Текст книги "Уральский парень"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

2

На другое утро Владимир пошел на кладбище, разыскал могилу матери, снял фуражку, опустился на колено.

– Вот я и вернулся, мама, – тихо проговорил Владимир. – Не думал, что так встретимся.

Он закрыл глаза, а слезы падали и падали на могилу.

Медленно возвращался Балашов с кладбища, суровый и грустный. Знакомых попадалось мало. Каждый камушек, каждый дом, каждая улица хранили тепло прошлого… Все было так, как было до войны. Но люди стали другими, многое изменилось за пять лет. Кое-кто не вернулся еще с войны, а иные никогда не вернутся. Старые совсем состарились. А те, кто до войны бегал в школу и носил алый пионерский галстук, выросли. Поздоровался юноша в форме ремесленника, и Владимир припомнить не мог, кто же это? Оказывается, соседский мальчишка – ишь как вытянулся. А был-то от горшка два вершка.

Владимир заглянул в горком комсомола. И здесь новые работники. Секретарь горкома, миловидная светловолосая девушка, встретила Балашова приветливо, с уважением покосилась на Золотую Звезду.

– На учет бы надо встать, – почему-то смутился Владимир, – и познакомиться, так сказать, с обстановкой.

– Очень хорошо, что вы пришли, – просто сказала девушка. – Нам нужны такие комсомольцы, как вы, нужны позарез. Давно приехали?

– Два дня назад.

– Отдохните, оглядитесь. Работу мы вам подыщем.

– А зачем искать? – возразил Володя. – Я пойду на старое место. Слесарем в гараж.

Из горкома возвращался той улицей, на которой жили Воронцовы. Остановился в нерешительности: зайти или нет? Махнул рукой – была не была! Не выгонят же из-за того, что явился незваный. Спросит про Люсю, расскажет о Шишкине.

Дверь открыла сама Мария Петровна. Балашова она не узнала. Он назвался. Обрадовалась, взгляд смягчился, потеплел. Постарела: светлые волосы совсем седые. Увяла красота, поблекла под бременем пережитого.

Мария Петровна провела его в комнату. Кое-что из прежней обстановки, которая так поразила Владимира в первое посещение, исчезло: не было ковров, опустел угол, где раньше стояло пианино.

– Рассказывайте, – сказала Мария Петровна, присаживаясь напротив него.

– Да, собственно, и рассказывать нечего, – и коротко Владимир доложил: – Воевал. Кончил войну под Берлином. По состоянию здоровья уволен в запас. Вот, пожалуй, и все.

– Не густо, – улыбнулась хозяйка. – В трех словах о пяти бурных годах военной жизни. Словно не было смертельной опасности, лишений, страха.

– Почему же… – возразил Балашов. – Было. Только ведь об этом долго рассказывать.

– Писала мне Людмила о тебе. Удивляется, как ты выжил.

– Я всю жизнь буду благодарить ее. Сутками не отходила от койки. Зашел узнать, где она сейчас, скоро ли домой собирается. Неожиданно она тогда ушла из госпиталя. Появилась в палате и говорит: «До свидания, Володя. Переводят меня». Как-то вдруг, удивительно прямо.

– Тебе удивительно, а мне и подавно, – сказала Мария Петровна. – Я тоже кое в чем разбираюсь, хотя и не была в армии. Коли ты на службе, то начальство всегда вольно перебросить тебя туда, где ты нужнее. Дисциплина. Но Людмила сама напросилась на перевод. Перевелась в госпиталь, в котором лежал Слава.

– Миронов? – спросил Владимир и с обидой подумал: «Ничего мне об этом не писал».

– Миронов. Ты знаком с ним?

– Да.

– Людмила пишет, что он здешний и даже учился у меня. Но что-то не помню такого. Я понимаю: любовь, романтика и все прочее. Но она же совсем потеряла голову. Неделю назад сообщает: мама, я вышла замуж. Как вам это нравится?

– В самом деле? – удивился Балашов.

– Я не навязываю ей своей воли, она сама достаточно взрослая, чтоб решать такие вопросы. Но так скоропалительно все же нельзя. Приехали бы домой – и женитесь на здоровье, коли друг друга любите. И меня, хотя бы ради приличия, следовало спросить, посоветоваться. Я все-таки мать!

