Текст книги "Да ночь простоять..."

Автор книги: Михаил Поляков

– Да ё-моё, когда ж это закончится?! – матерился экипаж, изо всех сил желая просто ничего не делать на солнышке. Условия курорта подстрекали к расслаблению и отдыху, но обстановка подстёгивала и требовала действовать, действовать и действовать, опережая опасности и вероятные неприятности на несколько шагов. А профессия моряка – до сих пор самая рискованная во всём мире. А процент погибших и пропавших без вести флотских самый высокий по сравнению с людьми занимающимися другими видами деятельности. И поэтому ругается от всей души старпом. Лучше уж обложить матом, придавая злость, ускорение и немного обижая, чем обкладывать венками и говорить красивые слова перед гробом. За своё поведение потом можно и извиниться, перед живыми. И они простят! А вот мёртвые стыда не имут, но за то, что не уберёг, ты своего моряка, командир, совесть будет грызть так, что хоть рядом ложись. И слов прощения от погибшего никогда не дождёшься. А уж сниться будет и молчать, ни приведи господь как… В общем не обижался никто на старинные татаро-монгольские выражения нёсшиеся навстречу ударной волне, разбавленной расстоянием и толщей воды. Понимал народ, не их материт старший, а ситуацию. А по сему, личный состав сам матерился от всего сердца, усиливая душевную крепость и боевой дух словами самых страшных и беспощадных врагов наших предков. И даже стихия притихла. Испугалась, сгладила волны, удивлённо спрятала и приструнила буруны и барашки особо высоких волн под утюгами и тяжестью русских словесных вывертов, покрывших морскую гладь многоэтажными построениями и загибами.

– Мля, шевелись – если перевернёт волной лодки – хана припасам! По пакету за пазуху! По баллону воды за застёжки! Якорь вам адмиралтейский в задницу! Быстрее! На резинках! Шевелись моряки, до Греции полпальца по карте! – подбадривал своих сослуживцев главный по Средиземному морю от экипажа «Костромы».

– Твою ж мать! Как в гандонах плывём, – выразил свое отношение кто-то из сидящих рядом.

– Не, Василич, в полугандолах – звучит культурнее! – в одной из лодок послышались зачатки хохота.

– Стармех, а до Венеции далеко? – обнаглел начмед, изо всех сил загребая вёслами.

– Для тебя, клистирная трубка, я её сейчас тут сделаю, если не заткнёшься, полугандола у тебя уже есть, и будешь полугандольером на вёслах, пока берег не покажется, – рыкнул не злобливо старший по поверхности. Народ тихо заржал, всхлипывая от удовольствия и сбрасывая напряжение. Моряки понемногу привыкали к новым реалиям обстановки. Образ начмеда, обрезанного презерватива и красивой итальянской лодки веселил уставшее воображение и давал отдых думам. А дел у спасшихся подводников было невпроворот и по самое «не могу».

– Тащ капитан. Волна прошла нормально. Качнула только сильно. Искупала двенадцать подводников. Утопила запасы, что в ведущие лодки выложили, и пошла дальше на берега Греции и Турции, – докладывал мех командиру после того, как малое цунами от ядерного взрыва прошло через хлипкий строй плавающих резинок. ВСК высоко подпрыгнула на огромной, первой волне и её отголосках. Несколько раз погрузилась по круглую рукоять кремальеры, затем непобедимо вынырнула и устойчиво закачалась на обычных волнах.

– Давай Сергей Семёныч смену мне в ВСК – на «велосипед». БЧ -3 подойдёт, они самые здоровые хлопцы в экипаже. А то штурмана еле педали крутят. Слабоваты они для спортивной подзарядки батарей.

– А шо, сигнал уже включили? – живо поинтересовался механик снизу, из пришвартовавшейся к камере резиновой лодки.

