Текст книги "Офицерский крематорий"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4
Отступники

Я ждал следственную бригаду, присев на краешек кровати и отвернувшись от тела женщины, не глядя в окно или полированную дверь платяного шкафа, в которых оно могло отразиться. Но моя спина обрела качество перископа с его сложной системой зеркал, и я видел мельчайшие детали, а те, что ускользнули, дорисовало мое воображение.

Над моей головой (по ощущениям – в номере этажом выше) простучали быстрые шаги. Собака? Да, я отчетливо различил позвякивание цепи. Как будто пес сорвался с привязи и теперь таскал за собой обрывок цепи. Или звено. Звено? Почему звено? Потому что цепь состоит из звеньев? Это важно? Раз это пришло в голову – да. Сейчас для меня любая восстановленная в памяти деталь – на вес золота. Но нет, нет там никакого пса. Это воспаленное воображение рисует галлюциногенным карандашом бессмысленные картины и ставит суровую подпись под каждой – Шизофрения. Но если так, то пес должен появиться, потому что шум или голос зачастую тащит за собой зрительные образы.

Ну, где ты, псина?

Нет тебя!

Значит, все не так уж и плохо…

Сейчас для меня не было ничего дороже чувства к этой несчастной женщине. Я состоял из жалости и жажды мщения, из девяносто девяти процентов чувств и одного процента мозгов. И не в силах был изменить это соотношение.

Сколько я так просидел – не знаю. Время утратило для меня значение. Мир изменился с появлением следственной группы. Старший – полноватый и небритый, в сером свитере и утепленной кожанке нараспашку – напоминал полярника. Вот сейчас он махнет меховой шапкой, стряхивая с нее снег…

Наверное, я долго ждал этого момента, приоткрыв рот, как наркоман, обкурившийся марихуаны. Надо отдать должное «полярнику», он терпеливо дождался просветления в моих глазах, подсек проплывающую в них мысль и расшевелил меня парой коротких оскорбительных фраз. Указав рукой на труп женщины, он взглядом пробежался по отдельным частям моего полуобнаженного тела:

– Как интересно! Я так не пробовал.

– А ты попробуй! – взорвался я, вскакивая на ноги.

Наверное, он видел и не такое. Или увидел все, что хотел. Он шагнул в ванную, снял с вешалки широкое, больше походившее на махровую простыню полотенце и бросил его мне:

– Прикройся.

На этот раз я не отреагировал на его слова.

– Я сказал, прикройся. Я говорю с тобой по-человечески, верно? Но вопрос в другом: ясно ли я выразился?

Я обвязался полотенцем и кивнул «полярнику»:

– Не вопрос. Я все понял.

– Вот и отлично. А ты здорово потянул время.

– Почему я позвонил Михайлову, а не тебе? – быстро сообразил я. – Извини, я не знал номера твоего телефона. Кстати, ты так и не представился.

– Павлов, – назвал он свою фамилию.

– А я – Павел. Совпадение или это что-то значит?

– Ничего это не значит.

Он не стал больше меня слушать. Жестом руки убрав меня в угол комнаты, другим жестом Павлов пригласил в помещение прибывших вместе с ним следователей. И пока они не приступили к осмотру, я вспомнил важную деталь:

– У нее должен был остаться мой носовой платок.

– Уж не знаю, насколько важны твои сопли в этом деле. Тут главное – следы твоей спермы.

Кровь ударила мне в голову, и я бросился на Павлова с кулаками. Дорогу мне преградил другой следователь, выбросив руку в сторону, и я, ударившись о нее, как о шлагбаум, растянулся на полу. Он тотчас склонился надо мной, надавив коленом на грудь:

– Еще раз дернешься, надену на тебя наручники.

Мне трудно было дышать, не то что говорить, и все же я сумел выдавить из себя пару слов:

– Я понял.

Он легко поднялся на ноги. Я же встал с пола с трудом.

– Так про какой платок ты говорил? – как ни в чем не бывало спросил Павлов. – Кто знает, может быть, это важно.

