Текст книги "Гончаров и стервятники"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Да что тут рассказывать? На третьем этаже, в шестой квартире, потолок промокать стал. Он-то давно промокает, да у меня все руки не доходят. А тут в понедельник ко мне Эрнст Львович пришел, Христом Богом молит: "Сделай что-нибудь. На рояль с потолка капать начало". Ну понятно, пожалел старика, даже деньги сначала не хотел брать. Прихватил я свой ридикюль с ключами, поперся наверх. На площадке перед входом на чердак остановился, по карманам шарю, ищу ключ – там замок амбарный, навесной. Тут мне запах послышался, тухлятиной тянет. Неужто, думаю, Кротов из пятой квартиры так завонял? Его как раз с утра из морга доставили после вскрытия. Потом смотрю, а дверь-то чердачная не заперта, замок висит, а пробой из косяка выдран. Я дверь дернул, и тут мне этот запах в нос шибанул. Я, Иваныч, на запахи-то не очень реагирую, а тут прореагировал прямо на площадку. Однако, думаю, надо глянуть – что к чему. Платочек керосином смочил, прижал к носу и зашел. Там темно, но мертвяка я тут же увидел: он сразу, в метре от входа, в пыли лежал, раздутый весь. А фотография эта у самого входа была. Я ее и подобрал. Участкового позвал, а фотку не отдал мало ли что, думаю. Борьке и так не сладко, а еще по этому делу таскать будут.

– А что за труп? Знакомый?

– Да нет, бомжик какой-то, не наш, залетный. Своих-то я знаю, до осени тут Сашка с Натальей Александровной жили. Они спокойные, у них и ключ от чердака был, не безобразничали. А по осени, как в Ташкент подались, так с концами, может, уже так же, как этот... Ясное дело: житьишко у них не сладкое.

Я вытащил пятисотенную бумажку.

– Это тебе за информацию, но на чердак нужно взглянуть. Проводи.

– Да иди сам. Зачем я нужен? Вверх по лестнице – и упрешься в зеленую дверь. Вот тебе ключ, а у меня дел полно. Да и ходить туда настроения нет.

Он протянул ключ и взамен ловко выдернул купюру.

Стараясь не привлекать внимания, я поднялся на площадку перед чердачным входом. Обычная стандартная площадка – два на четыре метра, как на всех этажах. Только в стене находилась одна дверь – непосредственный выход. По обеим сторонам составлена старая мебель. Справа – огромный неуклюжий буфет и обитый металлическими полосами сундук. Слева – какие-то тумбочки, разнокалиберные стулья и унитаз. За стенкой буфета и фронтальной стеной чердака из грязного тряпья было сложено лежбище, и ширина всей норы что-то порядка полуметра. На самом чердаке интересного ничего обнаружить не удалось, если не считать уймы разнокалиберных следов – свидетельство недавнего людского пребывания.

Отдав ключ, я вышел на улицу, толком не зная, что предпринять дальше. Следовало обойти всех кротовских друзей, поговорить с участковым, пообедать и позвонить Ленке, моей приходящей не то жене, не то любовнице. Щурясь на солнце, я стоял как буриданов осел, никого не трогая и общаясь исключительно с самим собой.

Едва не сбив меня с ног, мимо промчался пацан, прижимая к себе сверток. За ним по-слоновьи топал пузан лет пятидесяти, в мятой милицейской рубашке и в таких же жеваных штанах.

– Все равно знаю! – орал он вслед убегающему, безнадежно отставая. Все равно знаю, где ты живешь.

– Тогда зачем об этом говорить? – приветливо спросил я, незаметно подключаясь к неспешному бегу участкового.

– Да откуда я знаю? – тяжело отдуваясь, выдохнул он. – Костюм спортивный с прилавка увел, сволочь, у кавказца.

– Так тот, наверное, и не заметил.

– Ага, не заметил. Так завопил, что транспорт остановился. А вы кто будете? – совсем уже останавливаясь, поинтересовался он.

– Константин Иванович Гончаров.

– И что вам, гражданин Гончаров, нужно от капитана Бабича?

– Поговорить.

– Тогда идем ко мне в участок.

– Может, лучше в столовую? Я еще не обедал.