Владимир заерзал на стуле. Действительно, чего это они так? Эх, Славка, Славка, никогда наперед не угадаешь, какой ты фокус выкинешь! И помалкивает, мерзавец. Ну, погоди!

– Он… этот Миронов… порядочный человек? Не повеса? Не ветреный?

– Славка-то? Ничего. Он ладный парень.

– Хлебнет он с нею горя. Строптивый характер у моей Людмилы, ох, строптивый.

– Обойдется! – улыбнулся Владимир.

– Ты считаешь?

– Уверен, Мария Петровна. Славка, он хороший. Под каблуком сумеет жить.

Она засмеялась, вздохнула.

Выждав немного, Балашов рассказал Воронцовой о Шишкине. Она выслушала его внимательно, не перебивая. Потом сообщила, что еще перед войной задержали одного субчика из компании Шишкина, они вместе золото мыли. Он кое-что рассказал о гибели Бориса Михайловича…

* * *

А дело было так. Воронцов, Шишкин и молодой парень, которого звали странно – Носач, остановились возле маленькой светлой речушки. Таких речушек в уральских междугорьях много. Начинаются они обычно у подножия горы, из родничка. Пробираясь сквозь заросли черемухи и смородины, ручеек сливается с другими ручейками – смотришь, уже течет веселая, говорливая речушка.

Шишкин достал ломоть хлеба, кусок сахара, набрал в жестяную кружку холодной воды. Носач последовал его примеру. Парень он был молчаливый, какой-то пришибленный. Всегда жался к Шишкину. И в геологоразведочную партию пришел вместе с ним. А Воронцов – неутомимая душа – обследовал речушку и в самой воде обнаружил золотые блестки. Взял на пробу горсть песка, промыл и улыбнулся – золото! И хотя искал другое, все равно обрадовался. С некоторых пор Бориса Михайловича увлекла навязчивая идея – найти графит. Как-то недалеко от своего дома, прямо на улице, подобрал он странный черный камушек. Изумился – графит! Приятная неожиданность! В городе работала фабрика, а сырье завозили черт знает откуда. Мало сказать, сырье привозное. Если бы из соседней области – куда ни шло. В том то и беда, что покупали графитовую руду на Цейлоне. И стоила она очень дорого. И вдруг такая находка! Каким путем попал на улицу этот камень? Поблизости не было никаких признаков месторождения. Значит, откуда-то занесли. Откуда? Не с луны же он свалился? Надо искать! Где-то в окрестностях города должны быть залежи этого ценного сырья.

И Воронцов стал искать. Долго поиски не давали результатов. Но Борис Михайлович верил в удачу.

И вот он напал на золотую россыпь. Велика ли она, трудно определить. Это покажет дополнительная разведка. Надо только не забыть место, отметить его на карте.

Воронцов подошел к рабочим, присел рядом и показал Шишкину золотые песчинки:

– Смотри, Федор, что я нашел.

Между Шишкиным и Воронцовым сложились хорошие товарищеские отношения. Геолог не догадывался о помыслах Шишкина. Достаточно было, что он исполнительный, аккуратный помощник, выносливый к тому же. Да и умел Шишкин прятать чувства, ничем не выдавал своей истинной натуры. А нанялся он на работу в геологическую партию с одной мыслью: а вдруг случай поможет ему найти золотую жилу, разбогатеть. И молчаливого партнера прихватил с собой не зря: любил хлопотливые дела обделывать чужими руками.

Вот он, этот случай! Но Шишкин равнодушно сказал:

– Золото? Бывает в здешних местах.

– Но, к сожалению, редко, – возразил Воронцов.

– Борис Михайлович, вот хлеб, вот сахар. Консервы открыть?

– Спасибо, люблю вот так, – он наклонился над речушкой, обмакнул в воду хлеб и принялся есть с сахаром вприкуску. – Замечательная вода, Федор. Совершенно справедливо местные жители называют ее «вкусной». Она очень вкусная.