Я постарался объяснить ему, а в голове у меня щелкало заигранной пластинкой: призрачный шанс, призрачный шанс… Меня не сразу насторожила немногочисленность следственной группы – всего четыре человека.

– Ты хорошо знал ее? – поинтересовался Павлов, представившийся мне только по фамилии, не указав звания. Но мне с первой же минуты стало ясно, что он – старший следователь в группе, созданной для расследования конкретного преступления, и образовалась она по совместному решению двух должностных лиц – начальника следственного подразделения и начальника органа дознания, и решение это было мотивировано звонком столичного оперуполномоченного – майора Михайлова.

Словно в подтверждение моих мыслей, Павлов положил передо мной постановление о создании следственной группы, в которой численно и поименно был утвержден ее состав. Собственно, он дал мне понять, что состав опергруппы определился не графиком дежурства следователей, оперуполномоченных угрозыска, экспертов, что они – спецгруппа. Он не обязан был ставить меня в известность о составе группы, но в этом вопросе пошел мне навстречу, и я выставил себе еще одну положительную оценку.

– Распишись, – потребовал он, щелкнув авторучкой.

– Немного вас, – пробежался я взглядом по должностям и фамилиям. – С такой компанией легко договориться.

– Это точно, – не стал возражать Павлов, забирая постановление и возвращаясь на свое место за столом. – Твой звонок Михайлову и пересылку снимков с места происшествия ему я склонен считать смягчающими вину обстоятельствами.

– Можно подумать о явке с повинной, – предложил я.

– Вот видишь, мы нашли общий язык. Мы одни, понятых мы пока не приглашали и готовы выслушать тебя: что ты нам можешь предложить?

Фактически открытым текстом этот следователь просил на четверых. Не в его компетенции было закрыть дело, но ход его расследования он держал в своих руках. Я видел эти вожжи – длинные ремни. Он мог держать их натянутыми, а мог отпустить их.

– Я могу предложить правду.

– Правда нам не по зубам, парень.

– Кредитную карту, ключи от машины сумеете раскусить?

Я снова бросил взгляд на залитую кровью кровать, моргнул, как если бы сфотографировал ее, увидел этот снимок в руках первого присяжного заседателя, второго, пятого, двенадцатого. И вот уже другая фотография, на которой я в одной окровавленной майке, пошла по кругу…

– Есть еще ключи от квартиры в Москве.

– Квартира в центре? – оживился Павлов.

– Можно и так сказать.

– Назови адрес.

– Улица Поликарпова.

– Мне это ни о чем не говорит, – покачал головой Павлов. – Назови какой-нибудь ориентир.

– Чтобы ты сориентировался?

– Ага.

– Ипподром.

Павлов глянул на помощника. Тот сблизил пальцы, показывая расстояние, скорее всего, от Кремля. Я не дал Павлову мысленно насладиться видом из окна моей квартиры, шумом третьего транспортного кольца и тишиной Ваганьковского кладбища.

– В моей «двушке» вы можете подобрать себе костюмы поприличней и посмотреть кубки и вымпелы, которые я взял в финальных боксерских поединках в рамках Минобороны. В верхнем ящике комода найдете орден «За заслуги перед Отечеством» второй степени. В записной книжке на букву «Г» – номер телефона Гутмана Михаила Сергеевича, на букву «К» – место его работы.

– Кладбище?

– Контрольное управление администрации президента.

– Будем считать, что ты не врешь, – сказал, минуту подумав, Павлов. Он сменил тон, назвав меня по имени-отчеству – уже в присутствии понятых: портье и заспанного уборщика: – Павел Ильич, вы хорошо знали потерпевшую?

– Мы познакомились сегодня.

– То есть вчера, – уточнил майор, глянув на свои «Сейко Астрон» с GPS навигатором. – В каком месте, в котором часу, при каких обстоятельствах?

Я ответил коротко. Павлов записал мои показания и отвлекся на минуту, отвечая на вопрос молодого, с припухшим лицом следователя: назначать ли по изъятым вещам экспертизу?

