Текст книги "Запах «Шипра». Сочинский вариант"

Автор книги: Михаил Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

МИЛОЧКА ЩУРКИНА

1

Поднялась рано. Гимнастика йогов всегда казалась мне наиболее подходящей в новой обстановке, когда не хочешь тратить много времени на монотонное махание руками или бесконечные приседания.

Ирина Васильевна еще спала, звучно похрапывая в своей кровати с никелированными шишечками.

Я прошлась по просыпающемуся городу, побродила по пляжу. Поймала зазевавшегося крабика, который изловчился и больно ущипнул меня за палец, я выронила его на песок, он тут же втиснулся в чью-то норку под камнем; весь он туда не вошел, поэтому спереди прикрылся клешнями. Я протянула к нему руку, он сердито отмахнулся клешней, и я оставила его в покое.

Прячущийся краб вернул мои мысли к Башкову, я подумала, что пора поинтересоваться, в какой норе он решил спрятаться.

Я вернулась домой. Поднявшаяся Ирина Васильевна уже вскипятила самовар, а сама устремилась по хозяйственным своим делам.

Я позвонила в «Бюро находок». «Ковалева нет,– ответили мне.– Что ему передать?» Я попросила, чтобы он позвонил мне, когда окажется поблизости. Я не назвала себя, ожидала, что меня спросят, но мне ответили: «Хорошо, передадим!» Сотрудники подполковника Григорьева работали четко.

Затем набрала номер квартиры Владислава Витальевича. Просто так, чтобы только услышать его, но мне опять ответил женский голос, и я положила трубку.

Чем больше я размышляла, тем меньше оставалось уверенности, что дождусь его звонка. Мне нужно было как-то ускорить события, сидеть сложа руки я уже не могла.

Я решила, что пора встретиться с его дочерью.

У меня не было к ней каких-либо вопросов, она случайно возникла в моей программе. Но повидать ее было нужно, посмотреть, что за дочь растет у такого ловкого отца. И почему отцу так не хочется,– а это я вчера ощутила,– чтобы я с ней встретилась.

Он уверенно заявил, что дочь у них не живет, понимая, что это легко проверить, поэтому, думаю, не врал.

Я направилась к киоску «Адресное бюро», сделала заявки на две фамилии – Щуркиной и Аллаховой. Я надеялась, что она еще не успела сменить одну из этих фамилий на третью.

Через несколько минут у меня был адрес студенческого общежития, где прописалась Эмилия Всеволодовна Щуркина – у нее оказалась отцовская фамилия. Любезная девушка из «Адресного бюро» узнала также и телефон общежития, и даже сама позвонила туда. Там ответили, что Эмилия Щуркина проживает в 34-й комнате, но сейчас ее там нет, она приходит после трех.

У меня появился вынужденный тайм-аут, я решила подождать звонка Ковалева дома. Взяла с полки первый попавшийся журнал и начала читать что-то без начала и с продолжением в следующем номере – мне даже показалось интересным восстановить прошедшее и догадаться о последующем… Тут звякнул телефон, кто-то осведомился об Ирине Васильевне и тут же повесил трубку, а я подумала, как он собирается разговаривать с глухой старухой, если я разбирала его слова с трудом.

Следом позвонил Ковалев.

Очень обрадовалась его звонку – хоть кто-то знакомый появился на моем тусклом горизонте,– да и у Ковалева голос был веселый.

– Полный порядок! – заверил он.– По тому адресу, какой вы сказали. Сидит и никуда не выходит. Даже заходить не пришлось, чтобы убедиться.

– Это как же?

– Повезло! У нашего краснодарского товарища квартира оказалась в доме по соседству. Из нее тот дом хорошо просматривается. Мой Кузовкин теперь его караулит.

– Один?

– На пару с краснодарским товарищем. Так что – не беспокойтесь. Теперь не упустим. Подполковник Григорьев Кузовкину командировочную выписал – тоже доволен, что нашелся наш беглец. В ножки, говорит, ей поклонитесь – это вам, значит,– что найти помогла. Просил спросить, как ваши дела?

– Пока не очень. С Щуркиным повидалась, об этом при встрече расскажу. Думаю навестить его дочь.

– Наша помощь не нужна?