Носач равнодушно жевал хлеб и до разговора ему как будто не было никакого дела. Через полчаса двинулись дальше. Шишкин, как бы между прочим, спросил о золоте: много ли его. Воронцов ответил неопределенно.

Опять шли молча. Воронцов впереди, Шишкин следом, а за ним Носач.

Золото! Нет, не зря шастал Шишкин за Воронцовым по этим проклятым горам и лесам, мерз у костра, страдал от комаров и мошкары. Надеялся – улыбнется ему фортуна, не может не улыбнуться, если он не сидел сложа руки. Сколько бы ни было золота на этой речушке, ему, Шишкину, хватит на безбедное существование. Жаль, что нельзя развернуться во всю натуру: времена не те. А с золотишком дело бы пошло, чертям стало бы тошно. Узнал бы мир Федора Шишкина. Да нынче не развернешься. Но золото можно приберечь – не прокиснет!

О речушке знают трое. Носач не в счет: без Шишкина он давно бы пропал, поэтому предан, как собака.

Воронцов! Сговорить бы и его, сманить на свою сторону. Что особенного? Кто считал золото в этих горах? Кто знает, что оно есть в этой речушке? Шишкин поставил бы добычу скромно, незаметно, определенная доля попала бы в карман геологу. Тогда бы можно было обойтись без мокрого дела. Но нет! Воронцов – одержимый человек, помешался на графите. Честный до щепетильности, как барышня. С ним каши не сваришь.

Шишкин замедлил шаг, поравнялся с Носачом, шепнул:

– Кончать будем.

Носач вздрогнул, в бесцветных глазах метнулся страх.

– Без фокусов, – предупредил Шишкин. – Обгоняй геолога, иди впереди. У болота задержишься.

Носач повиновался. Обогнал Воронцова и пошел впереди. Дорогу преградило болото, обширное, простиравшееся на десятки километров. Обходить слишком далеко. По таким надо идти, только соблюдая все меры предосторожности. Болота обманчивы. Бывают в них очень топкие места. И не подумаешь, что перед тобой гибельный клочок, прорва: на глаз это лужайка, поросшая яркой зеленью. Ступишь ногой и провалишься. Зелень раздается в стороны, обнажая вонючую болотную жижу.

Воронцов нагнулся, чтобы сломить березку: с палкой по болоту идти легче, можно прощупывать путь. Шишкин тихо кивнул головой Носачу. Тот моментально подскочил к геологу, схватил его за ноги и потянул с силой на себя. Воронцов упал. Шишкин с остервенением ударил Бориса Михайловича по голове топориком, маленьким и острым. Воронцов не успел даже ойкнуть.

Шишкин деловито обшарил карманы геолога, взял портсигар, осмотрел внимательно, сунул обратно. Намеревался прихватить планшетку с картой, но раздумал. Лучше ничего не брать. Поднялся, взглянул безумными глазами на трясущегося Носача, прикрикнул:

– Баба! Не распускай нюни. Чисто сработано.

Воронцова столкнули в гиблое место, в «окно», как их называют на Урале. Когда тянули труп к болоту, портсигар выпал, Носач схватил его и спрятал к себе за пазуху: чтоб не видел Шишкин. А то свернет голову. Дождались, пока труп засосало и яркая зеленая тина снова сомкнулась над жижей. Убийцы тщательно замели следы преступления, сами вымазались с ног до головы в болотной жиже и поплелись дальше, в лагерь экспедиции. Уже в лагере Шишкин обнаружил у Носача портсигар, даже позеленел от гнева. Носач испугался не на шутку: знал, что с Шишкиным шутки плохи. Следующим же утром ушел в горы, спрятал портсигар на шихане. И облегченно вздохнул.

* * *

Долго еще говорили Мария Петровна и Володя. Она расспрашивала его о фронтовой жизни, о том, что он собирается делать.

– А графит все-таки нашли, – сообщила Мария Петровна. – Правда, не там, где искал Борис Михайлович, гораздо ближе к городу. Построили комбинат, поселок. Прав оказался Борис Михайлович.