– Думаю, не стоит. Запиши размер обуви, на бирках одежды посмотри предприятие-изготовитель. Со слов подозреваемого, потерпевшую зовут Маргарита, но это не факт. Необходимо получить сведения о поселившихся в гостиницах и исчезнувших без оформления выезда. Также о прибывших в командировку, убытие которых не зарегистрировано. О пассажирах, не получивших по истечении срока багаж в камере хранения вокзалов. Получить справки о лицах, приезд которых ожидался местными жителями или организациями.

Следователь присвистнул – но его удивление было вызвано брендом одежды потерпевшей и сережек в ушах:

– Версаче…

Видимо, он был наслышан об этой итальянской компании, которая специализируется на производстве и торговле предметами роскоши: одежда для мужчин и женщин, часы и ювелирные изделия, косметика и парфюмерия. Я мог бы прочитать ему лекцию о парфюмерии. В моей профессии угадать марку духов или одеколона значило многое. Запах – это визитная карточка. И во многом ты тот, каким парфюмом пользуешься. Вот Рита, которую сейчас дактилоскопировал специалист, предпочитала «Спеллбаунд» от Эсте Лаудер.

И словно от этого запаха, проникшего мне в сердце, голова моя закружилась, и я завалился на бок…

Через шум в ушах, походивший на радиопомехи, я слышал голоса. Кто-то тоном гурмана говорил о моем языке: «Смотри, чтобы он языком не подавился! Отвечаешь за него головой!» Кто-то поучал: «Да не зубьями прижимай, другим концом вилки!»…

Очнулся я в больничной палате, одной рукой прикованный к спинке кровати. Напротив меня дремал, уронив голову на грудь, человек в гражданской одежде: светлая куртка с меховым воротником, джинсы. Не помню, чтобы я видел его в составе следственной группы. Я много чего не помнил. Об этом мне спустя два дня, когда организм мой взял верх над наркотиком, напомнил Павлов.

Он сорвался на крик, и в его восклицании выразилось участливое отношение к моему бедственному положению. Этакое ассорти, упакованное в его луженой глотке: немного отчаяния, капелька боли, крошечка ярости, толика сочувствия, малость бессилия. В общем и целом он походил на человека, который отрабатывает столичную квартиру.

– Ну, хоть что-нибудь ты должен помнить?!

– Я помню, как мы познакомились.

– Я это знаю! И эта история «из вагантов» записана в протоколе! – Он пару раз стукнул ладонью по моему делу, начавшему пухнуть уже на третий день.

Павлов прошелся по кабинету, сунув руки в карманы брюк. Рубашка ему была чуть великовата, и он, как мне показалось, немного стеснялся этого факта – как пацан, донашивающий вещи за старшим братом.

– Как вообще ты очутился в этом… – Павлов раскрыл дело, посмотрел в нем название ресторана и произнес его едва ли не по слогам: – … в этом долбаном «Грот Луперкалии»?

Мне показалось, он грязно выругался. Тем не менее он пробудил во мне воспоминания.

Я в супермаркете, в этом огромном городе, население которого разделено на три части. Одна часть проявляет старание как можно скорее совершить покупки и вовремя появиться на другом мероприятии, другая является ее полной противоположностью. Вот она-то и запихивает в себя фаст-фуд, запивает его колой, облизывает мороженое. Она то сидит на удобных диванах, то разминает ноги, переходя в другой район торгового мегаполиса. Третья часть – это что-то среднее, производное от первой и второй. Я отношусь к этой части. Не потерявшийся, нет, а немного удивленный. Кажется, центральный вход – космический портал. Шагнешь за его порог – и окажешься в этом космическом Ватикане. Оглянешься – и увидишь проходящих через шлюз людей из разных концов страны. И название этому гиганту соответствующее – «Космопорт»…

Девушка в серой накидке, символизирующей волчицу, вскормившую двух братьев – Рема и Ромула. В руках у нее буклет, сложенный вчетверо. Она натренированным движением разворачивает его, поставленным голосом зачитывает текст:

– Посетите итальянский магазин модной одежды, купите товары на две с половиной тысячи рублей, и вы получите билет на «Фестиваль Луперкалии»! И вечер в ресторане «Грот Луперкалии» станет для вас незабываемым!

