Текст книги "Червоный дьявол"

Автор книги: Михаил Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Несколько раз бросала из-под опущенных ресниц воровской взгляд Галя, но, заметивши, что Мартын совсем на нее и не смотрит, обиделась совсем. «Как будто и не рад, что видит меня, – говорила сама себе, надувая сердито губки. – Мог бы потом отмолиться… А теперь и не смотрит… Вот совсем напрасно сделала, что передавала ему через Богдану, что готова за ним и на край света идти… Теперь, пожалуй, подумает, что вяжусь к нему! Ну, да нет, вот окончится служба, и он подойдет ко мне!» – утешала себя Галя, дожидаясь конца.

И служба наконец окончилась. Шумной толпой высыпали горожане, размещаясь на цвынтаре в ожидании крестного хода. Наконец двинулся и крестный ход во всей своей пышности и красе. Впереди всех вышли из церкви певчие, все подмастерья цеховые, одетые в синие жупанчики. За ними уже двинулось соборне и духовенство. Кресты и хоругви несли почетные гости из городских крамарей. Вслед за ними двинулись цехи. Впереди всех, сейчас вслед за хоругвями, прошел цех золотарей. Мартын шел впереди всех, неся на золоченом древке большое знамя, на котором с одной стороны изображена была храмовая икона цеховой церкви, а с другой – на красном поле золотая цепь. Вслед за ним шел цехмейстер, почтенный, седобородый старик, за цехмейстром шли мастера, а за ними уже – подмастерья и ученики. За цехом золотарей последовал цех портных. Знамя нес молодой цеховик. С одной стороны знамени было изображение Николая Доброго, а с другой стороны красовались огромные ножницы, наперсток и игла… Цехмейстер, мастера и подмастерья шли в таком же порядке. За портными прошли меховщики с горностаевой мантией, изображенной на голубом фоне. За меховщиками двинулись сапожники с большим сапогом, изображенным на желтом аксамите, дальше шли седельники, столяры и плотники, каменщики, и длинной цепью разворачивалась цеховая процессия перед очарованными глазами горожан: мелькали пестрые знамена с изображением инструментов ремесла с одной стороны и иконой патрона – с другой, степенно выступали цехмейстры и мастера. Хор пел радостно и весело; солнце заливало теплым светом всю эту блестящую, пеструю толпу; легкий ветерок приподымал волосы на обнаженных головах, колебал знамена. Растянувшись длинной лентой, процессия обогнула церковь. Перед Галей снова показался Мартын со знаменем в руках. Бедное сердце ее забилось и радостно и тревожно. Ах, как же он был дорог ей в своем синем жупане, с этой светловолосой милой головой! Но, проходя мимо Гали, Мартын отвел глаза в сторону, в ту сторону, где стояла Богдана Кошколдовна, и снова скрылся с процессией за церковью. Галя почувствовала, как острая мучительная обида проснулась в ее сердце; она взглянула в сторону Богданы. Богдана громко смеялась, рассказывая о чем-то своим соседкам. Галя отвернулась и заметила, что к ним приближается Василий Ходыка в своем неизменном черном бархатном костюме, делавшем его похожим на католического монаха.

– Здравствуй, пане свате, здравствуй, красуня невесточка, – улыбнулся Ходыка своими бескровными губами, приближаясь к ним. – Ай да дочка у тебя, пане войте! Ай да красавица! – говорит он, не спуская с Гали глаз. – Даром, что солнце светит, а она и на солнце, как диамант, горит!

Войт взглянул на дочку с самодовольной гордостью и только прибавил:

– И дытына слухняная… Да!

«Господи, только б они не заметили по моему лицу, только бы не заметили! – подумала Галя, стискивая зубы и вызывая с усилием улыбку на свое лицо, а в голове ее быстро-быстро мелькали мысли. – На меня не смотрит… Богдане улыбается… К ним первым пришел».

Между тем процессия обогнула церковь и второй раз. Мартын бросил быстрый взгляд в сторону Гали. Ходыка любезно разговаривал с нею, а Галя слушала его, казалось, внимательно, и веселая улыбка не сходила с ее лица. Светлые глаза Мартына стали черными; проходя мимо Богданы, он улыбнулся ей и молодецки закрутил свой ус.

