Текст книги "Офицерский крематорий"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Странный праздник, – индифферентно заметил Павлов. И я сообразил, что он наводил справки о «волчьем дне торжества».

– Смотря для кого.

– Продолжайте.

– Этот молодой человек, – указал на меня рукой Кватроччи, – подошел к стойке и попросил… это… воспроизвести, – подобрал он слово, – песню Челентано. Mi sto lavando il viso guardando, – скороговоркой произнес он первую сточку песни. – Я не знал, есть ли она в фонотеке, поэтому загрузил ее из сети, получилось даже быстрее. Он поблагодарил меня и вернулся за свой столик.

– С ним был еще кто-то?

– Да. Такая… строгого вида женщина лет тридцати, думаю.

– Во что она была одета?

– Коричневый костюм от Версаче…

– Почему вы решили, что костюм – от Версаче? – уточнил Павлов. – Вы видели бирку?

– Я – итальянец, – гордо отчитался за родной бренд Витторе.

– Ну, хорошо, дальше.

– Туфли – черные, кажется.

– Как выглядела эта женщина?

– Длинные, до середины плеч, каштановые волосы. Я и раньше видел ее у нас.

– Как часто она посещала ваш ресторан?

– Я нередко выхожу в зал. Подменяю официантов, бармена, когда нужно, а те подменяют друг друга, чтобы работа не виделась конвейером. Ну, не знаю. Вот так, по пальцам пересчитать не могу.

– Хорошо. Черты лица сможете описать?

– Я могу нарисовать ее, – внес я предложение.

– Да, ты мастер «пера», – перешел на жаргон Павлов.

Он извлек из прозрачного файла снимок с места происшествия и протянул его Кватроччи.

– Да, – покивал тот, всмотревшись в лицо мертвой женщины. – Я узнал ее. – Он указал подбородком на меня: – Они вместе ужинали, танцевали. Я наблюдал за ними. И знаете, о чем я подумал? Что они – гармоничная пара. Такие непохожие. Он – машина, она – поворот. И вот он вписывается в нее на огромной скорости.

Оперативники смотрели на меня, как на пилота «Формулы-1».

Воспользовавшись заминкой, я поднял свободную руку, как на уроке.

– Что у тебя? – спросил Павлов, делая перерыв в записи.

– Раз уж мы отвлеклись от темы, могу я попросить кое о чем?

– Валяй, – разрешил следователь, проявляя отзывчивость.

– Мы в ресторане, понимаешь? – вкрадчиво начал я. – Когда еще мне выпадет возможность пообедать в таком заведении?

– Ну, продолжай.

– До этого я только раз так шикарно закусывал – в Екатерининском зале в компании Михаила Гутмана и Сергея Иванова. Пообедаю за свой счет, разумеется. Надеюсь, мою кредитку ты не потерял?

– Все здесь, – похлопал по папке Павлов и на минуту задумался над моей просьбой.

Я попытался влезть в его мозги. Может быть, он в эту минуту представил меня с набитым ртом, среди кремлевской роскоши, с орденом на шее, ленточку которого мне с приклеенной улыбкой поправляет на сцене лично глава президентской администрации: «За укрепление законности и правопорядка, за проявленные отвагу и мужество… Поздравляю, Павел Ильич!»

– Не знаю, не знаю. Разве что пока идет допрос свидетелей, – сдался он потихоньку. – Кто обслуживал его в тот вечер? – обратился он к Кватроччи.

– Карло Моретти. Карло, подойди сюда, – позвал его управляющий.

Официант подошел ближе и улыбнулся мне, как старому знакомому, демонстративно щелкнув кнопкой авторучки.

– Не в этот раз, – понял я его. – Могу я сделать заказ?

– В пределах твоей кредитки, – разрешил Павлов.

Карло согнулся в пояснице, готовый принять заказ.

– Спагетти под чесночным соусом, устрицы. Спиртное, как я понял…

– Ты правильно понял, – перебил меня Павлов.

– Это все, Карло.