Как правило, я отгораживаюсь от подобных предложений (некоторые люди опасаются попасть в неловкое положение, ускоряют шаг, опускают глаза – только не я), однако в этот раз я иду против правил, останавливаюсь и терпеливо, натурально меняя свою форму под воздействием ходячего рекламного агентства, дожидаюсь окончания длиннющего слогана-предложения, как будто переодетая в волчицу девушка просит выйти за нее замуж. Я беру у нее из рук буклет, иду прямо, но девушка окликает меня, указывая рукой иное направление, и голос ее звучит отнюдь не дружелюбно:

– Магазин там.

Как будто пеняет мне: «Что же ты, буклет взял, а в магазин зайти слабо?»…

Зеркальные двери отдела проглатывают меня. Моим вниманием завладевает бойкая девчушка лет восемнадцати и предлагает купить зонтик.

– Я похож на рыбку?

Она смеется. Я добрею. Покупаю зонт и присматриваю часы с перекидными цифрами (механика, а не жидкие кристаллы, что для меня важно), такие я видел в фильме «День сурка» с Биллом Мюрреем в главной роли, а в реальности увидел только сегодня. Расплачиваясь на кассе, мысленно я благодарю «волчицу», завлекшую меня в эту торговую сеть.

Заполучив приглашение на фестиваль, я посчитал себя обязанным стать его участником. Вдобавок ко всему меня стало разбирать любопытство. Я слышал о немногочисленной итальянской диаспоре в Новограде, но ресторан «Грот Луперкалии» представлял себе в виде ночного клуба: вместительный, яркий, громкий. И только после того как снова бросил взгляд на буклет, понял: фестиваль устраивается исключительно для гостей, а скорее всего – клиентов торговой точки в «Космопорте», устроившей распродажу и, может быть, добавившей себе популярности. То есть подавляющего большинства итальянцев там я не увижу.

Потом, помню, я искал оправдания своему скоропалительному решению: почему бы и нет, не я один, интересно, другого такого случая не представится… И ничего похожего на оскомину вроде: а оно тебе надо?

Вот так я попал на фестиваль, и мне только оставалось горько жалеть о том, чем он для меня закончился.

Я вдруг встрепенулся:

– Я вспомнил…

– Что вспомнил? – так же оживился Павлов.

– Рита что-то сказала про туфли.

– Ну-ну, дальше.

– Она боялась, что натрет ноги, и прихватила на всякий случай пластырь.

Павлов и оперативник переглянулись, и он нехотя расшифровал свои ужимки:

– Я бы сказал, что с лейкопластырем она не расставалась. У нее на ногах трудовые мозоли.

– Что значит трудовые?

– По ходу, она круглый год ходила на шпильках. Я все больше склоняюсь к тому, что ты в «Гроте» подцепил проститутку. Остынь! – повысил он голос. – Я пытаюсь воссоздать картину происшествия и, в конце концов, помочь тебе, нам всем, – повертел он головой, имея в виду следственную группу, в состав которой входили только следователи, обладающие равными процессуальными полномочиями, а может быть, даже целый отдел внутренних дел. – Мы трудимся в поте лица, и мы устали.

– Да, у вас загнанный вид.

Павлов быстро привык к моей манере общаться и на мое замечание даже не махнул рукой.

– Знаешь, к какой версии я склоняюсь?

– Не знаю. Наверное, я буду в шоке.

– Мне представляется, дело было так. – Павлов отвлекся на минуту, отвечая на звонок по внутреннему телефону: – Зачем я звонил? Черт его знает. Я уже не помню. Ах, да! Когда уберут машину из моего двора? Она там год стоит, бесхозная. Мне свою ставить некуда. Островского, 32, – назвал он адрес и, закончив беседу по телефону, вернулся к теме нашего разговора. – Итак, в итальянском кабаке ты хлебнул лишнего и в женщине легкого поведения разглядел барышню с нравственными устоями. Профессионалки по налитости глаз клиента легко определяют, чего он хочет, а твои глазные яблоки трудно было отличить от спелого налива. Но клиента надо сначала заполучить, да?