– Да, как волна прошла, начали аварийную передачу, но чем сильнее заряд АКБ, тем дальше волна бьёт. Вот они и крутят «велосипед» с моторчиком.

– А приём?

– А на приёме отдыхающая смена воздух глотает. Ты ещё радиста нашего сюда вызови. Десять человек, я думаю, камера выдержит. Двое наверху – люк страхуют, двое внизу на люке, четверо динамо крутят, а двое на рации сидят. Ну и я ещё. Как там адмирал?

– Нормально, тащ капитан – старый конь борозды не портит. Я с ним ещё «Саратогу» гнал по Атлантике до самого Норфолка.

– Да, ну? А не рассказывал ни разу.

– А что его говорить, сорок четыре узла на одной турбине и восьмидесяти процентах мощности. Вторая поломалась. Что он только бедный ни делал, для того чтобы оторваться. Да куда ему, с его то максимумом в тридцать пять узлов. Так и бесился от бессилия, пока его в двухсотмильной зоне эскорт эсминцев не встретил. Мы и от них ушли, как от стоячих. Зато как вернулись – красота! Краску с корпуса водой, как языком слизало. Резины тогда ещё не было, и титановая оболочка сверкала на солнце, как зеркало отполированная потоком жидкости. Гнали под водой восемьдесят километров в час. Так на корпусе – все швы зашкурило заподлицо водой. Ага. Я ж говорю – как зеркало сияли.

– Ладно, потом расскажешь. Давай, Михалыч, молодёжь сюда, – минно-торпедная группа ввалилась на капсулу весело со смешками и подначками. Свежий воздух делал своё дело. Народ ел даже противные на вкус сублимированные продукты. Идиллию на водной глади нарушил вперёдсмотрящий.

– Силуэт подводной лодки, пеленг сто восемьдесят, дистанция – десять кабельтовых! Все подпрыгнули на своих местах и стали всматриваться в растущие обводы знакомой всем до слёз рубки «Марса». Подлодка выходила из воды солидно, не спеша, во всей красе победителя «Энтерпрайза». Давала насладиться зрелищем. Сверху в навершии рубки, не дожидаясь пока весь корпус выскочит из-под воды, появилась фигурка подводника. Лицо было никак не разглядеть, а и хорошо потому как капитан второго ранга смеялся и лил слёзы одновременно. Они у него сами по себе от счастья катились. Бывает же такое. Хорошо, что кроме него там никого больше не было. Пока. Фигурка моряка прыгала, махала руками, кричала, но разобрать что-то пока было невозможно!

– Наши-и-и-и!!!!! А-а-а-а! Наши! А-а-а! Марсиане! Ё-моё! А-А-А! Урра-а-а-а! – завопили на лодках, плотах, и в воде. Высунулись на всех уровнях из раздраенных отверстий плотов. Запрыгали, так что пятеро завалились на раскачанной лодке за резиновые борта. Вынырнули, пуская пузыри и брызгаясь во все стороны, самый молодой акустик замолотил хорошо поставленным кролем курсом прямо на обрезиненный корпус. Народ на воде заржал.

– Гля, Серёга на таран пошёл!

– Та не то он её щелчками, как кит проверяет в воде, шоб не дай бог не поцарапал хто!

– Он напроверяет, как бы не прободал. Молотит, как ядерный реактор. Может дозу схватил?

– Та, нет, спирт у ВСК пока остался, а начмед свой сторожит и ни с кем не делится.

– А хорошо идёт, а!

– Хто? Серёга? Ну, так кандидат в мастера по кролику.

– Та какой, на хрен, твой Серёга с кроликом! «Марс» хорошо идёт, ласково, как кит нарезает! Так бы и смотрел.

– Кит его и не догонит.

– Красава! – любовались атамоходом со своих зыбких посудин моряки «Костромы».

