Текст книги "Уральский парень"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАРТИЗАНЫ

1

Партизанский отряд «За родину» гитлеровцы обнаружили утром. Партизаны, переходя шоссейную дорогу, торопились укрыться в ближайшем лесу. В крупном населенном пункте, расположенном недалеко от места, где партизаны пересекли шоссе, квартировала войсковая часть. Она была поднята по тревоге и брошена в погоню. Расчет был таков: не дать партизанам втянуться в лес, навязать бой на открытом поле, вызвать подкрепление и уничтожить отряд.

Партизаны, не подозревая о смертельной опасности, шли спокойно. До леса оставалось километров шесть. Все чувствовали крайнюю усталость: сказывался тридцатикилометровый ночной марш. К тому же и прошлые сутки были трудными. Люди выбивались из сил. Колонна растянулась. Связные командира отряда подгоняли бойцов:

– Подтянись!

В воздухе появился самолет-разведчик и повис над колонной. Стало ясно – колонна обнаружена противником. Передали приказ:

– Бегом! Не отставать!

Вдалеке чернел спасительный лес. Чуть ближе зеленел березовый колок, а ближе и правее его, в ложбинке, рос кустарник.

– Бегом! Бегом!

И люди бежали, опасность подгоняла. Остались последние, самые трудные километры.

Со стороны шоссе послышался гул автомашин. До десятка грузовиков с солдатами свернуло с дороги в поле, по следам партизан. Перед оврагом машины остановились, солдаты повыскакивали на землю и продолжали преследование. Овраг задержал их движение. Пока обходили его с двух сторон, потеряли время.

По колонне партизан между тем торопливо передавали:

– Балашова – к командиру! Командира пятой – к Кареву!

Пятая рота замыкала колонну. Старшина Балашов, тот самый Володя Балашов, которого мы знали раньше, за три года возмужал, раздался в плечах, усы отрастил. Кошачьи глаза его стали твердыми и спокойными: многое повидали за эти годы. Одет старшина просто, как и большинство партизан. На голове армейская фуражка с черным полинялым околышем и потрескавшимся лакированным козырьком. Вместо гимнастерки – темно-синий пиджак с чужого плеча, опоясанный широким офицерским ремнем. Серо-зеленые трофейные штаны заправлены в потрепанные кирзовые сапоги.

Балашов, придерживая правой рукой автомат, висевший на груди, побежал вперед, обгоняя всех. Командира отряда Карева он нашел в голове колонны и, едва переводя дыхание, доложил о прибытии. Карев отвел старшину в сторонку, чтобы не мешать движению, и приказал:

– Отряд в бой ввязываться не может, но боя не миновать: обстановку сам видишь. Тебе прикрывать отход. От тебя зависит все. Даю еще взвод автоматчиков. Больше не могу. Ясно?

– Ясно, товарищ командир!

– Успеха тебе! – Карев крепко пожал Владимиру руку. – Спеши!

Пока Балашов добирался до роты, он прикинул в уме, как начнет бой. Прежде всего необходимо двум пулеметным расчетам залечь здесь же и задержать фашистов.

– Старшим назначаю Анисима Соснина, – распоряжался Балашов на ходу, не останавливая роты. – Слушай, Соснин: когда рота дойдет вон до того колка, – до него оставалось не больше километра, – отходите и вы.

Вторым номером у Анисима был племянник Саша, парнишка лет шестнадцати, белобрысый и голубоглазый. Балашов ласково потрепал его по плечу:

– Держись, Саша. Все будет хорошо!

Анисим и другой пулеметный расчет уже залегли, приготовились открыть огонь. Командир взвода автоматчиков, лейтенант Свиридов, сухощавый и подвижной, как живчик, лихо козырнул Балашову:

– Прибыл в ваше распоряжение!

– Вот что, Свиридов. Мигом, пока фашисты еще не видят, беги со взводом в те кусты, спрячься в них. Когда рота вступит в бой, ударишь фрицам по флангу. Не горячись только.

– Будет выполнено!

– Беги, Свиридов. Время дорого.

Балашов догнал роту и крикнул:

– Шире шаг! Шире!