– Ага, – поддакнул я, чтобы не молчать.

– Видок у тебя еще тот.

– Конечно.

Павлов мог не разоряться, а просто процитировать одного из героев криминальной драмы «Отступники»: «Плохая стрижка, безвкусная одежда и такой, знаете, легкий налет засранства». Я бы согласился с ним.

Павлов тем временем продолжал:

– Она живо представила, в какой компании ты чаще всего проводишь время, и не станем уточнять, что она ошиблась, людям свойственно ошибаться, верно? Она прикинулась ученым червем, и, конечно, ты клюнул, выделив ее среди остальных. Как обратил бы внимание на то, если бы твоя классная руководительница забежала на большой перемене в пивбар. А дальше – дело техники. И не важно, стал бы ее рисовать или нет – ты уже дергался на крючке. Она спела тебе ту песню, которую ты заказал. Она приехала в кабак на машине? Но при ней мы не обнаружили ни ключей, ни водительского удостоверения, ни денег. И если бы все произошло так, как она планировала, то без денег, кредитки и документов под утро остался бы ты. В стандартный набор некоторых проституток входит клофелин. Эта же баба подмешала тебе в коньяк наркотик. За этим занятием ты и застукал ее. Мне представляется такая картина… в картине. Она шарит в твоем бумажнике, а это означает, что она шарит в твоем самолюбии. И ты, столичный частный сыщик, введенный в заблуждение уличной шалавой, хватаешься за нож.

Пауза.

– Допустим, ты не убивал эту женщину, тогда, выходит, тебя подставили? Вспоминай, кому ты перешел дорогу?

Это был добрый знак. Я силился что-нибудь вспомнить, но мне мешало отражение в зеркале: красивое, раскрасневшееся от возбуждения лицо Риты. По губам я читаю что-то старомодно-возвышенное: «Ты был великолепен!» Я поворачиваюсь к ней. Лицо ее близко-близко. Через пару секунд она выключит свет и поведет меня обратно в комнату, и я больше не увижу той примечательной синевы в ее сказочных глазах. Этот образ и остался в моей памяти главным. А тот, что я запечатлел чернилами на платке, отошел на второй план.

В конце допроса Павлов попросил меня окончательно разрешить один вопрос: почему я задержался в Новограде? Я объяснил, как мог: мне дороги были воспоминания об одной женщине, которую я не мог выбросить из своего сердца. И вот нашел здесь исцеление, ту женщину, которая, на мой взгляд, была готова перевернуть мой мир.

– Ну, что же, – подвел итог Павлов, – она со своей задачей справилась. Твой мир не только перевернулся, он сжался до размеров одиночной камеры.

Я лежал на нарах с открытыми глазами. Совесть терзала меня: «Ты убил эту женщину. Не ты кромсал ее ножом – кто-то другой, но ты предопределил ее судьбу».

Кто-то крепко подставил меня.

«Кому ты перешел дорогу? – прозвучал в голове требовательный голос Павлова. – Вспоминай!»

Глава 5
Линия поведения

Как-то раз я пришел к выводу, что могу распоряжаться временем, следуя установленному порядку. Но обстоятельства рушили мою спонтанную теорию. Сегодня я попал в тиски таких обстоятельств, из которых, как мне казалось, выбраться невозможно. Все было направлено против меня.

Моя память походила на придорожный знак, в который кто-то выстрелил дробью. Минуты, часы того вечера и ночи бесследно исчезли. Я пытался восполнить эти пробелы, но – все тщетно. Голова лопалась от напряжения. И если бы в камере предварительного заключения было зеркало, я бы увидел свои красные, усталые глаза.

Никто не может распоряжаться временем. И сколько часов прошло с момента моего ареста – я сказать не мог.

Очередной допрос. Как и предыдущие, он проходит в кабинете Александра Павлова. Одна стена занята шкафами, и кажется, что это гардероб. На самом деле полки шкафов ломились от бумаг. Одежда висела на вешалке напольного типа, которые обычно ставят в прихожей.

