Текст книги "След кроманьонца"

Автор книги: Михаил Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2. Песня Байдары

Солнца не было видно за низкой облачностью, но оно, вероятно, пришло в самую низкую точку своего суточного пути, когда Женька добрался до первых скал. Он залез в какой-то закуток между камнями и стал одеваться: напялил меховые штаны и рубаху, потом сжевал, не чувствуя вкуса, последнюю шоколадку.

Настроение было мрачным. Двигаться больше не хотелось, устраиваться на ночлег – тоже. Покрытое солью от высохшего пота тело слегка зудело, и единственное, чего хотелось вполне определенно, – это пить. Женька пристроил за спиной пустой рюкзачок и пошел искать воду. Он довольно быстро нашел ее, напился и стал бродить у подножия сопки, разглядывая склон.

Склон как склон: на пологих участках растет трава и низкорослый кустарник, выше начинаются осыпи и языки снежников по распадкам. Еще выше висит нечто, очень похожее снизу на обычный туман. Пару дней назад где-то здесь он спустился в Мамонтовую степь и специально минут пять стоял, запоминая рельеф.

Похоже, он не ошибся и вышел куда нужно: вот по этой промоине он спускался, за теми кустами перепрыгнул ручей и начал подниматься на пологий водораздел, по которому потом и двинулся в неизведанную даль этого мира. Там, наверное, еще сохранились его следы. Кажется, все правильно, все сходится… Но что-то не так: чуть-чуть, совсем слегка, совсем немного, но иначе. Наверное, это свет: тогда были тени, все было четким, а сейчас – сплошная серость, сплошные полутона.

Смешно, конечно, мучиться сомнениями из-за таких пустяков, но ведь это, на самом деле, никакая не сопка и не гора, а сплошная флюктуация. Даже представить трудно: похоже на многоуровневую транспортную развязку, на которой нет ни разметки, ни дорожных указателей, ни видимости – все погружено в белесое межпространственное марево, которое ползет и клубится как настоящий туман. В общем, перекресток вселенных, да и только!

В конце концов Женька решил начать подъем: раз головой не получается, он будет думать ногами – не факт, что это хуже. Впрочем, далеко идти ему не пришлось: на одной из последних травянистых проплешин шевельнулось что-то живое, и он надолго замер за скальным выступом с камнем в руке. Какой-то грызун, похожий на небольшого сурка, вылез примерно через полчаса – встал столбиком и начал принюхиваться.

Добыча оказалась, прямо скажем, не слишком вкусной. Без шкурки и потрохов в ней было граммов триста-четыреста весу, из которых половину составляло вонючее, терпкое сало. «Ну, ладно: все равно это еда! Может, сало целебное – помогает от чего-нибудь?» – утешил себя охотник.

Когда добытый зверек уютно разместился в пустом желудке, Женька решил больше никуда не идти: день опять получился слишком длинным. И черт с ним, с туманом: пусть себе ползет и клубится. А перед сном можно вспомнить что-нибудь приятное, беззаботное, что-нибудь из жизни в мире Николая. И чего ему, дураку, там все время не хватало?

* * *

Таня была разочарована и почти не скрывала этого. Она-то старалась, она-то готовилась, а тут… Неужели подружки подшутили над ней?! Неужели… Ведь полдня крутилась перед зеркалом, делала прическу, косметику… Нет, ну как же она лоханулась! Студентка элитарнейшего платного ВУЗа, единственная дочь самого Табуретова, пришла на свидание, а тут…

Хваленый Женя оказался невзрачным пареньком почти с нее ростом, в старенькой затертой куртке (не «фирмa»!), каких-то невнятных мешковатых джинсах (с секонд-хенда, что ли?!) и стоптанных кроссовках. «Господи, о чем с ним говорить-то? Ну, ладно: пришла так пришла, будем изображать… А глаза у него ничего – не наглые, ласковые».

Они побрели по пустынной дорожке весеннего парка, пытаясь склеить разговор о всяких пустяках. Таня болтала, закидывая удочки в разные стороны: в современных рок-группах ничего не понимает – ему неинтересно; нет, о шмотках говорить не хочет, в них он совсем дуб дубом; в машинах разбирается, но сразу начал про двигатели-карбюраторы, а она в этом ни-ни; вот про компьютеры, кажется, что-то вякает…

На покрытой травой поляне молодые люди – парни и девушки – рубились на мечах и топорах. Оттягивая момент, когда говорить будет совсем не о чем, Татьяна с Женей остановились посмотреть. Мечи и топоры, конечно, были деревянными, а одеты ребята с претензией то ли на славянских витязей, то ли на европейских рыцарей.

