Текст книги "Месть и закон"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

41

В беседе с Клименко Маргелов использовал диктофон. Ширяева, прослушав откровения женщины, помрачнела, хотя следовало бы радоваться очередной удаче. Этот Курлычкин словно специально родился на свет, чтобы отравлять жизнь окружающим, ломать их души, как сделал это со своей женой, и был близок к тому, чтобы окончательно испортить собственного сына.

У следствия теперь имелось заявление от Нины Владимировны об исчезновении сына, следующий шаг – связать заявление с видеоматериалом, в котором фигурирует исчезнувший и в то же время обвиняемый в изнасиловании Максим Курлычкин. Вроде бы простое дело об изнасиловании становится сложным и интересным.

– Иди докладывай, – услышал Маргелов распоряжение Ширяевой.

Возвращаясь от Нины Клименко, Василий зашел на почту, показал свое удостоверение, и почтальонша проштамповала конверт. Так что в прокуратуру заявление пришло по местной почте.

Валентину не смущал тот факт, что и заявление, и кассета пришли в один день и именно в городскую прокуратуру. Справедливо напрашивался вывод: все это послано одним лицом – Ниной Владимировной Клименко. Как только Маргелов возьмет под контроль дело, которое вели коллеги из Кировского ОВД, первое, что сделает, – нанесет очередной визит Н.В.

Клименко, чтобы прояснить ситуацию об этих совпадениях, одним словом, официально допросит Нину Владимировну. А это был очередной шаг Валентины на пути к цели. Пока мать Максима помогала следствию, вернее, своему сыну, и в дальнейшем можно было надеяться на ее помощь.

Маргелов вскрыл конверт и отправился к прокурору. Ему пришлось подождать минут десять-пятнадцать, пока Волков разговаривал с директором городской птицефабрики; их голоса, из-за плотно прикрытой двери, казались ворчливыми. Наконец посетитель ушел, и Маргелов шагнул в кабинет прокурора.

– Разрешите, Анатолий Сергеевич?

Волков кивнул, снял пиджак и галстук, закатал рукава рубашки и пошел в комнату отдыха умыться.

Вернулся он заметно посвежевшим.

– Ну, что там у тебя? – спросил он, завязывая галстук.

Ознакомившись с заявлением Клименко, прокурор ненадолго задумался, изредка поглядывая на Маргелова, после чего веско изрек:

– Мне было интересно, как далеко может зайти ваша с Ширяевой игра. Ты думал, я клюну на это? – он показал пальцем на заявление Клименко.

«Сделать вид, что я удивлен? – подумал Маргелов. – Или же сотворить на лице что-нибудь покруче? Нет, не стоит. Мое кино – это мое кино. А кино Ширяевой – это ее кино. Поделиться с шефом своим бредом или подождать?»

Следователь послал Волкову виноватый взгляд и стал похож на кота, нагадившего посреди комнаты и понимающего, что провинился. При этом кот знает, что хозяин не выгонит его из дому. Правда, может и ткнуть мордой в дерьмо.

Прокурор усмехнулся.

– Мне кажется, что Ширяева должна остановиться. Пока не поздно. На твои действия я закрою глаза при одном условии: сделай вид, что мне ничего не известно ни о видеопленке, ни о заявлении Клименко, а я отвечу тебе взаимностью. И дело не столько в тебе, сколько в самой Валентине: мне ее жаль. Но она зашла слишком далеко. На исправление положения даю ровно сутки, понял?

Прикидываться дурачком было бессмысленно, и следователь утвердительно кивнул:

– Да, Анатолий Сергеевич.

У Волкова был беспроигрышный вариант: выиграет Ширяева, докажет что-то – они возьмутся за Курлычкина, проиграет – возьмут за жабры саму Валентину. Что касается использования видеоматериала и требования от Нины Клименко написать заявление об исчезновении сына, все это не что иное, как оперативная работа, которая изначально была направлена против Ширяевой. Одним словом, прокуратура всегда останется в выигрыше.

– Я понимаю ее, – продолжал прокурор, – в своей игре она делает ставку на наши с тобой чисто человеческие качества. Она достигла определенного результата... – Выдержав паузу, Волков прямо спросил: – Ты сказал ей о нашем предварительном разговоре?