– Пока нет. Вот в дальнейшем…

– Не стесняйтесь, когда нужно будет.

– Какие тут стеснения. Хотя к Щуркину присмотреться бы не мешало. Как он, кто он – может, что и узнаете.

– Ладно. Щуркиным я сам займусь.

Положив трубку, я почувствовала себя увереннее, менее одинокой, рядом, на другом конце телефонного провода, сидели мои товарищи…

Помня известную поговорку: «Если хочешь быть здоров – делай в день десять тысяч шагов!»,– я направилась к студенческому общежитию пешком.

Дежурная по общежитию, хмурая женщина гренадерского телосложения, с профессиональной подозрительностью – которой, кстати, отличаются все вахтеры – некоторое время разглядывала меня. Ее несколько успокоило то, что мне нужно видеть студентку, а не студента, но все же она хотела выяснить причины моего посещения. Зная по опыту, что для посторонних вахтер общежития и царь и бог, я смиренно ответила на все ее вопросы.

– А то, знаешь, много кого тут ходит. Вот на прошлой неделе трубу унесли.

– Трубу?

– Из красного уголка, из оркестру. На которой играют.

– Понимаю.

– Здоровущая, вот такая! А уперли, дьяволы.

– Как же ее мимо вас пронесли?

– Наверное, с этажа в окошко спустили. Кто-то мне тут зубы заговаривал, а другой трубу спущал. Вот так, организация!… Значит, ты говоришь, из Сибири самой?

– Из Новосибирска.

– От ейной матери, значит, Щуркиной.

– От нее.

– А тут к ней уже гражданин приходил.

– Какой гражданин? – встрепенулась я.

– Пожилой уже, пожилой. Солидный такой. С портфелем вот таким, здоровущим. Я хотела сюда ее позвать, а он говорит – документы ей подписать нужно, а здесь неудобно. В портфеле документы. И прошел. Недолго побыл. Из порта, говорит. Портовские у нас часто ходят, студенты там на практике работают.

Мне очень бы хотелось уточнить внешность посетителя, но вахтерша уже потеряла ко мне интерес, подошло время обеденного перерыва, уборщица принесла кастрюлю с борщом и булку хлеба. Вахтерша вытащила из стола ложку.

– Ну, иди, иди! Чего стоишь. Раз от матери, значит, иди. Третий этаж, как с лестницы направо – санузел, а там найдешь. Грамотная, поди.

Я поднялась на третий этаж. Нашла нужную дверь. Постучала легонько, потянула. Дверь была закрыта. Постучала сильнее. «Кто там? – спросили меня.– Подождите, минутку!»

Если вы работник милиции и у вас появилось основание не доверять человеку, который в данный момент разговаривает с вами из-за закрытой двери и не спешит ее открывать, хотя на это у него могут быть вполне благовидные причины,– недоверие ваше к нему не уменьшается.

В комнате послышались торопливые шаги, что-то стукнуло, зашуршало.

Затем дверь открылась.

2

Невысокая тоненькая девушка, в шелковом халатике, наскоро наброшенном, поясок завязывала уже в дверях. У нее были черные волосы до плеч, красиво посаженная головка, и вообще она хорошо бы смотрелась – ее портили маленькие прищуренные глазки и тонкие холодные губы. Можно было не спрашивать – это была Эмилия Щуркина и никто более. Кроме того, я же видела ее на фотографии.

Халатик на ней – насколько я разбиралась как товаровед – был, похоже, японский, стоил дорого и, конечно, был куплен не на студенческую стипендию.

– Здравствуй, Милочка!

– Здравствуйте…

– Приехала к тебе от мамы.

Я сразу перешла на «ты», считая, что такое обращение придаст большую непосредственность нашему последующему разговору.

Я ожидала, что она удивится,– и ошиблась.

– Проходите!– сказала Милочка.

В небольшой чистенькой комнатке стояли две кровати. Нетрудно было догадаться, на какой спит Милочка. Если одна кровать была застелена серым «казенным» одеялом, то вторую покрывал дорогой шерстяной плед, а подушку – кружевная накидочка. Накидочка сдвинулась набок, а подушка выглядела так, будто под нее что-то засунули. Это «что-то» и сейчас лежало там – из-под подушки торчал белый матерчатый уголок. Вернее всего, она «что-то» примеряла перед моим приходом, она и сейчас выглядела несколько смущенной, я чуть подивилась такой застенчивости.