Кто-то из парней постарше заметил Татьяну: он весело подмигнул ей и отсалютовал деревянным мечом (Ишь ты, принц какой!). Потом что-то сказал своим, и еще двое русоволосых красавцев поднялись с травы, а остальные стали располагаться, образуя круг. Парень сделал благородный жест, приглашая прекрасную даму на почетное место зрительницы (Тоже мне, клоун! А он ничего…). Татьяна снисходительно улыбнулась (Зря, что ли, тренировалась перед зеркалом?) и царственно кивнула: давайте, мальчики!

Наверное, эти трое были тренерами или просто очень давно занимались: они дрались серьезно и красиво, только звона стали не было слышно. Двое с топорами против одного с мечом и легким щитом. Если алебардщики и подыгрывали меченосцу, то это было совсем незаметно. Удары сыпались со всех сторон (Как бы не покалечили!), но всюду их встречали то меч, то щит – во, дает!

Парень отразил очередную атаку, сбросил щит на землю, опять отсалютовал Татьяне и начал атаковать сам. Удар, еще удар! Он увернулся от тяжелого деревянного лезвия, упал на колено и поразил противника мечом в грудь; сразу же сделал кувырок, зацепил своей ногой ногу второго алебардщика и, пока тот восстанавливал равновесие, вскочил и тюкнул его мечом по шее – отрубил голову!

Победитель картинно преклонил перед Татьяной колено: на лбу выступил пот, грудь под футболкой вздымалась (Какие у него бицепсы, блин! Что должна делать рыцарская дама в таких случаях?). Она не придумала ничего лучше, чем пихнуть Женю в бок локтем:

– Ты так можешь?

Тот вздрогнул, оторвавшись от своих мыслей:

– Я?! Ну, как-то… Мечи, топоры… Но я попробую, если хочешь, я попробую!

Робко озираясь, он начал стаскивать куртку. Победитель-меченосец встал с колена и, расставив ноги, снисходительно улыбался, блестя на солнце медными заклепками широкого кожаного пояса. Он чуть наклонил голову, глядя сверху вниз:

– Ваше оружие, сударь? Меч, топор, шпага?

Женя наконец освободился от куртки и зябко ежился в одной рубашке:

– Я… Я не знаю. Все равно… Что-нибудь.

Кто-то сунул ему оружие – длинную деревяшку, изображающую то ли узкий меч, то ли широкую шпагу. Спотыкаясь о кочки, путаясь ногами в траве, он прошел на середину круга и, затравленно озираясь, встал напротив меченосца-победителя. Тот уже по-свойски подмигнул Татьяне (нахал!) и встал в боевую стойку.

Поединок начался: зрители засмеялись, загомонили, посыпались шутки. Тане сначала было очень неловко и стыдно, но потом она мысленно махнула рукой: «Сам виноват!»

Женя смущенно топтался на траве, смотрел, в основном, на хохочущую публику и держал свою шпагу так, словно не знал, что с ней делать. Меченосец неторопливо изобразил изящный выпад, его противник отшатнулся, запутался в собственных ногах и чуть не упал. Широко улыбаясь, парень отвел назад левую руку, красиво и медленно сделал новый выпад. Женя отпихнул его меч в сторону своей деревяшкой.

– Ну вот, уже лучше! – засмеялся победитель. – А теперь так!

Он крутанулся вокруг своей оси, и меч просвистел у самого лица Жени. Тот запоздало шарахнулся и опять чуть не упал. Зрители зааплодировали.

– И вот так!

Деревянный меч мелькал то справа, то слева, Женя вздрагивал, моргал и, казалось, готов был заплакать. Народ веселился вовсю. Таня тоже смеялась…

Меченосец остановил вихрь движений и, в который раз, отсалютовал Татьяне:

– Переходим к заключительной части Марлезонского балета!

Кажется, он собрался показать что-то совсем уж крутое: сделал замысловатый пируэт, взмахнул мечом… Пытаясь защищаться, Женя выставил вперед свою палку.