Покраснела Богдана от удовольствия и потупила глаза, а соседние кумушки одобрительно закивали головами. Все это заметила Галя. Цеховые знамена замелькали перед нею, как в тумане: она видела все и ничего не видела; она слушала все, что говорил ей Ходыка, и не понимала ничего.

Полная пани Кошколдовна вела, между тем, таинственный разговор с двумя худыми пожилыми женщинами, одетыми в богатые наряды.

– Уж поверьте мне, пани цехмейстрова, – говорила она с отдышкой, – поверьте, даром бы дьявол к их дому не подлетал. Ну, скажите мне, чего бы ему так даром без всякой нужды лететь, да это, прости господи, и простой человек не сделает, а не то что черт!

– Так, так! – кивала головой пани цехмейстрова, и желтое лицо ее с потухшими глазками загоралось жадным любопытством. – А скажите ж, для чего б ему туда лететь? – спросила она, заранее предвкушая всю сладость ответа.

– Для чего? Да разве мы этого не знаем? – улыбнулась другая, более молодая, пожимая высохшими плечами. – Для чего к Приське Горбачевне из швецкого цеха дьявол каждую ночь прилетал? Гм? Разумеете?.. Прилетал до тех пор, пока не родился ребенок о двух головах… А? – Она обтерла ладонью губы и, покачавши головою, добавила: – Что с того, что она девушка? Теперь каждая девушка любую бабу проведет!

Пани Кошколдовна ничего не ответила, но, важно надувши кадык своей полной шеи, изобразила на лице такое выражение, которое ясно говорило: само собой разумеется, об этом нечего и говорить…

– Так, так, – подхватила пани цехмейстрова, бросая на Галю злобный, завистливый взгляд. – А особенно от этой войтовны всего можно ожидать… Уж так горда, уж так заносчива!.. Ни почтения от нее, ни привета…

– А что ж, коли отец не учит! – Пани Кошколдовна тяжело вздохнула и заговорила, придав лицу плаксивое выражение – Покойный отец мой тоже ведь войтом был, а как учил поважать людей, не гордиться, не чваниться…

– Ох… ох… – закивали головами кумушки. – Царство ему небесное, вечный покой, добрый был человек!

– Да и я ж была первой невестой в городе и лицом была хоть рисуй! – выпятила пани Кошколдовна вперед свой пышный бюст. – А так не драла нос, как это кошеня!

– Какая она первая невеста! – даже выкрикнула пани майстрова. – Вот Богдана, так пава… А эта… ни поступу, ни походу, тьфу! – сплюнула она.

Процессия между тем обошла церковь в третий и последний раз. Заметивши, что Галя все время слушает Ходыку с веселой улыбкой и звонким смехом, Мартын решительно подошел к Богдане.

– Здравствуй, Богданко! – произнес он умышленно так громко, чтобы слова его долетели до Гали. – Весь день с тебя глаз не свожу! Видел я много краль и красунь, а краше тебя ни одной не нашел!

«А, так вот что!» – закусила Галя губу, и ноздри на маленьком носике раздулись, и в глазах загорелся недобрый огонек.

– А когда, пане, прибудет брат твой? – спросила она громко Ходыку. – Забарился что-то!

– Поспеет к весилью, поспеет, – ответил Ходыка, потирая руки. – А уж закурим на весь город, да!!

– То-то, – заметил пан цехмейстер, приближаясь к ним. – А меня вчера этот блазень, – взглянул он сердито в сторону Мартына, – лгуном обозвал… Говорил, что не захочет войтова дочка за твоего брата идти.

– Кто? Он говорил? – стукнул войт палкой, и лицо его стало багровым. – Ну, погоди ж, я его проучу!

Мартын улыбнулся злой, насмешливой улыбкой и, измеривши Галю презрительным взором, обратился к Богдане:

– А войтова, кажись, очень рада, что за Ходыку идет?

– Нет, – протянула Богдана, – она не хочет, ее выдают…

«Смеется надо мной, глузует!» – пробежало в голове Гали, и возмущенье, и обида, и отчаянье бурей поднялись в ней. Сердце ее сжалось от боли… Какой-то клубок подкатился к горлу.

– Домой, домой, домой! – вскрикнула она задыхающимся голосом, хватая руку отца.