От Воронцовых Балашов ушел под вечер. Мария Петровна, провожая его до дверей, просила заглядывать почаще, не стесняться. И в самом деле после откровенного разговора он уже не чувствовал той стесненности, с какой в первый раз переступил порог этого дома.

3

Как-то Балашов встретился с Александром Родионовым, бывшим секретарем горкома комсомола. На фронте Родионов пробыл совсем недолго, получил тяжелое ранение в ногу и уже три года работал секретарем партийной организации нового комбината. Он-то и пригласил Балашова посетить комбинат. От города до поселка можно было добраться водным путем, на моторке: из городского пруда в Плесо, из Плесо в Темное озеро, из Темного на озеро Тайга, вблизи которого расположился графитовый комбинат.

Так случилось, что Балашов и Родионов сели в моторку уже в сумерки: Родионова задержали в горкоме партии на каком-то совещании.

Моторка затарахтела и рванулась вперед, высоко подняв нос. Было тихо, и рокот мотора разносился по окрестности гулко. Город зажег огни, они трепетно отражались в воде. Миновали городской сад, нырнули под Больничный мост и вырвались в широкую горловину, беря курс на Плесо.

Не однажды плавал Владимир здесь до войны – и никогда ночью.

Дома с обеих сторон спускались к горловине. И та полоска берега, которая отделяла дома от воды, затушевалась темнотой, растворилась в ней, и казалось, будто многочисленные огоньки столпились над самой водой. Слева берег грузно горбился, а на бугре безо всякого порядка мелькали огоньки окон – по два, по три, по четыре рядышком.

Справа берег был положе, за первыми же домиками чернел лес. Вдоль леса вытянулась жиденькая цепочка фонарей окраинной улицы. Впереди маячил островок, за которым угадывалась сумеречная ширь Плесо.

– Оглянись назад, Володя! – позвал Родионов. Балашов повернулся лицом к Родионову, который немного ссутулился на корме, держа рукоятку руля. Владимир даже ахнул от удивления. От лодки в обе стороны лениво расходились черные волны, перебирая блики огоньков. Серой толстой плитой повис над проливчиком Больничный мост. Два ряда матовых фонарей освещали его сверху. И от того, что мост сверху был освещен, низ казался аспидно-черным. Влево от него за узорчатой оградой, за темной редкой зарослью берез белел главный корпус больницы с колоннами. А вправо от моста над кронами деревьев городского сада то вспыхивало, то гасло зеленое зарево: на заводе работал автоген.

Небо над городом – будто из липкой сажи, а в ней барахтались изумрудные светлячки звезд.

Ожидая Родионова из горкома, Балашов нервничал и жалел, что не попадет на комбинат засветло. А сейчас радовался, что так получилось: стоило полюбоваться родным городом с лодки в ночной час.

Моторка между тем вырвалась на Плесо. Глядя на город издалека, Владимир подивился другому чуду: огоньки, которые вблизи казались хаотично разбросанными, теперь сгрудились в муравьиную кучу, переливались, перемигивались, как звезды.

Плыли часа полтора. Но вот наконец темнота расступилась, и в глаза брызнул электрический свет. Озеро Тайга! Лодка ткнулась о причал. Родионов еще раньше заглушил мотор.

Ночь Владимир спал плохо: разные мысли лезли в голову, одолевали воспоминания. Поднялся чуть свет, отправился бродить по поселку. Много раз бывал в этих местах – и рыбачил в этом озере, и охотился в окрестных глухих лесах. Неприветлива была раньше тайга. А теперь она отодвинулась, очистила место для корпусов комбината. Дома в поселке одноэтажные, рубленые, с крытыми двухскатными крышами. На ребристых стенах домов стыли золотистые капельки смолы. Тайга отодвинулась от поселка нехотя. Мелкие сосенки подступали к самым домам, щетинились комочками у калиток.

Мария Петровна рассказывала о комбинате с гордостью. И хотя честь открытия месторождения графита принадлежала не ее мужу, все-таки ей было приятно, что Борис Михайлович первый начал поиски. Это его идея, его мысль. Он заразил ею других. И кто знает, если бы не упорство и вера Воронцова, может быть, до сих пор возили для маленькой графитовой фабрики сырье с далекого Цейлона. У Володи потеплело на душе, когда он на одном из домов увидел железный прямоугольник с надписью: «Улица Воронцова». Нет, не забыли погибшего геолога люди.