– Фух! – выдохнул Тихомиров, и как бы сбросил невидимую тяжесть ответственности за экипаж со своих плеч. Сел на мощный, стальной поручень на боку ВСК, свесил ноги на оранжевую резину надувной рубашки капсулы. Откинулся назад спиной на теплый металл сферы, подставляя лицо ветерку и солнцу. Сейчас можно было на секунду и раслабиться. Теперь точно все живы будем. Если не помрём от радости. А вот это, после всего пережитого, было бы очень обидно. В два каравана под музыку, двинулись к Марсу оранжевые плоты и лодки. Японские Ямахи тужились ревели но потихоньку волокли тяжёлые плоты к чёрным бортам субмарины. Пловца догнали и затащили на плот, где тут же дружески надавали люлей за избыточную эмоциональность и инициативу. Швартовались с шутками и грустью по Костроме одновременно. Завидовали марсианам, их красавице лодке. Лезли по штормтрапам, огибая крутые бока атамохода. Взбирались на верх корпуса, жали руки, обнимались со знакомыми, хлопали по спинам и плечам. Та и без слёз не обошлось. Он и понятно. После таких то потрясений. Оба начмеда сновали то тут, то там с нашатырём, своей сумкой, таблетками. Спрашивали о самочувствии, смотрели в глаза, пытались пульс щупать. Их с удовольствием посылали нах и требовали обычного алкоголя для снятия стресса. В общем переживали, радовались, грустили и перкуривали это дело. Понимали, долго нельзя отсвечивать на поверхности. А сделать надо было много. Снять с себя СГП, свернуть, упаковать, поднять плоты, спустить воздух, затянуть моторы. Забрать всё что можно из спасательной камеры. Загрузить всё это хозяйство в лодку, растечься по отсекам, решить вопрос с размещением, местом для сна, составить графики, разбить на команды, разобраться с оборудованием и имуществом. Сообразить куда плыть и как. – Замполит! Слышь, комиссар! – орал в люк командир «Марса» улыбаясь во всю ширь отверстия, – Давай с песней, с музыкой, так чтоб по самое «нехочу»! Выноси динамики наверх! Связёры! Врубай наши – душевные. Парни с того света вернулись! Надо красиво встретить!

Замкомандира лодки по воспитательной части тащил не одну, а две колонки наверх.

– Для стереоэффекта, тащ капитан, – ухмыльнулись связисты ему в спину. Тянуть за собой крупные динамики было неудобно. Замполлитр потел, пыхтел, пыжылся, но старался. Это когда его нет, то мероприятие это пьянка. А вот когда он есть – то показуха, это организованная тренировка и демонстрация наших сил, средств и возможностей.

– Открывайте заглушку! – пропищал динамик циркулярки на площадке в рубке.

– Открыл, дальше что? – интересовался замполит процессом подключения.

– Наконечники-папы, белый и красный – вставьте во входа-мамы того же цвета на панели под заглушкой, – пояснили по «Лесу». Комиссар был технически грамотный и в двух цветах, как ни старался, запутаться не смог. Колонки тихо загудели.

– Шипят, мля! – сообщил политбоец в микрофон и спохватился, что он матерится при командире, который только, что пустил на дно пять кораблей прикрытия и авианосец.

– Значит порядок, тащ капитан третьего ранга! Теперь колонки разнесите друг от друга подальше. Не переживайте за звук, там динамики с саббуфером из ревунов – двусторонние. Вы одну колонку по одну сторону рубки на конце спустите в сторону носа, а вторую – в сторону антенны на корме. Поняли? – на всякий случай переспросили связёры, сомневаясь в том, что замполит знает точно все термины и правильно сориентируется на свежем воздухе.

– Ага, – воодушевлённо обрадовался тот и начал опускать тяжёлые, обёрнутые пенопластом и скотчем устройства по очереди.

– Г о т о в о! – предупредил он о своих действиях Средиземное море.

– Ну, тады – Ой! – сказал командир группы и нажал на кнопку запуска магнитофона на своём посту внутри лодки.