– Да, – кивнул Маргелов.

– И все же она решилась... Да, в нелегкое положение она попала. Но помочь мы ей ничем не сможем.

* * *

Валентина ночью не выспалась. Ожидая Маргелова, она заварила крепкого чая и, часто зевая, помешивала в стакане ложечкой, чтобы чай побыстрее остыл.

Завтра также предстоит трудный день, и послезавтра... И все время перед глазами будет стоять ненавистное лицо Курлычкина. Выкрест, «из грязи в князи»... Больше всего он походил на батрака, которому дали власть и полномочия. И вот он, вооружившись вилами, заколол барина, повесил его семью и стал главным над такими же, как он, так как вовремя и пошире других открывал рот. Кулак? Раскулачить, все отобрать, жену и детей вон из дома! И пошло-поехало...

Валентина выпила чай, выкурила сигарету, в надежде взбодриться, прошлась несколько раз по кабинету. Вернувшись за стол, она положила голову на руки.

«Пять минут», – скомандовала она себе и крепко заснула.

Вернувшийся от прокурора Маргелов не стал ее будить. Он взял кое-какие бумаги из ящика стола и принялся за их изучение. Совсем скоро ему придется сообщить Валентине неутешительные новости.

Нужно смотреть на вещи реально, прокурор прав, и он дает Ширяевой шанс, просто глупо им не воспользоваться.

Хотя все это бесполезно, подумал Маргелов, глядя на спящую женщину. Узнав, чем закончился его визит к прокурору, она, как в омут, бросится в последнюю атаку на Курлычкина. И конечно же, проиграет..

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

42

Отвечая на телефонный звонок, которых в последние дни было немало, Курлычкин втайне надеялся услышать голос сына. Перед ним лежала теплая еще кассета, извлеченная из видеомагнитофона. Злоумышленники действовали прямолинейно, способ передачи видеоинформации остался прежним – через почтовое отделение.

На душе Станислава Сергеевича стало полегче, когда он увидел Максима – по-прежнему пристегнутого к трубе наручниками, но с приемлемым цветом лица. Сын что-то жует, зачерпывая ложкой из эмалированной чашки, облизывает губы, но в объектив камеры не смотрит. "Преднамеренно? – спросил у себя Курлычкин и ответил так:

– Вряд ли. Еще чуть поразмышляв, вернулся к первоначальному выводу: сын не хочет показывать ему своих глаз. Что в них написано, прочесть можно было бы, не заглядывая в словарь: жалеет мать, отца.

«Жалеет, падла!» – выругался Курлычкин.

В основном он винил в случившемся не себя, а именно Максима. За его беспечность, за наплевательское отношение к родителям. Совершенно не ценит внимания к собственной персоне, не воспринимает ни добрых слов, ни суровых нравоучений. Как будто его воспитание прошло не в родительском доме, а на галерах.

Курлычкину нередко случалось разговаривать с сыном по телефону в деловой обстановке, он всегда насылал на свое лицо нежную заботу, любовь, демонстративно отворачивался от собеседников, едва ли не ворковал в трубку: «Здравствуй, сын. Как ты? Надеюсь, ничего не случилось? Да, детка, извини, сейчас я немного занят». Играл так убедительно, что у уборщицы порой на глаза наворачивались слезы. Не мог иначе, свои же братки могут не правильно понять, когда о здоровье своего чада осведомишься второпях или, не дай бог, недовольным голосом человека, которого отвлекли от чего-то серьезного.

«Здравствуй, сын... Как ты?»

43

Валентина отвалила с погреба мешки и заглянула в полумрак. Снизу на нее смотрели глаза пленника.

Женщина не успела переодеться: как была в платье, так и стала спускаться.

– Горе ты мое... – пробурчала она, отмыкая наручники. И по всем правилам замкнула вторую половину на своей руке. – Вперед!

Максим за четыре дня выучил эту процедуру наизусть. Сейчас они поднимутся, быстрым шагом пройдут короткое расстояние от сарая до дома, и его снова пристегнут к трубе отопления. По идее, он мог закричать, позвать на помощь, воспользоваться преимуществом в физической силе, но рядом всегда находился помощник Ширяевой – худой мужчина, на лице которого можно было прочесть все, кроме сочувствия.

