Текст книги "Червоный дьявол"

Автор книги: Михаил Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Не польются! Не польются! – выкрикнула она, и вдруг неожиданное рыданье прервало ее слова.

– Чего ж ты плачешь? – остановил ее Мартын.

– Потому, что люблю тебя! – вырвалось неожиданно у Гали, и она бросилась, шатаясь, во двор; но в это время чьи-то сильные, крепкие руки охватили ее за талию.

– Пусти!! – закричала Галя.

– Нет, уж теперь не пущу ни за что, на всю жизнь! – шептал над нею задыхающимся голосом Мартын, прижимая к себе ее темноволосую головку, покрывая поцелуями ее волосы, ее вздрагивающие плечики и мокрые глаза. – Любишь, любишь, счастье мое, радость моя, зирочка моя! – повторял он бессвязно, прижимая к себе ее тоненькую фигурку и снова целуя мокрые глазки, и плечи, и волосы.

Галя судорожно, нервно рыдала у него на груди…

Вдруг у самых ворот раздались шаги войта. Словно мышонок, юркнула Галя и скрылась в комнатку. Мартын передвинул на голове шапку и, вздохнувши широкой грудью, остался так, как и стоял. «Попробую еще счастья», – решил он.

Сердитый шел войт, постукивая палкой, не подымая седой головы. Вдруг перед самыми воротами выросла перед ним снова красная фигура Мартына.

– Опять ты здесь? – остановился войт. – Чего ходишь по ночам, чего срамишь мой дом? – стучал он палкой. – Да если б не память о твоем отце, за одни те слова, что ты пану цехмейстру сказал, давно б уже упрятал я тебя! А теперь в последний раз говорю, коли ты мне еще раз попадешься здесь, в вязницу запру!

– Пане войте, батечку родной! – сбросил Мартын шапку, кланяясь войту до самой земли. – Не губите вы нас! Отдайте мне Галю!

– Молчать! – закричал запальчиво войт. – Чтоб ни слова не слыхал я больше о том! Завтра приезжает Ходыка – завтра Галя к венцу идет!

И сердитый войт с силой хлопнул дубовой форткой и щелкнул перед опешившим Мартыном железным болтом.

– Гм, – развел руками Мартын, толкнувши дубовую фортку и убедившись, что теперь уже никаким чином пробраться в войтов двор нельзя.

Что же делать теперь? Несколько минут Мартын стоял неподвижно, не зная, что предпринять. Наконец досадный, гневный крик вырвался у него из груди.

– А! – бросил он с силою шапку оземь, – Надо же что– нибудь выдумать, черт побери! – И большими широкими шагами он сердито зашагал вниз по Боричеву току. – Поставить разве Ивану Воину догорыдрыгом свечку? – остановился он на мгновенье, и глаза его загорелись злой радостью. – Он, он всегда послушает! Так этого проклятого глыстюка и скорчит, правцем поставит! Да так ему и след!.. Только нет, – махнул рукою Мартын и снова зашагал вперед, – плохая надежда! Ведь Ходыка такая пролаза: уж если он и судей трибунальских и задворных кругом пальца обернул, уж если он саксон и свернет и вывернет, много ли ему нужно, чтоб Ивана Воина провести? Не одну, пожалуй, свечу ставил ему! А тут и медлить нельзя, надо так что ни на есть, а придумать за нынешнюю ночь! Завтра тот рыжий глыстюк приедет, а послезавтрого и последний день, там заговены и масленая. А! – ударил он себя рукою по лбу. – Что ж тут делать, что ж тут делать? Только отдать ему эту дорогую головку? Ни за что!

Щеки Мартына вспыхнули, вот всего десять минут тому назад лежала она у него здесь на груди; прижимал он к себе ее детскую фигурку, целовал мокрые оченята, слушал любую розмову… И чтоб это было в последний раз? Чтобы он, Мартын Славута, уступил ее тому глыстюку?

– Не бывать тому, не бывать! – крикнул вслух Мартын, останавливаясь среди улицы и не замечая, как при его появлении двое запоздалых горожан из числа шинковых обывателей бросились было бежать, да так и растянулись у цехмейстровых ворот.

