Текст книги "Восьмая тайна моря"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава десятая ДЕЛО ПРОЯСНЯЕТСЯ

Был первый час ночи.

Щербаков медленно брел по тихим улицам. Он чувствовал себя одиноким и опустошенным.

Сам того не подозревая, он стал соучастником темных махинаций Рутковской и ее компании. Еремин сказал, чтo ему известно, какие поручения Рутковской выполнял Щербаков. Ведь чемоданы были со шкурами каланов. Олег до того растерялся, что не мог выговорить ни слова. Как сквозь сон, он услышал вопрос Еремина:

– Расскажите…

Щербаков выложил все. Он рассказал, что вот уже дней пятнадцать у него лежат дома два чемодана, завезенные Рутковской.

– Пусть пока поваляются у тебя. Так не хочется возиться с ними сейчас, – сказала она тогда…

Еремин, выслушав Олега, сказал с жесткой определенностью:

– В чемоданах шкурки каланов. Еще что?

Щербаков передал Еремину и последнюю записку Рутковской. Он должен был встретить посыльного «брата», но не встретил, потому что накануне они поссорились – она отказалась с ним ехать в Москву. Записку Еремин не вернул и сказал в заключение:

– Я вам верю, Щербаков…

Вдруг сзади затормозила машина. Шофер сердито крикнул:

– Вы что, под машину хотите попасть?

– Мне теперь все равно, – махнул рукой Щербаков и поплелся в сторону.

Машина проехала.

Каким же идиотом он все это время был. Его просто водили за нос, он служил удобной ширмой для Рутковской. Только ширмой. Ему вдруг вспомнился давний разговор с Рутковской. Она настойчиво и по всякому поводу старалась подвергнуть его разным испытаниям, свысока. пренебрежительно говорила о его работе. Слушая ее, он хохотал от души. Как ни злилась Рутковская, она замолкала, чувствуя, что становится смешной. Так вот, в этот раз она спросила его:

– Ты меня любишь?

– Еще бы!

– А что бы ты сделал ради меня?

– Все, что ты захочешь!

– Ну, например, украл бы собор Парижской богоматери или разбил бы витрину универмага?

– Странный способ доказывать любовь. Зачем весь этот разговор?..

– А если я так хочу?

– Не надо хотеть…

Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его.

– Да или нет?

– Нет, я не выполнил бы твои неумные желания.

Рутковская очень спокойно сказала:

– Я так и знала. Хорошо еще, что не лжешь.

– Да, я ненавижу ложь.

Тогда ему непонятен был смысл этого разговора. Может быть, она хотела открыться ему, рассказать о махинациях со шкурками? Скорее всего для той роли, которую ему выбрала Рутковская, он подходил таким, каким был в жизни, – с врожденным чувством порядочности, преданным товарищем, всегда верным своему слову. Как раз после этого разговора он получил первое поручение – встретить посыльного «брата», а всего он выполнил три поручения Рутковской.

Мерзостно! Как мерзостно! Игрушка в руках аферистов… Щербаков открыл дверь коридора. В красном уголке играла музыка. Пел мягкий мужской голос: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…» Эти простые слова вдруг необычайно взволновали Щербакова. Он отчетливо представил и далекие планеты, и пыльные тропинки, и людей в скафандрах. Черноту неба, яркие звезды… Щербаков вздохнул и зашагал по коридору.

Навстречу двигалась дежурная по общежитию – седая женщина, страдающая одышкой.

– Что случилось, Щербаков? Весь зеленый какой-то. Аль заболели?

– Пройдет, тетя Катя…

Щербаков почти бегом направился в свою комнату.

Сердце колотилось, как после хорошего кросса. Щелкнул выключатель. Взгляд Щербакова остановился на двух чемоданах в углу комнаты.

«Знала, куда нести, – с ненавистью подумал он и приподнял их. – Открыть? Надо открыть!»

Щербаков выставил чемоданы на середину комнаты, не решаясь на последний шаг. То, что он собирался делать, унижало его в собственных глазах.