Пленник не понимал, почему в погреб за ним спускается судья, а не передоверит это мероприятие своему партнеру.

На этот раз во дворе худого уголовника не было.

Пока Максим оглядывался, Ширяева неожиданно грубо подтолкнула его в спину.

– Не оглядывайся! Я вижу тебя насквозь, сукин сын! Только попробуй дернуться – остаток своих дней проведешь в яме.

Прежде чем взойти на низенькое крыльцо, Максим услышал, как открывается скрипучая калитка. Он бросил взгляд на помощника Ширяевой и шагнул в дом.

Он не знал, что судья работала следователем и кое-что помнила из приемов самообороны. В комнате она неожиданно ловко перехватила свободной рукой запястье пленника и резко вывернула руку. Максим даже вскрикнул от боли. А судья тем временем пристегнула его к трубе.

В углу комнаты лежал матрас, на котором пленник проводил все свое время, когда не находился в погребе.

– Подбери ноги. – Валентина раскатала матрас и тоном, не требующим возражений, сказала:

– Отдыхай.

– Может, вы все-таки отведете меня в туалет?

– Я уже устала повторять: я умею ухаживать. Мне не в тягость вынести за тобой горшок.

Максиму было бы легче услышать слово «параша», а так судья низвела его до уровня беспомощного малыша.

Дважды хлопнула дверь, Валентина вернулась с уже знакомым жестяным ведерком. Жестом, который показался пленнику унизительным, положила в ногах рулон туалетной бумаги.

Форточек на окнах не было, женщина открыла настежь все двери и вышла во двор. Как и в прошлый раз, парень мог наблюдать ее возле колодца: она набирала воду в емкость, выкрашенную коричневой краской, затем переместилась к клубничным грядкам, выискивая ягоды и тут же отправляя их в рот. Привстав, парень увидел присоединившегося к судье помощника. Они о чем-то коротко поговорили, и мужчина ушел. Через открытые двери до Максима донесся слабый рокот заработавшего двигателя.

Спустя какое-то время Ширяева снова появилась перед пленником, подхватила ведро, безразличным взглядом окинув парня, который демонстративно отвернулся и смотрел на край матраса.

– Чай, кофе? – спросила она вскоре из кухни и, не дожидаясь ответа, через минуту появилась с кружкой. – Сегодня видела твоего отца.

Он принял кофе, бросив на нее вопрошающий взгляд.

– Места себе не находит, слоняется по кабинету, смотрит, как сыч, в окно.

– Он найдет меня, – осторожно произнес Максим, отхлебнув кофе.

Ширяева пожала плечами.

– Может быть... У твоего отца есть все средства и возможность, чтобы добраться до меня. Но и я не лыком шита, правда?

Парень промолчал.

Валентина неожиданно спросила:

– Вот ты, Максим, считаешь себя сыном знаменитости? Только честно.

Он ухмыльнулся. Однако ответа не дал.

– Все дети знаменитостей разного ранга – будь то артисты, академики, преступники вроде твоего папаши, – продолжила Ширяева, присаживаясь на кровать, – считают себя благородными, вернее, в таковые их записывают сами родители. Ты наверняка первый в этом списке – я имею в виду наш город. Что ж, – приглядываясь к парню, она помолчала, – внешность у тебя подходящая, проглядывает кое-какое воспитание. Я даже могу сказать, что разглядела в тебе напористость. Это тоже последствия определенного воспитания: тебя по рукам не били, когда ты хватал неположенное, рта не закрывали, когда орал непристойное, и так далее. А большинство ребят твоего возраста воспитаны иначе, они помнят родительские затрещины и оплеухи, окрики да цыканья. Одна беда, Максим, кровь у тебя плохая, отцовская. Вот твои дети будут немного другими, если даже ты сам не исправишься. Но и тебе переломить себя можно. Тебе стоит только сказать себе: я способен на что-то стоящее – и ты докажешь это с легкостью и азартом. Я не права?

Похвала из уст судьи оказалась для пленника неожиданной, он сам не заметил, как покраснел. И даже не стал задаваться вопросом, почему судье взбрело в голову хвалить его.