Мартын повернул на ратушную площадь, миновал ратушу, миновал новую каменную Богоявленскую церковь и пошел совсем машинально, не глядя куда, по довольно широкой улице, ведущей прямо к Днепру. Раз…два…три… прозвучал за ним двадцать один удар с замковой башни, но Мартын не слыхал их.

«Что бы тут сделать, что бы сделать? – повторял он с отчаянием, теребя свой светлый ус. – Убить, что ли, собаку?» За этим бы дело не стало, да какая от того ему, Мартыну, польза? Ведь велят и его «ничим не уводячись, на горло скарать». «Эх, – сжал он кулаки, – увезти ее, что ли, да как увезти и куда? Приписаться к чужому городу? Пропадут все старожитни маетки и права. Да и не гораздо это дело затевать: подражать что ли буйной шляхте?»

И так как никаких выводов больше не имелось в виду, Мартын поднял уже было глаза к небу, как вдруг взгляд его заметил налево высокий дом, всего двумя окнами выходящий на улицу. Над одностворчатой дверью болтались на палке бутылка и пучок соломы; из-под прикрытой плотно оконницы пробивался едва заметной полоской бледный свет. Мартын толкнул дверь ногою с такой силой, что она с грохотом соскочила с задвижек и распахнулась перед ним.

– Ой вей! – раздался испуганный крик, и высокий худой жид с длинной седой бородой и такими же седыми пейсами упал всем своим туловищем на прилавок.

Мартын остановился на пороге. Большую комнату теперь пустого шинка слабо освещала тонкая лучина, горевшая на прилавке. Деревянные столы и лавки были теперь придвинуты к стене. Из-под распростертого туловища Лейзара выкатилось несколько синих свертков, из которых кое-где высовывались блестящие золотые червонцы. Лейзар глядел на Mapтына расширившимися неподвижными глазами; на его помертвевшем лице выступил пот, зубы выбивали дробь, губы дрожали, но ни одного звука не слетало с них.

– Да что ты, Лейзар, с ума что ли спятил? Или думаешь, что я хочу ограбить тебя?! – крикнул сердито Мартын, стоя еще на пороге.

– Ой вей! – заговорил было Лейзар, но губы и зубы его так дрожали, что он не смог окончить и слова.

Мартын перешагнул порог и закрыл дверь.

Увидя эти движения, жид судорожным жестом ухватился руками за прилавок, прижимаясь еще больше к червонцам, и закричал, сколько мог громко, отчаянным, удушливым голосом:

– Гвулт! Вейз мир!

– Да очумел ты, что ли, Лейзар, или не узнаешь меня? – крикнул уже совсем сердито Мартын и тяжело опустился на соседний стул. – Вина мне! – выкрикнул он.

Голова его свесилась на руки. Тяжелые думы не оставляли, и надежды не виделось впереди. Плащ и капюшон свалились с него и скатились на пол.

– Ой вейз мир! – ударил себя рукою по голове Лейзар, подходя к Мартыну. – Да что это со мною сталось? Это ж шановный пан Славута, а я думал что… – жид понизил голос и, оглядев подозрительно комнату, добавил, – что он червоный дьявол!

– Ух, да и хотел же б я на этот раз дьяволом быть! – стукнул Мартын кулаком по столу.

– А что там такое? – заинтересовался Лейзар, наклоняя свою голову к самому Мартыну, так что его седые пейсы коснулись самого стола.

– А такое, – сверкнул Мартын глазами, закусывая губу, – что или себя убью, или весь Киев сожгу!

– Фуй! – отпрыгнул Лейзар, прижимая растопыренные руки к груди. – Можно ли такие страшные слова говорить?

– Не то что говорить, а и делать, когда заступают свет! – крикнул Мартын, сжимая голову руками. – Давай меду, вина, отравы дай!

– Зачем отравы? – заговорил жид неспешно, пожимая руками, – Меду и вина можно, а отравы… фе!

Перед Мартыном появились две высокие кружки. Мартын опрокинул одну из них и залпом осушил до дна.

– Мало, – подал он жиду кружку, – огню дай, чтоб сжечь здесь все! – ударил он себя кулаком в грудь.

