Текст книги "Гончаров и стервятники"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Петров Михаил
Гончаров и стервятники

Михаил ПЕТРОВ

ГОНЧАРОВ И СТЕРВЯТНИКИ

Он пришел под вечер, деликатно тренькнул звонком и терпеливо ждал, пока я открою. Но наученный последним нападением, я набросил цепочку и долго рассматривал гостя через глазок в двери. Впрочем, его вполне приличный вид меня успокоил. Такие не бьют в темном подъезде бывшего мента ржавым шкворнем по башке. Еще какое-то время помедлив, я открыл.

– Кто нужен?

– Константин Иванович здесь живет? – осведомился гость, неназойливо заглядывая в дверь.

– И что из этого следует?

– Мне он очень нужен.

Боком, по-птичьи, он перепрыгнул порог и оказался нос к носу со мной в ярко освещенной передней. Видимо, он волновался, не зная, с чего и как начать, стоя в прихожей в мокром плаще, с каплями дождя на бородке. А я смотрел с интересом, выжидая, что он предпримет.

Тогда он снял большие очки и мокрыми пальцами размазал по стеклам муть.

– Мне бы Константина Ивановича... очень нужно.

– Это будет дорого стоить.

– Как?.. Сколько?.. – ошарашенно водрузил он на нос запотевшие окуляры.

Было ему лет тридцать – тридцать пять. А росту – выше среднего. Худощав, с прямым носом и высоким лбом. Вполне симпатичный молодой человек.

– Раздевайтесь, проходите, – наконец сжалился я и прошлепал на кухню. Пока гость раздевался, я с сожалением убрал со стола "Столичную" и разрешил ему войти.

Кухня у меня три на два: больше двух не собираться! Но мне хватает, а на остальных плевать.

Незваный гость вошел, вытирая с физиономии капли и растерянно озираясь.

– Сюда, пожалуйста, – кивнул я на табурет. – С кем имею... и по какому поводу?

– Кротов Борис Андреевич, – представился он, осторожно усаживаясь напротив. – Я – геолог, был в поле, и вот неделю назад – телеграмма.

Он протянул мятый бланк, и я прочел: "Срочно приезжай, отец умер. Валя".

– Хорошо, то есть плохо, но при чем я, какова тут моя роль?

– Да не умер он, – сглотнув ком в горле, просипел Борис Андреевич, убили его.

Я пожал плечами, давая понять своему гостю, что сожалею, но даже и в этом случае помочь не смогу.

– Помогите, Богом молю, найдите эту сволочь.

– Простите, молодой человек, но я уже не работаю в органах, выгнан как профнепригодный. Так что пользы вам я не принесу. Обращайтесь к ним, сообщите, обоснуйте ваши подозрения по поводу убийства отца, напишите заявление и...

– Да нет же! – вскричал он, схватил мою сигарету и жадно затянулся. Они разговаривать не хотят; врач установил инсульт, и все долбят как дятлы: инсульт, инсульт.

– Но если не доверяете милиции, есть частные сыскные бюро, обращайтесь туда, а у меня, извините, теперь хобби другое.

– Какое? – В его глазах мелькнула надежда.

– Да хоть бы это.

Я неторопливо вытащил "Столичную" и аккуратной струйкой налил треть стакана.

– Всего вам доброго, молодой человек.

Бултыхнув водку, я скривил рожу и выжидательно смотрел на гостя. Он встал, чтобы уйти, но замешкался.

– Ведь вам это хобби дорого стоит? – с надеждой спросил он.

– Не дешево, не дешево...

– И с деньгами у вас, видимо, прострел? – Он поглядел на старенький холодильник и обшарпанный буфет. – А я вас не за так прошу. Все будет оплачено, принимая во внимание и аванс.

С деньгами у меня действительно было скверно, собственно, как всегда. И его слова в какой-то степени заинтересовали меня. Я плеснул чуток в свой стакан, подвинул его гостю и коротко бросил:

– Рассказывайте.

Он выпил, не закусывая, и облизал губы.

– Месяц назад в составе геологической экспедиции я уехал в западносибирскую тайгу на изыскание. Дома оставался один отец, мама умерла три года назад. И что самое непонятное и странное в этой истории – смерть отца наступила в день смерти матери: шестого августа, только тремя годами позже. Это один из фактов, заставивших меня усомниться в естественной смерти отца.