В общежитии было тихо. На столе равнодушно тикал будильник. С фотографии на Щербакова смотрела Аня. Глаза – насмешливые, вызывающие – будто говорили:

«А вот не откроешь. Жилка тонка».

– Смеешься, стерва! – Щербаков яростно схватил фотографию и разорвал ее на мелкие куски, потом с такой силой поддал чемодан ногой, что он перевернулся и ударился об угол кровати. Замки чемодана сорвались, крышка отлетела.

Шкуры, шкуры, шкуры…

Щербаков, тяжело дыша, сел на кровать. Что же теперь делать? Что делать? «Тяжело будет – приходи», – вспомнились слова Еремина. «Пойду», – решил Щербаков и поднялся, взглянул на часы. Начало третьего. Поздно. Однако оставаться один в комнате он уже не мог. Запихав шкуры под кровать, он потушил свет, вышел и закрыл дверь.

Улицы были пустынны. Щербаков, прижавшись к ограде скверика, закурил и зашагал в порт. Под ногами блестел асфальт. В аллеях монотонно шумел дождь. Тополя, подстриженные весной, разрослись густой буйной зеленью. Листья, громадные, сочные, словно лакированные, встряхивались и сбрасывали тяжелые капли, как грузчики сбрасывают с плеча тяжелую ношу. Беспокойный свет фонарей трепетал на тополях. Причудливые тени падали на тротуар. Гасли последние огни в домах, а он все шел, с каждым шагом удаляясь от своей комнаты, где лежали ненавистные ему чемоданы.

Щербаков вышел на портовую площадь. Машины с зелеными глазками. Пассажиры.

Порты – воздушные, речные и морские, – как и железнодорожные вокзалы, живут своей жизнью. Здесь спешат, торопятся, ругаются, смеются, плачут, целуются, жуют на ходу, спят на чемоданах… Одни уезжают, другие приезжают. «Я-то к дочке еду, а куда эти прут?» – вспомнил Щербаков слова старика, кое-как выбравшегося из вокзальной толчеи, и невольно улыбнулся. Сегодня в порту была такая же толчея, как и вчера и позавчера…

Щербаков почувствовал усталость. Ему казалось, что он вернулся из дальней поездки и ждет пересадки на новый поезд. «Что ж, пора пересаживаться», – подумал он и, потолкавшись среди пассажиров, опять вышел на площадь и повернул к грузовому причалу.

В проходной тускло горела лампочка.

– Эй, кто тут есть?

Из боковой комнаты вышла вахтерша.

– Где ты был? С двенадцати звоню в общежитие, не могу дозвониться.

– Что случилось?

– Диспетчер приказал разыскать тебя. Звоните, говорит, пока кто-нибудь не поднимет трубку. Вот и звонила.

– Что же все-таки случилось?

– Вот бестолковый. Я же объясняю тебе – кран простаивает. Звонил твой сменщик. Говорит, прихворнул, не может работать.

– Так сразу и сказали бы. Я побежал!

– А штаны-то, штаны узкие зачем надел? – кричала вахтерша вдогонку.

Но Щербаков уже был далеко. По винтовой лестнице он поднялся в кабину портального крана, включил свет под металлическим абажуром и сообщил диспетчеру по селектору, что приступает к работе.

– Хорошо, что пришел, – хрипло пробасил микрофон и объяснил, что надо делать.

– Ясно, – ответил Щербаков.

– Счастливо…

Щербаков откинулся на спинку сиденья. Какое блаженство! Он почувствовал необычайное облегчение. Все заботы, невзгоды остались где-то там, за стенами этой уютной кабины с приборами, кнопками, привычными запахами.

В черных циферблатах качались белые стрелки, приглушенно шумел электромотор. Щербаков взглянул на палубу корабля. В свете прожекторов на груде ящиков стоял человек и, задрав голову, махал рукой: давай, мол, начинай. «Успевай только», – подумал Щербаков и включил стрелу.