«Господи, и как это, и за что полюбила я его?» – говорила себе Галя, подымаясь с белых подушек и убирая с лица в беспорядке рассыпавшиеся волосы, прилипшие к мокрому от слез лицу. Когда это сталося с нею? Когда?

Галя совсем села на постели, спустила ноги и устремила заплаканные глаза в темный угол. Солнце уже скрылось, и серые сумерки наполняли комнату. Да, это случилось на крещенье. Вот уже два года прошло с тех пор. Какой был тогда дивный, морозный день! На Днепре горожане сделали из разноцветного льда прекрасную иордань. Все цехи стояли со своими знаменами вдоль берегов Днепра. Солнце светило и тысячью ярких блесток играло на снегу и на льду; певчие пели, молодые горожане палили из мушкетов, а с Вышнего замка ревели гарматы. Они с Богданой весело болтали, рассматривали горожан, и вдруг взгляд их упал сразу на него. С детства Галя знала Мартына и даже играла с ним, но с тех пор, как он поступил в цеховое ученье, они не виделись совсем. Галя и не узнала сразу в этом статном и видном юноше того мальчишку, с которым играла когда-то.

– Какой красень! – обратилась она к Богдане, а Богдана и так не отводила от Мартына глаз.

Когда окончилось освящение, Мартын подошел к ним.

– Здравствуй, Галя, – произнес он приветливо и весело, не отрывая от нее восхищенных глаз. – Тебя и узнать нельзя.

Так полюбились они, так и отдала она ему свое сердце навек.

– Господи, да за что же я люблю его, за что?! – сжала Галя руки, и глаза ее загорелись, – Поганый, белобрысый! Волосы белые, глаза белые, как у щуки! – повторяла она с ожесточением, а губы ее дрожали все больше и больше, и слезы катились по щекам. – Нет, нет, не поганый, – шептала она, прижимая к груди руки, – такой милый, такой хороший, такой добрый, и глаза совсем не белые: добрые, славные, голубые, а какие черные и большие делались они, когда Мартын глядел на нее! И головка моя коханая! И усы мои золотые!

Галя снова залилась слезами и закрыла руками лицо. А он не любит ее, разлюбил, забыл, с Богданой смеялся все время, издевался над ней. За что, за что разлюбил он ее?! Разве она не так же любит его, как и прежде, разве б она за него и душу свою не отдала?! Тоска охватывала Галю все сильней и сильней. А тем временем Ходыка привезет из Цареграда отцовские товары, а тогда и свадьбу играть… И окрутят ее против воли, завяжут голову белой намиткой, и останется она, бедная, женой Ходыки на всю жизнь, навсегда! «Ух, как смотреть на него, как говорить с ним, как жить с ним всю жизнь?» Галя упала в подушки и зарылася в них с головой. И отчего она такая несчастная, такая бедная, такая одинокая? Если бы матуся жива была, разве б случилось с нею то, что теперь? Не к кому слова молвить, не с кем поговорить! Одна она, одна на свете, как палец, и никому до нее ни жалости, ни сожаленья нет!

Галя заплакала тихо и печально, вздрагивая своими узенькими плечиками. Что делать? Отца просить, плакать, молить? Галя отрицательно покачала головой. Да и зачем просить? Ведь Мартын не любит, не любит ее, так не все ли равно ей, за Ходыку идти или броситься под лед воды пить?! И зачем она передала ему через Богдану, что любит его, что рада за ним на край света пойти? Зачем? Для того, чтобы он смеялся над нею? С Богданой бы над своей Галей глузовал… Не подошел к ней… Боялся отца? Нет, если б любил, не побоялся бы никого! Даже слова через Богдану не переказал! «Ох, Мартын, Мартын! Сокол мой! – заломила Галочка руки. – За что ты разлюбил меня?! Один ты и был у меня на всем широком свете, да и тот…» Галя припала головой к ладоням рук. Долго вздрагивало безутешно ее маленькое тельце, наконец Галочка отняла руки от лица. «А может, и любит? – прошептала она тихо, устремляя взгляд с надеждой на образа. – Может, так только… на батька сердит?»

В комнате между тем совсем потемнело, и слабый свет лампадки едва освещал погруженную в сумрак горничку.