Не успели добежать до колка, группа Соснина открыла огонь.

– Быстрей, быстрей! – подгонял бойцов Балашов. – Остапенко!

Связной Остапенко, чернявый и стройный, как девушка, вырос перед командиром словно из-под земли.

– Поторопи отстающих! Видишь, растянулись!

Немцы открыли по пулеметчикам огонь из автоматов. Отдельные обессиленные пули долетели до роты. Одна угодила в пилотку отставшего партизана Кукушкина и сбила ее. Кукушкин упал. Остапенко, секунду назад подгонявший его, нагнулся и увидел на лысине пострадавшего царапину. Более серьезного повреждения ослабевшая пуля нанести не могла. Ох, этот Кукушкин! Вечная с ним морока.

– Вставай, вставай! – заорал на него Остапенко. – А то огрею прикладом вдоль лопаток!

Кукушкин осторожно приподнял голову, покрутил ею и, поняв, наконец, что ничего страшного не случилось, вскочил и пустился бежать. Висевший сзади карабин подскакивал и колотил по спине. Остапенко, несмотря на трудные обстоятельства, все же не мог сдержать улыбку.

Фашисты потеснили пулеметчиков. Но рота достигла колка и рассыпалась в цепь: заняла оборону. Соснин свою задачу выполнил и мог отходить. Но справа его поджимали гитлеровцы, и Балашов вынужден был послать на выручку отделение, которое не дало фашистам окружить пулеметчиков. Когда группа Соснина примкнула к роте, Балашов спросил:

– Целы? Ну и порядок!

Партизанский отряд между тем миновал березовый колок. До леса оставалось каких-нибудь полтора-два километра. Кое-кто из бойцов, лежа в обороне, оглядывался вслед уходящим. Конечно, оставаться тяжело. Карателей вон сколько! Но надо, чтобы спасти отряд! Остапенко крикнул:

– Ну, чего зажурились, хлопцы? Живы будем не умрем!

Гитлеровцы приближались. Шли, уперев в животы приклады автоматов: так удобнее стрелять.

Балашов распластался под березой, положив свой автомат возле ствола, и жадно докуривал цигарку.

– Командир, стрелять надо! – надоедал где-то рядом Кукушкин. Балашов будто не слышал его. Сам неотрывно следил за карателями.

– Вытчипись, не бачишь, ще рано? – оборвал Кукушкина Остапенко.

Каратели с быстрого шага перешли на бег, крича что-то. Пули пролетали над головами партизан. Балашов медленно затушил окурок:

– Пора!

Кукушкин заорал первым:

– Огонь, братцы!

Балашов поднял автомат. Оборона ожила, заговорила винтовками, автоматами и пулеметами. Немцы падали, но оставшиеся в живых лезли и лезли. Орали что есть мочи. Огонь партизан становился все ожесточеннее и плотнее.

«Сейчас бы ударить Свиридову, – беспокоился Балашов. – Вот сейчас бы самое время! Но почему он молчит?»

А немцы упорно лезли. Партизаны пустили в ход гранаты. Один за другим выходили из строя бойцы: огонь немцев был тоже сильный. Примолк Кукушкин. Захлебнулся на минуту пулемет Соснина: ранило Анисима. За гашетку взялся Саша. Пулемет затакал снова гулко и остервенело. Какая-то шальная пуля впилась в левую руку Балашова. Остапенко наскоро перевязал ее.

«Свиридов, давай, друг! Туго без тебя!» – мысленно подбадривал Балашов командира автоматчиков. И Свиридов, будто услышав его просьбу, ударил по флангу противника. Это Балашов почувствовал сразу, и не потому, что услышал рев полсотни своих автоматов, а потому, что моментально ослаб нажим врага. Передние замешкались и попятились. Бойцы Свиридова неслись ураганом, и немцы побежали. Балашов выдвинул вперед несколько пулеметов, они поливали свинцом убегающих гитлеровцев. Остапенко поспешил предупредить Свиридова, чтобы тот не увлекался, а шел на соединение с ротой, пока противник не опомнился. Нельзя терять ни секунды.