– Огню? Боже сохрани! Я и то боюсь, как бы не видно было света на улицу, а то как заметят бурмистры свет такой поздней порой, сейчас с меня штраф заберут! А может быть, пан Мартын с ласки своей скажет мне, что с ним сталось? – заговорил он мягким, вкрадчивым голосом. – Лейзар старый жид, Лейзар пана еще маленьким знает, Лейзар пана любит, Лейзар все знает и всему сумеет помочь!

– Ты сможешь помочь? – поднял на него глаза Мартын. – Да если б ты смог мне помочь, золотом бы засыпал тебя!

– Ух! – вздохнул жид, и глаза его загорелись. – Зачем осыпать, я с пана так много не возьму, зачем? Маленький даруночек, а Лейзар всегда рад пану услужить.

– Так слушай же, – начал Мартын, – э, да что так говорить! – вскрикнул он снова с приливом досады. – Тут поможет только бог или черт!

– Говори, говори, ясный пан, – замотал головою Лейзар, предчувствуя головоломную задачу, – у Лейзара не пусто в голове!

Мартын взглянул на воодушевившееся, разгоревшееся лицо жида и начал тихо шептать, пересыпая свою речь проклятиями.

– Ходыка?! – вскрикнул радостно Лейзар, прижимая палец ко рту, и перед его глазами встали сразу арендные шинки и лавки, перебитые у него Ходыкою, деньги, раздаваемые им на проценты… Теперь желание Лейзара помочь Мартыну против Ходыки сделалось еще горячее. – Можно, можно, – зашептал он с воодушевлением, кивая одобрительно головой, так что длинные седые пейсы его заболтались над столом.

– Да ведь завтра же брат его, Федор, в город въезжает, а послезавтра войт назначил и венец.

– Пс…пс…пс… – зачмокал Лейзар губами. – А откуда он едет?

– Да везет товары войтовы из Цареграда. Уже из Ржищева выехал, завтра в Киев въедет.

– Через мытницу проезжает? – спросил лихорадочно Лейзар, впиваясь глазами в Мартына.

Мартын кивнул утвердительно головой.

– И войт воеводу не терпит? – продолжал Лейзар с замиранием, приближая свое лицо еще ближе к Мартыну.

– Для того, чтоб дойти воеводу, и дочку за Ходыку отдает.

– А! – отпрыгнул Лейзар, ударяя себя по лбу. – Есть, есть! Нашел! Слушай, пан, слушай сюда! Нет ли у тебя какой-либо драгоценной штуки? Ведь ты из цеха золотарей.

– Есть! Такая, что весь Киев удивит.

– Тем барзей, тем барзей. Воевода изнывает по молодой княгине Крашковской; глаза его уже потухли, так, может, диаманты им блеска наддадут.

И Лейзар заговорил страстным, торопливым шепотом, кивая головой, вытягивая руки и шею с такой быстротой, точно он боялся, что блестящая, осенившая его сразу мысль исчезнет, улетучится, не найдя себе подходящих слов.

И по мере того, как шептал Лейзар, лицо Мартына светлело все больше, юношеский задор загорался в глазах.

– Лейзар! – вскрикнул он наконец с восторгом, отступая на шаг от жида. – Да ты не человек – ты черт!

Однако приветствие не вполне понравилось Лейзару.

– Фуй! – скривился он и бросил подозрительный взгляд на лежавший на полу красный плащ. – И зачем против ночи такое говорить? Да и времени терять не надо: скоро ударит двадцать два часа.

– Все это хорошо, Лейзар, – спохватился Мартын, – да как я проберусь туда? Скажем, подле Воеводской брамы мийская сторожа стоит, можно было б подкупить! Да от меня в этом червоном плаще всякий дурень, словно черт от ладана, бежит!

– В том-то и суть, в том-то и суть! – вскрикнул с новым приливом энергии Лейзар. – Не надо будет и денег терять! – И, увлекая за собою Мартына в самый темный угол, Лейзар зашептал снова так же страстно, так же торопливо, сильно жестикулируя руками.

Через четверть часа из дома Лейзара осторожно выскользнула высокая и статная фигура в красном, как огонь, плаще и в таком же капюшоне на голове. Из-под капюшона торчали в сторону два возвышения, а лицо было совсем закрыто широким плащом.

Фигура выскользнула незаметно, держа под полой небольшой потайной фонарь, и отправилась скорым шагом по направлению ратушной площади и Житнего торга. На улицах уже не было ни души. На больших замковых часах ударило двадцать два удара.