Никто толком не разглядел сквозь смех, что там такое случилось, но меч выскочил из руки победителя и отлетел в сторону. Меченосец непонимающе посмотрел на свою пустую ладонь:

– Ты что?! Ну-ка!

Он подобрал оружие, резко замахнулся…

– Извините, мне звонят!

Меч победителя еще летел, кувыркаясь в воздухе, а Женя уже выковыривал из кармана брошенной на землю куртки старинный телефон-мобильник в потертом чехле. Он нажал на кнопку, и послышался хриплый голос:

– Ты?

– Да!

– Хм-гм-гм, кхе…

– Понял!

Он вдруг чмокнул Таню в щеку:

– Я позвоню! Извини, мне очень надо!

Таня дернулась, моргнула… и увидела белую рубашку Жени уже вдали, в самом конце аллеи. Не снижая скорости, он выскочил из парка, пересек шоссе с непрерывным потоком машин и исчез на краю большого пустыря, где вдали возвышался старый двухэтажный дом с обвалившейся штукатуркой.

Меченосец-победитель, ругаясь вполголоса, массировал правую кисть. Вокруг толпились парни и девушки…

А Женька мчался по знакомой дороге и думал, что зря он, наверное, и Татьяну бросил, и парня этого обидел. Собственно говоря, мычание и гмыкание по телефону означало лишь, что если он не очень занят, если у него есть время – мы, конечно, без тебя обойдемся, но, может быть, тебе и самому будет интересно.

В коридоре он остановился, избавился от куртки и усилием воли стабилизировал дыхание. Потом лег на живот и заглянул в щель под дверью. В комнате, кажется, все было спокойно – никто никого пока не резал, ни порохом, ни тротилом не пахло. Женька хотел приоткрыть дверь и шмыгнуть, как угорь, вперед и вниз (прием «невидимка»), но передумал: встал с пола, отряхнулся, открыл дверь, вошел и сел на ступеньку. Его заметили, и он кивнул:

– Приветствую вас!

Гость – пожилой лысоватый мужик – явно не обрадовался его появлению…

* * *

Впрочем, «не обрадовался» – еще очень мягко сказано. Похоже, Александр Иванович попросту испугался и, кажется, из-за этого скомкал начало беседы. В результате Варов произнес свою реплику, после которой воцарилась тишина, означающая, что и Николай, и Женька с ним согласны.

Пауза закончилась тем, что Турин забросил в рот еще одну конфету, разгрыз и тут же выплюнул ее в переполненную миску, изображающую пепельницу.

– Тьфу, черт! Ну, какие сволочи, а? Закатывают в сахар всякую дрянь, ты доверчиво раскусываешь, а там… Хорошо, если это просто гнилой орех, а не кусок мышиного дерьма. Дурят нашего брата, как хотят! Да-а… Так на чем мы остановились? Значит, нет никакой организации, а есть несколько человек? Хорошо, допустим. Из телефонного разговора я понял, что вы, Александр Иванович, нас знаете и желаете пообщаться со мной и с Варовым. Одно это уже достаточно подозрительно: никаких общих дел мы с Володькой не ведем, у каждого свой бизнес, если, конечно, наши занятия можно так назвать. Согласитесь, что было бы логичным попросить вас рассказать о себе и представить нам тех, кто, как вы выразились, дал вам поручение.

– Конечно, конечно, – гость откинулся в кресле. – Ваше беспокойство вполне понятно. О себе я могу доложить абсолютно все, но вряд ли вам будет это интересно: мне пятьдесят два года, образование высшее, преподаю в медицинском техникуме, женат, имею сына… Дело в том, что много лет назад, впервые получив доступ к Интернету, я имел неосторожность разослать свое «резюме» куда только можно. Некто откликнулись, попросили заполнить несколько анкет довольно странного содержания и сообщили, что моя кандидатура их устраивает. А потом мне предложили связаться с неким журналистом и уговорить его прекратить разрабатывать тему «Лох-Несского чудовища». Причем именно уговорить – убедить без всякого подкупа, шантажа и угроз. Информация для этого мне была предоставлена. К собственному своему удивлению, задание я выполнил и вскоре обнаружил в почтовом ящике конверт со сберкнижкой на свое имя. Сумма и сейчас выглядела бы неплохо, а тогда казалась просто сказочной. С тех пор так и пошло – один-два раза в год. Разумеется, мне было интересно, кто стоит за именем «Максим», взятом в кавычки, которым подписываются сообщения. Однажды я задал этот вопрос своим контрагентам напрямую и получил ответ, который только что вам процитировал.