– А я в столовых не питаюсь. Финансы, знаете ли, не позволяют. Мы недавно переехали, беженцы вроде, с этого самого Кавказа. Видеть этих самых кавказцев не могу: они там в грош нас не ставят и здесь хозяева. Я пацанчика-то нарочно не словил.

Мы присели на скамейку посреди двора, закурили, и, подумав, что вступление можно считать завершенным, я кивнул на кротовский дом:

– Говорят, оттуда недавно два трупа вынесли?

– Было дело.

– Убийство или как?

– А вот это, гражданин Гончаров, дело пятое. И вводить вас в курс дела мне не позволено. Кто вы, собственно, такой?

Пришлось выложить свою не совсем кристальную биографию. И напомнить о моем последнем нашумевшем деле, из-за которого я стал безработным. Он, очевидно, что-то слышал об этом, потому что сразу как-то подобрел и даже зауважал.

– Так вы тот самый? Молодец, молодец. Я тоже когда-то начинал следователем, да там нашему брату ходу не дают. Ладно. Кому нужно чужое горе? У вас у самих проблем полон рот. Что по старику, то это, конечно, инсульт, хватил удар, а когда падал, добил себя окончательно. Гримасы у таких на лице часто бывают.

– А что по бомжу?

– Здесь налицо убийство необычное. Мало того, что ему скрутили шею, будто куренку, еще и в пояснице переломили хребет. Заметь, не палкой или ломом перешибли, а аккуратно переломили, будто спичку. Следов не было. Наверное, убийца его оформил на площадке, а на чердак только закинул, сам в пыль не наступая. Взломал дверь и зашвырнул труп подальше.

– А что известно об убитом?

– А ничего, никаких документов у него не было. На момент убийства был трезв, наколки отсутствуют. Одет был в брюки финского производства, очевидно костюмные, очень грязные, но не обтрепанные. Серая рубашка тоже грязная и тоже новая. В карманах брюк расческа, носовой платок и сто с лишним рублей в кармане сорочки. Смерть наступила с шестого на седьмое, ночью, так же, как у старика Кротова. Никто его не знает, и таковой в розыске не значится. Вот и все, Константин Иванович, что я могу рассказать. Если что-то будет нужно, найдете. Мой опорный пункт в соседнем дворе.

Я на прощанье крепко пожал ему руку со словами, что все образуется, наладится и мы прорвемся. Он устало и безнадежно махнул рукой и тяжело пошел к мини-рынку наводить порядок среди кавказцев.

Деловито и точно желудок сообщил, что уже шестнадцать часов по местному времени, это подтвердили и часы. Протиснувшись в троллейбус, я поехал к Ленке на работу. В кабак мы, конечно, не пойдем, но домашнюю пирушку устроим.

* * *

Пока Елена на кухне звякала тарелками, стучала ножом и вслух размышляла о моем неумении и нежелании устроить нормальный семейный быт, я, подтащив к тахте телефон, аккуратно набрал первый номер. Степан Ильич Князев, бывший заместитель Кротова, а теперь президент какой-то сложной фирмы по взаимосвязям. В ответ на мою просьбу пригласить "самого" бесстрастный вежливый голос ответил, что это невозможно, и так же любезно предложил изложить суть вопроса и сообщить свои координаты. Если же Степан Ильич сочтет нужным со мной поговорить, заключила секретарша, то нас непременно соединят. Я обозвал секретаршу ехидной и бросил трубку.

– Ты меня, милый? – ласково спросила Ленка, появляясь в дверях с батончиком недорезанной колбасы. – Или у тебя еще есть знакомая девушка?

– Нет, пока ты одна справляешься с возложенными на тебя функциями. И вообще, не морочь мне голову. Я хочу есть, и если через полчаса едоба не будет готова, то уснешь сегодня непорочной, как Орлеанская дева.

Второй звонок был результативней. Глеб Андреевич Чистов совершенно отошел от дел и был рад каждому собеседнику. А рассказать о таком прекрасном человеке, как Андрей Семенович Кротов, – это его долг. Мы договорились пообщаться у него на даче; на выезде из города должна меня подобрать серая "Волга" с тонированными стеклами в 9.00.

И в третью квартиру я вошел телефонным звонком. После второго гудка грудное контральто сообщило, что меня слушают.