– Нет! Нет! Нет! – вскрикнула она вдруг с приливом горькой, острой обиды, схватываясь с постели и останавливаясь посреди комнаты. – Разве я ему не передавала через Богдану, что на край света уйду за ним, что надо торопиться, что не сегодня-завтра приедет Ходыка, а тогда уже пропаду я навек! А он не подошел даже… С Богданой говорил, Богдане усмехался… А! – вскрикнула она вдруг, замирая в каком-то мучительном подозрении, и вдруг глаза ее вспыхнули ревнивой догадкой; теперь женские мысли помчались уже безудержу, без размышления, как прорвавшие плотину волны. – Так, конечно, что ему во мне? К ней, к ней первой и пришел!.. Богдана первая красуня, Богдана земянка, у Богданы маетки, как у княгини! Только за что ж он дурил мое бедное сердце? Что он сделал со мной? – всплеснула Галочка руками и упала головою на стол. – Нет! Нет, только бы узнать наверное, а там… она уже знает что! – Галя поднялась, поправила лихорадочными движениями выбившиеся из-под повязки волосы, отыскала платок… Грудь ее высоко подымалась, глаза блестели возбужденно.

– К ворожке, к ворожке! – шептала она прерывисто. – Я знаю… Богдана говорила мне… Там, под Замковою горою за доминиканским монастырем… Она все знает… Она всю правду скажет… Отец узнает? Гневаться будет? Ничего, ничего… Ей все равно… Пусть даже и убьет!

Галя осторожно притворила двери и, заметивши, что вблизи нет никого, юркнула со двора.

На улицах темнело. Почти закрыв свое личико большим платком, торопливо пробиралась Галя по уличкам, стараясь идти ближе к домам с Боричева тока на Житний торг. Однако, несмотря на все эти предосторожности, зоркий взгляд пани цехмейстровой не пропустил ее. Праздная и любопытная пани цехмейстрова, строгая блюстительница нравов киевских горожаночек, еще сидела на своем посту у резных ворот своего маленького дома.

– Ге… посмотрите-ка, пани майстрова, – обратилась она к своей соседке, – кто это улицею бежит? Ей-богу, если меня не дурачат мои старые очи, то войтова дочка.

– Так, так! Она, она! – захлебнулась от любопытства соседка.

– А куда бы это она такой поздней порой? – вытянула свою сухую шею пани цехмейстрова, следя за удаляющейся Галей.

– Куда? – усмехнулась пани майстрова. – Да разве я вам не говорила, голубко, что нынешние дивчата любую бабу проведут?

– Ну, уж я ее прослежу, – решила пани цехмейстрова, – другой дороги, как мимо моих ворот, нет к войтову дому.