– Ого-го, – проговорил сам себе Мартын, – до полночи всего два часа.

Пройдя ратушную площадь и Житний торг, Мартын подошел к тому месту Замковой горы, где вились вырубленные во льду ступени, ведущие к Воеводской браме. У подножья горы тянулась уличка, за нею шел земляной вал, крепкий деревянный острог, а за ним ров и за рвом подымалась круто и обрывисто Щекавица-гора. Вершина ее покрыта была густой рощей, а снежные глыбы покрывали все бока. Воеводская брама с шестиугольной высокой башней подымалась прямо против Щекавицы. Замок теперь при слабом свете звезд казался какой-то черной громадой, возвышавшейся на вершине снежной горы. Осторожно начал подыматься Мартын вверх по ледяным ступеням. Поднявшись на половину горы, он остановился на несколько мгновений, чтоб перевести дух, и глянул вниз.

Еще не добравшись до половины горы, Мартын уже стоял на довольно значительной высоте. Там внизу, у ног его, разбросился тесными кривыми уличками город. Красные черепичные и гонтовые кровли высоких домов подымаются близко-близко одна подле другой. Между ними то там, то сям встают купола церквей. Тусклый звездный блеск отразился кое-где на них. А вот налево и серые острые шпили доминиканского монастыря. Вон городской вал, вон и Мийская брама – видно, как греется подле нее у костра группа сторожевых. А там направо гора за горой, снежные, высокие, словно ледяным кольцом охватили город до самого Днепра… И белой, тускло сверкающей полосой разлился широкий, неподвижный Днепр у подножья миста Подола и, извиваясь, припал к гористым берегам. «Вартуй!»– донеслось едва слышно с Мийской брамы. «Вартуй!»– ответил глухо голос вверху над головой. Мартын вздохнул еще раз прохладным и свежим воздухом и двинулся вперед… Вот над ним уже ясно обрисовались стены замковые, высокие, совитые,[22]22
  Сложенные в сруб.


[Закрыть] разделенные на множество городень.[23]23
  Участок городской стены.


[Закрыть] Каждая городская семья обязана была на свой счет выстроить и поддерживать известную часть крепостной стены; за это она получала право пристроить к своему участку с внутренней стороны комору, куда семья и прятала свое добро во время осад и нападений. Пятнадцать высоких шестиугольных башен подымается на них. Глубокий ров окружает городские стены; по стене мерным шагом двигается то там, то сям вартовой. Осторожно пробирался Мартын, почти совсем пригнувшись к земле, к Воеводской браме.

«А что, как подъемный мост поднят? – задавал он себе все время тревоживший его вопрос. – Не должно быть, время спокойное, татар не слыхать, да там всегда стоит неусыпная сторожа. Ну, а что, как вдруг?»

Мартын даже остановился от такой ужасной мысли. Однако медлить было некогда! Добравшись до самой вершины горы, Мартын пополз вдоль рва, приближаясь к Воеводской браме. Не доходя шагов пятьдесят до нее, он приподнялся и выглянул: отсюда должен был быть виден подъемный мост. Радость охватила его: прямо со второго этажа шестиугольной Воеводской брамы спускались из темных амбразур тяжелые железные цепи на ту сторону рва.

Между тем у подъемных ворот, в небольшой сторожке под сводами башни, собралась вокруг пана Лоя, замкового хорунжего, группка вартовых. Низенький и толстенький пан Лой сидел на деревянной скамейке. Несмотря на то, что все его потешное тело, казалось, состояло из одного лишь необъятного живота, помещенного на коротеньких ножках, с круглой пробкой вместо головы, пан Лой всегда имел важную степенную осанку, особенно когда говорил со своими подчиненными. Вартовые стояли вокруг него.

– И это вы сами видели? – допрашивал их пан Лой с презрительной улыбкой на круглом, лоснящемся лице.

– А как же, да пан и сам выбежал на площадь тогда…

– Гм, – махнул рукой пан Лой, – когда же я выбежал? Поздно! Он-то, завидя меня, и пустился во все лопатки, поджавши хвост. Так что и след простыл… Если б я был с вами в ту пору, когда он на мост влетел, ему бы от меня не уйти ни за что, хоть бы он сидел верхом на ведьме! А почему вы не ловили его?