Гость замолчал, Турин и Варов встретились взглядами:

«Врет?» – шевельнул бровью Николай.

«Не похоже», – чуть прикрыл веки Варов.

«Может, припугнуть?» – покосился на Женьку Турин.

«Пока не стоит», – едва заметно качнул головой Варов.

– Ну, хорошо, – уже вслух сказал Николай, – к этой теме мы еще вернемся. В чем же заключается нынешнее, как вы выразились, поручение?

* * *

Женька открыл глаза и успел поджать ноги, спасая их от набежавшей волны.

Проснулся он в той же позе, в какой и уснул, – полулежа между камней на тонкой подстилке из травы и веток кустарника. Только «вчера» это был склон сопки посреди Мамонтовой степи, а «сегодня»…

Сейчас он сидел на крохотном пятачке галечного пляжа у подножия почти отвесной скалы, а перед ним до самого горизонта расстилалось зеленовато-серое море. Точнее, зеленоватая вода была видна лишь вблизи, а дальше плавающие льдины сливались в сплошной массив, который где-то вдали незаметно смыкался с белесым небом.

«Ч-черт, вот это я поспал! Такого со мной еще не случалось! Правда, никогда и не пробовал ночевать в зоне перехода. Наверное, оказался в какой-то пограничной точке – на краю, так сказать, иной реальности. Что ж, впредь надо быть умнее».

Женька поднялся на ноги и привычно пропустил напряжение по мышцам: кажется, все нормально, все работает, только писать хочется. Он занялся удовлетворением своего желания, но закончить это важное дело не смог: поверхность воды незаметно поднялась и выпустила на пляж новую волну – совсем не страшную, мелкую и прозрачную. Она прошла до самой скалы, приподняла его подстилку и тихо потянула в море, оставляя на гальке ветки и пучки травы, сорванной в другом мире. Женька шарахнулся, спасая от воды свою обувь, и вдруг сообразил, что деваться-то ему некуда!

«Та-а-а-к! Шутки кончились! Получается, что я оказался на берегу всего пару минут назад – прямо перед тем, как проснулся, или… Или я тут уже давно, но идет прилив!»

Женька забегал взглядом по камням: «Те, что рядом, покрыты какой-то бурой слизью, они явно уходят под воду. А скала? Тут тоже водоросли, слизь…» Он не сразу понял, куда нужно смотреть, а когда понял, сердце тяжко ухнуло в груди, а в желудке стало как-то противно: верхняя граница прилива четко угадывалась на высоте метров двух от воды, и никаких трещин или уступов выше этого уровня видно не было.

«Рюкзак за спиной, ножи на месте, одежда в порядке, ноги пока сухие, ветра нет, температура воздуха чуть выше ноля по Цельсию, ел последний раз вчера: что делать-то? Хорошо хоть один, и никого спасать не надо, только себя. Осмотреться бы – отсюда же ничего толком не видно!»

Прежде чем следующая – более глубокая – волна накрыла пляж, Женька успел влезть на осклизлую верхушку ближайшего камня. Рядом торчал еще один, чуть крупнее, а дальше в сторону моря из воды выступала целая плита с довольно ровной поверхностью: «Вот куда надо!» Прыжок, в общем, получился, но, приземляясь, он поскользнулся, плюхнулся задницей в мелкую лужу и вскочил, отряхивая воду с меховых штанов: «Успел. Вроде пока сухой! И что мы имеем?»

Отсюда до скалы было метров пять-шесть, и обзор открывался метров на сто в обе стороны. Выглядело это все совершенно безнадежно, и Женька принялся себя утешать: «Стена как стена, из гранита, кажется. Если правильно выбрать место, то подняться, наверное, можно. Тут, собственно, отвес-то идет метров двадцать-тридцать, а дальше обычный склон, крутой, конечно, но проходимый. Вот только лезть надо с воды, точнее, из воды. В мокрой одежде?! Или голым? Полазишь тут голым, как же… Или зацепиться где-нибудь и дождаться отлива? А когда тут отлив? Через час или через неделю? Вон там, кажется, уступчик почти в ладонь шириной, а чуть выше ямка такая – как раз для пальцев… Но срываться нельзя – обратно уже не вылезти».