Я присела на стул возле ободранного письменного стола с грубо намалеванным на дверке инвентарным номером – на этот счет у всех завхозов привычки одинаковы, могут написать свой номер на передней стенке полированного шкафа.

Милочка устроилась на кровати. Когда я повернулась к ней, подушка была уже поправлена и из-под нее ничего не торчало.

Я еще раз удивилась. Пожалуй, мне нужно было тогда поменьше удивляться…

– Как дела у моей мамы?

Вопрос был, что называется, «нейтральный», я ответила так же:

– Видела ее два дня тому назад.

– У нее… надеюсь, все хорошо?

Я внимательно посмотрела на Милочку, она тут же застенчиво опустила свои мышиные глазки. Но вот здесь-то она уже не могла меня обмануть. Унаследовав от отца его внешность, она еще не успела развить врожденный актерский талант. Это приходит не сразу, а в процессе практики. Врать тоже нужно уметь. Нигде и никому, пожалуй, так много и изобретательно не врут, как на допросах следователю ОБХСС. За время практики по следовательской работе я такого вранья и сама успела наслушаться достаточно. Несомненно, Милочка уже что-то знала о своей матери, во всяком случае, о ее аресте и следствии. И сведения эти получила от своего отца, хотя он и уверял меня, что дочери незачем это все знать. Более того, у меня появилось убеждение, что мой приход ее тоже не удивил, а вот об этом ее мог предупредить только «солидный гражданин из порта, с большим портфелем».

Почему Владислав Витальевич так воспротивился поначалу моему намерению встретиться с его дочерью, а затем и сам прибежал к ней, чтобы предупредить ее об этом?

Несомненно, у него были на это какие-то важные причины.

И я пожалела, что заранее сказала ему о своем желании увидеть его дочь. Приди я неожиданно, возможно, я узнала бы больше. Теперь было уже поздно. «Ревизия, о которой предупредили, обычно не находит ничего!»

Когда я шла сюда, я не собиралась посвящать Милочку во все подробности. Какой бы плохой Аллахова ни была, она была ее мать. И заботилась о дочери, как могла. И дала ей все, что могла дать,– деньги и вещи, обеспеченную бездумную жизнь. Большего она дать ничего не могла, потому что у нее самой больше и не было ничего. Ни моральных, ни нравственных начал. Я надеялась, что «разумное, доброе, вечное» как-то еще могло отложиться в сознании дочери благодаря школе.

Нет, и этого я не заметила.

Воспитывать Милочку было уже поздно.

Но правду я ей должна сказать. Пусть знает, куда приводят кривые дороги, по которым пошла ее мать.

– Я встречалась с твоей мамой у следователя.

Милочка удивленно вскинула глазки, на этот раз у нее получилось даже вполне натурально, но я уже не верила ничему.

– Твою маму арестовали за хищение народного имущества. Идет следствие. Когда оно закончится, твою маму будут судить. Будут очень строго судить. Ей могут дать лет десять, а то и пятнадцать лишения свободы.

– Ужасно…

– В колонии строгого режима, без свиданий, без амнистий, без передач.

– И ничего нельзя сделать?

Я опять взглянула на Милочку, но она уже не смотрела на меня. Она перебирала тоненькими пальчиками складки халатика из блестящего японского шелка и не поднимала глаз.

«А что если…» – подумала я.

– Твоя мама считает, что ей еще можно помочь. Только нужны деньги. Очень много денег. Десять—пятнадцать тысяч рублей.

– Так много… Где же их взять?

– Твоя мама направила меня к твоему отцу. Он сказал, что поищет. Может быть, и найдет. Он обещал мне позвонить.

– Когда? – быстро спросила Милочка.

– В субботу.

Я пристально смотрела на Милочку, но она по-прежнему не поднимала на меня глаз. Она была достойная дочь своего отца, я уже ничего не могла разглядеть на ее лице.

Делать мне здесь больше было нечего. Я могла спросить, был ли у нее Владислав Витальевич, но уже знала, что она соврет.

– Ты помнишь это кольцо?

– Конечно. Это кольцо мамы, папа подарил ей на день рождения.