Официант ушел. Следователь, поддавшийся давлению, посмотрел на меня так, как смотрят на ректора Государственного университета Блата, и продолжил допрос управляющего. Его вопросы носили общий, фоновый характер и касались они, собственно, темы фестиваля Луперкалии. Итальянец, отвечая на них, заметно оживился.

Карло принес заказ. Спагетти под кроваво-красным чесночно-томатным соусом выглядели аппетитно. Даже мой конвоир не удержался и сглотнул слюну. Но аппетит у него пропал, едва Карло открыл крышку с серебряного блюда-подноса. Посередине блюда – лимон, вокруг него – устрицы, переложенные льдом. Их было ровно двенадцать штук – по количеству друзей Оушена. Вместо вина Карло налил мне минеральной воды и отошел, заложив одну руку за спину, как вышколенный лакей.

Не теряя времени, я приступил к трапезе.

Спагетти ловко наворачивал на вилку, свободно управляясь одной рукой. Устрицы же мне пришлось вынимать в три руки и специальным ножом: упорный опер не рискнул отстегнуть наручники. Устрицы были свежие, если не сказать большего: живые, потому что сокращались от лимонного сока, которым я их поливал, бились, как изъятое из груди пациента сердце. И мой конвоир, и другие опера, и управляющий, и Карло смотрели на меня, открыв рот. Я давал представление под названием «Прощайте, фараоны!», позаимствованное из советского одноименного фильма. И только двое из этой группы – Карло и Витторе – представляли, чем закончится мое обжорство. Управляющий даже чуть отодвинулся от стола, за которым сидел настоящий кадавр из «Понедельника…» братьев Стругацких, пожирающий селедочные головы…

Наконец я сыто рыгнул. И эта отрыжка стала прелюдией к основному действию. Меня дико вывернуло прямо на стол. Павлов каким-то чудом успел смахнуть со стола бумаги и диктофон. На поверхности стола зашевелились куски непрожеванных устриц. Спагетти под чесночно-желудочным соком дымились на столе. Я поднял красные глаза на Карло:

– Где у вас туалет?

– Быстрее! – прикрикнул на него мой конвоир.

Итальянец указал направление, и следователь потащил меня за собой, как будто приспичило ему, а не мне. Он втолкнул меня в тесную кабинку и прикрыл дверь, оставляя лишь щель для своей руки.

– Бумага там есть? – на всякий случай спросил он, тяжело дыша.

– Есть, – ответил я, вынимая из кармана вилку, на которую минуту назад накручивал спагетти.

Отогнув один зубец, загнул его кончик, вставив его между рейкой и корпусом замка-вертушки. Даже не глядя на этот инструмент, я мог с уверенностью сказать, что держу в руке отмычку. Я знал десятки способов побега из-под стражи, но этот, придуманный мной в кабинете Павлова и отточенный во время поездки в «Грот», показался мне идеальным. Два щелчка прозвучали одновременно: один – в замке наручников, другой – в голове следователя. Обладатель суперкуртки распахнул дверь кабинки в тот момент, когда обе мои руки были уже свободными. Слава богу, моя рабочая правая рука не затекла. Но я оказался в таком положении, что смог отработать в левосторонней стойке. Джеб правой достиг цели, и мой противник подставил под апперкот свой подбородок. Я врезал по нему левой и, не дожидаясь, когда соперник опустится на колени, добавил правой в висок. Отменный хук. Нокаут.

Я досчитал до десяти – мне этого времени хватило на то, чтобы затащить конвоира в кабинку и приковать его к водяной трубе. Распахнув на нем куртку, освободил его от тяжести «макарова». Мое шестое чувство надело желтую майку лидера. Пусть и поздно, но Павлов решит укрепить мою охрану, просто все они, включая итальянцев, опешили от моего трюка: никто из них раньше не видел на столе такой живописной блевотины.

Я успел занять место справа от двери в туалет и, когда за порог шагнул полицейский в черной аляске, обрушил ему на голову удар рукояткой пистолета.