– Я бы покривила душой, – после непродолжительной паузы возобновила разговор Ширяева, – если бы сказала, что не хочу тебе добра. Ты видишься мне в будущем не таким, как твой папаша. Уйти от его влияния непросто, но необходимо.

– Дайте мне закурить... – попросил Максим.

Валентина прикурила сигарету и протянула пленнику.

– Долго держать тебя в плену я не собираюсь, – призналась женщина. – Твой отец уже получил хороший удар корявой дубиной, получит еще. Затем выдаст мне двух мерзавцев, которые убили девочку. Хотя я искренне надеялась, что их имена сообщишь мне ты.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – парень стряхнул пепел на пол. – На отца работает много людей.

Он помог бы судье, мог себе в этом поклясться, так как проникся к ней жалостью, недовольство в нем возникало, когда приходилось отправляться в сырой погреб и когда не в силах было терпеть режущую боль в низу живота – это было самое унизительное.

Ширяева сказала, что не собирается долго держать его в плену. Интересно, подумал он, как будут проходить «проводы». До сегодняшнего дня он представлял их себе как освобождение: шум во дворе, выкрики, больше похожие на злобный лай, бледное лицо отца, насмерть перепуганное – Ширяевой...

А с другой стороны, коли судья всерьез взялась за отца, может получиться так, как задумала она. Ведь его пленение – не дело случая, а тщательно подготовленная операция.

Судья использует свою логику, логику женщины, объявившей вендетту. И действует очень решительно.

* * *

Ширяева приготовила ужин, включила приемник и присоединилась к Максиму – вот уже третий или четвертый раз она составляла ему компанию. Она держала тарелку с жареным картофелем на коленях, сидя на диване, ела без хлеба. Пленнику она положила в чашку вареные сосиски, сама же обошлась без мясного.

– Спать, – спустя какое-то время коротко распорядилась Валентина. Она поддерживала строгий распорядок дня. На ночь пленника пристегивала к металлической спинке кровати.

Сегодня она намеренно показала Грачевскому, что способна в одиночку справиться с Максимом, – он наблюдал за ее действиями, стоя за калиткой, готовый в любую минуту прийти на помощь, если молодому пленнику вздумается бежать.

Они не могли постоянно находиться вместе, тем более что после определенных событий Валентине появляться в городе будет опасно, так что часть дел ложилась на плечи Грачевского.

Предыдущая мягкая речь и молчаливый ужин не вязались с дальнейшими действиями судьи. Она бросила под ноги пленнику ключ от наручников и взвела курок пистолета.

– Открой замок и пристегнись к кровати, – приказала она. – Лишнее движение – и я прострелю тебе ногу. Стрелять я умею. Потом бросишь ключ на пол.

Она все же боялась Максима, он был сильнее ее, а подстраховки нет.

Парень выполнил ее приказание и присел на кровать.

– Ключ, – потребовала Ширяева. Подобрав ключ с пола, она разобрала постель, погасила свет, разделась в темноте и еще долго без сна пролежала в кровати.

Настроение паршивое, вынуждена была признаться себе Валентина. Чем успешнее шли ее дела, тем больше она чувствовала, что все пути ведут в тупик. Этого чувства не было, когда она тщательно разрабатывала план, делала первые шаги. Сейчас появилась неуверенность, чувство вины перед пленником.

А еще – что она станет делать, когда докажет Михайлову невиновность Ильи? Конечно, она постарается, чтобы преступники понесли наказание – неважно, попадут ли они под суд или она сумеет разобраться с ними по-своему. Но что будет с ней? Скрываться она не собиралась, да и в любом случае ее найдут – через месяц, год, два.

Выход должен быть, засыпая подумала женщина.

Думать, сонно приказала она себе. Думать...

И уснула.

44

Этот день не принес ничего хорошего – кроме видеокассеты. Курлычкин общался только с Сипягиным и личным водителем. Прежде чем отправить пленку специалистам, Станислав Сергеевич просмотрел видеоматериал с верным другом. Первым делом Курлычкин спросил:

– Не разберу, чего он жрет.

Любитель острых блюд, Сипягин определился моментально. Он частенько наведывался в ресторан корейской кухни, ел рыбный или мясной хек и другие салаты, любил кукси, приготовленное из собачьего мяса.