Над волнами поплыла и взреяла мелодия «Раскинулось море широко и волны бушуют вдали!»

– Хорошо орут, – попытался похвалить ревуны замполит. Его никто не услышал. Командир наклонился к микрофону, чтобы перекричать музыку.

– Сидорыч, мля! Командир говорит, – на всякий случай пояснил он, – Ты, что там за упокой врубил? А ну веселее что-нибудь. Сейчас Чапаевцев снимем с капсулы, и домой пойдём! – начсвязи вначале чуть не ответил едко, вразумительно и доходчиво, но услышав, кто с ним разговаривает, обрадовался.

– Сщас, тащ командир! – в динамиках что-то счёлкнуло, крякнуло, смачно булькнуло, и над морем понеслась разухабистая песня. Некоронованный гимн подводников. Замполит дёрнулся на характерный бульк из куммутационного прибора, но услыхав знакомые аккорды забыл о происшедшем.

– Саня, ну его к водяному твой Рамштайн! Давай нашу, весёлую! – рыкнул на подчинённого старший группы радиопоста. Народ на вахте тихо и по доброму завидовал тем, кто встречали чапаевцев на свежем воздухе.

 
  Отпустите в море, командир дивизии,
  Я Вам в автономке подвиг совершу,
  Месяцев на десять загружу провизии,
  Разверну баталии к Югу от Шумшу
  В экипаж мне дайте пьяниц и развратников,
  Кумача немного, со стола начпо.
  Искупим провинности мы делами ратными
  В зоне от Америки к островам Нам-по.
  Отпустите в море, командир дивизии,
  Водка разонравилась, к зову женщин нем. —
  Разве можно пьянствовать в этот век коллизий
  И соревнования соц и кап систем
  Не жалейте к богу в рай мою жизнь отпетую.
  Как вернусь с победою – партия в Кошу,
  Не ужель не верите, что одной ракетою
  Я Гонконг с их триппером к черту сокрушу.
  Отпустите в море, командир дивизии,
  Пять авианосцев к Пасхе потоплю.
  Дело знаю твердо я, пусть начпо не писает,
  Землю нашу русскую, как и он, люблю.
 

Чайки шарахнулись от залихватских звуков гармошки в средней оконечности Средиземного моря, к югу от Турции, западу от Израиля и северу от Бенгази.

Видение стометровой черной от облегающей резины, громадищи Марса с высыпавшими на резину корпуса подводниками, посреди штилевого и солнечного моря, обрамлённое звуками родной и частушечно-сердечно-разудалой песни – это вам похлеще Большого Театра. Тут годы тренировок и разврата за спиной. Казармы, койки, заборы, особисты, подписки, аварийные бега в учебной дивизии, водяная купель при закрытии пробоин, команды, смотры, проверки, строевой шаг… Как в армию попал так в театр не хожу. Как на флот пришёл – про цирк забыл. Начпо послушал и понял – кто самый лучший гипнотизёр в мире. Ор, гвалт, шум стоял неописуемый, над морем главенствовал русский язык, гармошка, любимый шансон, весёлый мат, сигаретный и трубочный дым и даже подтанцовка в ритм звучащих мелодий. Крики, объятия, прыжки от неуёмной радости. Тихомирова просто схаватили и начали кидать вверх!

– Уроните! Уроните черти! Я ж у же старый! Укачаете! – но народ в полной мере хотел ублажить командира «Костромы», и раскоряченное тело Василия Ивановича взлетало метра на три в воздух для того, чтобы опустится в крепкие руки собственного и марсианского экипажа и снова взлетеь метров на восемь над водой. Вроде и отдохнуть можно. Потискать Тихомирова, доложить адмиралу. Получить из его рук золотые погоны капитана первого ранга, которые он непонятно каким образом не забыл в суматохе покидания «Костромы» и вручил тут же на резине лодки. Торжественно, с криками и воплями двух экипажей. Командир «Марса» себя качать не дал, ретировался под прикрытие адмирала. Адмирала качать не решились, сильно уважали и даже побаивались.