Обезоружить его – было делом нескольких мгновений. Вооруженный двумя пистолетами, я предостерег Павлова и его товарищей не делать глупостей:

– Даже не думайте!

Павлов, надо отдать ему должное, недолго держал высокие обороты. Он откинулся на спинку стула, как будто присевший рядом с ним опер убрал ногу с педали газа и спросил только:

– Что дальше?

– Скоро узнаем. А пока освободи дело от моей кредитки.

– Она заблокирована, Паша.

– Ты мне не «пашкай» – меня на этот трюк не купишь.

Павлов не стал дожидаться понукания, полистав дело и намеренно, как мне показалось, задержав взгляд на фотографии с изображением окровавленного трупа, вынул из прозрачного файла кредитную карточку.

– Только не клади ее на стол и не кидай на пол, – предупредил я. – Передай кредитку Карлу. А ты, Карл, подойди ко мне с левой стороны и положи кредитку в карман моей куртки.

Они так и сделали.

– Грация, – поблагодарил я итальянца. – Я оставлю на ней чаевые. – Мое внимание снова сконцентрировалось на Павлове: – Продиктуй мне номер своего сотового.

– Я и сам хотел тебе предложить это.

Он благоразумно отказался от продолжения и просто продиктовал номер. Его легко было запомнить. Последние цифры: 60-90-60. Как будто он был несуразной фотомоделью.

Теперь мне предстояло обезоружить противника. В этом плане я оказался непоследовательным, но делу это не помешало. По моему приказу оперативники «медленно, двумя пальцами», как в кино, достали стволы, освободили их от магазинов, передернули затворы. Карл подошел ко мне во второй раз и нагрузил мой карман патронами. Мне хватило бы и одного ствола, но четыре – это перебор. У меня только две руки, а отстреливаться до последнего патрона в мои планы не входило. Моя задача – остаться на свободе, и…

– Я не убийца, – сказал я Павлову на прощание, – и докажу это.

Майор забежал вперед, бросив взгляд на замаскированный вход в административную часть здания, за которым остались еще двое его помощников. Но я развеял его надежды простым, как е-2 – е-4, ходом: покинул ресторан через центральную дверь. И через несколько мгновений растворился в толпе…

На то, чтобы заблокировать карту, Павлову потребуется время. Но он не станет этого делать по той простой причине, что по ней он сможет отследить меня. Я дал ему эту возможность, остановившись у банкомата в лабиринте очередного на моем пути торгового комплекса.

Глава 6
Путаница

Если бы у меня был мобильный телефон, я не стал бы искушать судьбу звонком близкому мне человеку: отследить местонахождение аппарата, это уже не говоря о самом звонке, для спецслужб – раз плюнуть. Я не нуждался в постоянной связи с кем-либо. Интернет-кафе, таксофоны, бары с телефонами общего доступа – этого набора мне хватило за глаза.

Дешевые паршивые гостиницы, включая автобусы, оборудованные койками, и железнодорожные вагоны-ночлежки, где не требовалась регистрация, как вариант я отмел сразу: там сдадут быстрее, чем ты укроешься одеялом. «Барабанов» в них больше, чем в ударной установке Кристофа Шнайдера, подумал я, проходя мимо дос-хауса с названием «Дом отдыха». В данный момент там отдыхала пара таксистов: две «Лады» с гребешками, припаркованные вплотную к тротуару, дожидались своих хозяев.

И в этот самый момент я стал свидетелем антре. Дверь ночлежки распахнулась, на морозный воздух вышел, чуть задержавшись на пороге и всматриваясь в меня, мужчина лет сорока. Вслед за ним гостиницу покинула девушка. Февраль месяц, а ней мини-юбка, ажурные чулки, короткая (едва прикрывает пупок) белая шубка. Она напомнила мне Джимми Ли Кертис в роли проститутки в комедии «Их поменяли местами». Глянув на меня и не найдя во мне ничего интересного, она села в машину.