– Мне бы Валентину э-э-э... – заблеял я, разыгрывая смущение.

– Александровну, – спокойно уточнило контральто.

– Да, да, Александровну, – с бурным восторгом подтвердил я.

– Я вас слушаю.

– Я бы хотел с вами встретиться.

– Похвально. Если бы я не знала, что вы – Гончаров, то ситуация, согласитесь, складывалась бы довольно пикантная. Но мы сегодня разговаривали с Борисом, так что я в курсе. Когда вам удобно?

– Если возможно, завтра, после обеда.

– Где?

– Если не возражаете, то у вас дома. Но вы не подумайте, я мальчик воспитанный, и ничего такого...

Резкое "хорошо" прервало мою дурацкую тираду, непонятно как из меня выскочившую. Холодный голос назвал адрес и время. В 14.00 я должен посетить Валентину Александровну, бывшего референта, бывшего секретаря, по совместительству приходившуюся шефу и любовницей.

На этот раз я осторожно положил трубку, кляня себя за развязность. На сегодня все.

Поглубже забравшись на тахту, я на восточный манер скрестил ноги и, хлопнув в ладоши, позвал:

– Гейша, давай вина, мяса, женщин и выключай свет.

– Подождешь. А зачем, Кот, тебе женщины? – с удовольствием ехидничала Елена. – Ну вино и мясо – понятно, ты алкоголик и обжора – и в этой области специалист. Но женщины! Что ты с ними будешь делать? Дай тебе пять наложниц – ты ж сбежишь...

Это было последнее, что она сказала в моем доме в этот вечер.

* * *

К назначенному вчера месту встречи частник доставил меня с опозданием в десять минут. Но "Волга" стояла, и стекла были черны. Толстяк лежал поодаль в траве и промывал свои кишки пепси-колой. Вовремя наплевав на всех, мужик ушел на покой. Несмотря на полноту, в нем еще чувствовалась энергия, которую теперь он хотел истратить только на себя.

Увидев меня, он резво вскочил, подобрав с земли желто-красный плед, и с хохотом представился:

– Глеб Андреевич. – А стрельнув на меня памятливым глазом, закончил: Ваш покорный слуга. Как жизнь, Гончаров?

Я несколько опешил, но потом и сам вспомнил, неожиданно глупо спросил:

– Это вы?

– Это я, сказал пес из-под кровати, ничего не вспоминай, будем говорить о Кротове.

До дачи было пятнадцать километров асфальта и три – проселочной дороги. А на пятом я спросил:

– Как такой лимузин оторвал, Глеб Андреевич?

Он ощупывал серую дорогу желтыми глазами.

– Как? А ты не знаешь?

– Догадываюсь.

– Вот и догадывайся.

– А все-таки?

– Ты что, журналист? Я тебя за другого держал.

– Батенька, я ведь не Трезор, чтобы меня держать.

– Ты, милок, хуже. Ты – гиена, жрущая падаль, в азарте сожравшая свою же собственную лапу. Ты, котик, вспомни, какие ты проникновенные речи подчиненным задвигал. Патриотизм, коммунизм, ленинизм... А теперь что?

– Я ушел из органов, – эффектно и хлестко пошел я козырем.

– Не ушел ты, – протянул он бесцветно, спокойно. – Тебя другая гиена съела – Артемов. И повод был – твоя пьянка.

"Волга" шла на скорости, легко оставляя за собой тяжесть пережитого. Но за рулем сидел водитель, не желающий расставаться с грузом прошлого.

– Эта "Волга", – продолжил Чистов, блеснув клинком глаз, – ворованная. Ты просил об этом рассказать? Расскажу. Взята за полцены, как брак. Дома у меня масса таких вещей. Есть дача, сейчас ты ее увидишь. Был спецпаек, на котором я выгадывал сотню рублей в месяц. И любовница была, куда эти деньги уходили. Все как полагается. Но мы были мужиками. Не все, правда, как выяснилось. Когда пришла пора гасить наши кредиты, многие оказались несостоятельными.