Забрезжил рассвет. На небе еще носились тучи. Восток был чист. Алела заря. Над бухтой курился туман. Перед стрелой стремительно пролетела чайка.

Щербаков бросил взгляд на грузовой причал справа. Груды ящиков с рыбными консервами. Трюм корабля зиял черной пустотой. Слева – самоходная баржа, нагруженная продуктами. Колбасные изделия, крупа, консервированные фрукты. Скоро баржа отчалит и возьмет курс на острова.

Люди, которые придут в магазины за покупками, никогда не узнают, что продукты грузил июльской ночью Олег Щербаков. Он бежал от себя, от пустоты, вдруг захлестнувшей его, а пришел вот сюда, в спокойный мир труда. Неважно, что покупатели не узнают о нем. Важно, что он знает, что нужен людям. Мысль сама по себе простая, но когда в нее вдумаешься, начинаешь понимать ее глубокий смысл. Ради этого стоило жить.

Было девять часов утра. Позавтракав в столовой, Щербаков направился на почту, купил бумагу, конверт и, устроившись в углу, размашисто вывел: «Полковнику госбезопасности А. В. Еремину».

Два дня подряд шел дождь. Потом прояснилось.

В среду утром, поднимаясь к себе в кабинет, Еремин подумал: «Кажется, и наше дело проясняется наконец». Серая папка, уже успевшая значительно увеличиться в объеме, лежала на столе. Еремин, прежде чем просмотреть последние протоколы допроса (их вел Суровягин), взглянул на листок настольного календаря: нет ли там какихлибо записей для памяти? День оказался свободным – никуда не надо ехать. Можно заняться каланщиками. Еремин открыл серую папку и начал читать протокол очной ставки Горцева с Рутковской.

Горцев показывал, что шкуры получал от Рутковской. Называл дату, место сделки. Рутковская все отрицала. стояла на своем: десять шкурок – и баста – купила у пропившегося моряка. А где Горцев прибарахлился – она не знает и знать не хочет.

Еремин потянулся к телефону, чтобы вызвать Горцева на допрос, когда вошел Суровягин. Он принес почту.

– Сверху ответ на наш запрос из Сибирска о Холостове, сказал он, складывая письма перед полковником.

– А ну-ка, что там о нем пишут?..

Вот что говорилось в письме.

«Холостов А. Ф., 1929 г. рождения, инженер-электрик по образованию, работал в лаборатории профессора Ковалева С. С. Показал себя талантливым инженером, хотя и с несколько авантюристическим складом характера.

Лаборатория занималась моделированием кибернетических машин. Последняя такая машина, созданная коллективом ученых и инженеров, – „черная акула“ (Чак) погибла под водой во время испытаний. Сборочными работами в лаборатории руководил Холостов А. Ф.

У профессора Ковалева С. С., как у всякого крупного ученого, были противники, которые придерживалась иных взглядов, чем он, на дальнейшее развитие кибернетики. Они-то и возглавили комиссию по расследованию причин срыва испытаний и гибели уникальной машины. Профессору Ковалеву предъявили тяжкие обвинения, а затем его отстранили от руководства лабораторией. Ковалев был болен, болезнь его прогрессировала. Все эти события совпали с личными неприятностями. Профессор, потеряв семью в начале войны, вторично женился на своей молодой лаборантке Ане Рутковской. Она ушла к Холостову, и они уехали из Сибирска.

После операции профессору предложили вновь руководить лабораторией: новое расследование реабилитировало его доброе имя. Но Ковалеву требовался длительный отдых. Он поехал в родной город Приморен. Операция, к сожалению, не могла надолго отсрочить развязку: несмотря на тщательный уход, Ковалев умер. Научным наследием его ныне занимается группа ученых. В Приморск выехала комиссия. Вы можете установить с ней контакт.

Майор Кулыгин».

Еремин отодвинул лист бумаги и задумался.