Александр Александрович расположился за столом с прогнувшейся полированной крышкой. Кроме него на допросе присутствовал капитан Конышев – лет тридцати двух следователь. В его распоряжении был такой же стол, на котором от нечего делать хорошо было катать ручку или пускать игрушечного бычка.

– У тебя проблема, – заявил Павлов. – Мы не можем установить личность убитой женщины. – Он начал загибать пальцы. – При ней не обнаружено документов – это раз. Мы не нашли мобильного телефона – это два. Ее отпечатки пальцев в базе данных отсутствуют.

Я не удержался от развернутого, как и сам вопрос-претензия, ответа. Это даже несмотря на то, что меня могли упрятать в СИЗО до окончания следствия.

– Я могу объяснить, почему при ней не было мобильника, но не смогу ответить, почему она пошла в ресторан без паспорта и карточки пенсионного страхования. Ерунда полная, правда? Она мне сказала: «С телефоном – это не отдых, а выгул на цепи». Вы не нашли отпечатков пальцев в базе данных. Это значит, женщина нигде не наследила, и это плюс ей. Вы плохо искали – это минус вам.

– Плюс на минус дает ноль?

– У меня всегда было плохо с математикой. – В подсчете я загнул один палец, потом второй и добавил: – Я этого не говорил.

– Ты много чего наговорил.

– Можно вопрос?

– Спрашивай.

– Вы разослали ее ориентировку в СМИ?

– Вообще-то это не твое дело.

– Как это – не мое дело?

– Ориентировку разослали. Приметы, во что была одета, время исчезновения, имя, возраст. Однако заявления до сих пор не поступило. Все Маргариты от двадцати пяти до тридцати пяти лет на наши телефонные звонки ответили. Также им было рекомендовано обратиться в местный отдел внутренних дел. Участковые получили разнарядку проверить адреса. Возможно, твоя знакомая из другого города, а сюда приехала или отдохнуть, или в командировку плюс варианты.

– Она местная, – покачал я головой. – Во всяком случае, она оставила машину во дворе соседнего дома.

– С ее слов, – уточнил Павлов. – Ты не можешь знать этого наверняка. – Пауза. – Ну, допустим, что она приехала на машине, почему оставила ее во дворе?

– Парковка у ресторана рассчитана на пятнадцать машин. Клиентов в заведении – в пять раз больше. Если даже каждая машина приедет под завязку, по пять человек в каждой, парковочных мест окажется впритык.

– Значит, с математикой у тебя не так уж и плохо.

– Это арифметика.

Павлов выдержал паузу, прежде чем отвесить мне комплимент:

– А ты наблюдательный малый.

– Угу, – буркнул я, снова вспомнив свою соседку. – Ты сказал, что на ваши телефонные звонки ответили все Маргариты в городе. Так вот что я тебе скажу: одна не ответила, это точно. Или вместо нее какая-то другая женщина отвечает по телефону.

– Или она тебе назвалась другим именем, – ответил Павлов. – Обычно так поступают проститутки.

– Тебя что, заклинило на проститутках или у тебя нет другой версии?

– У меня есть другая версия.

– И каково ее рабочее название? – вытягивал я из него ответ.

– «Жертвоприношение», – коротко отозвался Павлов.

– Можешь озвучить?

– Легко, – согласился следователь.

Я приготовился слушать.

– Ты совершил ритуальное убийство, – начал Павлов, – так сказать, в порыве культового экстаза, и алтарем выбрал кровать в гостиничном номере. Ты был голым, и это – часть языческого ритуала. Окровавленная майка на тебе олицетворяет шкуру жертвенного животного. Твоя женщина «охотно подставила» свое тело – согласно тому же обычаю или ритуалу.

– Наверное, эта самая легкая версия, – фальшиво обрадовался я. – Ты когда последний раз был у психиатра?

– На прошлой неделе.

По его глазам я понял, что он не врет.

Побарабанив пальцами по столу, Павлов сделал неожиданное заявление:

– Прокатимся до ресторана. Допрошу итальянцев, заодно они посмотрят на тебя.