Я не про идею говорю. Она эфемерна. Говорю о сущности и начале. Это не скучная философия. У человека – министр ты или вор – должен быть хребет. Чуть слабее, чуть сильнее, но он должен быть, чтобы на нем могли удержаться – семья, близкие, наконец, общество. – Он откашлялся и досадливо сплюнул за окно. – Пойми, если ты что-то имеешь в штанах и это отличие делает тебя мужиком, ты и должен им быть всегда. Это – кредо. Потеряв его, ты – никто. Евнух. Я все всем могу простить, кроме продажности.

Дачка оказалась средненькой, ординарной, каких сотни. Одноэтажная, правда с мансардой, и выглядела она очень мило на фоне яблоневых деревьев, малиновых кустарников и прочей ползучей зелени.

Впечатление портил дальний угол участка, где все еще шли строительные работы. Видимо, возводилась примета респектабельности – банька. Ее кирпичные стены были уже наполовину подняты.

Пригласив меня в дом, хозяин спросил:

– Чай пить будем?

– Хотелось бы к делу, – сухо сказал я.

– Ну что ж, тогда переодевайтесь, Гончаров.

Хохотнув, он кинул мне задрипанные, заляпанные джинсы и похожую на них ковбойскую рубашку.

– Помогать мне будете, раствор месить, кирпич подавать. Я ведь теперь все сам, помощники испарились.

– А вы неправильно понимаете момент, Глеб Андреевич. – Я почти доброжелательно улыбнулся. – Кончилось все, и помогать вам я не буду.

– Хозяин – барин. Боюсь, что в этом случае разговор наш не состоится, у меня время строго ограничено, и жертвовать им ради болтовни, знаете ли, не хочется. – Он почти гостеприимно улыбнулся и, кивнув крупной головой, дал понять, что разговор наш, не начавшись, окончен.

– Привыкли на чужом горбу в рай, – ворчал я, переодеваясь, захребетники.

– Отрицательные эмоции сокращают жизнь, молодой человек. Вы думаете, сегодняшние хозяева лучше?

– Ничего я не думаю. Пойдемте.

Довольно утомительно – размешивать цемент с песком и водой, ковыряя лопатой в гнутом корыте, а потом подавать раствор и кирпичи наверх, к стоящему там бывшему руководителю. Это занятие мне надоело в самом его начале, но Чистов заговорил, и я, внимательно слушая, постепенно втянулся в однообразный ритм.

– Андрей Семеныч, шестьдесят лет, друг и соратник по работе, в меру честный. Сам ничего не хапал, но если предлагали, не отказывался, но рвачом, повторяю, не был. Как и у всякого нормального человека, были друзья и были враги. Причем друзей больше, гораздо больше.

Он говорил спокойно, размеренно и основательно, в паузах между кладкой кирпича укладывая слова так же добросовестно, как и стену.

– К людям был внимателен или хотел казаться таковым – тут сказать трудно, но в день рождения даже уборщице преподносил какой-нибудь пустяк. Несмотря на это, был жадноват при личном раскладе. Проигрывая в преферанс, очень переживал, даже сердился. Любил хохмы. – Глеб Андреевич хохотнул. – Я как-то на неделю в район уезжал, а он от моего имени двум десяткам сотрудников пригласительные на юбилей разослал. Я в шесть приехал, а гости к семи собираются у ресторана, зал у метрдотеля требуют, моим именем грозят. Пришлось срочно банкет организовывать. Что еще? По работе бульдог, точку зрения отстоит, вцепится – не отпустит.

– А как у него с гипертонией и ишемией отношения складывались?

– Да тут особой дружбы не было. Последние полгода они о себе давали знать. Не так чтобы очень настойчиво, но звоночки были. Я его предупреждал, просил даже пойти на разрыв с Валентиной, да куда там: седина в бороду бес в ребро. А тут еще в последний месяц перед кончиной раз в два-три дня телефонный звонок. Женский голос всегда одну и ту же фразу с укором произносил: "Забыл ты меня, Андрейка. Совсем забыл". Потом плач, скорее даже всхлипывание, и зуммер. Голос ему вроде немного знакомый был, но кто это, откуда – не знал. По старой дружбе пытались засечь на телефонной станции, но не смогли: звонили всегда из разных автоматов. А "Андрейкой" его лишь жена называла. Извелся мужик, только Валентина его немного успокаивала да наши стариковские компашки. Любили мы подурачиться или у него дома, или у Степана в бане. Тоже наш был, да понемногу отходить от нас начал. Бизнесмен хренов, без бани меня скоро оставит, – опять хохотнул Глеб Андреевич, – свою вот строить приходится. Пошевеливайся, милок.