Это вариант, подумал я. Снять проститутку и провести ночь у нее дома, но не в гостинице, конечно. Но были и другие, более привлекательные варианты. Например, гостиница «Комфорт Тиффани».

Витраж, выполненный в стиле американского дизайнера Луиса Комфорта, и выполненный с любовью. Я знаю, о чем говорю. С такой же уверенностью ценитель музыки отметит выдающиеся качества одного скрипача и заурядность другого, хотя ни в одной ноте они не ошиблись. Дело не в технике, дело в звучании. А звучание – это еще и смысл, значения, отзвуки, оттенки, полутона. Звучание – это как разумный ход рассуждений. Витраж Зои ловил взгляды посетителей и, пропустив их через свое стеклянное сито, возвращал их уже обновленными, кристально чистыми. Только избранный мог сотворить из простого, казалось бы, мертвого стекла настоящий шедевр.

Мне на ум пришло слово «кающийся». В этот вечер я не мог пожаловаться на свою память. Можно сказать, она была ручной. В голове – ни одной цифры, все они в руках, в каждом пальце, в каждой подушечке, они сотканы из папиллярных узоров. И я, как музыкант, сыграл эту красивую, совершенную мелодию. Мой голос на этом фоне мне показался скрипом телеги:

– Здравствуй, Зоя! Это я, Павел.

Пауза. Отнюдь не музыкальная. Я мысленно вывел на корпусе таксофона значок, обозначающий перерыв в нотах. Молчание на два голоса. Порой именно этого недостает многим людям. Я не мог прервать молчание – правом на это обладала только она. И она выдохнула мое имя в трубку: «Павел…»

– Зоя…

И еще один выдох, исполненный, как мне показалось, сожаления:

– Павел… Я вышла замуж.

– За того идиота?

– Не называй его так.

– Почему нельзя называть вещи своими именами?

– Он – не вещь.

– Ну, не знаю, как сейчас, – сбросил я температуру. – А раньше он при престарелой тетке был вещью. Стоял навытяжку, как оловянный солдатик. И только с тобой он стоял на голове, и это его плюс. Так, значит, ты вышла за него замуж? И теперь ты – Моисеева? Бог ты мой! Ну, и как тебе спится на этом диване с ножками?

– Павел!

Я услышал, как это прелестное создание, обладающее мастерством «великого Тиффани», хрюкнула на том конце провода.

– Смутно вижу его в твоей спальне. Как будто в ней кто-то наелся лука и у меня в глазах стоят слезы.

– Так уже и не видишь?

А это уже намек на мою слежку за ними.

– Хочешь поговорить на эту тему?

– Нет! – живо запротестовала Зоя.

– Он сейчас рядом? Стоит над душой? Почернел и тянет к твоей прелестной шее руки? Мне знакомо это чувство. Тяжелое, как последняя неделя поста. Почему бы тебе не поставить вопрос о разводе?

– Еще один твой звонок подтолкнет меня к этому.

– Одну секунду, я перезвоню.

– Погоди! Откуда ты звонишь? Только не говори, что ты под окнами моего дома, – я этого не вынесу.

– Сейчас я любуюсь «Древом жизни».

– Ты что, в Новограде?!

– Слава богу, да!

– Отчасти – да, – сакцентировала она. – Рада, что ты можешь передвигаться. Что ты там делаешь? Только не говори, что следишь за моим мужем.

Сердце у нее упало. Я поднял его и сдул с него пылинки:

– Нет. У меня здесь литерное мероприятие. Если честно, приехал сюда по зову сердца – и потерял голову. Ну, а вместе с ней – документы, телефон… Ты в хороших отношениях с управляющим «Комфорта»?

– Тотчас же позвоню ему. Ни о чем не беспокойся, он не задаст ни одного лишнего вопроса.

– Вот и гадалка мне так сказала.

Пауза.

– На какой срок ты планируешь остановиться в гостинице – на случай, если Евгений Анатольевич попросит меня уточнить кое-какие детали?

– Неделя, десять дней, – назвал я.

– У тебя есть чем расплатиться за номер?