– Супрун! – позвал старшина командира третьего взвода. – Веди роту. Бегом. К лесу. Я догоню.

Балашов остался с пулеметчиками ожидать Свиридова. Остальные направились через колок к лесу, неся убитых и раненых. К Балашову подбежал Свиридов, за ним – автоматчики. Взвод провел бой без потерь.

Гитлеровцы больше не преследовали партизан: может быть, к ним не пришло подкрепление, и они побоялись приближаться к лесу? Во всяком случае рота Балашова без приключений добралась до леса, где ее поджидали связные Карева.

Отряд Карева встретился в лесу с другим отрядом, которым командовал Терентьев. Предварительно сговорившись по рации, командиры отрядов назначили здесь место встречи для того, чтобы принять с Большой земли грузы: взрывчатку и продукты.

Балашов, приказав Супруну отвести бойцов в лагерь, пошел к Кареву. Командир, невысокий, кряжистый, с хрящеватым острым носом, выслушал рапорт молча. Потом спросил:

– Руку сильно зацепило?

– Не очень, товарищ командир.

– Может, подлечишься в санчасти?

– Разрешите остаться в роте?

Карев впервые улыбнулся и сказал совсем не по-командирски:

– Ладно, разрешаю, если не очень зацепило. Задание выполнил отлично. Молодец! Иди, отдыхай да передай бойцам мое спасибо!

При разговоре присутствовал еще один человек. Балашов видел его впервые, но сразу догадался, что это Терентьев, высокий, подтянутый, с выправкой кадрового военного.

Когда старшина ушел, Карев шутливо сказал Терентьеву, имея в виду Балашова:

– Это моя гора, за которую я прячусь, когда приходится туго. Надежная гора. Сегодня она опять заслонила отряд от удара.

– Кто он?

– Балашов. Кадровую начал перед войной.

– Постой, это не тот Балашов, который учинил разгром железнодорожной станции?

– Тот самый. Слышал?

– Слышал. В штабе оперативной группы рассказывали.

Год назад рота Балашова совершила дерзкий налет на важную в стратегическом отношении железнодорожную станцию: вывела из строя водокачки, подожгла склады, взорвала стоявшие там эшелоны, искромсала пути. Это был настолько ошеломляющий и неожиданный налет, что немцы не сумели оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Об этом-то и говорили в штабе оперативной группы, которая координировала действия многих отрядов.

2

Лагерь разбили в самой глухомани. Место выбрали удобное: с подлеском из орешника и вдалеке от торных дорог, которыми пользовались оккупанты.

Отряд Карева нуждался в передышке. Надо было позаботиться о раненых. Перебросить их через линию фронта пока не представлялось возможным. Решили создать временный партизанский госпиталь В отряде полковника Терентьева тоже были раненые.

Не менее остро встал вопрос и о боеприпасах.

Таким образом, у Карева и Терентьева на ближайшее время цели совпадали, и оба отряда разбили общий лагерь.

Роте Балашова отвели место недалеко от конной дороги, давно заросшей травой. Дорога образовала в лесу нечто вроде просеки и хорошо проглядывалась в обе стороны.

Утомленные бойцы спали. Балашов немного побродил и, убедившись, что его вмешательства нигде не требуется, устроился возле сосны. Он привалился спиной к стволу, поставив между ног автомат, и попытался вздремнуть. Но сон, несмотря на усталость, не шел. Болела рука, хотя в санчасти рану промыли и перебинтовали…

Не спали неутомимый Остапенко и Саша Соснин. Парень осиротел: Анисима Соснина ранило в бедро. Саша помогал устраивать госпиталь, вертелся возле дяди, мешал, поэтому его оттуда прогнали. В роту пришел печальный. Увидел, как Остапенко, тихо посвистывая, строит шалаш, стал помогать ему. Дело двинулось быстрее: Саша заготовлял ветки, а Остапенко укрывал ими ребра шалаша. Василь ободрял парнишку:

– Не журись! Выздоровеет твой дядя. Еще повоюете вместе.

Саша вздохнул и покачал головой:

– Доктор сказал, что рана тяжелая.

– Меня в сорок втором в бок зацепило. Выжил! А время потруднее было, чем теперь.