Закидывая на козлы ведро раствора, я невзначай плюхнул и на хозяина.

– Расскажите-ка подробней о последней встрече, – словно не замечая своей маленькой пакости, попросил я, задирая голову.

– А последняя наша встреча была...

Смачный шматок раствора, сорвавшись с мастерка, залепил мне всю физиономию.

– Виноват, – бесстрастно прозвучало извинение, – шестого августа сего... Куда же вы? Душ за домом.

"Если так пойдет дальше, то останется невзначай уронить козлы вместе с хозяином", – думал я, отмывая с лица ядовитую жгучую пакость и выплевывая ее изо рта.

– А из вас, надо прямо сказать, хреновый каменщик получается. Неаккуратно работаете, – как можно любезнее сказал я, возвращаясь на место.

– Что же делать, батенька, пока только азы постигаем. Извините уж, не намеренно вышло.

Хозяин издевался открыто и с удовольствием. Представься ему еще такой же случай, он опрокинул бы на меня ведро этой дерьмовой каши. Но я уселся поодаль на пустую лейку, в недосягаемости от его шуточек, и закурил какую-то импортную дрянь.

– Дорогие курите. Дела, значит, в гору?

– Не все же вам "герцеговинами" дымить. Откурили свое, дайте нам. Помните арию Германна: "Сегодня ты, а завтра я..."

– Во-во, а потом старушку завалил, графинюшку.

– Ага, как вашего партайгеноссе, кондратий хватил.

Он застыл с кирпичом на весу, воткнул в меня шило глаз, потом уставился на раствор и, не глядя на меня, осевшим вдруг голосом сказал:

– Не вижу тут аналогии. Вы что же, думаете, его... Да нет, чушь это, Борькины измышления, и все.

– Теперь уже и мои. Больно уж много совпадений и странностей. Да и золото исчезло. А оно, как известно, растворяется только в царской водке. Вы знали, что у него червонцы были?

– Знал. – Он потер грязной рукой щеку и сел на козлы.

– И когда вы видели монеты в последний раз?

– Да года два назад или около того.

– При каких обстоятельствах?

– При торжественном перезахоронении клада. Князев ему тогда новый тайник подарил – "Капитал" Карла Маркса с двойным дном. Кротов по этому случаю устроил домашний фуршет...

Сказав это, он вдруг насупился. Вскочил с козел. И зло сказал:

– Все, Гончаров, у нас с тобой или вообще не будет разговора, или будет долгий. Я предпочитаю первое. – Чистов спрыгнул с деревянного настила, подошел ко мне, бесцеремонно вытащил из моей ковбойки сигареты и неумело прикурил. – Пойду помоюсь и подумаю, а ты ступай в домик, в холодильнике водка, колбаса – найдешь. Сорви штук пять помидоров, хлеб в машине. – Он стянул рабочие штаны, майку, кивнул мне и, лоснясь ухоженным телом, исчез за брезентовой занавеской душа.

Немного, совсем немного узнал я о Кротове от его сподвижника, но и эта информация внесла в мои нестройные мысли полную сумятицу. Пытаясь навести в них какой-то порядок, я машинально организовывал закусь.

Первое, самое непонятное: если принять за аксиому жадность старика, а я в этом не сомневался, то почему чуть ли не весь миллионный город знает о червонцах? Ведь это полный абсурд. Такие люди даже на дыбе не раскалываются. Повидали. Приходилось во времена оны, а тут... Ведь покойный Андрей Семенович, по рассказам очевидцев, как помнится, был себе на уме. Балагур – да, хохмил – согласен, но умел помолчать старикан, любил козырным тузом "ша" поставить.

А сынок Борик иную картину рисует. Делишки. "Думай, Федя, думай, что-то тут не так". Незаметно для себя я наладил стаканчик водки и уже собрался выпить, как вдруг вспомнил, что сейчас нельзя. С сожалением отставил стакан, брезгливо продолжая ковыряться в памяти.

