Текст книги "Запах «Шипра». Сочинский вариант"

Автор книги: Михаил Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

3

Ночью внезапно проснулась.

Часы показывали половину второго. Я накинула халат, вышла в переднюю, думая, что, может быть, что-то случилось с Петром Иванычем. Но он сам выглянул из своей комнаты, накинув на плечи плед.

– Это звонили у дверей,– оказал он.– Спросите, кто там?

С детства привыкла открывать дверь, не спрашивая. Так обычно поступал мой отец, хотя он был работник милиции. Мать, наоборот, всегда спрашивала, даже днем. Привычка отца мне нравилась больше.

Я запахнула халат. И, открыв дверь, увидела Бориса Борисовича.

– Евгения Сергеевна, извините!

Я стояла к нему боком, и на мои синяки он внимания не обратил.

– Ничего, здравствуйте, Борис Борисович!

– Вы нужны полковнику.

– Понимаю. Буду готова через три минуты.

– Подожду вас в машине.

Я закрыла дверь, и тут в прихожей появился Петр Иваныч, наспех натягивая домашнюю куртку.

– Наденьте свитер. И шерстяные носки, обязательно. На улице минусовая температура.

Что-то ворча про себя, он направился на кухню. Когда я одетая вышла из комнаты, он уже стоял у дверей, со стаканом горячего чая, который налил из термоса.

– Я тороплюсь!

– Ничего, подождут. Выпейте, а то замерзнете со сна.

Я отхлебнула из стакана. От чая здорово несло коньяком. Я только покачала головой. Петр Иваныч пригляделся к моему лицу.

– Почти незаметно. Не поворачивайтесь к собеседнику этой стороной. Вот, никогда не думал, что товароведение – такое хлопотное дело…

Я сбежала вниз по лестнице.

На улице было темно, хоть глаз выколи! Только лампочка у соседнего подъезда – наша почему-то не горела – освещала заледеневшие, мутно поблескивающие ступеньки.

Машина стояла за углом.

Борис Борисович открыл мне дверку, я, не хлопая, прикрыла ее за собой, и так же тихо мы отъехали от спящего дома.

А случилось вот что.

Дежурный инспектор на вокзале Новосибирск-Главный заметил среди пассажиров гражданина, похожего на Башкова,– его фотография висела на стенде, возле отделения милиции. Но тут объявили посадку, в толкучке гражданин затерялся в толпе. Поезд отошел, инспектор отправился по вагонам и увидел разыскиваемого в тамбуре. Документов у него не оказалось, инспектор сошел с ним на остановке «Барышевокий переезд». Задержанный оказал сопротивление, инспектор – молоденький, неопытный,– схватился за пистолет. Но гражданин сумел вырвать его…

– Сбежал с пистолетом?

– Сбежал, но недалеко. Там охрана, ночной наряд проходил. Словом, держат его.

– Где держат?

– А вот сами увидите. Полковник просил вас привезти.

Мы проехали по ночным улицам города, затем по шоссе. У железнодорожного переезда, в свете фар возник на обочине лейтенант ГАИ. Борис Борисович притормозил.

– К полковнику Приходько?– спросил он.

Лейтенант кивнул и сел на заднее сиденье.

– Через переезд и направо по дороге.

За поселком дорога вышла к лесной опушке. Проехав с километр, мы увидели яркий свет автомобильных фар, выхвативший из тьмы запорошенные снегом сосны.

Фары желтого милицейского «уазика» и «Жигулей» автоинспекции освещали водосток – бетонную трубу, проложенную под насыпью. Труба была около метра в диаметре и метров десять в длину. Оба выхода из нее контролировали сержант и младший лейтенант, причем они старались не показываться в просвете трубы, стояли в стороне. И у того и у другого в руках были пистолеты.

Я выбралась на хрустящую под подошвами мерзлую траву.

– Как в кино!– заметил Борис Борисович.

Да, все это походило на киносъемку. Казалось, что вот в ярком свете прожекторов покажутся актеры и режиссер прокричит в мегафон очередную команду.

Актеров я не увидела, но режиссер был.

В милицейской шинели, в форменной фуражке, низко надвинутой на лоб, привалившись к капоту милицейской «оперативки», стоял полковник Приходько.

Хмуро кивнул на мое приветствие и показал взглядом в сторону трубы:

– Вот, сидит. Отстреливается. У Пилипенко полу шинели прострелил, тот хотел его в лоб взять…

Я уже все поняла.