О кольце предупредить Милочку Щуркин не успел. Я сняла кольцо с пальца.

– Я передам его тебе. Дай-ка мне руку, а то сама можешь не надеть. Нет, не правую, это еще не обручальное.

Кольцо плохо держалось на тоненьком пальчике. Милочке пришлось сжать руку в кулачок.

– Носи и вспоминай почаще о своей маме.

Она проводила меня до дверей.

Пройдя коридор, я быстро обернулась. Притворив двери, она смотрела мне вслед, как бы желая убедиться, что я действительно ухожу.

Так зачем же к ней приходил Владислав Витальевич?…

3

Дома у Ирины Васильевны был гость.

Я услыхала его прежде, чем увидела. Они беседовали о прошлогоднем осеннем сезоне, и, думаю, не только я, но и жители соседних домов могли быть в курсе их разговора.

Когда я открыла калитку, они сидели на крыльце. Это был молодой мужчина самой курортной внешности, томный и вкрадчивый, в замшевой куртке и вельветовых шортах, со сверкающей впереди застежкой-молнией.

– Мой прошлогодний жилец,– представила его Ирина Васильевна.

Он назвал имя, я не стала его запоминать. Ирина Васильевна собиралась было устроить коллективное чаепитие, молодой человек с готовностью её поддержал, с надеждой поглядывая на меня. Я не возражала бы против стаканчика чайку с домашним вареньем, но без добавления к этому еще и молодого человека в вельветовых шортах.

По примеру лермонтовских барышень сослалась на больную голову и прошла к себе.

Ирина Васильевна проводила гостя до калитки, но и оттуда я слышала их разговор… тут позвонил Ковалев и, не вдаваясь в подробности, сказал, что подъедет к столовой. «Есть новости!» – добавил он.

По своему, пусть небольшому, опыту я уже знала, что когда в нашей работе появляются новости – это, чаще всего, плохие новости.

К столовой я прибыла раньше, чем Ковалев.

Он приехал на такси, я побыстрее забралась в машину, удачно опередив многих желающих. Ковалев свернул в первый же переулок и выехал на малопроезжую улицу. Он не торопился начинать разговор, но по его лицу я уже догадалась, что предчувствия меня не обманывали.

– Да говорите, что случилось! – не выдержала я.– Георгий Ефимович сбежал?

– Нет, Георгий Ефимович сидит, как мышь в норе.

Других несчастий вроде у меня не предвиделось, я несколько успокоилась.

– Даже на улице не показывается,– продолжал Ковалев.– Кузовкин только в окошке его и видит.

– Как это ему удается?

– Оптика.

– Тогда какие еще новости?

Ковалев пропустил на перекрестке «скорую» и повернул следом.

– Ваш Щуркин потерялся.

– Это еще как?

– Говорят, улетел сегодня в Москву. Я после нашего с вами разговора к нему зашел. Дома его уже не застал.

– Может, он от вас спрятался?

– Нет, я пришел чинно-благородно, как страховой агент.

– Он застрахован?

– Конечно. На пять тысяч рублей. Меня встретила его жена. Она мне и сказала, что у Владислава Витальевича – туристская путевка в Болгарию. Местный комитет комиссионного магазина его наградил за отличную работу.

– Вот не вовремя его наградили.

– Срок начала путевки через три дня. Но он решил улететь пораньше, в Москве у него дела. Так сказала жена. И в комиссионном магазине неожиданно взял отпуск раньше, чем собирался прежде… Даже отпускные не получил.

– Зачем ему теперь отпускные, у него и так денег полон карман. А может быть, он в Новосибирск улетел, а жене сказал… хотя вы, конечно, это проверили.

– Конечно, проверили. Он на самом деле зарегистрировался на московский самолет, рейс, номер – все совпадает. Мог зарегистрироваться и не улететь, так мы, на всякий пожарный случай, связались с бортом самолета. Попросили второго пилота посмотреть, что за гражданин летит на восемьдесят четвертом месте. Пилот посмотрел, обрисовал.

– Обрисовал?

– Полный, лысоватый. Глазки маленькие. Нос и губы тонкие.

– Он.

– Так что Щуркин сейчас, уже гуляет по Москве.