– Это морковь, – сообщил он, вглядевшись в экран телевизора. – Я постоянно у корейцев покупаю острую морковь.

– У корейцев? – сморщился Курлычкин. – Только этого не хватало.

– Да, – подтвердил Сипягин.

Лидер «киевлян» нахмурился. С момента получения первой пленки он перебрал всех, кому так или иначе перешел дорогу. Не сбрасывал со счетов и главную версию: похищение с целью выкупа. Не исключал также, что за похищением могли стоять силовые структуры, федеральное управление по борьбе с организованной преступностью. В их арсенале имеются все средства, они ничем не побрезгуют. Но вот чего они добиваются?

Курлычкин думал о происходящем постоянно и все больше убеждался, что ни ГУБОП, ни чеченцы тут ни при чем. Тогда кто?

Во время своих размышлений он вспомнил и неряшливую судью, стоящую у гроба, ее беспомощный взгляд. Он хорошо поработал над ней, ее даже попросили из районного суда, и теперь она без работы. До него дошли сведения, что Ширяева начала пить, кто-то видел ее, в одиночестве сидящей в кафе.

Да, судья могла что-то предпринять, когда работала в суде. Но теперь – вряд ли. Да и сама мысль о том, что Ширяева похитила его сына, показалась настолько абсурдной, что Курлычкин тут же забыл о ней. Сейчас его насторожило заявление Сипягина.

– Корейцы? – переспросил он. – Займись ими лично.

45

Крупнейший в городе автосалон на Киевской был расположен на самой окраине. От 11-го микрорайона его отделяло широкое шоссе, а через дорогу находились школа и детский сад. Из окон административного здания салона-магазина хорошо просматривалась широкая площадка перед школой.

Перед началом учебного года там полным ходом шел ремонт. На укрепленных вдоль фасада лесах трудились рабочие. Правая часть здания была подготовлена к побелке – там, размотав шланги, сновали маляры. Левую часть оштукатурили только наполовину.

Когда не было раствора, рабочие устраивали перекур.

Иногда они беззлобно поругивали местных детей, проникающих на территорию школы, отгоняя их подальше от здания, и те вынуждены были играть у самого забора.

У двоих ребят лет двенадцати были велосипеды, и дети катались по очереди, скрываясь за правым крылом здания, там они разворачивались и ехали назад.

Девочки от семи до девяти лет в основном рисовали цветными мелками на асфальте, играли в классики или прыгали через скакалку. Одна из них совсем не умела ездить на велосипеде, и мальчишки катали ее, усадив на раму.

Валентина без труда вычислила окна офиса Курлычкина, выходящие прямо на школу. Она была приятно удивлена, увидев, что на крайнем окне отсутствуют жалюзи, словно Станислав Сергеевич знал о ее внезапно возникшем плане и решил помочь судье.

Вчера Грачевский загнал машину на тонировку, и Валентина спокойно часть дня провела, наблюдая за офисом из приятной полумглы салона «Жигулей».

Ее удовлетворили частые передвижения хозяина по кабинету, она сбилась со счета – сколько раз Курлычкин подходил к окну, бросая взгляды на дорогу, на строителей... Часто его фигура на минуту-две замирала у окна. Отсутствующие жалюзи выставляли на обозрение встревоженного, нервного человека. Еще немного – и он окажется на грани срыва.

* * *

Валентина решительно направилась к рабочим.

– Ребята, хотите заработать?

Бригадир не удивился такому заявлению, к ним часто подходили жители окрестных домов: кто за раствором, кто за известью или колером. Иногда люди просто советовались: как лучше развести известь, в какой пропорции смешивать цемент и песок...

– А кто сейчас не хочет заработать? – ответил бригадир с перепачканным известью лицом. На вид ему было лет пятьдесят. – Ремонт, что ли, затеяла, хозяйка? Или стройматериалом интересуешься?

– Нет, у меня чисто спортивный интерес. Но не бесплатный. – Видя, что бригадир собирается закурить, Валентина предложила ему сигарету. Тот поблагодарил женщину кивком головы.

– Так я не понял, что тебя интересует? – Он отметил стильную одежду незнакомки, драгоценное кольцо с камнем, вызывающе дорогие сережки. Непринужденность женщины невольно внушала уважение.