Финками накосили папоротника, устроили лежанку. Остапенко залез в шалаш, повалялся, пробуя мягкость подстилки.

– Добре! – сказал он, вылезая. Саша закинул на плечо пулемет и пошел выбирать себе место.

– Куда?! – рассердился Остапенко. – С нами будешь спать. В середке.

Саша потоптался в нерешительности. Но Остапенко прикрикнул на него, а сам направился к командиру. Увидев партизана, Балашов подал ему знак, чтобы тот подходил тише. Показал на сосновый сук, который ниже других спустился к земле. И Остапенко улыбнулся. На суку сидела белочка и не спускала со старшины глаз, похожих на черничные бусинки. Ушки с палевыми кисточками замерли, вслушиваясь в незнакомые шорохи партизанского бивуака. Остапенко на цыпочках приблизился к старшине, присел на корточки и прошептал:

– Гарная зверушечка!

– Красивая, – подхватил Балашов. – Смотри, какая она рыжая сейчас. А вот погоди, в ноябре вылиняет – еще красивее станет. У нас на Урале их много. Ты, Василь, никогда не охотился на белок?

– Не случалось. На моей Полтавщине белок нема.

– А я до войны каждый год охотился.

Балашов внезапно замолчал. Тоска сжала сердце. Забраться бы сейчас на Сугомакскую гору, глянуть на синие таежные просторы, полюбоваться родным городком, разбросавшим бревенчатые дома по косогорам. Только бы разок взглянуть, только бы одним глазом… Хоть бы на миг почувствовать рядом плечо закадычного друга своего. Где же ты сейчас, вот в эту минуту, Славка? Жив ли? А Галя? Что она делает? Ждет или уже перестала, не получив за два года ни единой весточки? Ни единой!

Остапенко тронул командира за плечо:

– Идем! Шалаш готов. Отдохни.

– В самом деле надо поспать, – согласился Балашов.

Саша уже спал, обняв пулемет. Балашов улыбнулся:

– Намучился бедняга.

Старшина устроился в левой стороне шалаша, Остапенко – в правой.

Белочка не на шутку растревожила сердце, заставила отчетливо вспомнить прошлое. Закрыл глаза – и перед внутренним взором поплыли милые сердцу картины, родные лица…

Незадолго до призыва в армию они со Славкой Мироновым лежали на берегу озера. Погода выдалась ветреной, на гребнях волн вскипали белые барашки. В такую погоду не до рыбалки. Славка задумчиво смотрел на разбушевавшееся озеро, кусал травинку. Володя лежал на спине, устремив взгляд в голубую высь, на пухлые белые облака.

Славка спросил, словно бы продолжая свою думу, занимавшую его последнее время:

– Так в какие же войска ты хотел попасть?

Балашов потянулся и радостно ответил:

– Моряком бы! Сплю и вижу море, ни разу не был, а представляю: огромное, зеленое. Края не видно.

– А мне бы в танковые. «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой».

Однако нашли врачи какую-то зацепку, не пустили Балашова в морской флот. Не повезло и Славке. Пришлось идти в пехоту. Шутили беззлобно:

– Сто верст пылит пехота и говорит: «Еще охота!»

Свыкся Балашов с мыслью – где бы ни служить, а служить надо. Когда же стало известно, что призывников везут к границе, вовсе воспрянул духом. Все-таки на границе интереснее, даже в пехоте. Так и настроил себя, смирился с тем, что попал не на море. Но жизнь снова повернула по-своему. Зачислили Балашова в конвойный полк. Готовил себя к боевой службе в настоящей воинской части, а заделался конвойным, заключенных стеречь. А некоторые земляки попали в полк, недавно вернувшийся с финской кампании, в полк, овеянный славой боев на линии Маннергейма. Было в полку много орденоносцев и два Героя Советского Союза. При случайных встречах земляки с гордостью рассказывали Балашову о боевых делах полка, рассказывали с жаром, как будто сами участвовали в боях. Владимир остро завидовал им.

Особенно упало настроение, когда полк, где были земляки, неожиданно снялся с места и ушел к границе.