– Об этом не беспокойся. Значит, управляющего зовут Евгений Анатольевич?

– Да. А как мне представить тебя?

– Ты читаешь мысли на расстоянии.

Я назвал ей имя своего сослуживца.

Она не забыла меня. Она будет напоминать о себе каждый час, каждую минуту.

Зоя закончила разговор фразой, которая, как ей показалось, вселила в меня капельку надежды:

– Я вышла замуж, но оставила свою фамилию.

И в трубке прозвучало «пиковое» многоточие…

Меня заселили в номер, в котором хотя бы однажды останавливалась Зоя, и в котором я, вооруженный компактной фотокамерой, делал свою «грязную работенку». Тогда я совершил непростительную для частного сыщика ошибку: подпустил объект своей слежки слишком близко к сердцу.

Я опустился на кровать. Вот здесь, слева, лежала она, справа – он, ее любовник, а сейчас он, как выяснилось, – ее муж! Я же распластался под кроватью. В ту ночь я был олицетворением отваги, боялся лишь одного: что эта пара займется сексом прямо у меня над головой!

Небритый, с неопрятной эспаньолкой (я отпускал бородку, чтобы маскировать рубцы от шрамов на лице), в этом роскошном номере я казался сам себе мусорным ведром. Но впервые за последние дни и часы почувствовал себя в безопасности. Вряд ли в таком роскошном отеле будут искать такое ничтожество, как я. Затравленный зверь не станет искать убежища в городском саду.

К полудню следующего дня меня было не узнать. Чистый, гладко выбритый, в новом костюме и пуховике, я вернулся из торгового центра в отель. И в зеркальном отражении еще раз оценил качество стрижки и бритья. Я стал другим человеком, и этот новый образ придал мне сил. В такой оболочке я смогу попросить у Павлова огоньку, и он ни при дальнем, ни при ближнем свете не разглядит меня. Он ищет затравленного зверя и ограничивает поиски злачными местами плюс автовокзалы, железнодорожные вокзалы и станции и так далее. Он совершает ошибку, опуская некое отправное положение: купец богат связями.

Я спустился в бар-ресторан и дал толчок своим мозгам, выпив рюмку водки. Ко второй я только прикасался, покручивая ее на отполированной поверхности стойки.

Мысли мои бегали от одной женщины к другой, от одного имени к другому. Может быть, думал я, оказывая мне услугу, Зоя откупилась от меня? Пусть так. Я был благодарен ей и за то, что она сейчас думала обо мне (или не могла не думать, что не одно и то же, но не суть важно).

Я вернулся в номер, лег на кровать. Засыпая, вспомнил своего единственного друга, которого, увы, уже не было в живых…

У него была хмельная улыбка и такие же хмельные, на грани срыва в смех, глаза. Такое сочетание я справедливо для себя посчитал визитной карточкой моего друга, воспоминания о котором по сей день рвали мне душу… Воспоминания – мостик в прошлое – шаткий, того гляди, провалишься, без поручней, без перил, без подстраховки. По ту сторону мостика – боевое прошлое, для меня лично – не горячие точки, а натурально горячие многоточия. Почему? Потому что ни я, ни мои предшественники, ни мои последователи не завершили начатого. Сотни, тысячи успешно проведенных силовых мероприятий – это разрозненные звенья, которые так и не стали одной единой цепью для кавказского кобеля. Он на свободе. Он умен и хитер, этот бойцовский кавказский пес.