Говорил он связно, я не перебивал, лишь подвинул ему сигареты. Кивком он поблагодарил меня, закурил.

– По субботам к нам приходит Люба подметать квартиру. И в эту субботу она явилась, как всегда, к девяти часам. Ключей от квартиры у нее нет, а на звонки никто не отвечал. Отец из дому выходил очень редко – больные ноги. Подождав около часа, Люба всполошилась и вызвала милицию. Те, приехав, взломали дверь и увидели лежащего на полу в конце коридора мертвого отца. Врач констатировал смерть от инсульта. Причем удар случился, когда отец был на ногах, а падая, он ударился затылком об угол стоящего там трюмо. Нашли отца в луже крови... Вот и все, что я могу рассказать. Вызвали меня, но пока я добирался, его похоронили.

Я внимательно посмотрел на этого явного шизо – какую, собственно, помощь могу оказать я. Или он хочет, чтобы я призвал к ответу Господа Бога, инкриминировав ему папин инсульт и одновременно все смерти Бориных пращуров? Я уже хотел ему об этом сообщить, когда гость торопливо, боясь, что я ему помешаю, добавил:

– Семьдесят царских червонцев пропало, дедовское наследство.

– Вы в милицию об этом заявили?

– Конечно, с самого начала.

– А они?

– А они? Они ответили, что, должно быть, покойный заранее распорядился наследством, то есть еще при жизни кому-то их передал.

– А может быть, так оно и есть?

Парень отрицательно покачал головой, отлил из моей бутылки в стакан, выпил.

– Нет, он не был альтруистом. Мне же постоянно говорил: "Борис, эти червонцы твои". Я один у него был. Вот один и остался.

– М-да, почему же милиция так категорична?

– Не нашли никаких следов пребывания посторонних, да еще задвижка была изнутри закрыта.

– Что?!

– Задвижка, такая плоская, она изнутри была закрыта.

– Задвижка закрыта, следов пребывания посторонних нет... Слушайте, зачем вы пришли?

– Мне кажется, что отца убили. Докажите мне, именно вы, что нет, и я поверю.

Борис Андреевич Кротов явно хотел передать мне какую-то часть своих рублей. И не нужно было ему отказывать в этом.

– Какова сумма оплаты?

– Ну, я не знаю... На первых порах в виде аванса могу предложить тысяч восемьдесят – сто, а если найдете убийцу и похищенные червонцы, то еще десять процентов от найденной суммы.

Эфемерные дедушкины червонцы меня грели не больше сегодняшнего дождя, а вот аванс в сто тысяч за доказательство естественной смерти его бати был весьма привлекателен.

– Ладно, – кивнул я, соглашаясь, – завтра с утра займусь, если вы за ночь не передумаете.

– Не передумаю. А почему бы не начать сегодня? – спросил он, неуверенно поднимаясь.

– Это уж позвольте решать мне.

– Ваш аванс могу вручить сейчас.

– Не вижу необходимости брать деньги на ночь. До завтра. Ваш адрес?

– Я за вами заеду. Когда можно?

– Часов в восемь. Но адрес все же оставьте, вдруг вас ночью грохнут, дурно пошутил я, а гость не понял, сухо кивнул, сообщил адрес и ушел в дождь...

* * *

Дом наш на четверть милицейский. В свое время была развернута массовая кампания по борьбе с преступностью – вот тогда-то многим и перепали квартиры во вновь выстроенном доме. Я как был в тапочках и трико, так и спустился на первый этаж и позвонил в Юркину дверь. Юрка открыл сразу и, пропуская меня, отстранился, но я отказался, знаками приглашая подняться наверх – ко мне. Он согласно кивнул, дав понять, что сейчас будет.

Этот язык глухонемых появился у нас неделю назад, когда Юркина фурия женушка – накрыла нас за распитием спиртных напитков. Злобно-радостно улыбаясь, она шла на меня, выпятив свой неимоверных размеров бюст, и шипела:

– Мало, что тебя выперли, так ты Юрку за собой утащить хочешь! Пойду завтра к начальнику, слышишь, и чтоб вони твоей водочной больше в этом доме не было... – Тут она захлебнулась то ли эмоциями, то ли слюной. – В ЛТП, в ЛТП пора тебя отправить!