Но Галя не слыхала шепота кумушек. Скорым шагом спустилась она с Боричева тока и, минувши несколько уличек и переулков, вышла на Житний торг. Прямо перед ней в конце Житнего торга выступал на высокой снежной горе Вышний замок. Казалось, он давил своей огромной массой весь разметавшийся город. Стены и башни его высоко поднимались к небу и темными своими очертаниями заслоняли последний вечерний свет. Влево от Замковой горы выдвигалась небольшая площадка, словно нарочито срезанная в горе. Два высокие столба с перекладиной возвышались на ней; посреди перекладины болталось что-то темное и длинное. Галя взглянула в ту сторону, и жуткое чувство охватило ее; своими зоркими глазами она ясно различила повисшие, как петли, руки и голову, склоненную на грудь… С ужасом отвернулась Галя, проходя быстро вперед. На площади было уже совсем безлюдно. Торговые лавки, словно мертвецы с закрытыми веками, безжизненно и мрачно стояли. В нише, проделанной в церковной ограде, теплилась перед иконой лампадка слабым красным огоньком. Раз, два, три… пробило на Вышней веже девятнадцать гулких и медленных ударов. «Девятнадцать!»– всплеснула Галя руками. Однако возвращаться домой было уже поздно. Сжавши руками свое замирающее от страха сердце, Галя быстро побежала вперед. «Вартуй!»– раздалось протяжно с замковой стены. «Вартуй!»– ответил также протяжно глухой голос с воеводской стороны. «Вартуй!»– донеслося уныло с нижних Мийских ворот. Вот и доминиканский монастырь. Ух, какой он мрачный и страшный!.. Серый, поросший мхом, оперся на свои тяжелые колонны, словно седой старик на суковатую палку. Страшно… В нем гнездятся черные бритые монахи, словно совы в ущельях скал… Галя зашептала бессвязные слова молитвы и, обогнувши монастырь, пошла по узенькой и неровной уличке, ютившейся с той стороны горы между ее подножьем и городским валом. С этой стороны замок глядел еще грознее. Над воеводским подъемным мостом подымалась самая высокая шестиугольная башня; амбразуры темнели в ней, словно пустые орбиты глаз черепов. Высокие стены и башни, казалось, заступали полнеба. Галя уже не шла, а бежала. Тысячи самых ужасных мыслей гналися за ней. Там, на берегу Днепра, подле шинка Лейзара, площадь, где слетаются ведьмы… А что, как они будут лететь мимо нее?.. Или встретится по дороге червоный дьявол?.. Ведь недаром же он к ним позавчера вечером в окно стучал… Словно ледяной водой окатило Галю с ног до головы. «Господи, боже!»– поспешно закрестилась она под платком. Да если б она только вспомнила об этом, ни за что б из дому не пошла. Однако желание узнать истину превозмогало и страх. Галя все бежала и бежала вперед. Наконец у самой горки она заметила совсем покосившуюся и прилепившуюся к ней хатку. Все сходилось с описанием Богданы. Галя толкнула калитку и вошла во двор. В маленьких оконцах избушки светился красноватый огонек. Галя подошла и робко стукнула в окно. В одно мгновенье свет в окнах погас. Галя повторила свой стук второй и третий раз. В хате послышался шорох, и через несколько минут низенькая дверь отворилась, и на пороге появилась ветхая-ветхая старушка в каком-то странном, красном платье, широко расходящемся на груди, с головой, завернутой в какой-то ярко-желтый грязный платок.

– Кто там добивается? Чего там нужно? – заговорила она гортанным голосом, кивая головой и тщательно закрывая дверь.

– Я, титочко! – прошептала Галя замирающим голосом.

– Ты? – старуха внимательно взглянула на Галю и, заметивши молодую, испуганную девушку в дорогом наряде, ответила гораздо мягче: – А чего тебе, дитятко, надо?

– Погадать, титочко! – проговорила Галя запинаясь.

– Погадать? Бог с тобою! – замахала старуха и головой, и руками. – Я бедная перепечайка, откуда мне гадать?

Но Галя уже немного пришла в себя.

– Титочко, голубочко, что скажете, все дам, ничего не пожалею… Только не откажите: такая потреба, такая…

Старуха бросила между тем взгляд на дорогие намиста, обвивавшие шею Гали, и смягчилась еще более.

– Жаль мне тебя… Ну да кто это тебе такой напраслины наговорил?

– Богдана Кошколдовна, титочко… Уж не откажите вы мне… – В голосе Гали послышались слезы.

– Ну, иди уже, иди, – заговорила старуха совсем мягко, пропуская Галю вперед. – Только чтобы никому ни слова, не то…

Последних слов Галя уже не расслышала: у нее шумело в ушах, стучало в виски, и ноги подкашивались от непослушной дрожи. Они вошли в темные сени, и Галя слыхала, как старуха щелкнула за нею задвижкой. Суеверный страх охватил Галю до такой степени, что она хотела уже было броситься стремглав назад, но в это время чья-то худая рука ухватила ее за плечо, и голос старухи, показавшийся Гале хриплым и зловещим, прошептал над нею:

– Сюда, за мной!

Галя споткнулась в темноте о высокий порог.

– Еще, еще сюда, – говорила старуха, ведя Галю за собой.

Галя почувствовала, как они переступили еще через один порог и как старуха, поставивши ее посреди комнаты, затворила дверь.

– Сними крест, дай сюда, – зашептал над ее ухом голос старухи. Холодом смертельным окатило Галю с ног до головы.

– Сними, дай сюда! – прошептал еще настоятельней гортанный голос. Леденеющей рукой достала Галя из-за ворота сорочки золотую цепочку с крестом и положила ее в руку старухи. – Если есть икона, ладанка, все сними, слышишь, – шептала далее старуха, не выпуская Галиной руки, – все сними, не утаи!