Бригадир не был физиономистом, но безошибочно определил, что она привыкла командовать, скорее всего занимает руководящую должность на предприятии или является директором какой-нибудь фирмы.

Наблюдения привели его к вынужденному предупреждению:

– Евроремонтом мы не занимаемся, хозяйка, так что извини. Если что по мелочи – покрасить, побелить в неурочное время – другое дело.

Валентина выслушала его и указала на рабочего – парня лет двадцати, поднимавшего на строительные леса ведро с известью. Он был невысокого роста и явно страдал от избытка веса. Жара на улице не спадала вот уже несколько дней, столбик термометра иногда поднимался до тридцатиградусной отметки. Майка без рукавов на полном пареньке была мокрой, из-под рыжих кудрей, наполовину скрытых кепкой, струились ручейки пота, заливая глаза, веснушчатые руки покрылись ярко-красным загаром. На нем были тяжелые кирзовые ботинки, вместо шнурков нехитрое крепление из алюминиевой проволоки.

Бригадир проследил за жестом незнакомки и некоторое время рассматривал своего рабочего, будто видел его впервые Он отказывался понимать, что хочет от него эта женщина.

– Это Виталик. Позвать? – спросил он.

– Наверное, так будет лучше, – насмешливо ответила Валентина. – Он слишком тяжелый, чтобы его нести.

– Вы что-то, кажется, говорили о деньгах? – спросил бригадир, окликнув паренька.

Валентина открыла сумочку и извлекла пять сотенных купюр. За такие деньги бригадиру приходилось вкалывать неделю.

– Сразу скажу, что работа необычная. Тебя Виталием зовут? – спросила она подошедшего парня.

– Да, – вытирая руки тряпкой, он переводил взгляд с начальника на незнакомку. У него были желтые, как у многих рыжих, глаза. – А что я буду делать?

– Сочетать приятное с полезным. Хочешь похудеть?

Пока парень думал, обидеться ему или нет, Валентина продолжила:

– Ты должен научиться прыгать со скакалкой. – Чтобы ее тут же не погнали в шею, она заговорила быстрее: – Прыгнешь сорок раз кряду – деньги твои. Я не шучу, половину, даже больше, можешь забрать сразу. – Она протянула ему триста рублей.

– Да идите вы!.. – Рыжий метнул на женщину злобный взгляд и направился обратно к лесам.

– Значит, деньги вам не нужны, – вздохнула Ширяева, убирая купюры в сумку.

Чесавший в затылке бригадир в эту минуту припомнил какую-то телепередачу, где случайных прохожих просили сделать что-то совершенно глупое. Никто не знал, что их снимают на видеокамеру. Может, и сейчас подобный случай?

Денег было жаль, на них можно было неплохо погулять. Бригадир, провожая глазами Виталия и чувствуя себя неловко, все же спросил:

– А кто-нибудь другой не может попрыгать? У меня есть один парень, вон там, наверху, он согласится.

– Нет, мне нужен именно толстячок, – твердо сказал Валентина. – Тысяча рублей. На том месте, где сейчас играют дети.

Бригадир невольно втянулся в торги, понимая, однако, что уговорить Виталика будет непросто, тот уже обиделся.

– Две тысячи.

– Идет.

– Вы не шутите? – он перешел на «вы», что говорило о его явной заинтересованности.

Валентина вручила бригадиру аванс – тысячу рублей – и уточнила детали.

– Дети будут крутить скакалку и отсчитывать. Как только ваш парень споткнется, они начнут отсчет сначала. Сорок раз, – напомнила она.

– А его не покажут по телевизору?

– Вряд ли он поместится на экране.

Бригадир объявил перерыв, собрав рабочих на совещание. Виталий порывался уйти, но его удерживали несколько пар рук. Валентина догадывалась, о чем сейчас говорят рабочие, отчаянно жестикулируя. Через несколько минут после сообщения бригадира парня уже осуждали, а он сидел с низко склоненной головой. Все были серьезны, отчего ситуация выглядела еще более комичной. Кто-то принес обрывок веревки, две женщины стали ее раскручивать.

Валентине было искренне жаль рыжего, но она едва сдержалась, чтобы не расхохотаться во все горло.