– Может быть, за деньгами полетел. Так нет, не должен, деньги у него с собой, конечно. Здесь где-то были. От меня он просто отмахнулся, чтобы ждала. А сам выручать свою подругу, попавшую в беду, видимо, не пожелал.

Мне было приятно говорить с Ковалевым, проверить свои предположения и сомнения – надоело вариться в собственном соку.

– Не пожелал,– согласился Ковалев.– Звериный закон – хромого волка в стае загрызают.

– А может, я его спугнула? Что-то почуял старый хищник и убрался загодя.

– Тогда он деньги просто с собой захватил.

– В Москву?

– В Болгарию.

– Что он с ними будет делать в Болгарии?

– Припрячет где-либо. В валюту переведет. Мы тут с подполковником даже подумали: возможно, он из туристской поездки возвращаться не собирается.

– Останется в Болгарии?

– Зачем в Болгарии, может и в Турцию махнуть. Он из тех людей, которые ради денег на все готовы. Болгария – Турция, это же рядом…

– Здесь всех бросит, жену, дочь?

– А что ему жена, дочь?

– Вот так так… Об этом я, признаться, не подумала.

– Так и я не подумал. Это мой подполковник предположил. Даже проверить решил, не бывал ли Щуркин раньше за границей.

– Проверили?

– Бывал. Правда, не в Болгарии, а в Румынии, но это тоже рядом. Так что вполне мог кое-какие знакомства там завести, на будущее.

– Ну, в таких делах у меня опыта никакого нет. Здесь вашему подполковнику, конечно, виднее. Но если так, то деньги у Щуркина с собой. А что делать? Не можем же мы на основании одних подозрений его в Москве задержать. Ни один прокурор санкции на обыск не даст. И ваш подполковник настаивать здесь не будет.

– Вообще-то, он человек решительный.

– Но в сомнительные дела ввязываться, конечно, не станет.

– Само собой. Он сказал: задерживать Щуркина в Москве нет смысла, денег при нем может и не быть. Но в Болгарию он их постарается захватить. Поэтому подполковник решил связаться с московскими товарищами, чтобы последили за Щуркиным, где нужно. И на границе тоже.

– Найдем мы здесь деньги или не найдем, а уезжать буду, обязательно постараюсь к вашему подполковнику зайти, «спасибо!» сказать. Если примет, конечно.

– А почему – не примет? Он у нас молодежь любит. И про вас меня спрашивает, как и что…

Ковалев остановил машину на перекрестке. Откинулся на спинку, поглядывая на красный огонек светофора.

А я перебирала в уме варианты, внезапно возникшие в связи с «заграничной» версией подполковника Григорьева. Понимала, что сделать сама здесь уже ничего не смогу, Щуркин вышел из сферы моего наблюдения. Осталась его дочь… Милочка Щуркина —дочь своего отца… я задумалась.

Загорелся желтый, Ковалев включил скорость.

– Что решили с Башковым? – спросил Ковалев.

– Что?… Не знаю. Пока не знаю.

– Кузовкин там его караулит.

– Пусть еще денек покараулит. Башков, по-моему, пока никуда бежать и так не собирается. Думаю, он тоже Щуркина ждет. Что-нибудь тот ему пообещал, чувствую. Ведь Башков не знает, что Щуркин собирается удочки сматывать. А пока не знает, будет сидеть и ждать. Вот и пусть посидит и подумает. Ему есть о чем подумать.

– А может, ему в КПЗ будет лучше думаться?

– Трудно сказать… Сейчас у меня Владислав Витальевич Щуркин, что называется, из головы не идет. Ваш подполковник меня надоумил. Может оказаться, что Щуркин на запрещенные «заграничные» приемы мастер. Он человек сообразительный, рисковать не будет и на прямой «заграничный» ход не пойдет. Ох, Ковалев, что-то другое Владислав Витальевич затевает. Мне бы с ним еще разок потолковать… Но до него далеко, к сожалению. А вот до студенческого общежития отсюда уже близко. Высадите меня здесь, пожалуйста.

– Что вы собираетесь делать?

– Что?… Не знаю еще что. Посмотрю на его дочь.

– Зачем?

– Проверю еще раз теорию наследственности,– отшутилась я.