Скучной показалась Балашову служба. Когда новички привыкли к порядкам, существовавшим в полку, их стали посылать в наряд. Чаще всего Балашову вместе с бывалыми солдатами приходилось конвоировать заключенных на стройку: в лесу строили военный городок. Вообще обязанности сторожа угнетали его. И хотя службу нес исправно, без замечаний, но особого старания не проявлял. Прислушивался к рассказам ветеранов сначала с недоверием, потом с глубоким вниманием. Сам наблюдал за заключенными и, глядя на их бледные лица, жалел. Они вызывали у него сострадание. Бывает же – натворил что-нибудь человек по горячности или по пьянке, попал в тюрьму, взялся за ум, но поздно. А в душе-то он неплохой человек. Наивен был тогда Балашов, мальчишка, не полосканный еще в щелочах жизни. Прозревал постепенно. Приметился ему с первого раза один заключенный: рыжеватый, с коричневыми умными глазами. Пожалел его Балашов: молодой, симпатичный парень, ровесник тем, кто проявлял чудеса героизма на Холхин-Голе и на Карельском перешейке. Ему бы вместе с ними, а он вот прозябает здесь. Наверно, по пьянке что-нибудь выкинул, вот и расплачивается за свою дурость. А позднее Балашову рассказали – это отпетый бандит, на его поганой совести несколько загубленных душ. Этот рыжий за понюшку табаку, не моргнув глазом, мог отправить на тот свет любого, даже родного отца. И вот как-то рыжий бежал – вечером, когда заключенных вели со стройки. Балашов ужаснулся, что может наделать этот бандит на воле! И впервые почувствовал тогда ответственность, лежащую на его плечах. Рота, в которой служил Балашов, была в то время на отдыхе. Их подняли по тревоге. Ночь помешала преследованию. Места лесные – знаменитая Беловежская пуща. Это был первый побег, с которым встретился Балашов. Он уговорил лейтенанта дать ему двух бойцов и позволить действовать самостоятельно, отдельно от других. Лейтенант разрешил, правда, после некоторого колебания.

Прежде всего необходимо было установить: опытен беглец в лесу или нет. Особого труда это не составляло. Первое время, когда бандит стремился удрать подальше от зоны, он лез напролом, ничего не разбирая. Но даже при этом человек, знающий лес и умеющий вести себя в нем, постарался бы оставлять меньше следов – это он делает в силу привычки, бессознательно. Нет, рыжий не был знатоком леса. Балашов определил это сразу по сломанным побегам орешника, по ошелушившейся сосновой коре, по веткам берез, с которых содраны листья, – видимо, хватался за них руками.

Мысль Балашова работала дальше. Известно, беглец – преступник матерый, это у него, оказывается, не первый побег. Он знает: в населенный пункт идти нельзя, тем более, что поблизости нет большого города, где бы можно было легко затеряться. О его бегстве сообщено повсюду, любой милиционер уже знаком с его приметами. Значит, бандит станет скрываться в лесу. Подождет, пока стихнет шум, горячка, а там оглядится и решит, что предпринять. Заберется в самую глушь.

Балашов не ошибся. Обнаружили беглеца вечером в самой глухомани, куда даже солнечный свет едва проникал слабыми дрожащими нитями, в неведомо кем сделанной полуземлянке. Ее окружили. Бандиту некуда было деться. Он решился на отчаянный шаг. Выполз из убежища, поднял руки вверх, приблизился к Балашову и вдруг бросился на него. Схватил винтовку левой рукой, а ребром ладони правой руки пытался перебить Балашову горло: известный прием джиу-джитсу. Владимир вовремя присел и ударил беглеца кулаком под самый дых. Тот ойкнул и упал. Через минуту ему скрутили руки. Запомнился тогда взгляд преступника: тяжелый, полный злобы и отчаяния. Потом такие взгляды Балашову пришлось наблюдать у пленных фашистов, особенно в первые дни. А собственно, какая разница между тем рыжим душегубом и фашистскими убийцами?