Итак, кроме семьи, о кладе знали по крайней мере трое. А эти трое, перенося информацию по городу, возрастают в геометрической прогрессии. Да ладно бы просто знали, а то ведь устроили помпезное перезахоронение клада, чего не делал даже легендарный капитан Блейк.

Для чего это потребовалось Кротову? Пока не знаю, но, судя по всему, очень было нужно. Эдакая демонстрация. Черт знает что! Больше не могу. Тупик.

– Да, Гончаров, кулинар из тебя посредственный, – критически осматривая стол и вытираясь мохнатым полотенцем, протянул Чистов. – Кто же так ветчину режет? С такими кусками и мясорубка не справится.

– Видите ли, Глеб Андреевич, это специально для вас. Вы ведь всегда любили куски побольше да пожирнее. Так что извольте – воспоминания былых счастливых дней.

– Нет, Костя, мы тоненькие ломтики кушали, не то что нынешние.

Он набросил на плечи халат и жестом пригласил гостя к столу.

– Так вот что, Константин Иванович. – Пристально глядя на меня, хозяин наполнил рюмки. – Говорить я буду, но только о том, что сочту нужным. – Он как-то нервно хохотнул. – Тебя, сдается, Борька нанял на роль Шерлока Холмса? Дебил недоделанный...

– Что это вы так? Рассердились вдруг.

– Делом надо было заниматься, а не скакать по лесам да горам козлом. Что он имеет? Зарплату? Ну нет – то, что отец оставил ему, придурку. Ну, поехали...

С удовольствием мало пьющего, но любящего эту процедуру человека он выпил и взглянул на мою отставленную рюмку.

– Свят, свят, свят. – Захрустев огурцом, Чистов перекрестился. Гончаров, что с тобой? Может, тварь какая укусила?

– А я потом. Сначала вас послушаю, выводы сделаю, алиби ваше проверю.

Он согласно закивал, с удовольствием прожевывая сухую колбасу.

– Где вы были с двадцати трех до двух часов в ту ночь?

– В заднице. Устраивает? И если ты, сопля четырехзвездочная, будешь дальше со мной в этом тоне разговаривать, то вылетишь отсюда как пробка из бутылки шампанского.

Я понял, что тон взял не совсем верный, и рассмеялся, проглатывая родимую.

– Что вы, Глеб Андреевич, это я так, поиграл. Я же теперь никто. Как и вы, впрочем. Мы – нули, но даже два нуля – все равно один хрен: ноль.

– Спиноза долбаный. Спрашивай. – Он смягчился от водки и моего отступления.

– Глеб Андреевич, а как происходила церемония перезахоронения клада?

– Это рассказать я могу. Явились мы к нему часиков этак в пять в воскресенье. Князев уже пришел с этим самым тайником. Стол был готов. У него всегда он хорош, а тут прямо царский. Он включил марш из "Аиды". Помнишь, та-та-та-та, – прогундосил Чистов. – Сели за стол. Помню, рюмахи он поставил большие будто споить нас хотел. Выпили, потом еще. Начнем, говорит, а непосвященных прошу удалиться – это он Ирину имел в виду.

– Какую еще Ирину? – Я насторожился.

– Борькину девку. И Борис вышел следом за ней. Неудобно одну оставлять.

– А кто остался?

– Я, Князев, он сам и Валентина. Они уже в открытую тогда гуляли. Хотя и ссорились, как в тот вечер. Церемонию скомкали, кое-как довели до конца. В начале седьмого разбрелись.

– Глеб Андреевич, вы видели, как старик складывал монеты в шкатулку Маркса?

– Да я же говорю, его трясло. Он совал их в щель, а дальше они скатывались и как-то так фиксировались, что не звенели. Хитрая штука.

– А куда вы пошли потом?

– Гончаров, опять за свое? Утомил, братец. Давай ступай, уже половина первого, а в два тебя Валентина ждет, поторопиться надо. Пока до города доберешься.

– Доложили?

– Ну да, друзья все же. Бывай. Шмотки только мои сними.

– А не подарите?

– Ну, если в знак особого расположения, забирай.

Обалдев, он смотрел, как я аккуратно заворачиваю в газету грязное тряпье. А когда я оделся и, бережно прижав сверток к груди, направился к выходу, он не выдержал:

– И давно у тебя маразмы начались?