Схватив суженую в охапку, Юрка уволок ее из кухни, и до сего времени мы не виделись. И вот теперь он пришел, смущенный и виноватый.

– Ты, Кот, не обращай внимания, женщина все же.

Хотелось возразить, но я сдержался.

У каждого свое счастье. У Юрки – его супруга, у меня – пес Студент дворового происхождения. Поэтому, не обсуждая подробностей характера его Эллы, я начал по сути:

– Юра, что там за старичок скопытился? Ты в курсе?

– А чего там быть в курсе? Иконников выезжал, инсульт или инфаркт, вот старичок концы и отдал. Как сам живешь-то?

– Да нормально. Выпить хочешь?

Юра отчаянно замотал головой:

– Ни в коем случае, ты же знаешь... Да ты и сам полечился бы в наркологии – и назад.

– Нет, Юра, пусть начальник лечится. В психушке.

– Да-а... Ну, я пойду.

– Давай, привет семье.

* * *

Через полчаса я сидел на кухне у Иконникова. И пил чай с пирожками. Пирожки были вкусные, а жена, Тамара Ивановна, не очень агрессивная, скорее даже наоборот, как-то сочувствующе глядела на меня, подкладывая самые лучшие куски. А старший инспектор угрозыска Николай Николаевич Иконников, задумчиво дуя в разломанный пирожок, говорил:

– Да оно, конечно, инсульт, как говорится, хватил кондратий, ну и, конечно, затылком он шваркнулся, да аккурат о ребро трюмо. Все так, ну и задвижка изнутри закрыта, конечно, а как же? Все как положено, Константин Иванович. Только... Не знаю даже... как сказать... Личико старичка мне не по нутру пришлось... Как бы это передать? В общем, гримаса у него была страшная какая-то, вроде как черта он увидел. Не знаю, может, инсульт его так скривил, говорят, бывает...

Что касается времени смерти, то это, в изложении Иконникова, случилось примерно от двадцати четырех до часа. Одет старик был в зеленую полосатую пижаму. Лежал как раз вдоль коридора, ногами к входной двери, голова повернута в сторону спальни и обращена к выходу.

– Зрелище, я тебе скажу, Константин Иванович, запоминающееся, но я бы его видеть больше не хотел. Старик был в тапочках без задников, но при падении ни один не слетел. Пижама тоже была в порядке, аккуратно так дедуля улегся, как на параде. Все три замка в норме, никаких следов отмычек. На момент взлома двери были закрыты на два замка и щеколду. Ключи висели на специальном крючочке. Да ты, наверное, сам уже в курсе, раз так заинтересовался.

Я что-то уклончиво промямлил и подумал вслух:

– Интересно, зачем на дверях три замка и задвижка? Чушь какая-то.

– Три замка, задвижка и дверная цепь, – уточнил Николай. – А дело в том, что там двойная двустворчатая дверь. На первой накладной замок и цепочка, на второй два замка – накладной и внутренний – и задвижка, которая была закрыта. Сынок приехал, червонцы какие-то требует. Вот какие дела. Давай еще чаю.

Ушел я от Иконникова через час, набухший чаем и пирожками, как коровья титька молоком.

Дело, похоже, поворачивалось другой стороной, не так, как мне хотелось бы. "Думай, Федя, думай", – приказывал я сытому уму. Что-то здесь не так. "Еда была хорошая, – ответили мне мои мозги. – Поспать надо". Задвижка закрыта, у хозяина инсульт, а у клиента сто тысяч, которые надо забрать и не морочить ни себя, ни его.

* * *

Студент, сидя на кухне, отчаянно колотил хвостом по полу и преданно глядел то на холодильник, то на меня, всем видом показывая готовность к ужину.

Появился он у меня полгода назад, когда, вернувшись из командировки, я не нашел ни вещей, ни жены, назло мне забравшей даже ненавистного кота Колумба. Ну да ладно. Намочив в молоке кусок хлеба, я передал его псу на закуску, а сам лег. Надо было проанализировать ситуацию.

Ровно в восемь я погрузился в мягкое кресло бледно-голубой "Волги", которая, ласково урча, мягко пошла утренним, уже просохшим проспектом. За рулем сидел Борис Андреевич Кротов, новый ее хозяин.