– Да!– подтвердил полковник.– Хочу, чтобы вы с ним поговорили. В последний раз. Вас выслушает, думаю. Скажите ему, пусть больше не глупит. Все ясно – добегался. Из трубы мы его выкурим, конечно. Лучше ему добровольно выйти.

– Я попробую.

Признаюсь: я помнила совет Петра Иваныча и стояла к полковнику в полупрофиль. Честно говоря, это было наивно – прятать свои синяки, тем более, что Борис Борисович, конечно же, сообщил ему о моих приключениях. Впрочем, в создавшейся обстановке никому не было дела до чьих бы то ни было синяков.

Полковник хотел что-то добавить, но только досадливо махнул рукой.

Я подошла к трубе.

– Куда вы!– остановил меня младший лейтенант.– Он же стреляет.

– Пропусти, Пилипенко!– сказал полковник.

Лейтенант растерянно глянул на полковника и отступил от трубы.

– Вы осторожнее, все-таки…– тихо сказал он.

Я кивнула, давая понять, что ситуация мне ясна и ему нечего беспокоиться. Но лезть в трубу все же не стала.

– Это я! Вы слышите меня?

Башков что-то ответил, я не поняла.

– Я сейчас иду к вам.

Низко нагнувшись, я поползла по трубе, опираясь руками о шершавые холодные стены, задевая своды головой.

Отраженный свет фар проникал в трубу, я могла разглядеть Башкова.

Он сидел, опираясь спиной на стенку трубы. Пистолет лежал на коленях. Он не взял его в руки, не отодвинул, когда я присела рядом.

– Понимаю,– сказал он.– Это полковник вас пригласил.

– Я бы и без приглашения приехала. Если бы знала, что вы в такую нору забрались. Как барсук.

– Все шутите…

– Какие уж тут шутки.

Труба была холодная. Очень холодная. Я подобрала под себя ноги, обхватила колени руками. Видимо, он тоже замерз, поднял воротник пальто, зябко поводил плечами.

Голос его звучал глухо. На меня он не глядел.

– Уговаривать будете?

– Буду. Зачем бы еще полезла сюда?

Я не очень верила, что от моих слов будет здесь какой-либо толк. Но и молчать не могла.

– Вы бы посмотрели, как все это выглядит со стороны. Сидите здесь, в трубе, как загнанный волк. Огрызаетесь и ждете. Чего вы ждете?

– А я ничего не жду. Просто хочу еще полчасика на свободе побыть.

– Это вы называете свободой?!

Он промолчал.

– Вас просто выкурят отсюда. Зачем вам вся эта возня?

– Не я ее затеял.

– Не передергивайте.

Он откинул голову, опираясь затылком на стенку трубы. Закрыл глаза. Усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Вам бы воспитательницей работать, Евгения Сергеевна…

– Мне это уже говорили.

– Правильно говорили. Сеять разумное, доброе…

– Вы считаете, здесь уже нечего сеять?

– Поздно. Земля высохла. Раньше бы… Что ж, я понимаю: провинился – расплачивайся, все так… Значит, следствие, суд, соответствующая статья… Колония строгого режима, решетка железная. У меня печень больная… к чему мне все это.

Он говорил как человек, который уже все обдумал. Пистолет лежал на его коленях.

– Не обидно?– спросила я.

– А что остается? Не то делал, не так жил. Материальные радости, как говорят. Они дешевые, эти радости, только платить за них нужно очень дорого. Привольная жизнь, беззаботная, сытенькая. Барахло всякое, красивое и не нужное. А оно тоже дорогое – это барахло. Поэтому деньги, деньги… и привыкаешь к этому. А они быстро утекают – и деньги, и радости, и не остается у человека ничего. Обидно за жизнь, прожитую ради этого ничего…

Что-то звякнуло у конца трубы – видимо, лейтенант стукнул нечаянно пистолетом. Башков спокойно посмотрел в ту сторону, опять опустил голову.

– А с Бессоновой получилось нелепо… Когда у вас был, хотел рассказать, да побоялся, что не поверите.

Мол, оправдываюсь… Теперь мне оправдываться нечего, чего уж тут… Зашел к ней тогда по старой памяти, ключик-то у меня был… от прежних времен. Выяснить хотел, что она делать думает,– Аллахова упросила. Зашел – она спит. Ночник горит, вижу – пьяная. Сел на стул, думаю, что делать. Разбудить – будет ли толк?… Тут она сама поднялась, меня увидела: «Ага, говорит, прибежал, забеспокоился!», встала и на кухню прошла, стаканом звякнула – воду пила, похоже. Вернулась, опять легла: «А ты иди, откуда пришел. Завтра в милиции встретимся. А я спать хочу». Вот так и сказала, с шуточкой. Зло меня взяло. «Ах ты, думаю… На чужом несчастье у ОБХСС прошение вымолить хочешь?» Пошел я на кухню… и газ открыл. Поверьте, не ожидал, что так получится. Думал, одуреет немножко, поболеет денька два. А тут – на тебе! Вот так вокруг меня и накрутилось. Выходит, и здесь виноват. Так уж за все и буду отвечать…

Он замолчал, зябко повел плечами.