Она поняла намерения женщин, Виталия и бригадира, которые скрылись в вестибюле школы, прихватив с собой веревку. Под давлением товарищей парень уступил и воспользовался весьма дельным советом – потренироваться, чтобы с первой попытки осилить определенное заказчицей количество раз.

Что же происходит с людьми, подумала Валентина. Кто бы откликнулся на ее предложение пять-шесть лет назад?.. А сейчас целая бригада готова продать себя. В коллективе одиннадцать человек. Ширяева невольно подсчитала, сколько придется на каждого: сто восемьдесят один рубль.

За эту ничтожную сумму они забыли о своей работе, да что там о работе – обо всем.

Пока шли нелегкие переговоры и подготовка Виталия, Ширяева не переставала бросать взгляды в окно офиса: Курлычкин показывался четыре раза.

Однажды он надолго задержал свой взгляд на Валентине и бригадире. Женщина невольно поежилась.

Валентина всегда помнила слова Грачевского о том, что двое находящихся в машине людей снимали Илью на пленку. Они были настолько самоуверенными, что на предварительном этапе не особо беспокоились о мерах предосторожности, чувствовали себя хозяевами, безнаказанность уже давно отпечаталась на их лицах.

Ширяева процентов на шестьдесят была уверена, что Курлычкин просмотрел видеозапись. И если он сделал это – то ее очередной удар достигнет цели.

Курлычкин содрогнется, стоя у окна.

С детьми Валентина договорилась быстро, они сразу согласились помочь рыжему парню, который хочет научиться прыгать со скакалкой. Ширяева, отойдя за угол, смотрела на толстого паренька и представляла себе Илью, когда в схожей ситуации он делал почти невозможное. Она не могла видеть слез на лице сына, но представила их, и ее глаза наполнились влагой. Она с ненавистью устремила взгляд на окно офиса: «Смотри, мразь!»

И – почти сразу увидела Курлычкина. Он застыл в окне. Смотрит через дорогу. На необычную группу людей.

– Виталик, давай!

Веревка ударила парня по ногам, он покачал головой, молча оправдываясь перед собой и товарищами. Нужно сосредоточиться, чтобы перед глазами, кроме пляшущей по асфальту веревки, ничего не существовало.

Он снова входит в круг неудачно.

Еще одна попытка. И еще.

Сам того не понимая, он невольно заводится, напрочь забывая о деньгах.

– Ну, давай!

Его тяжелые ботинки бьют по асфальту, он перепрыгнул через веревку уже три раза, но – снова неудача. Теперь его поддерживают и дети. Все болеют за него, подбадривают взглядом, голосом:

– Молодец!

– Молодец, Виталик! Ну, еще разок!

Курлычкин в окне недвижим.

«Что ты чувствуешь, погань? Вспоминай!»

– Раз... два... три...

– Давай, Виталик!

Рабочие невольно покачиваются в такт веревке, в глазах азарт, переживание.

"Девочка с длинными светлыми волосами от напряжения приложила к груди руки и затаила дыхание: «Давай, Илья... У тебя получится».

Стоптанные ботинки тяжело били по асфальту: раз, два, три. Лицо блестело от выступившего пота и слез. Старухи на скамейке непроизвольно встали, с балкона раздался мужской голос:

– Давай, Илья!

На него смотрел весь двор.

Веревка продолжала бить по ногам и для несчастного парня казалась стальной лентой с острыми краями.

Губы приоткрылись, показывая толстый, неповоротливый язык, больное сердце стучало в груди, отдаваясь в голове.

«Раз, два, три...»

... – Десять, одиннадцать... двенадцать...

– Давай, Виталик! Молодец!

Долго, долго стоит в окне Курлычкин.

«Нет, гадина, я не ошиблась: ты все помнишь!»

Неожиданно мрачная фигура в окне исчезла.

Превозмогая нервное возбуждение, Валентина вышла из-за укрытия. Виталик готовился к очередной попытке, предыдущая закончилась на восемнадцатом прыжке. Она остановила его, заглядывая в глаза. Удивительно, но она не ощутила в нем прежней злобы, раскрасневшееся лицо парня оставалось сосредоточенным и даже удовлетворенным.

Валентина протянула ему деньги.

– Прости меня, – прошептала она, касаясь его руки, и быстро пошла прочь.