– Забыл вчера вас спросить, – невинно начал я. – Папа на какой ниве потел?

– Партработник, выгнанный за ненужностью эпохой, – хмыкнул он, чуть поворачивая ко мне бороду. – Но какое это имеет значение? Человека убили...

– Или умер сам, – перебил я.

– Или умер сам, – неохотно согласился Кротов и переменил тему: – Меня, как видите, не грохнули.

– А что, были предпосылки?

– Да нет, звонок какой-то непонятный был. Ночью, в первом часу. Я трубку снял – абонент положил. Может, бабы? У меня их тут, знаете ли, множество осталось.

– Зачем звонить?

– То есть?

– Зачем звонить? Чтобы положить трубку?

"Волга" повернула в старый квартал, остановилась возле трехэтажного дома старой постройки, недавно отреставрированного.

– Этаж? – спросил я, оглядывая фасад.

– Третий, – усмехнулся Борис. – Отец не любил людей над собой.

– Ничего, теперь подо всеми.

Я разглядывал крышу, прикидывая возможность проникновения в окно; пожалуй, оно исключалось, во всяком случае это было чертовски трудно.

– Какие ваши окна?

– Здесь только два кухонных и два из моей комнаты, самые крайние слева. Ну, пойдемте.

* * *

В доме был единственный подъезд. Широченная лестница, когда-то застланная ковровой дорожкой, удобно и плавно поднимаясь, привела нас на третий этаж.

Слева обитая изящной выделки искусственной кожей дверь была помечена цифрой "5". Возле нее и манипулировал с ключами Борис. Но лестница не кончалась третьим этажом, чуть сузившись, она змеилась выше. Я решил подняться на пару ступенек.

– Да чердак там, Константин Иванович, барахло разное. Заходите.

Он наконец справился с замками, щелкнувшими винтовочными хлопками.

Естественно, прежде всего я остановил свое внимание на дверях и замках. Двери были дубовые и пострадали не сильно, а вот замки... Я неодобрительно пощелкал по ним пальцами – новеньким, в масле, – и, вытирая руки, вопросительно посмотрел на хозяина.

– Да, Константин Иванович, пришлось вот замки менять. Оба накладных.

– Кто взламывал?

– Говорят, участковый с нашим сантехником. У него в подвале резиденция, могу позвать.

Я ничего не ответил, дергая задвижку-засов открытой двери. Она была кое-как выправлена и ходила с трудом.

– Раньше тоже туго работала?

– Да нет, легко. Ригель был сильно погнут, а запорная планка вообще отлетела. Это я сам кое-как распрямил.

– Отвертку, – бросил я, злясь на Бориса и бывших коллег.

Аккуратно вывинтив шурупы, я передал задвижку хозяину.

– Иди, дорогой, к своему сантехнику, пусть отобьет ее по линейке на совесть, пообещай ему пузырь.

Кротов ушел, а я с интересом оглядел дверь и отправился гулять по квартире. Надо сказать, что Борин папа имел вкус и понимал толк в жизни. Квартира была трехкомнатная, из просторного то ли коридора, то ли вестибюля первая дверь налево вела в комнату Бориса. Это я понял по фотографиям голых баб и электронным японским цацкам. А прямо напротив нее находилась стеклянная дверь в общую комнату, или, как принято выражаться, в зал. Да, старичок был сибаритом. По моей прикидке, зал был квадратов тридцати. И его целиком устилал диковинный длинноворсый ковер, на котором выкрутасами гнутых ног ампирилась белая с золотом антикварная мебель.

Дальше, в глубине необъятной прихожей, двери вели налево – в кухню, ванную и уборную, отделанную лучше, чем моя квартирка. Своих клиентов я вполне мог принимать здесь, и они бы не обиделись. Кухня тоже представляла собой выставку товаров народного потребления: самые разные бытовые электроприборы, чинно высясь на отведенных им местах, царили здесь. Они презрительно сверкали на меня яркими праздничными расцветками блестящих эмалей. А запах! Это был запах кухни, но не той кухни моих знакомых, где не поймешь, то ли лук перебивает запах рыбы, то ли наоборот. Здесь сливались два аромата – кофе и лимона. Направо находилась опочивальня хозяина. Я думал, что эти самые балдахины над кроватью уже отменили, ан нет. В алькове стояла этаким фрегатом на возвышении огромная двуспальная кровать, ныне, увы, потерявшая своего капитана. А в конце прихожей, между спальней и кухней, расположилось пресловутое трюмо, очевидно, последняя мебель, которой воспользовался хозяин, и то не по назначению. Как и кровать, оно было выполнено в стиле барокко, являясь несокрушимым монументом памяти изготовившего его краснодеревщика, издалека протянувшего руку к жизни простого советского трудящегося.