– Итак, кое-что мы выяснили, – сказал он. – Холостов человек с авантюристическим складом характера – раз. Талантлив – два. Давно связан с Рутковской – три. Машина исчезла под водой – четыре. Комиссия приехала – пять. Она и нужна нам сейчас. Андрей Петрович, выясните, кто приехал, и договоритесь о встрече.

«Раз по имени и отчеству назвал, значит, доволен», – подумал Суровягин. Он положил перед Ереминым нераспечатанный конверт.

– Что за письмо? Почему не раскрыли?

– Там написано: «Только лично в руки».

Письмо было от Щербакова. Еремин дважды перечитал его, задумчиво улыбаясь.

– Вот что, Андрей Петрович, возьмите дежурную машину и поезжайте по этому адресу. Комната четырнадцать. Там вас встретит Щербаков. У него шкуры каланов.

Суровягин на секунду застыл от удивления, но лицо его осталось бесстрастным.

«Выдержка есть», – подумал Еремин.

– Давно письмо пришло?

– Третьего дня. Сразу же после вашего отъезда.

– Так. – Еремин опять улыбнулся своим мыслям, решительно достал из ящика стола небольшой коннертик и протянул Суровягину. – Отдайте Щербакову. Это записка Рутковской. Настоящая, Андрей Петрович. К посыльному, которого в день ареста встречала Рутковская, должен был пойти Щербаков. Накануне они поссорились, записка осталась у Щербакова. Он ее мне передал. А теперь возвращаю. В субботу пусть встречает очередного гонца с острова Семи Ветров со шкурами. Теплоход «Азия», каюта пятнадцать. Между прочим, все посыльные едут в пятнадцатой каюте. Шкуры привезете сюда. Кажется, все. А с учеными я договорюсь сам.

Зазвонил телефон.

– Полковник Еремин слушает. Так… Копию письма, я думаю, мы получим? Хорошо. Я сейчас выезжаю.

Глава одиннадцатая ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ ДЛЯ ЧЕКИСТОВ

Еремин вернулся в управление в четвертом часу.

– Вы давно приехали? – спросил он Суровягина, устало опускаясь в кресло.

– В четырнадцать ноль-ноль, – с готовностью ответил Суровягин.

– Отдали записку?

Суровягин улыбнулся:

– Он взял ее, как отпущение грехов. Сказал, что обязательно встретит.

– Как его настроение?

Суровягин замялся, и это не укрылось от полковника. Он выжидающе взглянул на своего молодого сотрудника.

– У меня с ним небольшая стычка произошла… Я был груб с ним.

– И вы считаете это правильным? – голос Еремина звучал холодно. Теперь он понял, почему так нервничал Щербаков в тот памятный вечер.

– Нет. Это было моей ошибкой, – твердо ответил Суровягин. – Грубой ошибкой.

– Видите, Андрей Петрович… Жизнь учит вас на каждом шагу: надо верить людям.

– Да, товарищ полковник. Так вот, Щербаков поэтому сначала отнесся ко мне очень настороженно…

– А вы?

– Я? – Суровягин взглянул в лицо полковника. – Я… извинился перед ним за свою… дурацкую горячность. Мы с ним помирились. Я даже знаю – мы подружимся с ним.

– Ну и правильно, – сказал Еремин. – Очень хорошо. А теперь я должен ознакомить вас еще с одним документом. Я был в штабе флота, – он показал на конверт, который лежал перед ним на столе. – Прочитайте.

Письмо было адресовано начальнику мореходного училища. Еремин был знаком с ним еще до памятного разговора с Лобачевым об акулах.

«…Может быть, я ошибаюсь, но должен поделиться с Вами своими сомнениями. У меня создалось впечатление, что черная акула, похожая на дельфина, не живое существо, а машина, созданная руками человека. Доказать это я пока не могу, но каждая встреча убеждает меня в этом предположении. Поразительным было нападение на рыболовное судно. Снимки, к сожалению, получились слишком темные, и разобраться в них трудно…»

Суровягин дочитал письмо и положил обратно в конверт.

– Выходит, герой нашей драмы – неизвестное подводное существо?