4

О том, что отец собирается в Болгарию, дочь, наверное, знала. Не могла не знать, зачем еще он заходил к ней перед отъездом. Разумеется, я не рассчитывала получить какие-то точные сообщения – дочь, судя по всему, стоила своего отца. Но она еще не так ловко умеет пользоваться лживыми словами, как ширмой, за которой можно прятать свои мысли и намерения. И если я умело поведу разговор и буду внимательна, возможно, у меня появятся дополнительные соображения о планах ее отца.

В данном случае я не боялась оскорбить любовь детей к родителям и родительскую привязанность к детям – в создавшейся ситуации не было и намека на эти святые извечные чувства. Была игра двух сообщников – совместная подозрительная игра…

А вот какая – это мне нужно было обязательно разгадать.

Монументальная дежурная общежития была на своем месте.

– Трубу не нашли? – спросила я.

– Какую трубу?

– Которую украли. Из оркестра.

– А-а! – узнала она меня.– Не нашли. В милицию заявили, так там разве найдут.

– Бывает, находят,– заступилась я.– Щуркина у себя?

– Щуркина?

– Из тридцать четвертой…

– Ах, та? А ее нет. Ушла. С чемоданчиком.

– С чемоданчиком?– всполошилась я.– Она что, тоже… уехала?

– Нет, сказала, что белье в прачечную понесла. Если кто спрашивать будет, так она скоро придет, так и сказала. Пусть, мол, подождут. Вот и ключ висит – значит, нет.

Я вышла из общежития, нашла неподалеку скамеечку, с которой хорошо просматривался подъезд, присела. Сидела долго, около часа. И чем дольше ждала, тем меньше у меня оставалось уверенности, что я ее здесь дождусь. Ушла в прачечную, скоро вернусь. Пусть подождут!… Уж не отцовский ли приемчик употребила дочь?…

Я вернулась в общежитие.

– Не пришла! – подтвердила дежурная.

– А ключа на вешалке нет.

– Так это ее сопарница взяла, Егорова. Они вместе живут. Тебе зачем Щуркину-то?

– Хотела повидать перед отъездом. Может, письмо матери захочет написать, передала бы.

– Вот-вот! Мать, поди, по дочери скучает, ночами не спит, а той письмо написать времени, видите, нет. Так ты пройди в комнату, с Егоровой потолкуй. Спроси, может, она знает, куда Щуркина ушедши.

Я поднялась на третий этаж. Дверь на этот раз была открыта.

Егорову – «сопарницу» Милочки Щуркиной по комнате – звали Анюта, так она сама представилась, протянув мне по-детски маленькую узенькую ладошку. У нее были пухлые щечки и покрытый симпатичными конопушками носик. Она пила чай за столом. С одной стороны чашки стояла коробка с сухарями «Кофейные», а с другой лежала раскрытая книжка, но явно не учебник.

Анюта предложила мне чаю. Я не отказалась. И пить уже хотелось, и торопиться мне, как я думала, было пока некуда.

Мы макали сухари в чай и не спеша беседовали.

– Значит, вы от ее мамы?

– От мамы.

– Хорошо иметь такую маму.

– Какую?

– Богатую. Правда, что ее мама – директор магазина?

– Вроде того.

– Подарки ей присылает какие! Деньги, посылки разные. Халат такой, знаете, японский. С птицами. Красивый – ужасно!

– Что, подарки прямо сюда приходили, в общежитие?

– Что вы. Она за ними ходила. На почту. До востребования.

– А у тебя мама есть?

– Есть-то есть…– протянула Анюта.– Гардеробщица она, в драмтеатре. У нее кроме меня еще двое. Отец сначала был, а теперь его нет… А у Милочки и отец солидный такой. В прошлом году ей путевку достал. В Болгарию.

– В Болгарию? – переспросила я.

У меня даже дыханье чуть сбилось от неожиданности. Если до этого я просто пила чай, грызла сухари и просто так разговаривала с Анютой, а мои смутные подозрения бродили где-то по обочинам сознания, то сейчас они начали выстраиваться в четкую мысль.

Очевидно, это отразилось на моем лице.

– Вы мне не верите? – не поняла Анюта.

– Почему же, верю, верю…

– Она, знаете, из Болгарии туфли привезла. Парижские!

– Неужели?

Я думала о другом и произносила первые попавшиеся слова.