Что же получается? Если счесть рассказ Иконникова истиной, а у меня нет основания ему не верить, то тело партайгеноссе лежало параллельно прихожей и перпендикулярно входу в санузлы. Значит, старик явно не помышлял туда заходить.

Входные двери оставались приоткрытыми. Наконец они распахнулись, впустив Бориса и классически похмельную физиономию здешнего домашнего слесаря, при знакомстве назвавшего себя Эдуардом – "можно просто Эдик", разрешил он. Бугаю было лет тридцать или около того. В руках он бережно сжимал выправленную задвижку, словно чек на получение похмелки.

– Счас я ее, Андреич, в момент прихреначу.

– Не надо, – прервал я благие намерения столярно-слесарного бога. – Я сам.

И, выдрав из трясущихся рук щеколду, осторожно вставил шурупы в старые отверстия и кое-как закрепил ее под презрительную усмешку спеца.

– Андреич, он лажу гонит, – авторитетно сообщил слесарь. – Ее раз пни – вылетит на хрен.

– Эдинька, иди займись с хозяином утренней поправкой организма, потом ты мне понадобишься.

Когда он радостно удалился, подталкивая Бориса на кухню, я открыл его сантехнический портфель и нашел то, что нужно, – моток крепких ниток. Привязав конец к кольцу задвижки, я вышел на площадку, захлопнул дверь и осторожно потянул за нитку. Задвижка с той стороны мягко вошла в запорную планку, а я оказался перед закрытой дверью.

Тренькнул тихонько звонок, открылась дверь, и возбужденный Борис схватил меня за плечо.

– Вот видите, можно закрыть снаружи? Я так и думал.

– Можно, – согласился я, – только как отцепить и вытащить нитку потом, при закрытой двери? Ладно, у тебя альпинистов знакомых нет?

– Вроде нет, геологи есть. Константин Иванович, чтобы завязать такой узел, не обязательно быть альпинистом. – Он тут же довольно сноровисто завязал его и, отдернув ленивый конец, мигом развязал. – Вы думаете, узел был именно такой?

– Ничего я не думаю, – недовольно проворчал я, – единственное, что могу сказать: задвижку таким образом закрыть можно. Где старые замки?

– У Эдика. Эдуард, иди сюда.

Послышалось недовольное ворчание котяры, у которого отбирают мясо.

– Чего?

Ей-богу, сантехник-стервец закусывал балыком! Я пальцем поманил его.

– Эдик, тебе не обязательно жрать севрюгу, все равно ведь не ощущаешь вкуса. Где старые замки?

– Да они сломанные, я их выбросил. Хлам-то собирать. Ригели погнутые. Дрянь ржавая.

По тому, как живописно Эдик говорил, я понял: темнит. Я потрепал его за ухо до треска, а когда он притворно запищал, ласково спросил:

– Эдинька, где замки, которые ты снял с дверей квартиры дяди Бори?

Стоя в позе наказанной цирковой болонки, он наконец правдиво, по-пионерски, ответил:

– В соседнем доме, в третьей квартире один, а второй у мента. Да их же милиция смотрела, сказали, что отмычки не применялись.

– Двоечник ты, Эдя, а еще балык жрешь. Какие замки были? – спросил я, отпуская его разбухшее ухо.

– Да такие же точно, как эти. Я специально выбирал, чтоб лишний раз дверь не долбить. Точь-в-точь накладные, цилиндровые. А врезной – тот вообще не трогал, на него не было закрыто, он и остался целым.

– Как были закрыты двери? Кто вскрывал?

– Да я вскрывал. Сначала наружную, я ее фомкой отдавил сколько мог, потом монтажку вставил, потом еще одну, приналег, она затрещала, ну я ее и вывернул. Она только на защелку замка была закрыта, цепочка так просто висела, она и целая, глядите.