Вода, медленно опускаясь и поднимаясь, обтекала плиту, мелкие льдины двигались вдоль берега. «Это приливное течение, – сообразил Женька. – Значит, будет сносить, особенно если плыть в одежде».

За свою короткую жизнь он видел смерть множество раз и боялся ее не сильно. Тем не менее отказаться от борьбы, даже не имея шансов на успех, он считал ниже своего достоинства. Ему хотелось верить, что в данном случае хоть какой-то шанс у него все-таки есть…

Льдина появилась внезапно: только что, кажется, ее не было, и вот уже слева возле скалы целое ледяное поле – метров восемь на десять. Оно тихо двигается вперед и цепляет краем торчащие из воды камни.

Сначала Женька подумал, что плохой берег, пожалуй, все-таки лучше, чем даже хорошее море, а потом представил себя висящим на скале над прозрачной ледяной водой. Представил и… шагнул на зернистую поверхность. Льдина, кажется, даже не заметила его присутствия.

Часа два она плыла вдоль отвесной гранитной стены, не приближаясь к ней и не удаляясь. А потом стена вдруг кончилась. В первый момент Женьке показалось, что он очутился в открытом море, но это было не так, точнее – не совсем так. Справа действительно было море – спокойное, бесконечное, с редкими льдинами, а вот слева… Слева за мысом, из-за которого выплыла льдина, открылась большая бухта или залив. Женька вытянулся, даже приподнялся на цыпочки, и стал всматриваться в далекий берег.

Бухта была шириной километров пять и уходила в глубь материка километра на два. На этой широкой плоской равнине тут и там лежали льдины. Где-то посередине между далеким коренным берегом и его льдиной с трудом угадывалась граница воды.

«Похоже, это такая большая-большая отмель, которую заливает приливом. А вдали, на берегу, что-то… Уж не дым ли? Костер?! Но далеко, как же это далеко! – Женька поежился в предчувствии удовольствия. Кое-какой опыт у него был, и он знал, что именно нужно в первую очередь беречь в холодной воде. – Придется мастерить плавки: трусы купальные, ледовый вариант – ох-хо-хо!»

Он снял пустой рюкзак, прорезал в нижней части две дырки, просунул туда ноги, не снимая штанов, и затянул горловину на поясе, заправив туда подол своей рубахи-балахона. Немного подумал, развязал шнур и выпустил рубаху наружу – так будет лучше. Потом, используя все имеющиеся ремешки и веревочки, он обвязался так, чтобы изувеченный мешок как можно плотнее обтягивал ягодицы и пах.

Долго ждать не пришлось: льдина тихо зацепилась за дно и остановилась. Следующая пологая волна слегка приподняла ее и продвинула вперед, а когда опустила, льдина сидела на дне, кажется, уже всем брюхом.

«Интересно, какой она толщины, сколько тут до дна? Бр-р-р!» – Женька поправил ножи на поясе, пощупал ворот меховой рубахи, где была зашита китайская газовая зажигалка за четыре рубля, сделал несколько полных вдохов-выдохов и, повернувшись лицом к далекому берегу, спрыгнул в воду…

Когда миновал шок от холода, все оказалось не так уж и страшно: вода чуть выше пояса, дно почти твердое.

Время остановилось. Он проваливался в какие-то ямы, путался ногами в водорослях и брел, брел… Сначала он вглядывался в берег и пытался понять, кто двигается быстрее – он или вода прилива, что кончится раньше – глубина или его жизнь? Это было неправильно, и он переключился на свое тело: «Мне совсем не холодно, вода приятная, прохладная, а в сапогах уже нагрелась, ногам тепло, они чувствуют дно, пальцы послушно шевелятся, тепло поднимается от ступней к коленям, приятная, теплая вода, ветра почти нет – с чего мерзнуть? Я иду по мелкой теплой воде… И не надо обращать внимания на берег: известно, что даже чайник будет закипать очень долго, если на него все время смотреть и ждать».