Командир роты подробно расспросил Балашова, как он действовал на первом самостоятельном боевом задании. Остался доволен. И Балашов после этого как-то заметно подтянулся, служба начинала нравиться ему. А тут демобилизовали старшину роты, и неожиданно старшиной сделали Балашова. Он растерялся: шутка сказать – из рядовых да в старшины. Но командир роты подбодрил его, и Балашов расправил плечи. Ничего, служба у него стоящая, не хуже, чем у других.

Однако жизнь снова внесла свои суровые поправки. Грянула война. Рота Балашова сопровождала эшелон. По дороге эшелон разбомбили. Старшина с десятью бойцами устремился на восток, к своим…

Балашов командовал теперь пятой ротой, хотя одним из командиров взводов был у него старший лейтенант. Такое нарушение воинской субординации у партизан не редкость. Иной командир, оказавшись в новых условиях, терялся, медленно перестраивался на необычную лесную тактику, а обстановка порой вынуждала принимать быстрые решения, не давала времени на раздумья. И тогда из общей массы выдвигался наиболее смекалистый и быстрый. Так случилось и с Балашовым. Когда десять человек пробирались на восток, как-то само собой случилось, что Балашов оказался во главе этой десятки, хотя был с ними старший лейтенант. Балашов хорошо ориентировался в лесу, был смел и решителен. В него поверили, ему вручили свои судьбы. Десятка влилась в отряд на правах самостоятельной единицы, которая позднее была преобразована во взвод, а затем и в роту.

3

Потянулись однообразные спокойные дни. Бойцы приводили себя в порядок: штопали одежду, чистили оружие. Много спали, наверстывая упущенное и прихватывая авансом. С утра до вечера лес приглушенно гудел от человеческих голосов.

Командование отряда не тревожило роту Балашова, даже в наряд ее не назначало. Карев обычно посылал роту на самые опасные дела, использовал ее чаще, чем другие. А теперь, видимо, давал ей возможность вволю отдохнуть. Лишь однажды ночью Балашов со своими ребятами дежурил у сигнальных костров, разложенных в двух километрах от лагеря на просторной вырубке. Ждали самолеты с Большой земли, но в ту ночь они не прилетели.

С дежурства вернулись утром, легли отдыхать. Саша успел сбегать в госпиталь проведать дядю. В шалаш залез осторожно, чтоб не разбудить Балашова и Остапенко. Но старшина не спал.

– Как дядя себя чувствует? – спросил он.

– Плохо, товарищ командир. Крови много потерял. Ему бы на Большую землю.

– Батька у тебя есть, Саша?

– Батька? Есть, Он в Красной Армии. Мамка эвакуирована.

– Почему же ты остался?

– Убежал я от мамы. С дядькой Анисимом жил. Дядька мне говорил: «Немцы, Сашко, тоже люди. Не тронут». Не трогали поначалу. А потом пошло. Меня в Германию хотели угнать, да я спрятался. Дядьку обобрали до ниточки. Корову последнюю повели со двора. Тетка Настя не дает. Толкнула фрица, а тот возьми да упади. Ну, тетку и застрелили. Дядька прибежал ко мне – я на старой пасеке жил – и говорит: «Пойдем, Сашко, до партизан. С волками я жить не хочу».

– Научили твоего дядьку оккупанты?

– Научили, – согласился Саша и спросил: – Товарищ командир, вы давно воюете?

– С первого дня, Саша. Как началась война, так и воюю.

Саша тихо засмеялся.

– Ты чего?

– Ничего. Дядька мне говорил, что вы дрались с японцами на Хасане, с финнами на линии Маннергейма.

– Почему же он так решил?

– По усам, – опять засмеялся Саша. – Такие усы, говорит, я видел только у старых вояк.

Балашов улыбнулся. Перед войной ему присвоили звание старшины. Это в двадцать-то лет! Ну, как тут обойдешься без усов, если все знают, что ты мальчишка и пока весь твой авторитет в усах? Сейчас, конечно, смешно, но к усам привык. А привычка – вторая натура.

Вечером Владимир любовался белочкой. Она, видимо, все больше привыкала к человеку, который так спокойно вел себя и стала спускаться совсем низко. Казалось, вот-вот прыгнет ему на плечо.