– Хочешь убить двух зайцев? – оживился я.

Он оставил вопрос без ответа.

– Согласен самостоятельно показать на месте, как и при каких обстоятельствах ты познакомился с потерпевшей?

– Согласен.

– В следственном действии будут принимать участие служащие ресторана. Ты имеешь возражения против этого?

– Нет.

– Вопросы буду задавать я. Отвечать ты будешь мне. Общаться со свидетелями – только через меня. Напрямую общаться с ними я тебе запрещаю. Ты все для себя уяснил?

– Да.

Для меня Павлов сделал исключение: сковал мне руки собственными наручниками. Я бы не удивился гравировке на обратной стороне: «Данные наручники находятся в полном распоряжении данного майора Павлова».

– Надоело возиться с тобой. Пора отправить тебя на нары.

Он разговаривал со мной, как с уркой-недоучкой, как будто переводил сленг в нормальный язык, словно боясь, что я его не пойму. Может быть, он даже опасался моих связей, но я на его месте не стал бы волноваться: связи – ничто, узы – все. Вот он раскладывает на столе пасьянс из снимков с изображением полуголого окровавленного мужика, фоном которому служит залитая кровью кровать с трупом женщины, и обращается к собеседнику с вопросом: «Так вы говорите, что вы в хороших отношениях с этим джентльменом?» И его визави поспешно ретируется: «Пардон, я обознался».

Рабочий кабинет Павлова наполнился оперативниками. Один обратил на себя внимание синей курткой с надписью «Водоканал».

– Работаешь под прикрытием, – спросил я его, – или дошел до ручки?

– Скоро узнаешь, – ответил он моей любимой присказкой, которая, за редким исключением, вселяла в меня оптимизм.

Саму эту поговорку, как нечто менее важное перед главным событием, во мне зародил мой тренер по боксу. Похлопывая по плечу, он показывал мне моего очередного соперника: «Ну, что скажешь про него, Пашка?» – «Не знаю, что и сказать, тренер». – «Дурак! Говори: «Скоро узнаем» – и все!»… Обычно я не подводил тренера, походившего на Чапаева. На ринге с ударом гонга рвался в бой, как цепной пес, и рвал цепь, а потом и соперника. Я старался копировать Майка Тайсона и ни от кого не скрывал, что он был моим кумиром. Не перестал уважать его даже после того, как он откусил у Эвандера Холифилда ухо. Когда я делал первые шаги в боксе, Майк угодил в тюрьму за изнасилование. Я мог сказать себе, что у меня все впереди, что я переплюнул Майка по всем показателям, но не сказал этого.

«Скоро узнаем». Этот опер не любил торопить события, иначе ответил бы по-другому: «Сейчас узнаешь».

Он разомкнул наручники ключом и пристегнулся к ним своей левой рукой.

– «Жив – и ты моя звезда путеводная, а уйду – ты мне свеча поминальная», – процитировал я.

– Баженов, – обратился ко мне Павлов, как будто я был членом его команды, – помолчи, ладно? День только начинается, а мы уже устали от тебя.

Во дворе УВД нас поджидал микроавтобус «Мерседес» с затемненными стеклами. Павлов занял место переднего пассажира и тут же пристегнулся ремнем, как в лайнере. Мой сопровождающий выбрал место для нас так, что мы сели лицом к остальным членам следственной группы, насчитывающей пять человек. Водитель завел двигатель, дал ему прогреться минуту и тронул машину с места.

Автобус едва протиснулся в узкую и длинную арку, ведущую во двор итальянского ресторана. И он ничем не отличался от двора русского или украинского: мусорные баки и мешки, голуби и вороны, мыши и крысы, собаки и кошки, бомжи и бомжихи, предпочитающие исключительно итальянскую кухню. Наш визит был согласован с администрацией «Грота»: возле входа нас поджидал чернявый, обутый в теплые войлочные ботинки служащий ресторана. Он за руку поздоровался с Павловым и намеревался первым исчезнуть в темном дверном проеме, однако следователь остановил его. Хотя я в тот памятный вечер зашел в ресторан через центральную дверь, Павлов придерживался порядка: подозреваемый в пути следования двигается впереди, рядом следователи и конвоиры.