– Выходит, так, – согласился Еремин. – Предположения Парыгина проверили. Наши подводные лодки целую неделю с акустическими приборами караулили у острова Семи Ветров. Черная акула исчезла. И самое странное – исчез затопленный траулер.

– А его не могло снести течением?

– Возможно и это, – согласился Еремин. В дверь постучали.

– Пакет, – сказал дежурный, появляясь в дверях. Еремин разрезал конверт и вытащил несколько фотографий с объяснительной запиской к ним.

– Ясно, – сказал он и потер голову. – Специалисты утверждают, что черная акула – не подводная лодка. Поехали, Андрей Петрович. Вновь две версии, два предположения…

Залив, открывшийся между двумя сопками, надвигался, как огромный парус. Шоссе, сворачивая, подходило к самому берегу. Справа на зеленых холмах раскинулись дачи, дома отдыха, санатории. Пахло яблоками и морем.

«Не мешало бы искупаться», – подумал Суровягин.

Залив в разных направлениях пересекали десятки яхт и лодок. Стремительно мчались катера «Ракеты». На пляже – множество загорелых тел.

Куда и зачем они едут, Суровягин не знал, но расспрашивать не решался: не любил этого полковник. Проехали десятый километр, пятнадцатый… На девятнадцатом машина свернула вправо и пошла вверх в зеленом тоннеле берез и тополей.

Белый коттедж с балконом и верандой стоял в саду. Еремин остановил, машину перед воротами и выключил мотор.

– Приехали, Андрей Петрович.

Через маленькую зеленую калитку они вошли во двор. Коттедж казался необитаемым. Окна закрыты и задернуты белыми занавесками. В глубине сада виднелась качалка, дальше между деревьями можно было разглядеть теннисный корт.

«Кажется, дача Академии наук», – подумал Суровягин.

У летней кухни хлопотала женщина. Заслышав шаги, она обернулась.

– Дома академик? – Еремин назвал фамилию одного из известных в стране кибернетиков.

– Они купаться пошли, – певуче сказала женщина. – Сейчас будут.

За калиткой послышался заразительный смех. Во двор вошли двое в синих спортивных костюмах с белыми полотенцами на плечах. Увидев незнакомых людей, они умолкли. Полковник представился и представил Суровягина.

– Пойдемте, товарищи, – просто сказал академик. На вид ему было лет сорок. Волосы пшенично-желтые, серые глаза очень выделялись на загорелом лице. Тело сухощавое, мускулистое. Увидев академика на улице, Суровягин принял бы его за спортсмена или тренера футбольной команды.

Они поднялись на второй этаж. Спутник академика, белокурый молодой человек, раскрыл окна. В комнате было несколько стульев, круглый стол, книги на тумбочке, рядом – голубой торшер.

– А места у вас чудесные. Лучше даже Черноморского побережья, – оживленно заговорил академик, бросая быстрые взгляды то на Еремина, то на Суровягина. – Вы не находите? Во всяком случае, не так шумно, – он сел за стол и забарабанил длинными пальцами по столу. – Я слушаю вас, товарищи.

Полковник достал было бумаги и фотографии, посмотрел на них, вздохнул и снова засунул в кожаную папку с застежками.

– Зная вас, как одного из выдающихся кибернетиков… начал он и замолк. Фраза была слишком пышна. Академик нахмурился. Полковник махнул рукой и засмеялся. – Извините, товарищи, не туда заехал. Мы нуждаемся в вашей помощи. Может быть, договоримся так: я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Если приемлема такая форма…

– Не возражаю, – улыбнулся академик. – Своего рода пресс-конференция для работников госбезопасности.

– Возможны ли в наши дни кибернетические машины, обладающие некоторыми мыслительными функциями? Если ответите «нет», вопросов больше не будет.

Суровягин видел, как волнуется полковник. Может быть, у него появилась новая версия о каланах? Кажется, он страстно хочет, чтобы академик на вопрос ответил «да», только «да».