Рука Гали задрожала. На груди у ней на шелковом шнурочке висела ладанка с мощами печерских святых… Но эту единственную защиту Галя решилась не отдавать ни за что.

– Нету, – с трудом прошептала она – так пересохло вдруг ее горло.

– Правда ли? – сжала старуха руку Гали и, получив от нее утвердительный ответ, продолжала дальше так же хрипло и настойчиво: – Сними все перстни с правой руки, да не бойся: я не возьму – назад отдам… Слышишь, сними все! Ничего не утаи.

Один за другим сняла Галя драгоценные перстни и положила их в руку старухи.

– Теперь стой, не шевелись! А я вздую огонек!

Старуха оставила Галину руку, и по звуку шагов ее Галя поняла, что она отошла в глубину.

Через несколько минут в комнате мелькнул на мгновенье слабый красноватый свет и угас… Еще прошла минута, и тотчас же красноватый отблеск осветил уже комнату на более продолжительное мгновение. Слышалось чье-то тяжелое дыханье. Еще раз вспыхнул свет, и Галя увидала склоненное над кучей угля лицо старухи. Ее губы раздулись от напряжения, лицо было красно, растрепанные редкие волосы висели по сторонам, глаза блестели, как у кошки, причем Галя заметила, что один из них был покрыт бельмом и глядел неподвижным стеклянным взглядом, словно глаз мертвеца. Ужас охватил Галю. Она хотела читать молитву и не могла ни одной вспомнить. Наконец синеватое пламя раскалившихся углей осветило комнату. Галя оглянулась кругом. Снаружи оборванная, нищенская хижина совсем не была так бедна внутри. На стенах ее висели какие-то пестрые, никогда не виданные Галей ткани, на полу лежал ковер… Не было ни одного окна, и только в углу стояла жаровня, подле которой сидела старуха. Старуха поднялась и подошла к Гале, и тут только заметила та, что на ней был желтый пестрый халат, что держалась она совсем прямо, не кивала головой, и что голос ее звучал настойчиво и хрипло, а мертвый глаз так и впился Гале в очи..

– Иди сюда! – взяла старуха Галю за руку и подвела ее к пылающим углям… – Говори все, как на духу. Как его имя?

– Мартын… – прошептала Галя.

– Разлучницу как зовут?

– Богдана.

Старуха тряхнула рукавом над пламенем, и вдруг вспыхнул синий огонек, сопровождаемый сильным удушливым запахом серы.

– Смотри сюда! – толкнула старуха Галю, наклоняя ее голову над ведром воды и опуская на дно его драгоценное кольцо. – Смотри туда! Видишь ли что-нибудь?

Вся дрожа и замирая, нагнулась Галя над ведром… Какие-то темные тени при мерцающем пламени шевелились на дне.

– Что видишь там? – спросила старуха, подбрасывая какие-то травы на разгоревшиеся угли.

– Словно темные тучи бродят кругом.

– Тучи…тучи… – повторила старуха. – И над твоей молодой жизнью темная хмара висит. Так ли я говорю? – устремила она на Галю свой мертвый неподвижный глаз.

– Так…так… – ответила Галя.

– Смотри, смотри, видишь ли его в кольце? – шептала, сжимая Гале руку и наклоняясь вместе с ней над ведром.

– Не вижу ничего.

– Не любит, не любит тебя твой коханец, разлюбил, променял на другую! – крикнула резко старуха. – А теперь гляди, не видишь ли кого за кольцом? Смотри, вот!! – указала она костлявым пальцем в темную сторону ведра.

И Гале показалось, как светлый колеблющийся кружок расплывается вдруг в два силуэта. Вот ясно вырезались две головы. А старуха все сжимает ее руку больней и больней, и Галя слышит над собой ее теплое прерывистое дыхание. Вот образ становится яснее и яснее, вот отчетливо обрисовалась мужская голова в высокой бобровой шапке, светлыми усами и приветливым взглядом голубых глаз.

– Он, он! – крикнула Галя, стискивая руки старухе и не отрывая расширившихся глаз от колеблющегося изображения.

– Смотри, смотри! Кто другая? – шептала прерывисто старуха, почти наваливаясь всей тяжестью на Галю.