Солнце клонилось к закату. На лесную дорогу пали тени. Макушки сосен пламенели от лучей заходящего солнца, Тишина.

Удивительно легко было на душе – ни боли в руке, ни тревожных дум. Белочка цокала над головой.

И вдруг щелкнул пистолетный выстрел. Балашов вздрогнул, здоровой рукой вцепился в автомат. И прежде чем он успел сообразить что-либо, мертвая белочка шлепнулась под ноги. Балашов побагровел, вскочил на ноги. Виновник не спеша прятал пистолет в кобуру. Старшина тяжелым шагом подошел к нему. Сначала принял за бойца из своего отряда, но скоро убедился, что тот из отряда Терентьева. Партизан, застегнув наконец кобуру, поднял голову. Встретив взгляд Балашова, сразу подобрался, даже как-то съежился: видимо, потому, что в глазах этого широкоплечего парня с перевязанной рукой поймал откровенное презрение.

– Эх, ты! – процедил сквозь зубы Балашов. – Геро-ой! Ты бы в другом месте свое геройство показывал, вернее бы было.

Партизан, стараясь не выдать своего смущения, как можно развязнее ответил:

– Нервы, братишка, побереги. Каждую тварь жалеть будешь, жалелки не хватит. Вон ее сколько нынче гибнет. А про геройство не будем.

Партизаны, оказавшиеся здесь, зашумели, гул голосов слышен был далеко, привлекая новых свидетелей.

– Тихо! – властно крикнул Балашов. Не спуская взгляда с незадачливого стрелка, он тихо, но внятно сказал: – Дундук! – и отвернулся.

– Ты не командуй! Ясно? И не обзывайся. Я, может, сам командир! – взбеленился вдруг виновник, чувствуя, что остался в одиночестве.

Получилось это у него смешно, как у гонористого петуха.

Один из партизан, как видно товарищ неудачника, высокий и немного сутулый, тронул попавшего в переплет приятеля за рукав:

– Пойдем отсюда, Степан.

Степан готов был сейчас же бежать к своему шалашу, но гордость заставила его еще немного поартачиться.

– Я тебя запомню! – погрозил он Балашову, и эта угроза опять прозвучала по-мальчишески несерьезно. Даже его высокий дружок и тот улыбнулся. Балашов глядел на высокого партизана и никак не мог отделаться от ощущения, что видел его где-то. Знакомое сквозило в легкой настороженной походке, в резком повороте головы. И мысли заработали неудержимо, напрягая память. Где и когда встречался этот человек? Между тем, Степан и его высокий товарищ направились в ту сторону, где разместился отряд Терентьева. Партизаны провожали их насмешливыми взглядами, тихо галдели. Высокий повернулся и с улыбкой, дружески помахал на прощанье рукой. И в этом жесте почудилось Балашову что-то известное давным-давно. Он неожиданно, словно проснувшись, заметил рядом Сашу Соснина, который в ответ тоже помахал рукой. Старшина спросил Сашу:

– Ты его знаешь?

– Кого?

– А этого, кому махал рукой.

– К дядьке Анисиму в лазарет ходил и видел его там. Это Белявцев. Отчаянная, говорят, голова. Ничего не боится. Раненые из их отряда рассказывали.

Балашов точно помнил, что никогда не встречал человека с фамилией Белявцев, хотя людей повидал много, особенно за последние годы. Но что он когда-то видел этого человека, Владимир не сомневался ни минуты. Мучительно старался вспомнить где? Так иной раз ускользнет из памяти знакомое до последней заковыки слово: хочешь вспомнить, а не можешь. Кажется, вот-вот оно объявится, это слово, где-то рядом, даже привычное сочетание некоторых звуков слышишь, а полностью все слово не дается.

На другой день старшину отвлекли командирские хлопоты и обязанности. Возможно, забыл бы о том высоком сутулом партизане, которого Саша назвал Белявцевым, если бы не случилась еще одна встреча. Возвращаясь из штаба, Балашов проходил по лагерю терентьевского отряда – штаб временно у обоих отрядов был в одном месте – и увидел такую картину. На лужайке, окаймленной орешником, Белявцев делил сухари, полученные на отделение. Прошедшей ночью прилетали с Большой земли самолеты и вместе с боеприпасами сбросили на парашютах продукты: консервы, концентраты, сухари. Вот Белявцев и делил сухари: разложил их на равные кучки. Один из бойцов отвернулся, закрыл кепкой глаза. Белявцев ткнул пальцем в первую попавшуюся кучку:

– Кому?