– А говорят, чекисты – самый терпеливый народ. Знаете, что сказал Нильс Бор, когда познакомился с единой теорией элементарных частиц Гейзенберга? «Нет никакого сомнения, что перед нами безумная теория. Вопрос состоит в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной». Достаточно ли «безумен» конструктор машины, чтобы создать ее? При желании, очевидно, можно изготовить такую машину. Но все равно она будет несовершенна. Пока нет таких материалов… Впрочем, был один такой «безумец» – профессор Ковалев, выдающийся кибернетик. К сожалению, в свое время его работам не придали значения, а последняя его машина погибла. Мы сейчас как раз изучаем наследие профессора – он был уроженцем этого города. Пока отрывочные записи. Но какие!.. А машину жаль… Понимаете, принципиально новое решение вопроса. Мы интересовались заказами Ковалева заводам… Заказы удивительные…

– Мне думается, такая машина существует, – сказал Еремин. Голос его прозвучал торжественно, будто он сам создал машину. Полковник выложил на стол фотографии черной акулы и копии писем Парыгина.

Академик долго разглядывал фотографии, потом протянул их белокурому молодому человеку.

– Ни разу не видел живой акулы. Вы уверены, что это искусственная акула?

Полковник показал на письма.

– Если это правда, человек, создавший акулу, гениален, задумчиво сказал академик, отдавая письма своему молчаливому товарищу, и, сцепив руки над головой, стал рассуждать сам с собой. – Почему все-таки движется бесшумно? Имеются гасители звуков? Вероятно. Микромодульный искусственный «мозг»? Но из каких материалов? Кристаллы?..

Суровягин сидел у раскрытого окна. Последние лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, пятнами падали на садовую дорожку. Цветы источали сладкий запах. Под деревьями стоял полумрак. Суровягину казалось, что оттуда сейчас вынырнет черная акула. Почему-то он поверил в версию полковника. Может быть, его убедил в этом академик. Но кто тот гениальный человек, который создал акулу-машину? Неужели Холостов?

Вошла женщина и поставила на стол большой противень с жареными грибами. У грибов был цвет золотого топаза, и они чудесно пахли тайгой и дымом.

– Грибы! Вот чудесно! – воскликнул академик. – Я, оказывается, страшно голоден.

Еремин поднялся.

– Куда вы, полковник? Какая же это пресс-конференция без ужина? – засмеялся академик. – Прошу к столу. Это и вас касается, молодой человек. – Он повернулся к Суровягину.

– Неудобно. Мы и так уже надоели вам.

– Оставьте, полковник. Мы свои люди, – академик положил в свою тарелку грибов. – Меня чертовски заинтересовала ваша черная акула, полковник.

– А меня – кибернетика, – улыбнулся Еремин. – Если бы не вы, нам, откровенно говоря, пришлось бы помучиться.

– Я не отказался бы от встречи с изобретателем черной акулы и охотно взял бы его к себе в институт.

– Боюсь, что из этого ничего не выйдет, – возразил полковник и, отвечая на вопросительный взгляд академика, пояснил: – Полагаю, что изобретателя вы назвали правильно: это покойный Ковалев.

Академик остро блеснул серыми глазами:

– Но тогда его работа попала в чьи-то руки?

– Да. А человек, пользующийся новейшими достижениями науки и техники для низменных целей, – опасный преступник. Вы же сами говорили, что возможности кибернетики безграничны. Допустить, чтобы ими пользовались авантюристы, нельзя, никак нельзя. Они так напрограммируют ваших роботов… Мы должны думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне.

– Напрасно вы опасаетесь за будущее, – засмеялся академик. – В будущем люди станут более совершенными. Уверяю вас…

Чай пили на веранде. Тихо урчал на столе самовар. Шумели деревья в саду. Их кроны тонули в вечерней мгле. Мохнатые ночные бабочки кружились около фонарей. Разговор продолжался все о том же – о кибернетике, космосе, теоретической физике.