Такое сравнение пришло мне однажды с глубокого похмелья. Похмелье прошло, а мысли о той цепи и собачьей породе остались…

Мне не было жаль натурально убитых в кровопролитных поединках дней и ночей, на меня бессонницей наваливался монстр о трех головах, и каждая его голова – неудовлетворенность, недоделанность, незаконченность – пыхала жаром. Я представлял, как заполняю короткую анкету-жалобу: дом недостроил, ребенка недоделал, книжку недописал. Жалость моя не была однобокой. Те убитые дни и часы я мог бы провести в компании с другом или подругой, пусть даже в скучноватой беседе с родителями. «Бесцельно прожитые дни и годы… Все верно. Лучше не скажешь. Что ни говори, а цель должна быть у любого человека. Новый день – новая задача, которую нужно решить к закату. Если ты утром проснулся и у тебя нет цели, нет задачи, которую нужно решить, нет задания, которое нужно выполнить, – день пропал. И не потому, что я какой-то там правильный или суперправильный, просто во мне живет и процветает вирус под названием дисциплина, это такая штука, которая поможет преодолеть все. Ну, в смысле любые трудности и в смысле поставленной перед самим собой задачи (а это уже самодисциплина). Нет, я не идеален. Моя дисциплина ходит в самоволку, я ей выписываю увольнительные, не могу отказать в праздничных днях, выходных и длительном отпуске. Но хватит об этом, иначе я запутаюсь, меня уже несет».

Я снял трубку телефона и заказал водки в номер. Мне требовалась только одна рюмка, только один глоток, чтобы утолить жажду этой пагубной привычки. Вот он – этот обжигающий глоток, принесший мне облегчение…

Думай, думай. Начни… с похмелья.

Я не припомню такого жуткого похмелья. Так надраться я мог в одиночку, даже в компании сослуживцев я оттягивался, но не нажирался как свинья. И уж абсолютно точно я не мог распуститься в компании женщины.

Абстиненция. Я впервые натянул это слово на свое состояние. Меня натурально ломало, как наркомана после дозы, вызвавшей токсикоманическую зависимость. И моя клиническая картина напрямую зависела от типа наркотика. Доза была, наверное, лошадиная, но могла свалить и кентавра, а меня так просто убить. Но что не убивает, то делает сильнее, как сказал Ницше.

Кто, в какое время подсыпал мне наркотик, скорее всего, в спиртное? К еде я в тот вечер не притронулся. В гостинице? В номере, кроме нас с Ритой, никого не было, вино и коньяк мы прихватили из ресторана. «Грот» – единственное место, где мне могли подсыпать наркотик. Не исключено, что не только мне.

Почему Риту не насторожило мое поведение? Выпил я мало, но мое состояние говорило об обратном. Все просто: она тоже приняла наркотик и была преисполнена сумасбродства.

Действие наркотика я ощущал до сих пор. Сильный, он и был предназначен больше для меня, чем для Риты. Предназначен, значит, убийство женщины было запланировано. И план этот созрел неожиданно. Верхний отсчет – как только я вошел в ресторан, нижний – как только покинул его. Другой вариант: план созрел давно, он был отшлифован до высочайшей степени чистоты – недоставало только центральной фигуры, исполнителя главной роли. Кто-то воскликнул, потирая руки: «Вот он, лошара!» Но это означало, что выбор исполнителя носил «клубный» характер, и я прошел фейс-контроль на входе в ресторан. Трудно представить, что кто-то руководствовался только внешними данными. Отсюда родилось противоречие, «реверсивная» версия: кто-то знал о моих профессиональных и прочих качествах, а их немало. Во-первых, я мог заинтересовать планировщика (назовем его так) как частный детектив и, может быть, как гость этого города. Я мог представлять интерес как бывший оперуполномоченный Следственного комитета военной разведки. У меня за плечами два десятка командировок на Северный Кавказ, и этот факт мог стать для «планировщика» главенствующим. Он еще не проявился, но, как знать, может быть, не сегодня, так завтра все акценты в чьей-то игре будут расставлены.

Я вдруг представил, что кто-то удовлетворенно кивает головой, потирает руки: «Этот парень – настоящий мужчина, а значит, он чтит две вещи: игру и опасность. Здесь он ищет женщину – как самую опасную игрушку на свете. Пусть получит то, что он хочет».

Такое возможно?

После того что приключилось со мной – легко. Но это было «до того». Парадокс.

Кое-какие ответы мне мог дать шустрый, сообразительный, вездесущий человечек – официант из итальянского ресторана «Грот Луперкалии».