– Куда его ловить? Сам пан видел – Степан тронул был его за стремя, да замертво и гепнул.

– А почему гепнул? Га? – прикрикнул пан Лой. – Потому что неучи, гречкосеи вы, вот что! Разве кто так к черту просто подходит? Ты попробуй простого быка за ногу взять, так и тот тебя рогом боднет! А ты черта рукой хотел поймать! Тьфу только! – сплюнул он в сторону. – И больше ничего! Вот я уж поздно на площадь прибежал, – продолжал пан Лой, прикладываясь к походной фляжке, висевшей у него у пояса, – а видали ль вы, как я бросился его догонять?! – обвел он присутствующих победоносным взором, приподнимая плечи и выпячивая вперед грудь.

И хотя вартовые прекрасно помнили, как пан Лой скрылся поспешно в соседнем доме, но слова его были произнесены таким уверенным тоном, что им и вправду показалось, что они, вероятно, ошиблись, и это был не пан Лой, а кто-нибудь другой.

– То-то, – продолжал пан Лой, насладившись эффектом своих слов, – и не будь я пан Лой, из славного герба Свичек, когда бы этот самый дьявол не был у меня в руках, если б я, на несчастье, не забыл дома одной штучки. Да! А все потому, что вы трусы, а не войсковые люди, да и не знаете ничего! Слушайте ж: первое против них средство вот что, – поднял он эфес своей сабли, образовывавший крест, – второе – заговорная молитва, а третье… – тут пан Лой замялся и затем прибавил таинственным голосом – Третьего никому нельзя рассказать! Мне его один колдун передал и страшное на него заклятие наложил. Да! А вы думаете, мало я на своем веку ведьм переловил? Ого-го-го! – потер он себе с удовольствием руки, следя за испуганными и заинтересованными лицами своих слушателей. – Некоторые, помоложе, даже игрывали со мной, – подморгнул он бровью и поправил свой щетинистый короткий ус. – Потому им, бедняжкам, тоже ведь опротивеет все со своими черномазыми панычами возиться, а я был, надо вам сказать, панове, и удальцом, и красавцем первой руки! И-и! Женщины млели! Не одна панна из-за меня прогулялась на тот свет, н-да! – оглянулся он, подбоченившись и сдвинувши шапку набекрень.

Слушатели бросили сомнительный взгляд на круглые очертания пана Лоя, но слова были произнесены так уверенно, что они согласились и с этим.

– Так-то! А вспомнилась мне одна история, – уперся он левой рукой в колено и, приложившись к фляжке, отер усы рукавом. – Славная это была штука! Другой, быть может, на моем месте от страха б с места не сошел, а я… Да вот слушайте! – Пан Лой подвинулся на лаве, вздохнул широко, при чем всколебнулся весь его обширный живот, расправил усы, откашлялся и начал – Было это под Смоленском… Обложили мы его… Скука, тоска смертная в стане! Битв больших нет… а так только, морим город. Вот затеяли мы пирушку… И попировали так-таки до петухов… А мне домой через лес дорога… Иду я, в голове немножко постукивает, а в сердце тоска… Хоть бы, думаю, черт какую ведьму послал или сам попался мне для охоты… И только я это, панове, подумал, как вдруг передо мной она и есть! Молоденькая это такая, хорошенькая, что твоя панна… Улыбается мне, пальцем манит. Я за ней, а она в чащу… Я за ней туда, а она еще дальше, дразнит меня! Лечу я по оврагам, по проваллям, через пни перескакиваю, а она то выглянет, то опять спрячется… Только я это изловчился, прыгнул с разбегу да и ухватил ее… Что ж бы вы думали? На ровном месте споткнулся и сорвался в какой-то овраг… Лечу… держу крепко ведьму, а меня что-то колотит да колотит… Скатился на дно… а оно меня как урежет по башке, аж искры посыпались… Я глядь – а это я не ведьму, а какое-то бревно сучковатое держу… Перекинулась шельма!.. А то раз я с чертом в карты играл… Выдумали занимательную игру, прозвали ее дьябелкой… Сатана не так и страшен, как его малюют, он не так и хитер… Всегда в человеческом виде ходит, только рукавички на руках… Да вот, в каком виде был тот, кого ты первый увидал?