Мастером самовнушения Женька не был: его, конечно, пытались учить, но ему было неинтересно. То ли дело какой-нибудь экзотический прием или удар. И вот, понадобилось: даже не ум, а инстинкт самосохранения подсказывал – это единственный способ выжить, единственная возможность дойти. И он старался: вспоминал все, что когда-то объясняли, и старался.

Его медитацию прервал запах дыма. Очень слабый, но такой родной, знакомый, прямо-таки слезу вышибающий! Кто хоть раз выходил из смертной пустыни к жилью, тот поймет, а другим – и не объяснить, не описать.

Ветер вновь стал слабо дуть в спину, и запах исчез. Женька стоял по щиколотки в воде и смотрел вперед. До границы прибоя оставалось метров пятьсот, на берегу что-то дымилось, а по илистому, не залитому еще водой дну бухты среди обсохших льдин ему навстречу шли люди.

* * *

– Вернись к нам, Поющий! Наступает твое время!

Человек на корме зашевелился: просунул руки в рукава меховой рубахи, откинул с головы капюшон. Он поплевал на палец и протер узкие щели глаз, потом встал на колени и помочился за борт.

Пока он спал, мир изменился не сильно: вдали слева по борту по-прежнему чернела полоска берега, с ними остался Ветер, Дующий На Черную Скалу, правда, Волна, Качающая Байдару, ушла, и ее сменила Волна, Тихо Плещущая в Борт, но Белых Плавучих Полей поблизости не было, хотя повсюду виднелись Маленькие Одинокие Льдины.

Никто, конечно, не сказал, зачем его разбудили, и тем более никому не пришло в голову показать ему цель – он все поймет и увидит сам, ведь он…

Человек гордился своим именем – оно мелодичное и такое длинное, что его редко произносят полностью. Правда, если попытаться передать его смысл и значение на каком-то другом языке, не на языке Настоящих Людей, то получится еще длиннее: «Человек, Поющий На Корме, или Тот, Кем Байдара Говорит Со Стихиями Мира». Кто-нибудь чужой мог бы сказать, что он просто гарпунер, но таких слов в языке Настоящих Людей не было, как не было слов, обозначающих просто море, ветер, лед, волны, снег – и волн, и ветров десятки, все они разные и потому, конечно, имеют свои имена.

Вдали, левее низкого солнца, чуть нарушилась гармония мелкой волны. Баа совсем сузил щели глаз и разглядел то, что готов был увидеть, – это были они – Большие И Сильные, Дающие Много Мяса и Жира.

Море и небо, лодка и люди перестали существовать: Баа закаменел, сосредоточился, ушел в себя. Он пытался угадать, почувствовать, понять, что делают и что будут делать Дающие. Гребцы тоже молчали, застыв в тех позах, в которых их застала Минута Раздумья. Сейчас нельзя мешать: охота может быть удачной или неудачной, но если Баа ошибется, то ее просто не будет.

Наконец Баа вздохнул и улыбнулся: он будет петь Песню! Люди Левого Борта и Люди Правого Борта разбирали весла и улыбались в ответ – к ним пришло Предвкушение Большой Радости.

Баа запел-заговорил глухим хрипловатым голосом – сначала тихо, потом все громче и громче. И началось действо: постепенно вместо людей, плывущих по морю на большой кожаной лодке, возникло и зажило существо по имени Байдара. Оно двигалось и говорило со Стихиями Мира голосом Баа. Это был разговор равных: Байдара хотела, чтобы ей отдали то, что ей очень нужно, и не видела пока причин для отказа.

Никто не командовал, не задавал ритм, как человек не командует своими руками и ногами. Под неторопливый речитатив четыре однолопастных весла одновременно погружались в воду, и каждый гребец безошибочно угадывал, с какой силой вот сейчас нужно напрячь мышцы. Лица людей блестели от пота, когда Баа увидел почти прямо по курсу, как среди волн появился низкий блестящий холмик, и сразу же взметнулся фонтан брызг и пара, рядом еще один, и еще!

– Ми-и-ало-ка-а-а ка-а-фэ-ло, ло-о, ло-о-о, – пел Баа. Он не шевелился, почти не двигался, но пот грязными струйками сбегал по его телу, с подбородка капала слюна, широко раскрытые глаза слезились. И Мир поддавался: вода и воздух, волны, небо, ветер, льдины, киты, вместе и порознь слышали и понимали исступленную молитву-заклинание Байдары. Она очень, очень хотела быть вот там, вон в том месте: вот… вот… вот здесь или нет, чуть дальше… да-да, именно здесь!