Сварная на стыках, добротная вороненая цепочка действительно была не тронута.

– Дальше.

– Ну, то же самое и с другой дверью, только тут я не выворачивал, а саданул плечом, погнул ригель замка, а задвижку вообще изуродовал, планка в конец коридора прямо к упокойному отлетела. Ну и этот замок только защелкнут был, без проворотов...

Наблюдательности сантехника я позавидовал.

– Хорошо, Эдик, а ты-то вошел в квартиру?

– Да, вот досюда. – Он показал расстояние метра два от входа. – Дальше меня менты не пустили.

– Ты видел, как лежал труп?

– Ну да.

– Как?

– Ну как... как? Лежал на спине.

– Покажи, ложись так же.

– Да ты что? Ладно... сейчас.

Он покорно лег, чуть согнув вывернутую левую ногу в колене, а головой устроившись на бордюрчике основания трюмо.

– Вот так он лежал, а лицо у него было – жуть, вот такое!

Эдик вытаращил правый глаз, прикрыл левый, скривил рот и прикусил кончик языка.

На секунду замер, давая мне время зафиксировать. Бориса передернуло.

– Кончайте, пойдемте на кухню.

Я же говорил, что этот "санузел" жрал балык, так оно и было. Прозрачные ломти осетрины лежали на разделочной доске, искромсанные равнодушной рукой.

Сделав аккуратный бутерброд, я выпил протянутую Борисом водку, с наслаждением вдыхая копченость, спросил:

– А скажи, Эдик, кровь под головой была?

– Было немного, но не сильно.

– Спасибо, ты свободен, закрепи только задвижку.

– Это я в момент. – Разочарованный, он поплелся в переднюю, тяжело потрескивая паркетом.

– Ну что же, Борис Андреевич, – переключил я внимание на хозяина, буду заниматься этим делом, если вы не передумали.

Он отрицательно замотал головой.

– Если вы не передумали, – повторил я, – и согласны помогать мне, ничего не скрывая.

Кротов кивнул утвердительно, а к нам уже спешил Эдуард, проделавший работу в срок и на "отлично".

– Борис Андреевич, налейте ему стаканчик. Пусть выпьет и оставит нас одних. Правда, Эдик?

Но одуревшего мастера то ли гордость обуяла, то ли алкоголь взыграл. Он замахал кулаками, хрипло восклицая:

– Ты, падла, ты кто такой, чтоб в чужом доме командовать? Да мы тебя с Андреичем сейчас!

Он ухватил меня за волосы и потащил из кухни по коридору, явно к выходу и явно для того, чтобы выбросить вон. Изловчившись, я заехал ему локтем в солнечное сплетение, и, кажется, заехал удачно. Впрочем, раздумывать было некогда, и я поставил точку ребром ладони в основание его пустого черепа. Он отключился тут же. Раскинув в стороны длинные босые ноги и привалившись к стене, Эдик походил на праздничного индюка перед зажаркой.

– Слушай-ка, Борис Андреевич, а кто тебе меня рекомендовал? поинтересовался я, любовно и нежно разглядывая свой локон, выдранный безжалостной рукой сантехника.

– Яков Михайлович, знакомый отца.

– Да, хорош рекомендатель. Еще не сидит? Да не волнуйся, очухается твой сантехник. Покажи-ка мне, где папаня хранил наследие проклятого царя.

Борис кивнул и открыл стеклянную дверь в зал. Подойдя к книжному шкафу, он вытащил объемистый фолиант, протянул мне. Дорогой переплет тисненой кожи и медные накладные уголки приятной тяжестью легли в руки.

Борис включил свет, и я заржал громко и откровенно, до слез, до колик. Золотым тиснением по нежно-белой телячьей коже было выдавлено: "Капитал", том 2", а вверху – "Карл Маркс". Старик явно не жаловался на отсутствие юмора.

– Там задняя обложка полая, щель с внутренней стороны...

– А старик у тебя хохмач был, удумал, надо же.

– Это товарищ по работе ему подарил, специально для червонцев.

– Что? Кто-то еще о них знал?

– Конечно, после смерти мамы он особенно не скрывал. А вот она очень боялась, иногда по ночам не спала, отдать в фонд государства просила. Отец только посмеивался. Ну а после смерти мамы тут преферанс часто собирался, с работы двое мужиков и Валя, референт отца и...