Белобрысый молодой человек, который оказался физиком, вдруг схватился в споре с полковником. Он говорил таким специфическим языком, сыпал такими терминами, что Суровягин при всем своем желании не мог ничего понять. Очевидно, и полковнику нелегко давался этот экскурс в дебри теоретической физики. Он даже сделал замечание, что следовало бы излагать мысли более понятным языком. Молодой человек от удивления раскрыл рот, глаза смотрели растерянно. Академик от души хохотал.

– Вы тоже не понимаете меня, Владимир Васильевич?

– Не смущайтесь, Леонид Савельевич, – успокоил коллегу академик. – Теоретическая физика ушла так далеко вперед, что неспециалисту иногда трудно понять вас. Со временем эти понятия, конечно, войдут в обиход так же, как вошли такие специфические термины, как космонавт, кибернетика, алгоритм, нейтрон…

Полковник отодвинул стакан и шумно вздохнул.

– Еще? – спросил академик.

– Спасибо. Чай отменный.

– Что ж, на этом забавном инциденте и закончим нашу пресс-конференцию, – шутливо сказал академик и вопросительно посмотрел на полковника. – У вас больше нет вопросов?

– Кажется, все ясно, – сказал Еремин. – Пожалуй, я рискну задать еще один вопрос. Вы не возражаете, Владимир Васильевич?

– Пожалуйста, мы сегодня свободны.

– Может быть, вы знаете, кто программировал кибернетическую машину Ковалева?

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Но можно предположить, что программировал сам профессор. Это подтверждает и Холостов, инженер, руководивший монтажными работами. В материалах комиссии имеются его объяснения. Кстати, мы предполагаем вызвать его сюда. Он, по нашим данным, работает на острове Туманов. Видимо, несколько отошел от проблем, которыми он занимался в лаборатории профессора Ковалева.

Еремин и Суровягин переглянулись.

– Как знать, – неопределенно протянул полковник. – Еще один вопрос. Можно ли перепрограммировать машину?

– Почему же нет? Надо только знать ключ или шифр.

– Мы вам очень благодарны за помощь, – Еремин поднялся. Чекисты распрощались с учеными.

Машина выехала на шоссе. Полковник сидел за рулем. Далеко впереди бежали снопы света от фар, выхватывая из темноты телеграфные столбы, влюбленные пары, дома и безмолвный строй леса. Справа на глади залива россыпями тысяч звезд лежал Млечный Путь. Скорость не ощущалась.

Навстречу надвигался город. Полковник сбавил скорость.

Слепящие лучи осветили огромные ворота гаража. Сработали тормоза, и машина остановилась. Из гаража вышел дежурный шофер.

Еремин и Суровягин молча поднялись в кабинет.

– Что вы думаете обо всем этом?

– Я чувствовал себя первоклассником, который впервые знакомился с азбукой, – сознался Суровягин. – А в целом я доволен. Редко кому удается одним ходом выиграть партию.

– До выигрыша еще далеко, – задумчиво сказал полковник. Да, физики и кибернетики шагнули далеко вперед. А вот философские вопросы ядерной физики и кибернетики, или, иначе говоря, то, что нужно нам, простым смертным, разрабатываются плохо…

В комнате воцарилась тишина. Круглая луна заглядывала в кабинет.

– Принесите-ка альбомы Рутковской, – попросил полковник.

Суровягин принес.

– Я все думаю о Холостове. Как вам удалось…

– Письмо Парыгина, – перебил полковник. – Я решил: если черная акула – творение рук человека, то должен быть ее создатель. Почему Холостов? О нем я впервые услышал от Лобачева. Потом познакомился с личным делом. Помните характеристику? Она очень удивила меня. Очень талантлив, но ярый индивидуалист. Тщеславен. Жаден к деньгам. Может далеко пойти в науке, если возьмет себя в руки… Запрос в Сибирск… Вам придется лететь на острова, Андрей Петрович. По другим каналам поступили сведения, что Холостов собирается удрать за границу. Надо спешить.