И совсем не важно, не интересно, кто куда двигается, что именно меняется в гармонии Мира: Байдара хотела оказаться среди них, и ей было дано.

Глянцевые темные холмы возникают здесь и там. «Пых! Пых! Пых-х!» – взлетают фонтаны, и ветер доносит их запах, означающий Предчувствие Великого Праздника. Каждый из Дающих, кроме вон тех двух, гораздо больше Байдары, но к ней не придет даже Тень Страха – у них гладкие спины, значит, они добры.

Баа больше не смотрел вперед. На дне лодки между ним и ближайшим гребцом аккуратно уложены три мешка из снятых «чулком» шкур молодых нерп. Там внутри свернутый безупречными кольцами длинный линь – тонкий кожаный ремень, очень прочный и мягкий. Сверху, прямо под горловиной, лежит, привязанный к верхнему концу ремня, костяной наконечник, а внизу – круглый камень, обернутый куском шкуры, к которому пришит дальний конец ремня. Если линь уйдет весь, не запутавшись и ни за что не зацепившись, камень заткнет изнутри горловину мешка и вытянет его за борт. Мешок станет поплавком.

Он взял первое древко, лежавшее на дне вдоль киля байдары. К толстому концу Баа присоединил наконечник, а в пазы на другом конце вставил изящный крылатый предмет, покрытый узорами. Это стабилизатор – много дней его делал лучший мастер Настоящих Людей в подарок духам Моря. Теперь металка – и Баа встал с собранным гарпуном в руках.

– Ле! Ле! Ка-а-а ле! Ле! Ка-а-а! – звучало над водой, и Байдара делала широкий плавный поворот: два коротких гребка по левому борту и один мягкий длинный по правому, два по левому – один по правому…

– Ка-ну-ми хо-о-о-о! Уа-ла-ма ну-у-у-у!

Теперь Байдара мчалась вперед, и голос Баа опять звенел, неторопливый монолог вновь превратился в исступленную мольбу-заклинание: нет ни границ, ни различий между делом и словом, между усилием духа и тела – нужно очень хотеть, чтобы все получилось.

У гребцов больше нет лиц, нет рук и ног, они больше не члены множества, понимающего себя как Люди или Настоящие Люди. Они – это существо, это – Байдара, чей лик сейчас оскален в гримасе экстаза.

Она очень просила, она очень хотела, и вновь ей было дано, ей опять не отказали: Дающий всплыл совсем близко. Он двигался встречным, чуть расходящимся курсом.

– О! О! – тай-о-о-ло! Па! – а-а-ми-и-и!

Баа не готовился, не думал, не целился: слова приходили сами собой, и Мир подчинялся, уступал, соглашался с волей Байдары, а она собрала всю силу своего желания на корме – в руке человека.

– Приди к нам, будь с нами!! – исступленно молил Баа. – Ты нужен нам, мы очень хотим тебя!!

Стихии откликнулись: они согласны. Свистнул стабилизатор, и пошел гарпун, рисуя пологую дугу тонким ремнем, и влажно чмокнула плоть, принимая наконечник.

Кит сразу ушел в глубину, оставив за собой бледно-розовое пятно. Зашуршал, убегая из мешка, линь. Гладкие, тщательно разжеванные, много раз промазанные жиром узлы чуть подпрыгивали, минуя борт. А потом линь кончился, мешок вылетел за борт, пару раз качнулся на поверхности и ушел под воду. Баа видел, куда тянул его Дающий. Он не делал никаких расчетов, он просто знал, о чем надо петь дальше.

Зазвучал очередной, родившийся сам собой куплет: Байдара развернулась и пошла новым курсом, а Баа стал собирать второй гарпун.

Изнутри на уровне живота к рубахе был пришит большой карман, в котором лежал кожаный мешочек со льдом. Баа извлек его, пощупал – лед растаял не весь, и воды совсем мало. Подрагивающими от нетерпения пальцами он ослабил ремешок на горловине, сунул ее в рот и запрокинул голову. «Да, воды совсем мало – всего два, нет, почти три глотка», – Баа с сожалением помял мешочек, выдавил в рот несколько льдинок, с хрустом разжевал их. И вода, и льдинки сильно отдавали старым прогорклым жиром, но это было очень, очень вкусно! «Жалко, что так мало… Но это ничего, это – поправимо: может быть, скоро натает еще», – успокоил себя Баа и, туго завязав горловину, водрузил мешочек на место.