– Что – и?

– Ну, его женщина, что ли.

– Ну – и?

– Ну и выпьют, бывало, понемногу. За вечер вчетвером от силы бутылку коньяку. Больше развлекались. В жмурки играли, в фанты. Еще одна приходила. Бывший секретарь отца, Нина. Красивая, стерва, она, по-моему, с ними со всеми... Я однажды поздно пришел, так она у меня в постели... голенькая. Я ее выпроводил, потом, правда, сожалел, но другого случая не представилось. "Куй железо, пока горячо". Не знаю, как остальные, но вот эти четверо знали о монетах точно. Отец им показывал. Один из них, Степан Ильич Князев, эту книжку-шкатулку и подарил, целевым, так сказать, назначением. Отец вообще любил такие подарки-безделушки. Весь этот фарфор – дареный.

На серванте, на полках, в книжных шкафах – везде, где только можно, стояли, сидели, лежали тончайшей работы фарфоровые изделия: от крохотных, не более двух-трех сантиметров, собачек, обезьян, Чио-Чио-сан до крупных пастухов и пастушек. А на верхней крышке белого вычурного пианино важно сидел большущий английский бульдог, охраняя покой и благополучие кротовского дома.

– Борис Андреевич, а когда эти люди последний раз были здесь?

– Ну, по Валиным словам, как раз за шесть часов до кончины папы, на поминках матери. Сама-то она не пришла. – Он усмехнулся. – Моральный фактор сдержал.

Щелкнули замки входных дверей. Я выглянул в прихожую. Эдуард удалился по-английски.

– Ну и где я могу найти этих господ? – возвращаясь к прерванному разговору, поинтересовался я.

– Посмотрим в его телефонной книжке. Так, вот Князев, а вот и Чистов. Но только здесь адреса не указаны, одни телефоны.

– Пойдет, – согласился я и на это. – А как найти его девочек?

– Ну, Валин телефон и адрес я знаю, приходилось бывать. А через нее и на Нину выйти недолго. Вам записать?

Я согласился.

– Борис, скажите, а вообще-то как у отца было со здоровьем?

– Ну как? Гипертоник он был, это верно, но сильных приступов никогда не было.

– Моя бабушка тоже умерла только один раз, и я...

Резкий звонок не дал развить мою глубокую философскую мысль. Борис пошел открывать, а я обнаружил бар и, выбрав красивую бутылку с понятной на всех языках пометкой "40", извлек ее на свет. Налив в серебряный стаканчик, продегустировал. Оказалось, очень даже ничего. И я совсем было решился повторить, когда открылась дверь и хозяин втолкнул в комнату высокую загорелую девицу, обтянутую синими джинсами и такой же курткой. Она была бы красива, если б не какая-то запущенность физиономии и волос. Косметика отсутствовала, взамен нее нос покрывала белая шелуха обгоревшей кожи, а морщины от солнца явно старили девчонку.

– Знакомьтесь: Ольга, моя жена, – представил он. – А это Константин Иванович, сыщик и очень хороший мужик. Вы пока общайтесь, а я приготовлю себе ванну.

Она оказалась не настоящей женой, а только предполагаемой, потому что там, в тайге, они обо всем договорились, да рядом не было ни загса, ни церкви. Но я понял, что сие обстоятельство не помешало их физической близости. Оле – практикантке – было не более двадцати двух лет от роду, стало быть, по возрасту она как нельзя лучше подходила Борису, уже перевалившему тридцатилетний рубеж.

В свою очередь Ольга вежливо поинтересовалась, кто я и чем занимаюсь, почему изгнан из органов; получив исчерпывающие ответы, она дернула облупленным носиком и побежала на призывно-торжествующий клич самца. "Наверное, наполнил ванну и сейчас будет оттирать ее многогрешное тело", меланхолично подумал я, потягивая из своей рюмки не то ром, не то коньяк, да и какая, впрочем, разница.

Процесс омовения явно затянулся, и золоченые амуры на часах-ампир стрелами настойчиво указали мне на двенадцать часов.