– Так вот, как и мы, – заговорил неохотно самый молодой из сторожей, – только плащ на нем огненный, как жар, в глазах искры вспыхивают, у коня огонь из ноздрей валит.

Тихий шум, раздавшийся у входа, прервал его слова.

Глаза пана Лоя сделались сразу круглыми, как у совы, багровые щеки побледнели, взор стал неподвижен.

– Слышали? – спросил он.

– Слышали! – послышался тихий ответ.

Несколько минут продолжалась полная тишина.

– Гм, – откашлялся наконец громко пан Лой, поправляясь на лавке, – верно, собака шляется, их тут… – но пан Лой не договорил: на деревянном мосту явственно раздался звук тяжелых шагов.

– Шаги! – едва выговорил дрожащим, голосом молодой вартовой.

Шаги раздались еще явственнее, но на мосту не было видно никого.

– Идет! – прошептал другой, хватаясь за мушкет.

– Ок… ок… ликни… – едва смог выговорить пан Лой.

– Кто идет? – крикнул несмело молодой вартовой.

Ответа не последовало.

– Гасло! – крикнул громко другой.

И вдруг среди полной тишины послышалось явственно и громко: «Червоный дьявол!»– и красная, как огонь, фигура выросла в башенных воротах.

Не крик, а какой-то сдавленный вопль огласил своды. И, словно рассыпавшиеся клубки, бросились все бежать. Пан Лой так и брыкнул оземь: ужас, охвативший его, окаменил его коротенькие ножки, и пан Лой покатился тут же под ноги своих вартовых. Два из них споткнулись на тучное тело пана хорунжего и упали сверху, остальные запутались в куче и растянулись тут же. Тяжелая дубовая скамья, освободившись от своей тяжести, высоко поднялась в воздух и с грохотом полетела на сбившихся распластанных людей.

Красная фигура беспрепятственно прошла под башенными сводами и вступила на замковый двор.

В замке все уже было тихо и спокойно. С внутренней стороны стены тянулся ряд пристроек; у каждой городни особая комора, куда на случай осады строившие ее горожане имели право прятать свои пожитки.

Это был совершенно особый маленький городок. Направо и налево тянулись конюшни и склады оружия и пороха. Пана воеводу Мартын знал отчасти и в замке бывал часто, так что отыскать дорогу к воеводскому будынку оказалось для него нетрудным. Все еще не спуская с головы красного капюшона, двинулся он вперед. Вот он минул длинный сарай – шопу, где стояли дила;[24]24
  Пушки.


[Закрыть] вот лазни,[25]25
  Бани.


[Закрыть] клети, пекарни; Мартын минул и их и вышел на самую середину замковой площади. Здесь в большом беспорядке теснилось множество маленьких десятичных домиков. Вот направо возвышается славный каменный дом Печерского Монастыря, а недалеко подле него дом богатых земян Горностаевых; вон где и знакомые церкви с зелеными куполами и золотыми крестами наверху, а вон где, в конце замка, почти подле самой Драбской брамы, виднеется шпиль костела. Наконец Мартын остановился перед самым большим и богатым домом, домом пана подвоеводия киевского.

Среди дома выдвигалось просторное и высокое крыльцо. Дом был белый, каменный, с красной черепичной крышей. Большие окна закрыты были расписными оконницами, но из-под двух из них смело и дерзко выглядывали яркие полосы света, как бы говоря всем проходящим, что в этом вышнем городе власти войта конец. Мартын вошел на крыльцо и, вступивши в сени, повернул налево. Дверь не была заперта; осторожно отворил ее Мартын и вошел в светлицу.