– С детства.

– Ну-ну.

* * *

Валентина Александровна Белова занимала скромную трехкомнатную квартирку на пятом этаже в типовой девятиэтажке.

"Совсем старикан не заботился о своем друге и соратнике", – думал я, нажимая кнопку звонка и выслушивая порцию из Бетховена в ответ.

Насладившись одной музыкальной фразой семь раз кряду, я понял, что референт меня абсолютно не ждет, а возможно, и вовсе отсутствует.

Спустившись вниз в основательно загаженном лифте и принюхиваясь к сигаретному дыму, я подумал, что совсем не дурно было бы осмотреть логово волчицы в ее отсутствие, тем более что два замка, это логово охраняющие, особой трудности не представляли. Все свое я ношу с собой, и хозяйке не придется, как сыну убиенного любовника, ставить новые запоры. Снова поднявшись на пятый этаж, я для подстраховки еще несколько раз выслушал "Элизу" и принялся ковырять в замках отмычкой. Запоры капитулировали через несколько минут. Призрачной мышкой я скользнул в образовавшуюся щель и мягко прикрыл дверь, судорожно соображая, что говорить хозяйке, если она дома, да, может быть, и не одна.

Валентина Александровна была дома и, как я понял, одна, потому что лежала она посреди комнаты абсолютно голая и мертвая. Лежала в большой комнате, почти у входа, лежала на боку, пристально глядя на меня. И первое, что бросилось в глаза, – это неестественность позы – какая-то перекрученная, с резко запрокинутой к спине головой. Единственной одеждой умершей служил кляп из ночной рубашки, для крепости стянутой черными колготками. По телу черными пятнами шли ожоги, а в квартире явственно чувствовался запах горелого мяса и царил полнейший разгром. Видимо, искали второпях, но яростно, обшаривая все досконально. Выброшено и разорвано было все, что можно. Из пакетов высыпана мука, рассыпаны крупы, макароны и даже большая коробка спичек. В спальне вспороты теплые одеяла и подушки, а в кабинетике кучей навалены выдранные из обложек книги. Орудия пыток находились недалеко от убитой. Японский утюг с почерневшей подошвой и кипятильник. Судя по площади ожогов, подонки измывались над ней долго. Так что более детально осматривать несчастную не хотелось. Замки и двери, как и у Кротова, были в порядке, а значит, Валентина впустила убийц добровольно, как знакомых. Или же они, имея ключи, открыли дверь сами, потому как внутренних запоров на дверях не было, да и все ключи отсутствовали.

В спальне горел торшер; можно было предположить, что убили женщину ночью, возможно, под утро.

Искали дотошно, а потому мне здесь делать было нечего. Или они уже нашли то, что искали, или искомого не было вовсе.

Я вытер платком дверные ручки, уничтожая свои, а возможно, и преступников следы, тихо вышел и так же беззвучно прикрыл за собой дверь.

"Интересно, видел ли кто меня здесь?" – думал я, забираясь двумя этажами выше, чтобы затем спуститься в лифте. Что бы и как бы ни было, но коллег нужно поставить в известность. В трехстах метрах от дома Валентины, в скверике, я сел на скамейку, пытаясь обдумать расклад событий.

Что мы имеем? Имеем три трупа. Один – бомжа, жившего на чердаке дома старика. Два других – самого старика и его любовницы. Причем два убийства бомжа и Валентины – совершены аналогичным способом, и, надо заметить, способом неординарным. Орудовал сильный зверь. И циничный. Что дальше? У Кротова пропали монеты, а у Валентины проводится подробнейший обыск. Не надо быть слишком умным, чтобы понять: искали те самые червонцы, о которых наверняка знали, кроме старика, четверо – Валентина, Чистов, Князев и Борис. Валентины нет, как нет старика и бомжа.

Допустим, старика ухлопала Валентина, забрала его пиастры, и об этом пронюхали друзья и соратники, которые в свою очередь кончили подругу. Но тогда при чем бомжик? Кто он такой? Возможно, не случайно он оказался в моем поле зрения. И еще, откуда это смутное неудовлетворение, словно разгадка рядом, протяни руку и возьми, а я тычусь слепым котенком? Нужно искать бомжиху и первым делом сообщить о моей сегодняшней находке.