И вот другой образ заколебался в освещенном месте воды. Вот выделилась на голове черная повязка, вот спустилась белокурая коса. Изображение приблизилось к силуэту в бобровой шапке, и вдруг на Галю глянули насмешливо из воды светлые выпуклые глаза Богданы.

– Она! Она! – закричала Галя, хватаясь обеими руками за сердце, и отбросилась от ведра.

Изображения заколебались, слились и исчезли в сколыхнувшейся темной воде… Старуха подняла с лица встрепанные волосы и вытерла рукавом пот, выступивший на лбу, и, схватив руку Гали, заговорила быстро и прерывисто, рассматривая линии на ладони:

– Не любит тебя твой милый… разлюбил… Нашел другую… Богатую, пышную, красивую… Смеется с ней над тобой!

– Титочко, титочко, да нет ли силы, чтобы вернуть его назад?! – вскрикнула со слезами Галя, чувствуя, как сердце разрывается у нее в груди.

Старуха взглянула внимательно на извилистые разбегающиеся линии маленькой ладони.

– Нет ни на небе, ни на земле! Ваши пути разошлись, как две реки, не слиться им никогда; разделила их сырая земля. А ты, дивчино, не убивайся! – продолжала она дальше, – Есть другое счастье у тебя. Отворачиваешься, а оно само к тебе льнет. Гей, не гони его, будешь счастлива, будешь вродлыва, будешь в золоте ходить!

Как в столбняке стояла Галя, не слыша ничего: ей очи жег насмешливый взгляд светлых выпуклых глаз Богданы, в голове вертелись одни и те же слова: разлюбил, полюбил другую, смеется над тобой! Между тем цыганка, бросив в ведро все снятые с Гали драгоценности, зашептала поспешно какие-то непонятные слова, поводя руками над водой.

– Тьпфу, тьпфу! – плюнула она трижды в ведро. – На перекресток пойду, всю нечистую силу соберу, на золото посзываю, в землю закопаю, все лихо соберу. Теперь плюнь, отвернись! На золото не дивись! – повернула она Галю спиной. – Не жалей, не смей! Как его вода покрывает, так на твоем горе счастье засияет! Згинь!! – крикнула она вдруг диким голосом. Послышался стук, плеск воды, сильное шипенье, и комнату покрыл непроницаемый мрак. Снова костлявая рука ухватила Галю за плечо и повела ее в темноте, толкая через порог. Но ни страха, ни сожаления о потерянных драгоценностях не испытывала Галя; она шла машинально, словно не сознавала ничего. Вот они вышли в сени. Старуха щелкнула задвижкой и вытолкнула Галю на двор. Свежий холодный воздух ударил Гале в голову и отчасти привел ее в себя. Она оглянулась, перед ней на дверях покосившейся избушки стояла седая старушка в красном платье с грязным желтым платком на голове. Галя взглянула кругом, не понимая, что ж это было с нею. Кто говорил с ней, что говорил ей? Кто? Когда? Словно какой-то кошмар угнетал ее голову. Но старуха не дала Гале опомниться.

– Беги, беги, – зашептала она зловещим голосом, вытягивая вперед костлявые руки, – не оглядывайся, беги!

И Галя побежала. Она бежала и бежала кривой подгорной уличкой, как будто за ней гнался целый рой безобразных теней. Вот снова замок. Как мрачно, как грозно уселся он на вершине этой белой горы. «Вартуй!»– раздается протяжно наверху. «Вартуй!»– отвечает задавленный глухой голос с нижней минской стены. Ух! Страшно, кругом ни души… Какие-то мрачные тени догоняют ее… Галя выбежала на средину Житнего торга и остановилась на мгновенье, чтобы перевести дух. Куда ей идти теперь? Что делать? Мучительная тоска сжала ей сердце, и Галя почувствовала отчетливо и ясно, что ей некуда больше идти и нечего делать.

– Не любит, разлюбил!.. Боже мой, разлюбил! – всплеснула она руками, прислоняясь к стене. – Что же теперь? Домой идти? Ах, нет, нет! – заметалась она тоскливо. – Дома Ходыка ждет, венчаться с ним, целовать его, обнимать всю жизнь, всю жизнь все вместе с ним! Ох боже мой, боже мой, не хватит силы! Да лучше ж умереть, лучше душу свою загубить! Не любит, разлюбил, смеется с нею над тобой! Смеется?.. Смеется с нею надо мной, – медленно повторила Галя, вытягивая вперед голову и как бы упиваясь мучительным ужасом этих слов. – Так не будет же этого, не будет! – сжала она руки и даже жилы надулись у ней на лбу.