– А свитер,– рассказывала Анюта,– белый, и слова на нем разные напечатаны. По-английски, конечно. А может, по-французски – не знаю. Слева, вот здесь – «экспорт!», а справа так же – «сюрприз!» А посредине девушка в черных очках из пистолета целится. Видели такие?

– Такой не видела. Похожие – встречала…

– Шикарный свитер, наверное, дорого стоит.

– Наверное. Спросила бы…

– Постеснялась. Вам налить еще?

– Спасибо! – Мне было уже не до чая.– Ты давно здесь с Милочкой живешь?

– Еще с прошлого года. Как Милочку сюда к нам перевели. Она из другого института. Я еще учусь, а она уже на практике.

– Где же ее практика?

– В Управлении Морфлота.

– Что она там делает?

– Так она на спецкурсе. Вроде как по торговой части. Грузы разные принимает, определяет, что куда. На теплоходе, значит. На сухогрузах. Знаете, такие есть с кранами разными.

– Видела.

– Туда, на спецкурс, трудно было попасть. Наверное, опять ей отец помог.

– А почему трудно попасть?

– Английский хорошо знать нужно. А Милочка его знает.

– Английский-то там зачем?

– Как зачем? Так со спецкурса они в загранплаванья ходят.

Вот тут все стало на свои места, и в те слова, которыми я возразила Анюте, я уже не верила и сама:

– Какое там загранплаванье? Плавают, должно быть, вдоль побережья – от Батуми до Одессы.

– Что вы! Да они и в Турцию ходят, в Константинополь, в Стамбул. И в Грецию даже.

Я не спорила с Анютой. Конечно, ходят! Это я понимала и сама. Сидеть и дожидаться Милочку я уже не могла. Её нужно было искать. И я чувствовала, что не успокоюсь, пока её не разыщу.

– Долго что-то Мила не возвращается. Повидать мне ее нужно перед отъездом. Может быть, она на работе?

– Может быть. Только я не знаю, как ее искать. Вы позвоните в деканат!… Хотя уже поздно, короткий день, и в деканате никого нет. Тогда прямо в пароходство. Телефона, правда, я не знаю. Но вы и так найдете.

– Попробую.

Я встала. Анюта проводила меня, задержалась у дверей.

– Подождите, я вам ее туфли покажу. Загляденье – не туфли.

Анюта открыла шкаф, достала коробку с французской надписью на крышке и лакированным изображением длинных женских ног в туфлях.

Коробка оказалась пустой.

– Странно…– удивилась Анюта.– И свитера ее нет. Она его на работу никогда не надевает, ни свитер, ни туфли. Куда же это она собралась?…

С первого же автомата я позвонила в «Бюро находок» – Ковалева не было. Я не знала, когда буду дома, но просила передать ему, чтобы он позвонил, но предупредила, что могу сама позвонить еще раз.

Поймала на улице такси и поехала в Управление.

Был конец рабочего дня, а завтра – выходной. Люди, которые оставались на своих местах, не очень понимали, как мне помочь. «Эмилия Щуркина, говорите? Студентка на практике… Да, может быть, и работает где, вы знаете, сколько их у нас, практикантов. Очень нужна? Ах, от матери приехали, из Новосибирска… понимаем, понимаем! Только где ее сейчас искать. Может быть, подождете до понедельника, все будут на своих местах, и Щуркина тоже. Через отдел кадров сразу и найдем. А сейчас, понимаете, трудно. Отходят ли какие суда из порта и когда?… А вас, гражданочка, почему это интересует?…»

Я не стала доставать свое служебное удостоверение. Конечно, ко мне отнеслись бы с большим доверием, но тогда мне пришлось бы искать начальника, который мог бы ответить на интересующие меня вопросы, объяснить, почему я интересуюсь Эмилией Щуркиной… этот медлительный путь я отвергла.

Звонить отсюда при незнакомых людях в «Бюро находок» я не хотела. Нужно было срочно попасть домой.

Я помахала на улице водителю-любителю, который был не прочь заработать тройку на бензин для своих голубых «Жигулей».

В общежитии и в Управлении я потеряла почти два часа. И не знала, что потеряй еще полчаса, то вернулась бы из своей командировки ни с чем. Но мое беспокойство, превратившееся после разговора с Анютой в уверенность, что меня собираются провести,– если еще не провели, как школьницу,– заставило торопиться.