В светлице было темно, только из полуоткрытой двери в соседнюю комнату широкой полосой падал свет и освещал часть светлицы. Мартын заметил мимоходом богатое убранство и дорогие ковры. Поспешно прошел Мартын дальше и остановился в нерешительности на пороге. Пан воевода не заметил его. Он сидел за большим столом, покрытым темным ковром, в высоком кожаном кресле. На столе в неуклюжих медных шандалах горели желтые восковые свечи и освещали большую пожелтевшую книгу, раскрытую перед воеводой, и его склоненное лицо. В волосах воеводы, щеголевато завитых и надушенных, просвечивала седина, тщательно закрашиваемая его парикмахером; на желтых дряблых щеках лежал слой нежного румянца, усы были нафабрены, подкручены и накрашены. Вообще все лицо воеводы представляло довольно жалкое и комичное соединение изнеженной, изношенной старости и нежных юношеских цветов. На пухлом, холеном теле его красовался аксамитный домашний кафтанчик на дорогом меху; ноги тонули в медвежьей шкуре. Пан воевода был до такой степени увлечен своим чтеньем, что решительно не слыхал шума, произведенного приходом Мартына. Да и было чем увлечься! Несмотря на седые пряди, пробивавшиеся среди подкрашенных кудрей воеводы, сердце его ни за что не хотело остывать, а так как пан воевода был вдов по второй жене, то ему захотелось испытать и в третий раз семейного счастья, и услужливый амур, как на зло, подсунул под его потухающие очи молодую вдовушку, пышную, как спелая вишня, – княгиню Крашковскую. «Все бы ничего, и княгиня была б без особых трудов весьма благосклонна, если б не особая старость, которая так вот и повисла здесь на карку, – ударил себя воевода по затылку. – Эх, если бы хоть десяток с плеч! Не хизувалась бы она! Сама б ползала у подвоеводских ног!» Однако на всякий замок можно и отвертку отыскать. Так и теперь, перед паном воеводой лежала не простая книга, а учебник волшебства, в котором собраны были все заговоры, камни и травы, которыми можно было и очаровать, и околдовать, и главное, чего и искал пан подвоеводий киевский, молодость возвратить. Книгу эту за большую цену купил пан подвоевода у приезжего московского чародея и теперь упивался ею в ночной тишине.

– «Приворот зелье: кукоос, одоен, – читал он, – кто тебя не любит, то дай пить – не сможет от тебя до смерти отстать…» Не то, не то! – перевернул воевода желтую тяжелую страницу. – «Орлов камень – бог дал ему дивные угодья такие, что несведущим людям нельзя про него и веры взять». Хорошо бы и этот камень достать, да только это еще не то, не то, – и пан воевода жадно читал дальше: – «Трава излюдин, кто ту траву ест, и тот человек живучи никакой скорби ни телу, ни сердцу не узрит!» Да нет, не то. Вот, вот оно, – почти вскрикнул воевода, нагибаясь над книгой, – «рог единорога, кто тот рог при себе имеет…»

Вдруг короткий кашель, раздавшийся на пороге, прервал мысли подвоеводы. Он оглянулся и вскрикнул: на пороге стоял Мартын в красном, как огонь, плаще.

– Кто ты? Чего тебе? – вскрикнул подвоевода, подымаясь и придерживаясь дрожащей рукой за кресло.

– Простите, вельможный пане, не тревожьтесь: это я, мастер, из цеха золотарей, Мартын Славута.

Но пан подвоеводный еще не вполне доверял своим ушам и глазам.

– Откуда ты такой поздней порой? – проговорил он с усилием, вспоминая невольно рассказы о червоном дьяволе, всполошившие весь гарнизон.

– Только что прибыл из-за границы; хотел вам, пане княже, из своего рукомесла маленький подарочек поднести, – низко поклонился Мартын и, вынувши драгоценный бархатный ящик, раскрыл его и поставил перед подвоеводой.

– Фу ты, какая краса! – невольно вскрикнул тот, забывая все опасения перед чудом красоты, раскрывшимся перед ним.

На красном бархате лежало золотое ожерелье, да такое красивое и роскошное, какого пан подвоеводный никогда не видал. Все ожерелье состояло из небольших, дивно изукрашенных золотых пластинок, сделанных в виде гербов; посреди каждой блестел бриллиант, а на тонкой золотой цепочке спускалась от каждого герба большая жемчужина.

– Фу ты, какая краса! – повторил с новым восторгом пан воевода, отстраняясь от ящика и поднося его к свечам.

Камни засверкали зелеными и алыми огнями. И перед глазами пана подвоеводия встала пышная шейка пани Крашковской, черные, как смоль, завитушки, вьющиеся на розовом затылке… О, что бы это было за восхитительное зрелище увидеть это ожерелье на ее пышной груди!