Коридор, в который мы вошли, вел сразу на кухню, и уже через этот по-итальянски стерильный бокс мы попали в административную часть здания. Она представляла собой такой же узкий коридор с парой зеркал и рядом помещений по обе стороны. Я ждал, когда наш провожатый-аутсайдер, выкрикивающий направление, откроет одну из дверей, однако он указал путь – через арку прямо в зал ресторана.

В тот вечер я не заметил арки – она отлично ширмовалась за вертикальными жалюзи, нижний край которых был утяжелен (по виду – гирьками), и мне на ум пришло слово «самодельщина». В эти минуты я был сосредоточен и подмечал каждую «дьявольскую» мелочь, этакие пунктиры, слившиеся в одну линию, и ее рабочее название было – «Линия поведения».

Я быстро огляделся в зале, но не сразу нашел столик, за которым состоялось наше с Ритой знакомство. Вот он, с парой светильников и букетом цветов, сервированный лишь минеральной водой и виноградом (пара сочных гроздьев в изящной плоской корзинке). Все, как в прошлый раз. За соседним столиком нас поджидал управляющий ресторана – лысоватый, маленького роста итальянец, одетый по-деловому, его пиджак висел на спинке соседнего стула, и, может быть, этим жестом он дистанцировался от следственной группы в целом и меня в частности.

Павлов повел себя по-хозяйски. Не выпуская из рук «дипломат» и назвав одного из следователей по имени, он позвал его на помощь, и они вдвоем придвинули соседний столик вплотную к столику управляющего. В общем, получилось что-то наподобие стола для совещаний, и за ним разместились четверо: Павлов и Кватроччи, я и мой конвоир в куртке водоканала. «За бортом» остались еще двое полицейских: с деланым равнодушием они осматривались в этом просторном помещении. Павлов включил диктофон и официально предупредил Витторе Кватроччи о том, что допрос ведется с использованием фонограммы. Этим он преследовал две цели. Первая: возможность «наиболее полной фиксации хода следственных действий». Вторая цель – тактическая, подразумевающая и давление на подследственного в качестве установления истины. Собственно, я сам возглавил следственную группу, поскольку в поисках истины был самым заинтересованным лицом.

Эти «новоградские итальянцы», по мнению Павлова, относились к той категории свидетелей, которые, как правило, уклоняются от явки на допрос и суд, потому он и принял решение использовать в ходе допроса звукозапись. Также он не исключал, что допрос будет производиться с участием переводчика, и в этом случае фонограмма позволит ему в дальнейшем проверить «правильность перевода» или ссылку на его неточность, как основание для изменения показаний. В общем и целом, он рассматривал итальянцев как хитрую нацию.

Во вступительной части фонограммы Павлов был краток. Он назвал дату, адрес заведения, кто и на каких основаниях статей УПК, с какой целью проводит допрос с применением звукозаписывающей аппаратуры. Потом разъяснил права и обязанности каждого, включая меня.

Указав на меня концом авторучки, майор задал вопрос Витторе Кватроччи:

– Вы узнаете этого человека? Если да, то при каких обстоятельствах произошла ваша последняя встреча?

Я перехватил взгляд управляющего и кивнул головой: «Можешь говорить».

Павлов хмыкнул.

Итальянец сказал:

– Да.

Павлов хмыкнул еще раз и был вынужден повториться:

– При каких обстоятельствах произошла ваша последняя встреча? Назовите дату и точное время.

Кватроччи назвал. И дождавшись необязательного кивка следователя, продолжил:

– Я вышел подменить Салли.

– Салли? Кто это?

– Наш бармен. Вечер был загружен, и персонал валился с ног. Такие вечера, как вы понимаете, бывают только раз в году.

Витторе, мягко говоря, лукавил. Никакой загруженности в тот вечер не было. Например, я сидел за столиком один, Рита – тоже одна. Большей же частью – это два-три человека за столиком.