Ирины Васильевны дома не было. Я открыла дверь своим ключом, который она мне доверила. Позвонила Ковалеву.

На мое счастье, он ответил сразу.

– Очень нужно! – сказала я.– И очень срочно. Узнайте в Управлении Морфлота, где и в какой должности проходит практику студентка Эмилия Щуркина.

Ковалев сразу догадался о причинах моей тревоги, которую я, кстати, и не пыталась скрыть.

– Узнаем, конечно! – успокаивал он меня.– Вы не тревожьтесь, сейчас все выясним. Еще что?

– И какая вероятность, что она может попасть на судно, направляющееся в заграничный рейс? Весьма опасаюсь, что, пока отец отвлекал наше внимание на себя, дочь могла отправиться с деньгами за границу.

– Даже так?

– Да, очень подозреваю, что именно так.

Я сидела на тахте и смотрела на телефон. На часы и на телефон. Ждала. Вышла из комнаты, налила холодного чаю и, когда Ковалев, наконец, позвонил, кинулась к своему столику, едва не уронив стакан.

– Вы оказались правы, Евгения Сергеевна!

– Неужели опоздали?

– Еще не знаю. Но Эмилия Щуркина проходит практику на сухогрузе «Нахимов». Сегодня днем, в одиннадцать ноль-ноль, «Нахимов» отправился в Новороссийск. Там примет груз и пойдет в Стамбул.

– А имеет право практикантка Эмилия Щуркина во время стоянки «Нахимова» в Стамбуле покинуть судно и территорию порта и выйти в город?

– Имеет право,– ответил Ковалев.– Может покинуть порт, предъявив при выходе соответствующие документы. Они у нее есть.

Мне показалось, что я молчала очень долго.

Я пыталась сообразить: что еще можно предпринять… Не может быть, что уже ничего нельзя сделать, уже нельзя вмешаться в ход событий и они будут раскручиваться, подчиняясь чьей-то программе. Чьей-то чужой программе, а не моей…

Ковалев, озадаченный моим молчанием, спросил, слушаю ли я его.

А когда я высказала ему свои соображения, замолчал уже он. И хотя сейчас каждая минута у меня была на счету, я терпеливо ждала. Я знала, о чем он сейчас думает, и поэтому не торопила его.

– Понимаете…– наконец сказал он,– фактического материала у подполковника Григорьева маловато, чтобы так решительно действовать. Но наши предположения – это ведь тоже материал, если их серьезно рассмотреть и, главное,– в них поверить. До новороссийского прокурора мы уже не дозвонимся, поздно.

– Тогда постарайтесь добраться до здешнего прокурора. Доставайте все документы и поедем в Новороссийск. Сколько до него?

– Часа за три доедем.

– А сколько потребуется времени здесь, на оформление и все?…

– Трудно сказать. Да и прокурора на месте может не быть.

– Ковалев, голубчик, сделайте все, что можно. Деньги либо у отца, либо у дочери. Вернее всего – у дочери. Кроме того, отца мы еще можем придержать, проверить. А дочь – уже нельзя, если только мы с вами не поспешим. Обидно будет, если мы, догадываясь обо всем, ее за границу выпустим.

– Это я понимаю. Думаю, подполковник нас поддержит… Словом, ждите у телефона.

– Долго?

– Ну, час-полтора, может быть.

– Ковалев!…

– Быстрее, ей-богу, нельзя. Бумажки, печати, подписи – вы что, не знаете? Минуты лишней не задержусь!

Я опять прошла к Ирине Васильевне. Выпила холодный чай, который налила. Налила второй стакан, уже не знаю зачем – пить мне вроде не хотелось. Вернулась в комнату: присела на тахту. Легла. Уже старалась не смотреть на часы, а, закрыв глаза, лежала и ждала телефонного звонка… Я не знала, сколько может простоять под погрузкой «Нахимов». Ковалев тоже не знал, да и поздно уже было что-то узнавать. И задерживать судно в порту у нас тоже не было никакого права. Нужно ехать вот сейчас и надеяться застать «Нахимова» еще у причала.

Мне показалось, что телефон еще только собирался зазвонить, как я схватила трубку.