– Ладно, Евгения Сергеевна, чего вам со мной мерзнуть… Идите.

– Георгий Ефимович,– я первый раз назвала его по имени.– Не нужно, а?… Отдайте мне пистолет…

– Нет, Евгения Сергеевна. Не дам. Хорошо, конечно, что вы не поленились сюда забраться. Идите, а то простудитесь. Да и я уже замерз.

Он отрешенно отвернулся от меня.

Я выбралась из трубы так же, как забралась в нее.

– Ну, что?– шепотом спросил младший лейтенант.

Я посмотрела на него. Он был очень молод, наверное, только что из школы. Пистолет он держал на весу и даже палец был на спуске, и весь он был готов к действиям и подвигам, и в глазах его так и светился огонек азартного восторга. Я его понимала. Как же, впервые участвует в задержании преступника, да еще вооруженного бандита. Вот, шинель даже прострелили!

– Поставьте пистолет на предохранитель,– посоветовала я.– А то еще невзначай…

Полковник ничего не спросил,– все понял по моему виду.

– Идите, погрейтесь в машине,– сказал он, сердито отвернувшись, но я понимала, что он сердится не на меня, а на упрямца, засевшего в трубе.

Еще не дойдя до машины, я услыхала приглушенный звук выстрела. Я ждала его, поэтому не обернулась, не остановилась. Открыла заднюю дверку кабины, забралась на сиденье, прижалась в углу.

Пришлось достать платок – вытереть глаза.

Но это были не слезы жалости. Это были слезы досады и бессилия, когда встречаешь такое, с чем не можешь ни согласиться, ни примириться, но не имеешь сил и возможности исправить это или предотвратить…

4

С Аллаховой и всей ее «фирмой» я встретилась уже в зале суда.

Максим заехал за мной на «Запорожце». Одна я бы не пошла. С зимними морозами ко мне опять вернулись боли в ногах и пояснице. Врачи, опять посадив меня на бюллетень, предупредили, что нужно остерегаться холода, простуды, что боли ещё будут возвращаться, но к лету должны исчезнуть.

В зале суда на скамейке за барьером я увидела Аллахову и остальных. Аллахова заметно постарела, на округлом ее лице выступили скулы, запали глаза, резче стали морщинки возле губ. Остальные изменились меньше. Только Саввушкин похудел, как будто из него выпустили воздух, когда-то кругленькие, его щёчки покрылись мелкими складочками.

Председатель суда читал длинное обвинительное заключение – историю преступлений, начавшуюся еще пять лет тому назад.

Я слушала судью и смотрела на Аллахову. Вдруг она подняла голову, и наши взгляды встретились. И хотя я сидела далеко, она узнала меня. Лицо ее дрогнуло, она глядела на меня несколько секунд, зрители в зале зашушукались. Но Аллахова тут же отвернулась и поникла.

– Пойдемте отсюда!—сказала я Максиму.

На улице светило солнце, ярко и весело поблескивал выпавший снежок. Но я торопилась поскорее вернуться домой.

С трудом забралась на свой этаж.

Петру Иванычу мой вид не понравился. Он и Максим пытались отправить меня в постель, но мне не хотелось оставаться одной. Я устроилась в кресле, а они сели играть в шахматы.

И опять в памяти – в который раз – возник Башков, скорчившийся в холодной цементной трубе… «Они дешевые, эти радости,– вспомнились его слова,– только платить за них нужно очень дорого…»

Петр Иваныч, словно угадав, о чем я думаю, сказал, не отрывая взгляда от доски:

– Да, человек может и должен жить себе на радость и людям на пользу. Мудрости здесь особой не нужно, только захотеть… И еще: не делать ошибочного хода,– заключил он, передвинув фигуру.– Тебе шах, Максим, а через два хода – мат.

Максим подумал и начал заново расставлять фигуры.

– Хорошо в шахматах,– философски заключил Максим,– если ошибся и проиграл – можешь начать новую партию.

И он двинул вперед королевскую пешку.