– Вадикову!

Забрав свои доли, партизаны отходили. То был справедливый солдатский способ дележа, исключавший какую-либо обиду. Закончив это нехитрое дело, Белявцев поднялся – до этого он стоял на коленях, – стряхнул с плащ-палатки крошки и повернулся к Балашову, смутился как-то вдруг, но моментально взял себя в руки. Приветливо поздоровавшись, сказал:

– Вы, товарищ командир, на нашего Степана не сердитесь. Человек он с заскоками, а так ничего, мужик компанейский.

– Чего на убогого сердиться? – улыбнулся Балашов. – По-моему, я вас где-то встречал…

– Возможно. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Балашов вдруг нахмурился, разгадка была настолько близка, что сделай он еще одно усилие, напряги память и… Лиловый шнурочек шрама! Лицо сейчас заросло рыжеватой щетиной, но все равно, приглядишься пристальнее – и вот она, эта ниточка шрама!

Воображение властно и услужливо перенесло Владимира в немыслимо прекрасное довоенное время. Бушующий Сугомак. Возле костра сушит одежду несостоявшийся утопленник. Шишкин! Он ли это?

Белявцев свернул палатку, козырнул:

– Виноват, товарищ командир. Мне еще надо к нашему комвзвода.

– Постой, по-моему, мы встречались на Урале. Сугомак не помните?

– Сугомак? А что это? Город?

– Озеро на Южном Урале. Вы напомнили мне одного знакомого.

– Бывает! Раз я тоже так ошибся. Гляжу на одного, вроде парень свой. А рассмотрел получше – далеко не родня! На Урале, к сожалению, не был. Говорят, шикарная там природа?

– Всякая есть, – рассеянно ответил Балашов и зашагал к своей роте. Вдруг прямо-таки физически ощутил на своей спине чужой, недобрый взгляд, резко оглянулся. Белявцев стоял, прислонившись плечом к сосне, и смотрел вслед: тонкие губы плотно сжаты, взгляд тяжелый, недружелюбный. «Шишкин! – снова обожгла мысль. – Он!» Белявцев не ожидал, вероятно, что старшина так резко оглянется. Немного растерялся, потом поспешно оттолкнулся от сосны, просто улыбнулся Балашову и направился в глубь своего лагеря. «Черт его знает, – терзался Владимир. – Вроде бы по всем приметам он. И опять же – могло быть и совпадение. Сколько хочешь бывает. Но глядел он на меня зверски. Брр! Конечно, Шишкин! Если не Шишкин, то чего бы ему так глядеть?»

Противоречивые размышления одолевали старшину. Предположим, что Шишкин в самом деле скрывается под другой фамилией. Но, во-первых, как доказать, что Белявцев это не Белявцев? Тот с таким же успехом может обвинить Балашова в том, что он не Балашов. Какие он имеет неопровержимые доказательства? Никаких, кроме того, что так ему кажется. Ведь видел его давно и всего два раза мимоходом. Не поверят да еще посмеются. В отряде Терентьева Белявцева хорошо знают. И Саша рассказывал: «Отчаянная, говорят, голова. Ничего не боится». Значит, в отряде он давно и на хорошем счету. Но может быть и так: водились когда-то за ним тяжкие грехи. Бежал от возмездия. Чтобы легче было скрываться, изменил фамилию. Началась война, проснулась совесть, понял, что жить так, как жил раньше, нельзя. Надо было решить бесповоротно: либо с врагами, либо со своими. Либо позор до конца, либо в боях и опасностях заработать прощение, чтоб потом, открыто глядя каждому в глаза, сказать во всеуслышание: «Я был преступником, но стал честным тружеником. Делайте со мной, что угодно, но я хочу жить, как все».

Да, вероятно, так и есть.