Я решительно убрал бутылку, прошел в коридор и уже возился с обувью в передней, когда дверь ванной открылась, выпуская очистившуюся от походной пыли пару. Без очков, в плавках, с мокрой бородой, Кротов был похож на ильфо-петровского Лоханкина, тайком ворующего кус мяса. Ольга, завернутая в банный халат, еще не осознав новой роли хозяйки, казалась растерянной. Как я понял, она была впервые в этом доме: девушка нерешительно прошла в комнату Бориса и осторожно прикрыла дверь.

– Ну вот что, Борис Андреевич, поскольку я взялся за это дело, мне нужен обусловленный аванс.

– Ну да, конечно. Сколько?

– Извините. – Я резко открыл дверь, собираясь уйти.

– Да что вы, ну конечно, ведь мы договорились.

Он упрыгал в родительскую комнату и приволок десять десятитысячных купюр, а я протянул ему заранее приготовленную расписку, заметив при этом, что юридической силы она не имеет.

– Да зачем же? Не надо, – отказывался Борис, бережно складывая бумажку вдвое.

Здесь-то и влетела в открытую дверь эта птичка. Она повисла на худой геологической шее и приникла к мокрой волосатой Бориной груди, оставляя на ней ярко-бордовые полосы губной помады.

Примерно представляя, что последует дальше, я, тактично попрощавшись, вышел.

Уже открывая тугую парадную дверь, я услышал за спиной громкий шепот:

– Иваныч, сюда спустись, разговор есть.

Плохо освещенные ступени вели вниз, в подвал. Там горела тусклая лампочка, освещая тучную фигуру Эдуарда.

– Что за тайна у дитя подземелья? – спросил я, спускаясь.

– Пойдем, Иваныч, ко мне. Ой, что покажу.

"Голубь решил проучить меня посредством друзей или чего-нибудь тяжелого", – подумал я, вежливо отказавшись от любезного предложения. Боком я начал уже подниматься к выходу, держа слесаря в поле зрения, но он, отгадав мои сокровенные мысли, молитвенно сложил ручищи и страстно зашипел:

– Иваныч, ты не подумай чего, штука важная. А за то извиняй, дурак я пьяный. Ей-богу, вот, гляди.

Он сунул мне мятую фотографию. На ней была изображена довольно миловидная женщина примерно лет тридцати. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло и исчезло, оставив непонятное смутное чувство.

– Это мать Бориса, – пояснил Эдик. – На чердаке нашел, возле трупа того бомжа. А дома у Бориса я не хотел говорить, чтоб, значит, не расстраивался он.

– Ну давай, веди в свою конуру.

В биндюжке стоял верстак, старый, но работающий телевизор и кем-то выброшенный диван. При свете мощной лампы я еще раз разглядел фотографию. Конечно же нос и глаза как у Бориса, а остальное сын, очевидно, унаследовал от отца.

– Ну, рассказывай, – разрешил я Эдику, устраиваясь между диванными пружинами.

Он как-то сразу поскучнел и замялся, но вдруг, обнаглев, выпалил:

– На Западе за сведения платят.

– Эдя, – парировал я мягко, – мы же не на Западе, мы на Востоке. А как чудно я тебя трахнул по черепу, прелесть. Эх, – выдохнул я, привставая.

– Только попробуй еще, – завизжал он, выхватывая разводной ключ. – Я с тобой как с человеком, а ты... Был мент, ментом и остался.

– О-о-о, а откуда такие сведения?

– От верблюда. – Он умолк, как подавился.

– Ну? – Я давно заметил начатую бутылку под верстаком и теперь сделал вид, что нагибаюсь за ней. Это отвлекло его внимание, и через секунду гаечный ключ со свистом влетел в стену, а сантехник, кряхтя от боли, с рукой, взятой мной на излом, отбивал лбом поклоны.

– Видишь, Эдинька, что бывает, когда не слушают старших? Что ты хотел сказать дяденьке?

– Мент поганый, – просипел он и взвизгнул от боли. – Отпусти, все расскажу.

– И дядю Костю не шарахнешь тупым твердым предметом по голове?

– Не шарахну.

– И будешь сидеть тихо и скромно? Как девушка на выданье?

– Ага. – Он сел к верстаку, обхватив руками колени, всем своим видом показывая покорность и готовность ответить на любые, самые неприятные и каверзные вопросы. – Иваныч, а может, по сто? – Он кивнул под верстак.

– Потом, Эдик. Рассказывай.