Пан подвоеводий даже зажмурил глаза, и губа его отвисла, и по лицу пробежало выражение необычайного блаженства.

– Да, против такой красоты не устоит никакая женская холодность, – усмехнулся он и затем, повернувшись к Мартыну, провел важно ро усам и произнес с большим достоинством, опускаясь неторопливо на стул. – Гм… вацпане, я вижу, что ты славный горожанин, даришь воеводу, не забываешь старовины… Меня это радует… да… И будь уверен, что если тебе будет в чем какая нужда, я также не забуду тебя. Только зачем ты ночью ходишь? Да и как мимо вартовых прошел?

– Вельможный пане, – поклонился Мартын пану подвоеводию в ноги, – если бы не было наглой потребы, не осмелился бы я двинуться к вам такой поздней порой.

– Да что ж там такое? Говори! – заинтересовался уже и воевода, разваливаясь в кресле.

– Вся надежда на вельможного пана воеводу! – вскрикнул Мартын.

Во время рассказа Мартына пан воевода улыбался все милостивее и милостивее. Вопрос оказывался весьма понятным его сгоравшему неразделенной страстью сердцу. Соперником являлся Ходыка, а насолить этому зазнавшемуся горожанину показалось воеводе весьма приятным. Когда же Мартын окончил, пан подвоеводий разразился грузным, раскатистым смехом.

– Ай да и молодец же ты, пан мастер! – весело вскрикнул он, ударяя Мартына по плечу. – Видно, что и в чужих землях побывал, и законы знаешь, да и хитер же ты, черт тебя знает как! Проучить шельму Ходыку мне на руку, – заговорил он уже степенно и важно, – да кстати и другим урок дать, чтобы повадки не было! Будь по-твоему! Вижу я, что умный ты человек, пригодишься мне и в другой раз. Я согласен. Только ж и губа у тебя, вацпане, не дура: красуня войтова дочка – видел сам.

– Хороша ли, дурна, – воскликнул оживший надеждою Мартын, – а для меня кращей во всем свете нет!

– То-то! – улыбнулся пан подвоевода, подмигивая бровью. – А скажи, на много ли будет товару? – переменил он сразу тон.

– Кто его знает, товар ценный: тысячи на три коп литовских грошей.

– Ну, так и быть! – поднялся пан подвоеводий, опираясь обеими руками о стол. – Сделаю уже для тебя. Положи мне тут же тысячу коп литовских грошей – и бери жолнеров, и делай как знаешь… Потому, видишь ли, нельзя же и замку мыта терять!

Велика была сумма, заломленная подвоеводием, но Мартын не обратил на это внимания.

– Ничего не пожалею, – вскрикнул он, растегивая кожаный пояс, – потому что, если не выгорит мое дело – мне все равно головой наложить! – И, встряхнувши поясом, он высыпал перед воеводием кучу золотых монет на стол.

Вечерело… В лесу, тянувшемся по горам и долинам, на далекое расстояние от Золотых ворот собирались уже сумерки. Капли воды, падавшие днем с деревьев, застывали теперь и опускались тонкими ледяными сосульками. Снег, рыхлый и весь точно исколотый, покрывался тонким блестящим слоем. После теплого дня наступал вечерний морозец.

По узкой и извилистой дороге, подымавшейся в гору, медленным шагом двигался обоз. Впереди обоза ехал верхом человек довольно высокого роста в темном мещанском платье. Фигура его была чрезвычайно худа и костлява, голова длинная, словно сдавленная, суживающаяся кверху, из-под меховой шапки выбивались рыжеватые волосы, брови же были совершенно черные, что ужасно резко и неприятно выделялось на бледном, густо покрытом веснушками лице. Его зеленоватые глаза быстро глядели по сторонам исподлобья. Бледные, бескровные губы дополняли неприятное впечатление этого лица. Всадник ехал медленно, да и обоз едва тянулся. Дорога узкая, мало уезженная, теперь совершенно испортилась; возы то и дело попадали в большие лужи или проваливались в разрыхлевший снег. Подле саней флегматично шагали шесть мужиков, одетых в серые свитки с такими же капюшонами, нахлобученными поверх шапок.

– Ну и дорога! – заметил один из них, поддерживая плечом сильно накренившийся воз. – Лошадей уходили совсем.