Она двинулась быстро вперед… Вдруг за поворотом улицы, словно из-под земли, выросла перед ней высокая фигура в красном, как огонь, суконном плаще. «Он, он, червоный дьявол!»– пронеслось, как молния, в ее голове.

– Ай! – вскрикнула Галя как безумная и отшатнулась к забору, окаменев от ужаса; красная фигура заступила ей путь. – Проби! Чур меня! – закричала Галя, вытягивая вперед руки, как бы стараясь защитить себя. Сердце у нее немело… леденел мозг… Она закрыла руками глаза.

– Чего ж так испугалась? – раздался подле нее насмешливый голос.

– Чур! Чур! Да воскреснет бог… – шептала побелевшими губами обезумевшая от ужаса Галя.

– Али я страшен так стал? – прозвучал ближе знакомый, дорогой голос.

Галя отняла от лица руки и, не веря своим ушам, подняла изумленные глаза: перед ней стоял Мартын Славута. Так, ее не могли обмануть зоркие глаза. А может быть, дьявол принял его образ, чтобы обмануть, завлечь ее? Галя со страхом попятилась назад, повторяя:

– Чур меня, не подходи!

– Да не бойтесь так, пани! – раздался еще более насмешливый, еще более едкий ответ – Не тронем! Да и нужды в том большой нет

Галя взглянула еще раз на Мартына: не было сомненья, это был он; только какой злобой, какой насмешкой было искажено теперь это милое, дорогое лицо. Суеверный страх отошел, но зато у нее дрогнуло сердце от боли.

«И нужды в том большой нет», – повторила она про себя, горькая обида вспыхнула в ней.

– Что ж? Это, быть может, к ворожее ходили? Чар искали, чтобы Ходыку причаровать? – продолжал Мартын, закручивая свой светлый ус.

Яркая краска залила все лицо Гали: знает, может, догадался, смеяться будет.

– Ходила! – ответила она, закидывая голову и обжигая огнем гневных глаз. – А чар мне искать не надо: любит и без чар!

– Помогай бог, помогай! – приподнял плечи Мартын. – Только не знаю, как это? Сладко ли его в синие губы целовать, его костяк обнимать?!

– Сладко! Сладко! – вскрикнула Галя, закусывая губу. – Потому что люблю его!

– Любишь? – протянул Мартын, и глаза его потемнели. – Что ж, хрустнул он пальцами, – у кого какой смак… Кому и дохлый кот краше сокола! Так…

Галя молчала.

В это время в небольшое окошечко, проделанное в фортке ворот пана цехмейстра, выглянули две женские головы в белых намитках.

– Она, она, ей-богу, она! – зашептал один голос.

– Кто ж с ней другой?

– Погоди, не видно его, а вот… Ой!

– Ой! – вскрикнула другая голова, отрываясь от окошечка. – Он, он, червоный дьявол! Так и есть!

С шумом захлопнулась деревянная ставенка, и головы скрылись за ней.

Но ни Галя, ни Мартын не заметили этого шума. Они приближались к дому войта.

– Что ж, – спросил снова Мартын после некоторой паузы, – и пойдешь за него?

– Пойду! – взглянула ему Галя прямо в глаза, и уверенная дерзкая улыбка исказила ее лицо.

– Печалиться не будем! – усмехнулся ядовито Мартын.

– Бурмистершей буду! В золоте, в аксамите буду ходить! – говорила Галя, захлебываясь и чувствуя, как ее нижняя челюсть начинает непослушно прыгать, а горло давит спазма и мешает ей говорить, мешает дышать…

– За золото продаешь свои поцелуи? Гаразд! – передернул Мартын плечом, останавливаясь у калитки войтовых ворот. – Прощай же, дивчино, только помни, – голос его звучал мрачно и глухо, – что и через золото слезы льются!..

Галя стояла перед ним, бледная, как мраморная. Черная повязка, унизанная бриллиантами, тускло горела при звездном сиянье на ее голове. Глаза карие, расширившиеся от волнения, казались совершенно черными.