюрприз?
Вертолеты ходили кругами. Рубиновый маяк призывно мигал в ночи, а спускаемый аппарат растворялся в белесой мгле, примерно в двух километрах от берега. Уже подоспели и наземные группы спасателей, но подобраться к кораблю не представлялось возможным: мешали ледовые торосы. Ветер топорщил льдины, ломал, крушил и затруднял передвижение людей в этом густом месиве. Оставалась надежда на вертолетчиков. Машина, которую пилотировали самые опытные – Николай Кондратьев и Олег Нефедов, прорезая туман и борясь с резкими порывами ветра, сумела подойти максимально близко к месту приводнения и высадить группу спасателей на резиновых лодках. Однако и у них не все получилось.
Потекли часы ожидания, бесплодных попыток найти способ эвакуации экипажа. Но время не только вело отсчет. Опасность надвигалась, как говорится, с другой стороны. Работа системы жизнеобеспечения, когда космический корабль находится на земле и люк герметично закрыт, ограничена по времени. Спускаемый аппарат "Союз-23" угодил на мелководье, а потому потерял плавучесть и не смог занять "штатное положение". Люк оказался в воде и открывать его было не только трудно, но и опасно. Любая поспешность, нерасчетливые действия могли привести к гибели экипажа. Требовалось очень экономно и разумно использовать тот незначительный запас кислорода, который был на борту.
– Попробуйте снять скафандры, надеть гидрокостюмы и подготовиться к покиданию корабля, – последовал совет.
– Пробуем, – отозвались "Радоны".
Уже потом, когда спустя девять долгих часов космонавты покинут свой корабль – его отбуксирует все тот же вертолет Кондратьева, – Валерий Рождественский будет вспоминать: "Дополнительный парашют потянул корабль и опрокинул. Получилось так, что Слава оказался на мне. Надо было снять скафандры и как-то освободить себя. К тому же мы знали, что в таких погодных условиях – снежный буран, вода, мороз под двадцать градусов – спускаемый аппарат будет быстро охлаждаться… Как мы сняли скафандры? Не знаю. Сейчас даже трудно представить, что можно повторить эту операцию… Помню, взглянул на часы – пускателей секундомера нет, корпус погнут, на руке синяки. Подумал: как же я ее так смог вывернуть в тот момент и не почувствовать боли? Впрочем тогда мы думали о другом. К месту посадки корабля прибыл летчик из группы поиска. Он пристроился на внешней стороне спускаемого аппарата, открытой ветру. Каково ему там в такую погоду? Мы беспокоились не о себе, а о нем…"
Вот такое испытание выпало на долю "Радонов". Профессиональное мастерство и выдержка экипажа, четкие действия поисковиков-спасателей помогли освободить из ледового плена корабль и эвакуировать космонавтов. При встрече спросил ребят: "Как это вы ухитрились в огромной казахстанской степи сесть в озеро?" Оба дружно рассмеялись: "А как могло быть иначе, если в составе нашего экипажа моряк, единственный из всех космонавтов, к тому же еще и водолаз…" Речь шла о Валерии, еще до прихода в отряд с ним случалось немало приключений. Бывал на Балтике и в южных широтах, Атлантике и на Средиземном море, прошел через штормы и штили, работал на глубине, участвовал в подъеме затонувшей императорской яхты "Полярная звезда", а потом – немецкого транспорта "Шивбек", в трюмах которого были боеприпасы и капсулы с порохом…
В невидимом потоке дней есть события, исполненные особым смыслом. Их невозможно забыть. Пусть много воды утечет, пусть время слизнет, словно волна прибрежную гальку, имена, лица людей, но цепкая память нет-нет да и высветит кусочек прошлого, воскресит воспоминания, в которых человек найдет самое сокровенное. В жизни Вячеслава Зудова и Валерия Рождественского таких событий было не одно. Но тот октябрь 1976-го оставил особую зарубку в памяти.
Кстати, об Указах и награждениях. Они были подписаны лишь 5 ноября. До этого шли чествования Л.И.Брежнева. О космическом полете и его участниках стали забывать, и только приближающийся праздник ускорил то, что должно было случиться много раньше.
«Союз-23» в водяной купели