Светлое настроение не покидало Балашова. Но вот задиристо пропел гудок комбината: звал на вахту утреннюю смену. Чаще и чаще попадали навстречу рабочие – спешили. Шли в одиночку и группами, негромко переговариваясь между собой. С интересом поглядывали на плечистого офицера с Золотой Звездой на груди, который, как видно, никуда не торопился, а просто прогуливался.

Балашову сделалось как-то неудобно: все спешат на работу, а он слоняется по-праздничному. Решил вернуться на квартиру. Родионовы, наверно, ждут завтракать.

И что-то будто толкнуло Владимира в сердце. Так бывало в партизанском отряде, когда инстинктивно чувствовал опасность. Поднял голову. Торопливой походкой приближался человек в измызганной брезентовой спецовке. Может быть, Балашов и не обратил бы на него внимания, если бы у человека не было бороды, аккуратно подстриженной «лопаткой». И глаза! Знакомые коричневые глаза! Только теперь они не нахальные, а как у затравленного волка. Бешено заколотилось сердце.

Человек в брезентовой спецовке обжег Владимира быстрым взглядом и прошагал мимо, нервно подергивая плечами.

Балашов прошел еще несколько шагов, его так и подмывало оглянуться. Не мог побороть этого желания, оглянулся. Человек в спецовке круто свернул в боковую улочку, которая другим концом упиралась в лес, и скрылся за угловым домом.

Что-то здесь не так! Балашов быстро зашагал к той улочке. Когда подошел, то увидел, что человек уже добрался до опушки леса и оглянулся. Заметив Владимира, кинулся вправо, к мелкому густому сосняку, и исчез в нем. О странной встрече Балашов рассказал Родионову. Не утаил, кого напомнил ему этот человек. Родионов заинтересовался, неожиданно для Владимира встревожился: всякой швали по земле еще ходит немало. Надо ухо держать остро!

– Знаешь, друг, – сказал он. – Не помешает, если ты расскажешь о встрече где следует. Ты понимаешь меня? Мы проверим. Если тот рабочий в самом деле какой-нибудь фрукт, то на комбинат не вернется. И тогда мы, по крайней мере, узнаем его фамилию. А ты все-таки зайди в органы, расскажи.

Балашов пообещал и выполнил обещание. А через три дня ему передали от Родионова записку: с комбината исчез рабочий Петров Филипп Семенович.

4

Телеграмма: «Встречай. Поезд № 6. Вагон 3». Подписи не было. Владимир не сомневался: от Гали. Наконец-то!

Поезд прибывал вечером. Владимир отправился на вокзал пораньше: не сиделось дома.

Прохаживаясь по узенькому перрону взад-вперед, то и дело поглядывал на циферблат часов. Целой вечностью показались ему минуты ожидания.

Звонко ударил вокзальный колокол. Где-то на подходе к станции нетерпеливо засвистел паровоз. «Скорее же, скорее!» – подгонял его Балашов. Он рассчитывал: третий вагон идет в голове поезда, значит надо выбрать место поближе к водокачке.

Устало попыхивая, паровоз медленно втягивал состав на вокзальные пути. У водокачки он остановился, глухо стукнулись буфера. Народ хлынул к вагонам. Из тамбуров, напирая друг на друга, высовывались взволнованные лица демобилизованных. Крики, смех, возбужденные разговоры.

Владимир стоял у третьего вагона и ждал, когда появится Галя. Первым в тамбуре показался пожилой солдат, с лихими усами, в пилотке, сбитой набок. На гимнастерке – три ордена Славы. Солдат улыбнулся, но это была улыбка пополам со слезами. И этот симпатичный усач, прошедший огонь и воду, проворно спрыгнув с последней ступеньки, заплакал, увидев, как к нему бросились парень и девушка, очевидно, сын и дочь, которые выросли уже в отсутствие отца. За ними, схватившись рукой за сердце, еле поспевала женщина, наверное, жена солдата.