Солнце – Приносящий Свет И Тепло – цепляло краем зубчатый горизонт в глубине берега, вокруг были Маленький Ветер, Идущий С Моря, и Медленная Волна, Поднимающая Плавучие Поля. Рядом с лодкой слабо покачивалась огромная спина Дающего – того, кто стал теперь Большой Добычей, или Подарком Всех Стихий. Его сомкнутое дыхало не шевелилось, пятно крови стало совсем бледным и вытянулось параллельно далекому берегу. В ту же сторону отнесло два мешка-поплавка, перепутавшихся своими ремнями. Третий мешок лежал на дне лодки – его линь не давал расстаться Байдаре со своей Добычей.

Гребцы зашевелились на своих местах. Всем хотелось пить, и мешочки с талым льдом быстро пустели. То и дело люди поглядывали на Добычу: они понимали, что это неприлично, но все равно улыбались, ведь на смену Предчувствию пришла Большая Радость.

Нет, Байдара не умерла, не исчезла, просто чуть-чуть распалась. Она долго без устали шла за Дающим и теперь отдыхает. Ее части опять стали немного разными членами единого множества Настоящих Людей. Вон тот, второй слева, совсем молодой. Он только третий раз вышел в море и еще не все понимает:

– Посмотри, Баа, это же Вода, Несущая К Дому! Мы можем успеть, Баа! – и замолк, испуганно переводя взгляд с одного на другого.

Четверо Мужчин молча смотрят на парня. «Нет, пожалуй, он не совершил ничего такого, из-за чего надо сразу уйти Туда, Куда Уходят Все. Нет, это просто… м-м-м… неловкость, бестактность… Пусть он будет пока с нами», – улыбнулся Баа, и парень опустился на сиденье. Еще миг, и он шагнул бы через Границу Стихий – она же рядом – прозрачная, холодная, такая манящая и страшная.

– Ка-ми-ту-у-у оди-ди-ла-а-а… – хрипло затянул Баа, и Байдара медленно двинулась кормой вперед: нужно подобрать два оставшихся поплавка и отрегулировать длину линей так, чтобы тянуть Добычу за все три ремня сразу, ведь пришла Вода, Несущая К Дому, и она может успеть!

Старый Гаако-Лиу-Тэми-Раотан маялся уже второй день. Ничего необычного или печального не происходило в Месте, Где Живут Настоящие Люди, но ему было неспокойно, еда не приносила радости, а руки не хотели ничего делать. Рао бродил между домами, беседовал с людьми или просто выходил на берег и подолгу смотрел вдаль. Никто не задавал ему вопросов, но он понимал, что все думают, будто он знает, как живет Байдара, а он не знал. Когда-то давно он, стоя на берегу, мог петь ее Песню. Теперь он не может, но Людям незачем знать об этом.

«Нет, так нехорошо, так – неправильно! Надо что-то делать: полезное и важное», – не выдержал наконец Рао и решил заняться тем, что давно откладывал, – подарком Большого Шторма. Это был хороший, нужный Людям подарок: недалеко от жилищ поселка на берегу лежали три больших дерева. Без коры и сучьев, с обломанными корнями – они, наверно, долго плавали по Реке и Морю прежде, чем Большой Шторм во время Высокого Прилива оставил их на берегу. Это была Твердая Пища, которую так любит Огонь. Всю мелочь, приносимую Приливами и Штормами, Люди сразу собирали и уносили в поселок, а эти стволы оказались очень тяжелыми. Ни разрубить, ни перепилить бревна нельзя, потому что нечем, но и оставлять на месте жалко, так как следующий Большой Шторм вполне может забрать их обратно, если, конечно, придет вместе с Высоким Приливом. Бревна нужно на месте пережечь на куски, которые можно будет донести или хотя бы докатить до поселка. А там уж молодежь и женщины как-нибудь справятся. Надо сделать Долгий Костер не для еды и тепла, а просто для удовольствия Всех Стихий, которые, в благодарность за это, позволят воспользоваться Людям оставшейся частью подарка.