Я подозвал упоенно жующего жвачку невдалеке от меня пацана и выложил свою просьбу. За пачку импортных сигарет парень согласился выполнить мое задание, правда, плату потребовал вперед.

Возле "комка" мы остановились, и я, стараясь сфокусировать его внимание на самых дешевых сигаретах, заметил:

– Отечественные-то лучше будут.

– Пусть мне хуже будет, – парировал сообразительный парнишка и сунул грязный палец в витринное стекло. – Вот они.

Я крякнул и, сдерживая желание дать ему затрещину, купил пачку "Мальборо". Потом, чтобы гаденыш не удрал с удачным трофеем, я ухватил его холодную цыплячью лапку и затащил в телефонную будку. Быстро набрал знакомый номер и, услышав голос дежурного, передал трубку пацаненку, а тот разыграл все, как по нотам.

– Дяденька, – запищал он, – тута тетку замочили, ага, Солнечный проспект. – Он назвал адрес. – Все, дяденька.

Я резко нажал на рычаг и похлопал по плечу:

– Молодец, далеко пойдешь, если менты не остановят. А вообще спасибо.

– Да нет, тут спасибом не отделаешься. – Он резко оттолкнул меня и, выскочив из будки, встал на безопасном расстоянии. – Гони бабки, сука, а то ментам сдам, мокрушник.

Такого оверштага я не ожидал.

– Да ты что, мальчик? Да разве мог бы я тебя просить, если бы...

– Утухни. Кидай сюда десять штук, и я тебя не видел, а то заору. Оставь бабки на телефоне и... – Змееныш грязно выругался.

Входить в контакт с милицией, даже дружественной, мне было пока совершенно ни к чему. Но чтобы вот так примитивно и открыто быть ограбленным десятилетним шантажистом в центре города и среди бела дня? В этом было что-то мерзкое.

– Недоносок менингитный, – прошипел я, выкинув на асфальт требуемую сумму, и, не мешкая, вскочил в кабину зазевавшегося левака, выдохнув: Вперед.

* * *

Все больше переставая мне нравиться, это дело принимало дурной оборот, и на три "жмурика" сто тысяч моего гонорара не тянули. Ситуация усложнилась, а мы так не договаривались. Я ехал к Борису, чтобы отказаться от возложенной на меня миссии и вернуть оставшиеся от аванса деньги. Заходить к нему желания не было. Я расплатился с частником и вызвал Бориса по телефону.

Он явился вскоре, сел напротив на скамейку доминошников, тревожно и вопросительно глядя на меня через сильные линзы.

– Борис Андреевич, – начал я издалека, не зная еще, как подойти поближе, – как вы относились к своей э-э-э... мачехе, Валентине Александровне?

– Что значит "относился"? – Испуганные зверьки его глаз заметались за окулярами.

– А это значит, что примерно часов пятнадцать назад ее отправили на свидание с вашим папой. А еще это значит, что я пришел расторгнуть наш договор и отдать те бабки, что не успел истратить.

Кротов-младший тупо глядел на меня, силясь сосредоточиться, а когда наконец мозги его встали на место, отчаянно замотал головой:

– Нет, нет. Доводите до конца, тем более теперь, когда ясно, что отец был убит. Вы просто не имеете права отказаться. Это же не по-человечески. Господи, Валентина... Я ее не очень любил. Но все же... Кто ответит за ее смерть?

– Простите, но оснований для беспокойства не нахожу. Милиция в известность поставлена. Она и займется.

– Но это ведь не помешает вам работать параллельно? И тем более наша договоренность. Я могу заплатить еще сколько-то... пока не знаю, но доплачу. Помогите.

Я отрицательно мотнул головой. Мужик внушал симпатию и невольно вызывал сочувствие. Но это еще не было поводом лезть в опасную переделку.

– Борис, я тебе советую продумать линию поведения у следователя. Тебя непременно вызовут или просто приедут сами, так что о своей нелюбви к Валентине особенно не распространяйся. Это все, что я могу тебе посоветовать.

– А откуда вы знаете, что она мертва? – с вызовом спросил он.

– Видел собственными глазами, а потом инкогнито сообщил об этом куда надо, – необдуманно выпалил я.