«Сейчас выйдет Галя, – волновался Балашов. – За этим вот белобрысым солдатом покажется она. Вот сейчас появится… Вот сейчас…» Из вагона выпрыгнул последний пассажир, юноша-ремесленник.

«Как же так? – расстроился Владимир. – Или я ее проглядел? Не должно». Напряжение схлынуло. Балашов устало опустил руки, медленно направился к зданию вокзала. «Неужели не приехала? Задержалась?» – думал он. Кто-то тронул его за плечо:

– Товарищ, нет ли у вас огонька?

Владимир, не взглянув на того, кто просил огонька, подал зажигалку. Это была оригинальная зажигалка, похожая на пистолет. Нажмешь на спусковой крючок – ствол возле казенника отскочит, а внутри вспыхнет огонек. Подарили солдаты, когда Балашов собирался домой.

Владимир продолжал жадно всматриваться в лица проходивших мимо людей. Про зажигалку совсем забыл. А ее не вернули. Вспомнив, обернулся. Кому, собственно, он ее давал? Теперь ищи-свищи! Досада какая! Жалко, все же подарок, дорогая память о друзьях-однополчанах. Есть же бессовестные люди на свете!

Обиженный тем, что с ним так нечестно поступили, Владимир взглянул немного левее, и сердце сладко защемило. В сухощавом, подтянутом капитане, на груди которого поблескивало несколько орденов и медалей, узнал Славку Миронова. Славка, как ни в чем не бывало, вытащил из кармана портсигар, сунул в рот папиросу так это небрежно, не спеша, и прикурил от… Володиной зажигалки.

Балашов хотел было броситься к другу, но в это время на глаза его упали чьи-то ладони, несомненно, девичьи.

Владимир радостно выдохнул:

– Галинка!

– Заблуждаешься! – торжествуя, сказал Славка.

– Теперь ясно, – ответил Балашов. – Только вот как правильно: Миронова или Воронцова?

– Миронова! – прорычал Славка. – Знать надо!

– У вас узнаешь, держи карман шире, – возразил Балашов. Люся убрала руки. И Владимир – они опомниться не успели – схватил Славку правой рукой, у того даже медали жалобно зазвенели, Люсю – левой и прижал к себе. Люся не вытерпела и взмолилась:

– Раздавишь! Не зря тебя Галя медведем величает. Попадешь к такому – живой не выйдешь.

– Выйдешь! – заверил Балашов, отпуская друзей. – Надули меня, мерзавцы. Я вас в третьем вагоне ищу, а вы?

– Смотрю я на тебя, Володька, с сожалением, – покачал головой Миронов. – Ни за какие коврижки не взял бы тебя в разведчики? В ногах бы у меня валялся, не взял бы. Какой из тебя разведчик, в самом деле, если ты не видишь даже того, что делается у тебя под носом.

Балашов вскинул глаза и оторопел: возле заборчика стояла Галя, в военной форме, с погонами старшего сержанта, и улыбалась.

Оттолкнув Миронова, Владимир бросился к Гале.

– Галинка! – вырвалось у него. Налетел на девушку, схватил ее в охапку и закружился в безумной радости, целуя ее в глаза, щеки, волосы, даже в ухо. Счастливая, она шептала:

– Дурной! Ну, дурной! Что же ты делаешь, медведище?

Он бережно поставил ее на асфальт, неотрывно глядя в милые, ласковые черные глаза.

– Галинка! Любимая! – тихо прошептал он. Она смотрела на него и молча улыбалась.

– Ну вот что, – грубовато сказал Славка. – За то, что прозевал нас, будешь наказан: больше смотреть тебе на Галю не разрешается. Пошли.

– Да вы же разыграли меня. Телеграмму не подписали. Вагон указали другой.

– Телеграмму не подписали – это верно, – покаялся Миронов. – Но вагон указали правильно – пятый.

– Третий.

– Пятый! Если ошибся телеграф, я тут ни при чем.

Славка взял чемоданы. Остальные вещи подхватил Володя. Все направились к выходу. Друзья торопились домой. Родных о приезде не предупредили. Что поделаешь – молодость любит эффекты! Вот и надумали свалиться домой, как снег среди ясного дня.