Однако почему идёт к командирам с таким серьёзным лицом шифровальщик? Ведь связи нет. По нашим базам нанесён удар. И отсутствие связи понятно – уничтожены, не с кем вести радиообмен. Но молчаливый офицер сосредоточен, озабочен и неулыбчив. Он пробирается сквозь толпящихся, радующихся и смеющихся моряков целенаправленно, в сторону старших офицеров. В руке у него непромокаемая папка с хитрым замком для донесений и шифротелеграмм. «Ах да! Сам же приказал выпустить буксируемую антенну и прослушать эфир, спутники, вражин перед всплытием! Видать нарыл что-то радиопост, пока Костромчан поднимали на «Марс»!» – мысли пронеслись в голове быстро и как то отрешённо от общей суеты и атмосферы праздника.

Увидев своего шифровальщика, командир «Марса» хмурнел на глазах. Его реакцию заметили и Тихомиров с Артемьевым. Офицеры насторожено обернулись в сторону рубки.

«Неужели не добили кого? Но тогда бы амеров засекли акустики, группа радиоразведки и прослушка. А они не докладывают. Вахта на местах. Если что, то ревун уже глушил бы чаек на милю вокруг. Что же он там несёт в папке этот «молчи-молчи»?» – терзался думами главный марсианин, победитель АУГ, герой, как минимум, по всем статьям положений о наградах и поощрениях. И все кто вокруг него, которые эту победу добывали на своих постах.

Корабельный устав. Часть вторая. Повседневная служба корабля.

304. Работы, требующие участия в них всего или значительной части личного состава корабля, производятся авралом.

305. Все авральные работы ведутся под общим руководством помощника командира корабля. В отдельных случаях руководство авральными работами может взять на себя старший помощник командира.

Так и получилось. Два старпома рулили загрузкой в полноценном авральном варианте. Один – старпом-марсианин, ускорял движения экипажа внутри лодки, распределял места закладки вновь прибывшего имущества, пояснял свою точку зрения на недостаточную смекалку и расторопность отдельных членов команды. А второй – «костромчанин», гонял, торопил и откровенно выговаривал, если нужно, на открытом воздухе. Мужики спешили. Субмарина в надводном положении – лакомая цель для любого надводного корабля, подводной лодки, самолёта или вертолёта. Бережков скрылся в люке, ведомый офицером специальной связи. Адмирал Артемьев и Василий Иванович Тихомиров приглядывали за погрузкой, и само их присутствие дисциплинировало и повышало тонус ответственности сразу и без пояснений. Командир всегда там, где самый важный участок.

– Семёныч, надо потуже затягивать, не пройдёт же в люк, – не выдержал командир экипажа «Костромы» и сам нагнулся над свёрнутым, высушенным и оранжево-черным баулом спасательного плота. Попытался помочь крепче завернуть скрутку.

– Да это ж не на суше, тащ капитан, – с натугой в голосе отвечал мичман и остальные давили резину в восемь смежных рук, сворачивая плот в цилиндр, – парни устали немного, та и плот зараза новый, упирается как живой.

– А ты его загибай, не сдавайся, – пыхтел рядом с боцманом Тихомиров и своими руками, спиной и позвоночником понимал – как не легко свернуть спасательное средство в тугой комок, закрепить и сунуть в мешок или тубус транспортного устройства.

– Если б не Вы Василий Иванович, так ещё б минут двадцать бы крутили, – с намёком на кличку поблагодарил «Чапаева» боцман, когда, плот скрутили и потянули к люку на загрузку.

– Так ты, что, Семёныч, предлагаешь мне лично оставшиеся плоты сворачивать? – с наигранным неудовольствием и грозой в голосе спросил Тихомиров.

– Никак нет, товарищ капитан первого ранга, – «прогнулся» боцман, – но вы ж сами видите, шо как вы ото рядом, так – и плот вертится, и камера всплывает, и враг бежит, а как вас нема, так хто – нибудь у воду падает до самого дна или лодку повдоль сворачивает на корпусе.

Через час усилиями двух экипажей. Имущество переместили с верхней палубы внутрь лодки. Подводники «Костромы» построились на покатой спине атомохода. Марсиане с пониманием наблюдали с рубочного люка, навершия и в сторонке. Вежливо не мешали. Как не спешили нырнуть на дно, но народ попрощался с последней частицей «Краба», Б-276, К– 276, «Барракуды», «Костромы». На выдвижной антенне трепетал на лёгком ветерке «Андреевский пакет» Военном-Морского Флота России.

– Равняааайсь! На флаг – смирноооо! – скомандовал Тихомиров и поднёс ладонь к виску.

– Отставить равнение на флаг! – подправил Тихомирова Артемьев. Понимал, не в себе сейчас командир лодки. Последнее своё отдавал сам морю. Как тут равнодушным оставаться-то, – Равнение на ВСК! Приспустить флаг! ВСК к затоплению приготовить! – послышалась команда адмирала сверху. Боцман дернул за шнур, открывая клапана. Послышался шум спускаемого из оранжевой рубашки-юбки всплывающей спасательной камеры – воздуха. ВСК не хотела тонуть, облегченная по самый беспредел флотского рационализма и украинской хозяйственности двух старпомов. Опускалась медленно, нехотя, как будто боролась за свою живучесть. Преданной собакой и ласковой, домашней кошкой терлась стальными щеками, ушами-поручнями о резину боков «Марса», цеплялась сдутой рубашкой за мокрые обводы, как дитё за мамку.

– Боцман, да топи ж ты её, хоорош сердце рвать, – не выдержал кто-то из строя! У кого-то затряслись плечи, кто то не выдержал, убрал солёную влагу из уголков глаз, кто-то отвернулся, не желая видеть, как идёт на дно часть, когда то целого и дорого. Мужики сцепили зубы, забугрили желваки и держали, и терпели этот непонятный ком в глотке, который сам по себе подступил к горлу и мешал спокойно дышать, смотреть и не переживать о происходящем. Сфера, которая вытянула всех с восьмисотметровой глубины, упиралась и противилась уничтожению, отказывалась идти наморское дно, всей своей сущностью спасательного предназначения и заложенной в неё прочности.

– Семёныч, давай нижний! А то…. открывай, ну! Душу не мотай! – боцман кивнул и просто нырнул в воду под капсулу, предварительно обвязанный концом и монтажным поясом. Открыл небольшой лючок, вода пошла внутрь. ВСК махнула на прощанье, как рукой, своему экипажу оранжевым платком резиновой рубашки и спокойно, медленно, выполнив свой долг до конца, пошла вниз, исчезая в прозрачной воде Средиземного моря. Боцмана вытянули на корпус.

Сухо щёлкнули курки личного оружия офицеров и мичманов, холостой салют был тихий, но трогательный в своём безоружном залпе. Кланялся последнему символу погибшей в бою лодки.

– Вольно! К погружению приготовиться!

– Спасибо, Семёныч! – проходя мимо, Тихомиров благодарно похлопал мичмана по мокрому плечу и подал пример всему экипажу. Тихомиров лично, последним, перед погружением, спустился в лодку, предварительно и тщательно всё проверил наверху. Задраил люк, доложил на ЦП и двинул по привычке туда же. В новой лодке он чувствовал себя неуютно. Цеплялся за железо, которое непривычно торчало «не на своих местах», дважды свернул не туда, путаясь в межотсечных и палубных переходах. И наконец, он добрался до помещения центрального поста, где его ждали с нескрываемым нетерпением.